Текст книги "Белый медведь. Повесть"

– Далеко сегодня бизоны! – произнес Коршун.

– Они бывают и дальше, – сказал Дхоле. – Но придется нам к ним ближе подойти: отсюда почти ничего не видно.

Оставив скалу, разведчики углубились в серевшую сбоку осиновую поросль, стали спускаться в долину, которая сама исчезла с глаз за переливающейся на ветерке листвой осиновых крон. Где-то недалеко в зарослях пронзительно и грубо заверещала сойка. А затем со стороны долины вдруг донесся раскатистый львиный рев.

– Черное Ухо напоминает, кто в долине большой хищник! – заметил Львенок.

Мышовке стало страшновато. Вообще-то, львов, обитавших в долине и возле нее, он видел не очень часто и только издалека, гораздо чаще приходилось во время переходов со взрослыми так вот слышать их рык, похожий на раскаты грома. Но Мышовка был хорошо наслышан о могучей силе и необыкновенно стремительной прыти этих больших зверей, а также о том, что лев, особенно ночью, не так хорошо разбирает, на кого ему охотиться, как медведь или волк, поэтому часто бросается на неосторожно подошедших к нему, когда он в засаде, людей. В голову лезли плохие мысли о том, что сейчас они спустятся в долину и пойдут мимо кустов, мимо высокой травы, где может как раз сидеть невидимый со стороны лев. Непроизвольно Мышовка прибавил шагу, чтобы приблизиться к идущему впереди Львенку. У Львенка и имя было соответствующее, так, может быть, лев его не тронет.

– Не бойся, – будто уловив его страх, сказал Львенок, глядя себе под ноги – чтобы не оступиться на извилистом спуске. Из земли торчали подобно ступеням корни осин, в которые можно было упираться ногами.

– Я не боюсь, – ответил Мышовка, хотя на самом деле время от времени повторявшийся рык находившегося где-то в долине крупного льва-самца по-прозвищу Черное Ухо все-таки внушал страх. Даже в присутствии взрослых мужчин: ведь лев легко может растерзать даже сильного человека.

– Черное Ухо просто напоминает другим хищникам, что он – самый большой и ловкий из них, – сказал Львенок. – А прежде всего – другим львам, если те вдруг придут в долину. Чтобы они не пожелали вдруг охотиться там же, где он со своими женами, или не пожелали забрать его жен себе.

– И львы его послушаются? – спросил Мышовка.

– Если не захотят драки – послушаются, – сказал Львенок. – А если не послушаются – будет драка. Львы – сильные существа, они не так боятся получать раны и удары, как мы – люди. Поэтому львы из разных семей часто дерутся.

– Но это же несправедливо! – заметил Мышовка.

– Для них, наверное, справедливо… – ответил Львенок.

– У львов справедливость немного своя, – сказал шедший впереди Дхоле. – Творец дал людям одни правила, как жить, львам – другие. Человек не должен драться с другим человеком, если тот первым не начал драку, а льву можно. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Мышовка. – Значит, Творец не накажет льва за драку?

– Мы не можем знать, какую правду Творец устроил для львов, – ответил Дхоле. – Но раз львы так легко дерутся между собой, значит, наверное, им меньше запретов на драки пришло от Творца. Люди ведь иногда тоже дерутся и даже насмерть не по справедливости. Но это бывает редко, потому что люди знают, что Творец запрещает несправедливую драку.

– Если бы люди дрались насмерть – это было бы страшно! – проговорил Мышовка. Было неприятно представлять людей, дерущихся до того, что кто-то из них погибает. Однажды Мышовка видел, как в сосновой роще над Крадущейся речкой дрались с визгом и воем две куницы: так злобно, что у них шерсть была мокрой и красной от крови. Но потом они увидели Мышовку, испугались и, переставши драться, убежали за ствол упавшей сосны. А чтобы дрались большие люди, он, вообще, никогда еще не видел. Только как дерутся маленькие дети, и сам, когда был маленьким, иногда от какой-нибудь обиды начинал ударять кулаками кого-нибудь из ровесников, ну, и тот его тоже. Но детские драки – это не страшно, подобно лишь тому, как иногда с разбега толкают друг друга два из-за чего-нибудь недовольных зайца, к тому же, взрослые сразу же разнимают детей и начинают объяснять, что драться с человеком нехорошо и запрещено Творцом.

