Текст книги "Ольга Горохова. Три истории о любви"

Ольга Горохова. Три истории о любви

Друзья так его и звали – Андрюшка. Очень светлый человек и одаренный певец. Давидяна все обожали – он был чемпионом по обаянию. В1987-м принял участие в записи песни «Замыкая круг» вместе с Андреем Макаревичем, Валерием Сюткиным, Евгением Маргулисом, Крисом Кельми, но долгое время был известен лишь в музыкальных кругах. В 2013 году после участия в «Голосе» на его концерты начали приходить тысячи поклонников, впервые в жизни появился приличный заработок. Давидян разглядывал из-за кулис полный зал и удивлялся: «Неужели все эти люди пришли меня послушать?» Жаль только, заметили его поздно – в шестьдесят лет…

Ночью тревожно звякнул мобильный. Читаю сообщение от Наташи Ветлицкой: «Оль, что с Андрюшкой случилось? Мне сказали, он в коме! Буду за него молиться…» Я не могла поверить: совсем недавно, буквально в начале октября, написала Давидяну из Гента «Привет, как дела?» Он бодро ответил: «Как всегда! Даю концерт в Питере!» За месяц до своей смерти Андрей был здоров и полон сил. А тринадцатого ноября 2016 года отца моего единственного ребенка не стало.

Наташа Ветлицкая обо всем узнала от общих друзей. Пишу ей в Испанию: «Приедешь на похороны?» – «Не могу. Сижу с ребенком. Но помогу, если надо, вышлю денег. Как это произошло?»

За десять дней до смерти Андрея неудачно прооперировали. Когда случился приступ аппендицита, он был совсем один на съемной квартире. С Викой, его последней любовью, они разошлись. Давидяна на скорой увезли в клинику. После хирургического вмешательства началось осложнение, Андрей вновь оказался в операционной – в результате получил двойной наркоз. Из больницы позвонил Вике, она тут же примчалась. Они снова решили быть вместе, строили планы на будущее, которым, увы, не суждено было осуществиться. Едва оправившись после операции, Давидян уехал в Ригу давать концерт. И не выдержал напряжения. Вернулся и скоропостижно скончался в Боткинской больнице от инсульта…

Я не ожидала, что меня столь поразит его уход. Такое впечатление, что мы прожили вместе не три года, а всю жизнь…

Нас раскидало не просто в разные стороны – в разные страны. Виделись редко: мы с дочерью Машей жили в Бельгии, Андрей – в Москве. На похоронах собрались все его близкие. Многие приехали из заграницы. Это были лица из юности, музыканты, общие друзья, его коллеги из «Голоса» – всех сплотило общее горе. Александр Градский, с которым Андрей был знаком лет тридцать, приехал на отпевание одним из первых. Стоял у гроба и плакал. После похорон все отправились в клуб «Форте», где Давидян так талантливо пел свои песни.

За столом собрались три его вдовы, вернее две бывшие жены и Вика. Она, молодец, как только появилась в его жизни, всех нас объединила, создала эдакий «клуб бывших жен». Именно благодаря ей мы с дочкой снова начали общаться с Андрюшкой.

В клубе долго сидели за столом и вспоминали Андрюшу, молодость, время, когда бегали слушать музыку в джаз-клуб, свои романы и увлечения. Удивительно, Давидян всех своих жен возил к Черному морю. Он обожал Крым.

Странное совпадение: все главные мужчины моей жизни оказывались рядом со мной в Крыму. Там я встретилась с первым мужем Лешей Менглетом, туда однажды прилетал влюбленный Петя Мамонов и возил меня на своих «жигулях» Давидян…

В Гурзуфе я отдыхала каждое лето. Жила с родителями в Доме творчества художников имени Коровина. Папа, карикатурист Егор Горохов, мечтал, чтобы дочь тоже стала художницей, но я пошла по стопам матери, переводчицы, и выбрала иняз.