Роща расступилась. Разведчики пошли по поросшим травой и кустарником невысоким буграм, огибая все равно плохо видную за зарослями долину, то и дело спускаясь в землистые овраги, где темнели норы сусликов, и снова выбираясь на луг. Трава здесь была высокой и затрудняла движение, цепляясь за обувь. Сильно высокие стебли приходилось раздвигать. Многочисленные мухи кружили возле идущих людей, и бабочки тут и там мельтешили разноцветными крыльями. В небе то появлялся, то исчезал большой темно-серый орел. По встречавшимся среди травы облепленным мухами кучкам помета Мышовке стало ясно, что тут паслись сайги. Черные жуки-гибкотелы мелькали среди полегших серо-желтых стеблей прошлогодней травы, извиваясь между ними подобно ящерицам. Пчелы гудели, копошась на пестрящих кругом мелких цветках разных оттенков и формы. Солнце припекало все жарче, и Мышовка распустил шнурки из жил, стягивающие вырез на груди куртки. Все сильнее он чувствовал усталость, в особенности от того что высокие тонкие стебли цеплялись за ноги и затрудняли шаги. Однако Мышовка не говорил об этом старшим: ему не хотелось показаться недостаточно выросшим для того чтобы ходить на охотничью разведку.

Но наконец, когда разведчики, напряженно отдуваясь, взобрались на верхушку очередного бугра, Дхоле вдруг сам остановился и сказал:

– Отдохнем немного! Тут уже и речка близко.

И вслед за ним все опустились на прохладную в этом месте траву в тени нескольких высоких можжевельников. Мышовка с наслаждением вытянул по траве после перехода по холмам будто налившиеся тяжестью и гудящие ноги. Справа от него сидел, поправляя пояс куртки, Львенок, а слева – всегда во время переходов немногословный Коршун, который отрешенно уставился куда-то вдаль. Впереди была долина, но ее дно почти не виделось из-за разросшихся на склоне бугра высоких трав. Зато хорошо были видны возвышавшиеся на той ее стороне скалистые горы в порослях травы, кустарника и сосен. Две горы подходили почти вплотную одна к другой, и между ними пролегло узкое, будто ровно прорезанное ущелье. Там протекала Собранная речка, выше по которой в двух небольших пещерах и под скалами жили дети Лошади. Раза три Мышовка бывал у них в гостях, и было у них очень весело, можно было много играть среди разных скалистых выступов и проходов, но теперь бы он не пожелал идти так далеко. Ему хотелось бы сейчас отдохнуть здесь, под можжевельниками, и скорее спуститься к Сумрачной речке, чтобы искупаться после перехода по припекаемым дневным солнцем холмам. Где-то рядом слышалось неровное и деловитое гудение пчел.

– Когда будут стрекотать кузнечики? – спросил Мышовка. Вопрос его был обращен к тому, кто из старших ответит первым. Ответил Дхоле, который отдыхал, разлегшись в тени на траве за Львенком:

– Уже скоро. Я видел много кузнечиков с молодыми крыльями. Значит, скоро первые будут стрекотать.

Мышовка помнил, как однажды мать ему показывала на серо-зеленого кузнечика, стрекочущего на листе высокого растения, обращая его внимание на то, как быстро кузнечик подрагивает сложенными крыльями, потирая одно о другое, – и так получается его звонкое стрекотание.

Прямо у лица вдруг с гудением покружилась темная муха, а затем отлетела в сторону и села на посох Львенка, протянувшийся по траве. Посидела на серой коре, почистила одну о другую сначала передние лапки, затем задние. И замерла, будто расслабившись и тоже отдыхая в тени. Но вот над травой мелькнуло какое-то летающее существо: то ли мелкая птица, то ли стрекоза, и муха, испуганно взлетев, куда-то скрылась. А из долины донеслось отдаленное визгливое хихиканье гиены: точно зверь насмехался над трусливой мухой, хотя, конечно, гиена оттуда видеть ее не могла.

– Гиена над мухой смеется… – проговорил Мышовка, улыбнувшись.

– Что? – спросил сидевший рядом Львенок. Достав из-за пазухи кремневый нож, он внимательно осматривал его, ощупывал пальцами ретушированную кромку каменного лезвия, должно быть, проверяя, долго ли еще нож будет годен для использования.

– На твоем посохе сидела муха, тут кто-то пролетел мимо, она испугалась и улетела… И гиена тут же смеется… Как-будто над мухой…

– А-а, – произнес Львенок, продолжая осматривать нож, осторожно покачивая лезвие, вставленное в наполненный смолой расщеп ручки из ровного куска древесной ветви и накрепко примотанное жилами. – То, что у человека смех, у гиены – просто возбуждение. Даже когда она сердита, она смеется.

– Ты это знаешь, потому что ты из рода Гиены? – спросил, улыбаясь, Мышовка. Львенок усмехнулся.

– Нет, – ответил он. – Я это знаю, потому что много живу и много раз приближался к гиенам.

Мышовка склонился к Львенку и боком оперся о него, чтобы было удобнее сидеть. Львенок приподнял левую руку и обнял его за плечи, не выпуская нож. Мышовка склонил голову на его куртку, щекой ощущая давно выделанную оленью кожу. Под рукой сильного взрослого охотника он чувствовал себя спокойно, даже если бы сейчас снова в долине заревел лев.

– Львенок, – сказал Мышовка.

– Что? – спросил Львенок.

– Расскажи, как ты нашел Медведя-Человекотерзателя.

– А тебе страшно не будет? – спросил Львенок.

– Нет, я же не такой маленький, как Щелкун или Паучок, – ответил Мышовка.

– А тебе не будет горько, ведь это было очень плачевно?

– Даже если я заплачу – я перестану, – уверенно сказал Мышовка.

– Расскажем ему, Дхоле? – спросил Львенок лежавшего рядом Дхоле.

– Рассказывай, раз он не боится, – согласно произнес Дхоле. – а если что-то будет не так, я скажу тебе прекратить.

– Это было через несколько кочевок после того счастливого времени, когда я, молодой, как сейчас Коршун, – он сделал кивок головой в сторону Коршуна – своего сына, отдыхавшего слева от Мышовки. – встретил на веселье по случаю очередного возвращения от Равнины нашу Крушину – тоже совсем молодую. Наверное, лучших игр после того возвращения у меня не было в жизни… Как всегда, все роды нашего племени сошлись у впадения Тихой реки в Реку-Мать… И мы ели лучшим способом приготовленные мясо и рыбу, пили такое вкусное питье с медом! Столько мы тогда плясали под бубны, что трава оказалась плотно придавленной к земле! И там Крушина… такая красивая, с таким бодрым и умным взглядом, который не пропадал у нее никогда, поманила меня к себе и показала, как на откосе возле Реки-Матери дрофа-самец исполнял свои танцы перед несколькими самками, уговаривая их довериться ему…

– Ты о чем рассказываешь? – проговорил Дхоле и повернулся на траве набок.

– Ох, да!.. – будто опомнился Львенок. – Просто вспомнил нашу Крушину, свою бедную жену, его мать, – он снова кивком указал на Коршуна. – Я так ее любил, все же знают… Но люди и животные могут только что-то предпринять для продления своей жизни в этом мире, а подействует это или нет – решает Творец. Ведь и Крушина, когда ее в верховье нашей речки окружил целый род гиен, смогла одна отбиться от них камнями, а потом уже прибежали Ворон и Беркут и окончательно прогнали их. А вот теперь просто увлеклась, собирая ягоды над обрывом, неправильно поставила ногу… А тогда, когда мы наблюдали с ней за дрофами и потом, пока все еще веселились, ходили и разговаривали у Реки-Матери, я был совсем счастлив. И когда этот род Серны согласился принять меня и объявить Крушину моей женой… я даже не был удручен расставанием с моими собратьями из рода Гиены. Но потом сразу наступили злые годы для всего нашего племени…

– Да уж!.. – горестно вздохнул Дхоле. Мышовка подумал, что это из-за появления Медведя-Человекотерзателя, но Львенок продолжал рассказывать другое:

– Сначала первые два ребенка мои с Крушиной умерли: один вдруг заболел во время кочевки, наверное, его поразили духи холода, а второй – через одну кочевку после рождения, и так и не смог никто понять, какой дух стал причиной его ухода, потому что еще за день он был совсем здоровый. Потом родился Коршун… но и его однажды, когда мы отвлеклись, схватил волк… и хорошо, что на нем была толстая куртка: зубы волка промахнулись и не попали на тело… волк за куртку понес моего Коршуна, тогда его звали Листоблошкой, в овраг у реки… это было возле Равнины. Мне пришлось бежать за волком и загнать зверя в снег, а тот был голоден и не хотел отдавать Коршуна, положил его на снег у своих ног, рычал и кидался в мою сторону. Я приблизился, устрашающе крича и размахивая ножом. Тогда волк все-таки побоялся и убежал, а я поднял Коршуна, который даже не шевелился от страха, и принес его на стойбище. И тогда же начался Великий спор…

– Спор был из-за леса? – спросил Мышовка.

– Да, – кивнув, ответил Львенок. – Ты же знаешь: это наша община, дети Серны, признает только Творца сильным управлять миром. И еще дети Быка. А мой род – род Гиены, думает, что, кроме Творца, в мире есть разные другие духи, которые тоже чем-то управляют: ветром, лугами, реками, зверями и так далее. Это я, когда Крушина стала моей женой, понял, что такое невозможно: все в мире делается по сходным правилам, и животные, и растения растут и развиваются, все реки текут, животные и растения не могут без воды рек, а вода в реках начинает пропадать, когда не идут дожди. Значит, все связано в мире, значит, миром управляет только один Дух. Но кто же может управлять миром, если не тот, кто его создал? Значит, Творец им и управляет. Но многие и в нашем племени не хотят этого понимать. Дети Барсука тоже все поклоняются многим духам. А среди детей Лошади есть и те, кто, как мы, поклоняется только Творцу, и те, кто поклоняется разным духам тоже. И вот из-за леса на пологих холмах, откуда текут впадающие в Гуртовую реку маленькие речки, и начался Великий спор. Те, кто думает, что духов, управляющих миром, много, считают, что у этого леса есть свой дух – Белый Медведь.

– Почему белый? – удивился Мышовка.

– Старые люди рассказывают, что в этом месте когда-то несметное количество времени назад жил медведь, у которого шерсть была белого цвета как снег. Он был в три раза больше обычного медведя и поедал много бизонов, оленей и куланов. Из-за этого людям становилось нечего есть. Однажды люди не выдержали, подстерегли Белого Медведя в ущелье и закидали его копьями. Медведь яростно защищался, убив человек десять, но в конце концов умер. Люди сняли с него белую шкуру и растянули сушиться на холмах. В охоте на Белого Медведя участвовало несколько родов. Каждый хотел завладеть удивительной белой шкурой, и хотя она была очень большой, при дележе охотники поссорились. Чтобы помирить людей, один старый и мудрый охотник предложил совершить обряд, чтобы спросить дух самого Белого Медведя, какая часть его шкуры какому роду должна достаться. И дух медведя будто бы ответил, что рассудит людей только в том случае, если самый лучший охотник будет отдан ему в жертву. Люди испугались такого страшного условия, но один жадный человек до того хотел забрать себе кусок белой медвежьей шкуры, что ударил лучшего из охотников ножом. И тогда шкура – и без того большая, стала разрастаться еще больше, ее белые ворсинки превратились в белые стволы берез, и на том месте вырос широкий лес, поглотивший всех споривших людей корнями. С тех пор, как считают те, кто поклоняется многим духам, дух Белого Медведя за право ставить силки на птицу и мелких зверьков в своем лесу требует новых жертв. Те, кто поклоняется ему, перед началом расстановки силков в этом лесу оставляют голову бизона или большерогого оленя…

– А зачем они там ставят силки? – спросил Мышовка.

– На всей земле, где живет наше племя, нет лучшего места для ловли полчков и куниц, – сказал Львенок. – Эти шкурки очень хороши для украшения одежды и закрытия щелей на швах. В год плохой охоты на них можно выменять добычу у более удачливых соседей. По древнему правилу, в лесу Белого Медведя могут охотиться все роды нашего племени. Но после того как наш Учитель разъяснил нам о том, что никакие духи, кроме Творца, не могут управлять миром, и что совершать для них обряды, приносить им жертвы – это неуважение к самому Творцу, те, кто прислушались к Учителю, стали ставить силки в лесу, больше не давая Белому Медведю жертв.