И вот после вступительных экзаменов снова отдыхаю в Гурзуфе. Раннее утро. «Горохова-а-а-а, просыпайся!» – слышу под балконом незнакомый мужской голос. Выхожу. Рядом с подружкой, которая приехала навестить меня из Судака, стоит парень. Я даже ахнула от восхищения: синеглазый блондин в обаятельных веснушках, совершенно прелестный. Он был босой, кеды держал в руках, они ему натерли. Леша Менглет тоже был первокурсником, только что поступил в ГИТИС в мастерскую Андрея Гончарова.

Мы тут же влюбились друг в друга. В Москву вернулись уже Ромео и Джульеттой. Со слезами разъехались по домам – расставание даже на час казалось трагедией. Ночи напролет болтали по телефону, а в семь утра я как сомнамбула шла на лекции. Первые три пары спала, уронив голову на парту.

Леша – сын известной актерской пары, Майи Менглет и Леонида Сатановского. Он очень похож на мать: те же глаза испуганной лани, тот же овал лица, та же потрясающая харизма. Ходили слухи, что Сатановский женился на уже беременной Майе. Лешин биологический отец Станислав Коренев был однофамильцем известного актера Владимира Коренева, сыгравшего в легендарном фильме «Человек-амфибия» Ихтиандра. Вот отсюда и родились всяческие предположения. А Леша с удовольствием сплетни поддерживал, любил пошутить, что его папа – человек-амфибия. При этом гордился тем, что продолжает славную династию Менглетов. Их фамилия имеет французские корни: по семейному преданию, француз Менглет во время войны с Наполеоном попал в плен, а затем женился и осел в России.

Мой избранник был одним из самых эксцентричных персонажей Москвы того времени. Он то отпускал длинные волосы, то брился наголо. Как-то Майя Георгиевна с трудом достала сыну дефицитную канадскую дубленку. Но тот отверг эту роскошь и всю зиму проходил в раздобытой у друзей-хиппи солдатской шинели. Когда Леша влюбился в меня, мать не испытала восторга от его увлечения. Но она ничего не могла с нами поделать и надеялась, что все это несерьезно и со временем пройдет.

Наступили зимние каникулы. Меня с подругой отправили в Красную Пахру. Буквально на следующий день появился Леша: «Оля, не могу без тебя жить. Поехали куда-нибудь, все равно куда, главное – вместе…» И мы сбежали в Судак. Сняли квартирку, бросили в угол вещи и не вставали с кровати неделю. Тем временем родители подняли страшный переполох и бросились на поиски. Нас выдала подружка.

– Что теперь будет? – потерянно спросила по телефону у Майи моя мама.

– Что, что? Дети будут, вот что! – сердито ответила та.

Когда вернулись из Судака, Леша повел меня знакомить с семьей. Он жил на Рочдельской улице в огромной квартире с родителями, бабушкой и младшим братом Димой. Маму Леша называл Майечкой, а бабушку – Валюлей. На ней весь дом держался: она и готовила, и внуком занималась. С известным артистом Театра сатиры Георгием Менглетом Валюля прожила больше четверти века. Леша был еще мал, когда дед ушел от жены к актрисе Нине Архиповой. Больше всех переживала разрушение семьи Майя. Не смогла простить предательства отцу, долго с ним не разговаривала. Обижалась, что тот в своих интервью никогда не упоминает родных внуков, тогда как о детях Нины Николаевны говорит с восторгом.

Майя запрещала сыну видеться с дедом, тем не менее они общались. Нечасто, но Леша бывал в новой семье Георгия Павловича, которого всегда называл Жориком. Он рассказывал мне, что дед смачно матерился: первые уроки «настоящего» русского языка внук получил именно от него. В Театре сатиры Жорик делил гримерку с Анатолием Папановым, и когда Леша туда заходил, они своими взрослыми шуточками вгоняли мальчика в краску. Иногда на пороге появлялась Татьяна Пельтцер с неизменной сигаретой в уголке рта и спрашивала Лешу: «Ну что, дурище, сколько двоек сегодня получил?»

Перед первым визитом на Рочдельскую я очень волновалась. Леша позвонил в дверь и подтолкнул меня вперед. Открыла Майя Георгиевна, сухо поздоровалась: «Заходите…» Ослепительно была хороша, недаром ее после выхода фильма «Дело было в Пенькове» называли Софи Лорен! В тот день у Менглетов собралась компания друзей-актеров. Я страшно стеснялась, не знала, куда сесть, где встать. Мы с Лешей скрылись в его маленькой комнатке. Через какое-то время туда с любопытством заглянул Александр Ширвиндт: «Леш, что девушку прячешь?»