– Ну, правильно! – рассудил Мышовка.

– Да, – согласно сказал Львенок. – Но те, кто продолжал носить в лес головы бизонов и большерогих оленей, были недовольны. Они считали, что Белый Медведь обидится и будет снова, как в неизвестные времена, истреблять добычу людей, и племени придется переселяться в какие-нибудь другие земли, может быть, за целый год перехода. Те, кто поклонялся только Творцу, смеялись над ними и говорили, что выдуманный дух, к тому же, давно убитый, не сможет охотиться на бизонов. А перед тем, как начался Великий Спор, животных стало намного меньше.

– Но это же не Белый Медведь их съел! – заметил Мышовка.

– Нет, – сказал Львенок. – Несколько лет подряд было холоднее обычного, зимой животные плохо питались, ослабевали и умирали от болезней и истощения. Но мало стало и зверьков с ценным мехом. Не на что стало выменивать еду у племен, у родов которых охота была лучшей. Роды, у которых были раковины с моря, все их сменяли на мясо и рыбу…

– Я бы хотел посмотреть на море! – воскликнул Мышовка. Полулежать, опершись о Львенка, стало уже неудобно, и он, выползши из-под обнимашей его руки, улегся боком на траву.

– Я тоже, – усмехнулся Львенок. – Но туда идти очень далеко, тяжело и опасно – надо переходить все огромные снеговые горы солнечной стророны. А дальше, говорят, там идут сплошные леса… почти нет лугов, только сплошь зеленый лес покрывает горы как бизонья шкура.

– Ого! Ты видел?! – Мышовке было странно представлять, как огромный лес сплошь покрывает все горы.

– Нет, я говорю, что говорят люди, которые там были, – ответил Львенок, усмехнувшись. – Туда даже для меня переход очень тяжел.

– Давайте пойдем уже к речке! – сказал тут Дхоле. – Ни к чему залеживаться здесь. Потом доскажешь.

– Пойдем! – сказал Львенок и принялся подбирать свой посох…

Сумрачная речка, протекавшая в глубокой поросшей осинами, тополями и орешником низине, клокотала, перекатывая воду через округлые камни и стволы упавших поперек нее деревьев. Разведчики спустились к ней тропинкой, вырытой в желтом откосе приходящими сюда на водопой животными. Две цапли, потревоженные приближением людей, шумно взлетели от кромки воды и скрылись за белесо-зеленым осинником.

Присев у речки, все напились прохладной воды, черпая ее ладонями. Мышовка обратил внимание, что в Сумрачной речке вода хотя холоднее, чем в стоячем водоеме, но все же не такая холодная, как в их Крадущейся. Она была и больше: ее, наверное, нигде не получилось бы просто перепрыгнуть. Также она, протекая в глубокой низине, все время извивалась, поворачивала то вправо, то влево.

– Переходим! – сказал Дхоле, поднимаясь. Все поднялись и стали вслед за ним стягивать гетры. Затем старшие, держа в одной руке гетры, другой же опираясь на посохи, а Дхоле – на древко копья, стали ступать в воду. У Мышовки посоха не было, и он нес одну гетру в одной, другую – в другой, руке. Прохладная вода быстро скользила по ногам, бурля вокруг них, и будто подталкивала в ноги, пытаясь свалить Мышовку, но сил у речки на это не хватало. Проворные темные головастики, сидевшие у дна, и плохо различимые в воде мелкие рыбки стремглав кидались от людских ног в разные стороны.

– Почему головастиков и рыбу водой не уносит? – спросил Мышовка, которому стало любопытно, как легко такие маленькие существа преодолевают течение.

– Такими Творец создал их, – ответил идущий впереди Мышовки Львенок. – Ведь он создал их для жизни в речке.

– А мы так не можем! – проговорил Мышовка, шумно переставляя ноги сквозь напор течения.

– Потому что мы созданы для жизни на земле, а не в речке, – ответил Львенок. – А вот головастики не могут ходить по земле… Они на земле умирают, как и человек или зверь, которые с головой уйдут под воду.

– Да… – Мышовка задумался. В самом деле: в воде смерть ждет человека или другое существо, которое живет на земле, а на земле, наоборот, смерть ждет существо, которое живет в воде. – А лягушка может жить и на земле, и в воде.

– Да, но лягушка долго не сидит под водой, – сказал Львенок сквозь шум речки. – Она большинство своего времени сидит возле воды или высовывает из воды хотя бы голову. Человек тоже может жить, если не погружает в воду нос и рот, и даже если ныряет с головой, может какое-то время жить, не дыша.

Перебравшись через речку, разведчики, продолжая нести обувь в руках, стали один за другим взбираться на откос противоположного берега также по свободной от зарослей растений полосе земли, изрытой копытами приходящих пить воду животных. Оставшаяся позади речка шумела внизу, а ноги теперь порой по щиколотку уходили в липнущую к ним желтую грязь. Только когда все выбрались из ущелья на общипанный сверху животными луг, Дхоле прислонил свое копье к одиноко растущему дереву и стал вновь обувать гетры на выпачкавшиеся в вязкой береговой грязи ноги, и все последовали его примеру. Мышовка предпочел бы перейти речку прямо в гетрах, что дети иногда и делали, когда не видели взрослые, которые были недовольны, если младшие мочили обувь, и говорили, что она от этого портится и загнивает.

Снова надев гетры, Мышовка огляделся. Впереди поднимались покрытые лугами и редким кустарником пологие бугры, и по этим буграм многочисленными темно-бурыми пятнами разбрелись бизоны. Взрослые с густой кудрявой гривой, свисавшей книзу бородой и кругловато изогнутыми рогами, подростки с маленькими рожками и еще не такой длинной, как у матерых животных, шерстью, тонконогие безрогие детеныши, резво бегавшие вокруг маток. То и дело звучали низкий и короткий, хриплый, похожий на ворчание рев больших животных и тонкое мычание телят. Было видно, как бизоны, склонив к лугу свои крупные кручавые головы, деловито щиплют траву, отгоняя слетавшихся мух взмахами похожих на огромные травяные колосы хвостов. Одни животные виделись хорошо, другие заходили за кусты и поросли высоких трав, почему-то не съеденных ими, за которыми мелькали своей бурой шерстью.

Мышовка не боялся бизонов: старшие говорили, что у них нрав гораздо безобиднее, чем у туров, и не раз приходилось Мышовке со стороны наблюдать за охотой взрослых мужчин, чтобы потом помогать разделывать бизонью тушу и нести охотничьи вещи домой, тогда как руки охотников были заняты добытым мясом. А вот туры, по словам взрослых охотников, были гораздо опаснее бизонов, будучи ранеными, часто начинали ожесточенно преследовать людей и иногда могли броситься на человека, который им ничего и не делал, а просто подходил слишком близко к их стаду. Бизоны, если к ним слишком приближались люди, просто спешили уйти. Туров Мышовка видел только издалека, но обращал внимание, что у них с бизонами много и общего, и разного. У туров была темно-серая короткая и гладкая шерсть, а не бурая и курчавая, как у бизонов. И сами туры были стройнее, с вытянутыми безбородыми головами, более длинными рогами, как бы растопыренными в стороны, тогда как бизон походил на густо обросшее лишайником большое сломанное дерево. Но туры так же, как и бизоны, махали длинноволосыми хвостами, отгоняя мух, резко вскидывали головы во время пастьбы, если их что-то беспокоило, и тоже мычали, только длиннее и высоко, а не хрипло.

В стороне бугры сходили к широкому ровному полю, по которому тоже в большом количестве разбрелись бизоны.

Дхоле, Львенок и Коршун внимательно оглядывали все пространство, на котором паслось бизонье стадо: и бугры, и плоскость. Ясно было, что они прикидывают, как лучше всего вести охоту.

– Может быть, ближе подойдем? – спросил Коршун.

– Если мы подойдем ближе, они могут отойти дальше к горе, – ответил Дхоле. – Там тоже есть речка, и она может их привлечь, они поменяют место кормежки, и нам придется делать разведку уже дальше. Отсюда тоже хорошо видно.