А Майя Георгиевна за весь вечер не удосужилась мне даже слова сказать. Зато после моего ухода устроила сыну настоящий допрос:

– Из какой семьи Оля? Где живет? Где учится?

Переживала, вдруг ее Лешенька какую-то недостойную себе нашел. Он успокаивал:

– Оля живет у метро «Киевская». У нее папа художник, мама – переводчик.

Но все было напрасно – со мной свекровь всегда была очень высокомерной, другой ее не знала. Майю я побаивалась. Она была властной и в семье верховодила. А вот Леонид Моисеевич очень понравился: тихий, спокойный, доброжелательный. Он растил Лешу как родного сына. Всякий раз урезонивал жену, когда та к нам с Лешей цеплялась: «Ну перестань! Успокойся!»

Между тем Майя Георгиевна всячески пыталась помешать нашей скоропалительной женитьбе, даже взяла в союзники мою маму. Как-то позвонила ей и строго сказала: «Вы осознаете, что Леше надо учиться?!» Менглет можно понять. Она мечтала, что ее мальчик станет журналистом-международником, будет писать репортажи из Нью-Йорка и в шикарной дубленке рассекать на «мерседесе». Отговаривала сына поступать в ГИТИС, хотя он с детства мечтал об актерстве. Не помогло. А тут новая напасть – жениться сын собрался!

Мама тоже пыталась уберечь меня от раннего брака, но все без толку. «У нас любовь, а вы со своими глупостями пристаете!» – отмахивались мы с Лешей от пустых разговоров. Моя тетя, работавшая у Славы Зайцева, сшила потрясающее свадебное платье, а Леша явился в ЗАГС в джинсах и кедах, как настоящий хиппи…

Свадьбу сыграли без родителей, собрали молодежную компанию. Майя сразу предупредила: «Делайте что хотите. Я самоустраняюсь!» Застолье в ресторане «Арагви» оплатили мои папа с мамой.

Когда Леша уже в статусе мужа переехал к нам, свекровь позвонила маме и съязвила: «Был у вас один ребенок, а теперь два. Поздравляю!» Она так и не смирилась с женитьбой сына и на семейные торжества нас с Лешей никогда не звала. А вот моя мама зятя полюбила. Майя намеренно новой семье не помогала, а теща каждое утро выдавала Леше пятак на метро. Мама нас, студентов, и кормила. Как-то Менглет получил стипендию и мы отправились с друзьями кутить. Домой возвращались ночью. Переходим площадь Киевского Вокзала, Леша – навеселе – плетется сзади. Тут ко мне пристает какой-то случайный прохожий. Муж вступился, завязалась драка. Приехала милиция, и единственного пьяного – Менглета – забрали в вытрезвитель. Утром мама ездила выкупать зятя за десять рублей.

Вскоре я забеременела. Узнав об этом, обе матери объединились и потащили меня на аборт. Ни одна из них не желала стать бабушкой. Майя нашла «светило», оказавшееся чистым теоретиком. Видимо, единственное, что он умел, – писать медицинские статьи. Операция прошла неудачно, на следующий день меня спасали уже другие доктора.

Жалею ли, что послушалась наших мам? Сейчас – да, а раньше казалось, мы действительно не были готовы стать родителями. Слишком молоды и беззаботны. У нас без конца собирались Лешины однокурсники из ГИТИСа, мама еле успевала крутить котлеты на всю честную компанию. Словом, не до детей было… Папа так устал от шумных гостей, что решил отдать Менглету ключи от своей мастерской – лучше пусть гудят там. И Леша с друзьями начал чуть ли не сутками пропадать, напрочь забыв, что у него жена. Месяцев через девять после свадьбы я сказала: «Давай поживем отдельно. Иди к Валюле и ешь ее котлеты…»

Мы то расходились, то вновь сходились. Однако я была уверена, что Леша никуда не денется. Он столько раз клялся в любви, просил прощения, стоял на коленях. Я себя успокаивала: «Поест Валюлиных котлет и вернется!» Но мой мальчик, оказывается, грустил в разлуке недолго. До меня дошли слухи, что у Леши роман с англичанкой. Мелинда жила в Москве прямо напротив меня и была предметом воздыханий многих кавалеров из нашей компании. Я не могла поверить: она же старуха, целых двадцать пять! Страдала страшно и думала порой: «Лучше бы он умер, мне было бы не так больно». Вероломную измену я долго не могла простить.