– Надо выяснить, куда они пойдут вечером на водопой, – сказал Львенок. – К Сумрачной речке или к Реке-Матери.

– Да, наверное, надо, – кивнул Дхоле. – К Реке-Матери, когда рядом Сумрачная речка, они вряд ли пойдут, потому что возле Реки-Матери больше хищников. Но к Сумрачной речке есть несколько спусков, которыми они могут воспользоваться, – Дхоле, обернувшись и склонив голову, осмотрел изрытую ногами животных тропу, по которой разведчики только что поднялись от речки. – Вот следы бизонов, – он нижней стороной копья указал на ямки, для Мышовки плохо различимые среди всего множества рытвин в грязи. – и вот, и вот… Но это мало. Здесь чаще ходят к воде олени и муфлоны. Бизоны обычно спускаются где-то в другом месте… А может быть, в самом деле они предпочитают ходить к Реке-Матери.

– Куда пойдем? – спросил Львенок.

– Давайте, идите с Коршуном вниз по речке, а я с мальчиком пойду вверх. Посмотрим, где больше бизоньих следов.

– А если они спускаются к речке не в одном месте? – спросил Львенок.

– Животные редко разделяют стадо, когда идут на водопой, – возразил Дхоле.

– Но не всегда пользуются одной и той же тропой, если несколько троп рядом. Ты же хочешь делать у водопоя засаду?

– Все-таки пройдите с Коршуном хотя бы до ближайшего другого спуска в ту сторону, – сказал Дхоле. – А мы с мальчиком пройдем до ближайшего спуска вон туда, – Дхоле указал нижней стороной копья вверх по ущелью Сумрачной речки.

– Хорошо, – кивнул Львенок.

Разведчики разделились: Львенок и Коршун, опираясь на посохи, зашагали вниз вдоль края ущелья, а Дхоле с копьем и пристроившийся к нему сбоку Мышовка – вверх. А бизоны все паслись и мычали на бугрившихся левее широких холмах.

Мышовке эти переходы начинали надоедать: дневная жара усиливалась, ему хотелось спуститься обратно к речке и погрузиться в прохладную воду. Но долго идти и не пришлось: скоро справа открылся еще один изрытый ногами животных спуск в ущелье. Дхоле, первым остановившись, опытным взглядом осмотрел перемешанную буро-желтую грязь и произнес:

– Здесь совсем мало следов бизонов. Опять много оленьих следов. Наверное, бизоны ходят на водопой в другом месте. Пойдем, мальчик, обратно к Львенку и Коршуну!

Развернувшись, они зашагали обратно. Вскоре впереди показались идущие навстречу Львенок и Коршун. Разведчики сошлись у молодого темно-зеленого куста можжевельника.

– Тропа, по которой к речке ходят бизоны, там! – уверенно сообщил Львенок, чуть обернувшись назад и махнув в сторону ущелья рукой.

– Да, – подтвердил, кивнув, Коршун. – Там даже клочки бизоньей шерсти на кустах висят.

– Весь спуск в бизоньих следах, – продолжал Львенок. – Но засаду там негде сделать. Рядом нет никаких высоких бугров… Я подумал, что можно было бы спрятать охотников в кустах за речкой, но слишком велико расстояние для броска копья.

– Тогда придется ставить охотников где-нибудь там на буграх, – Дхоле указал на поднимающиеся рядом холмы, – и как-то гнать бизонов в ту сторону. Придется делать большую облаву: стадо разбредается слишком далеко, его надо охватывать широким рядом.

– Придется брать женщин, одних мужчин будет мало – сказал Львенок. – И хищников прогонять, если встретятся рядом.

– Да, не одни мы питаемся бизоньим мясом, – согласился Дхоле, усмехнувшись.

Тут за речкой со стороны холмов, откуда пришли разведчики, раздался нарастающий гул; в следующее мгновение Мышовке стало ясно, что это топочут копыта множества бегущих животных. Все разом посмотрели в ту сторону. По пологим холмам, поднимающимися за ущельем, бежало, точно раскатывалось лавой, стадо серых оленей.

– Кто-то их вспугнул! – заметил Дхоле.

– Вон волки за кустами! – воскликнул Коршун, показывая куда-то в ту же сторону рукой.

– И правда волки! – произнес Львенок.

Тут и Мышовка заметил за ущельем лежащих за несколькими раскидистыми кустами в траве, подняв островатые серые уши, волков. Их было три или четыре. Олени, бегущие впереди: взрослые и старающиеся поспеть за матками телята, спешили по пологому откосу широкого холма в стороне от них, но далее стадо разбегалось шире, и несколько животных должны были пройти как раз близко к незаметно залегшим серым хищникам. Вот первые два пронеслись мимо кустов, и волки, вскочив с травы, разом бросились к ним, далеко выкидывая передние лапы и сильно отталкиваясь задними. Олени стали уклонять свой бег в сторону от настигавших их хищников, но все же волки догнали одного, и вырвавшийся вперед четвероногий охотник, сделав направленный прыжок, впился зубами в его шею. Олень дернулся в сторону, пытаясь высвободиться из цепкой хватки волка, но оступился и упал на передние колени. Пока он с трудом поднимался, чтобы вновь попытаться освободить шею из острых волчьих зубов, другие волки – теперь видно стало, что их три, ухватили его с двух сторон за бока и ноги. Олень, однако, был, наверное, сильный, поэтому не сдавался, а удерживался на ногах, то и дело пытаясь все же вырваться, а волки тоже стояли, просто вцепившись в него зубами и упираясь расставленными лапами в траву, не пытаясь свалить или начать уже терзать свою добычу. Олень не мог раскидать их решительным рывком, вероятно, потому что вонзившиеся в его тело острые зубы хищников причиняли ему боль при резком движении. Тем временем стадо уже пробежало за бугор, и тут стало ясно, чего ждут поймавшие оленя волки: вслед умчавшимся собратьям того бежали, не особенно-то быстро, еще несколько волков. Но заметив своих товарищей, удерживавших жертву, они мгновенно развернулись и быстрыми скачками устремились тем на подмогу. Теперь, всей гурьбой навалившись на доставшегося им в добычу оленя, они разом повалили его и тут же принялись терзать. Еще через мгновение олень затих, а волки, ворча и поскуливая, резко двигали головами, обрывая его шкуру и начиная поглощать красное от крови мясо.

– Вот, видел! – возбужденно проговорил Дхоле, и Мышовка почувствовал, как ладонь старшего сородича опустилась на его голову, ласково провела по затылку. – Волки охотятся как мы: пока одни сидят в засаде, другие гонят на них добычу.

– Но мы не можем бегать быстро как волки, чтобы легко устраивать облавы! – усмехнувшись, сказал Львенок.

– Зато мы умнее волков, – сказал Дхоле. – Творец подарил волкам быстрые ноги и острые зубы, а людям – хитрый ум.

Мышовка передернул плечами, наблюдая, как волки тут же поедают добытого ими оленя, от которого, только что резво бегавшего со своим стадом, оставалась теперь только безвольная груда кровавого мяса и костей на траве. Волчьи хвосты как какие-нибудь пышные колосья на ветру, раскачивались над лугом. Не слишком приятно было бы погибнуть в волчьих зубах, как этот олень. Мышовка, конечно, много раз видел, как обрывалась жизнь бизонов, оленей и куланов, когда охотники поражали их, вспугнутых загонщиками, с бугорков, метая копья. Раненое животное, в которое вонзилось копье, некоторое время еще бежит, а затем теряет силы и ложится или хотя бы просто останавливается, позволяя охотникам подойти уже на близкое расстояние и добить. Затем или сами охотники, или пришедшие с ними на помощь женщины и дети снимают с него шкуру и разделывают ножами на части, а кто-нибудь с копьем стоит рядом и отгоняет гиен или других хищников, которые, почуяв кровь, хотели бы поживиться тем, что добыли люди. Но человеческая охота, хотя и бывало жалко добытых животных, все же не выглядела страшной: ведь люди за людьми не охотятся, а волки могут и одинокого человека так растерзать, как этого несчастного оленя. А в голубом небе, подернутом легкими облачками, уже кружился, растопырив крылья, черный ворон, ждавший, когда волки закончат свою трапезу, чтобы поживиться ее остатками.