Когда разъехались, Майя впервые мне позвонила: «Умоляю, Оля, только не давай Леше развода. Он хочет покинуть страну, не сдав последнего госэкзамена». Но я была слишком обижена. Мы развелись, не прожив вместе даже года…

Через пару лет бывший муж женился на немке и уехал в Германию. Он всегда мечтал эмигрировать. Рассказывал, как лет в четырнадцать сбежал из дома. Их с другом выловила милиция в поезде на финской границе. Его младший брат был совсем другим. Когда Леша объявил дома, что уезжает со своей немкой за границу, Дима ему заявил: «Предатель родины! Я тебе этого не прощу!»

Родители жены Менглета были фермерами, выращивали картофель и молочных поросят. Он над этим подшучивал: «У моего свекра тысяча свиней, а вместе со мной тысяча и одна!» Но Леша как актер хотел играть на сцене на английском языке. Вскоре из Гамбурга они с Элизабет перебрались в Австралию. Там у них родились две дочки. Лешина жена оказалась прекрасным человеком, очень его любила, прощала все измены. Брак продлился довольно долго, но все равно в итоге распался.

Спустя пять лет после Лешиного отъезда вдруг раздался телефонный звонок: «Горохова-а-а-а, просыпайся, твой муж приехал!» С тех пор это стало нашей традицией: всякий раз в день своего прилета в Россию Менглет звонил прямо из аэропорта и будил меня этой фразой. Однажды, когда я была в Москве, в очередной раз приехал Леша. Мы встретились, и неожиданно вновь закрутился роман. Навещали моих друзей на Николиной Горе, гуляли по ночному городу. Менглет повел меня в Театр сатиры и познакомил с Жориком, представив меня как бывшую жену. Мы хохотали, вспоминая прошлое.

– Ты стала еще красивее… Давай поженимся? – вдруг предложил Леша.

Он даже матери сообщил об этом: «Маечка, я тут Горохову встретил, мы опять решили пожениться». Она в ответ усмехнулась и снова сказала что-то недоброе.

К этому времени я стала художницей, окончила Королевскую академию изящных искусств в Генте, вышла замуж за известного композитора-минималиста и директора Фландрского музыкального фестиваля и уехала вместе с Машей к мужу в Бельгию. Начала много выставляться в галереях Европы и России. С Лешей мы встретились, когда уже развелась.

Меня приняли в круг известных русских художников, многие из которых были Лешиными друзьями. Раньше Олю Горохову они считали лишь женой Менглета, теперь Леша мною гордился. Мы всерьез строили планы на будущее, я обещала прилететь к нему в Австралию. А потом все сошло на нет. Попробовали войти еще раз в ту же реку, но не получилось. Мы до сих пор переписываемся. Каждый раз он пишет: «Горохова, я тебя люблю!»

Кажется, Леша до сих пор не остепенился, и слава богу. Такой же непоседа, колесит по миру с гастролями, ставит спектакли и играет в мельбурнском театре, работает на русском радио. Майя и Леонид много лет назад к нему переехали. Недавно Сатановский ушел из жизни. Очень жаль…

Но вернусь к годам юности. После развода у меня началась новая жизнь: позади остался институт и страдания по поводу неверного Менглета. Я попала в круг столичной богемы, подружилась с Александром Кутиковым, Андреем Макаревичем, Крисом Кельми, Борей Гребенщиковым и Виктором Цоем. Все мы встречались у Александра Липницкого. Тогда я впервые увидела и Петю Мамонова…

Был месяц май. Ребята-музыканты пригласили в ресторан «Сосновый бор» на Рублевке. В этот вечер они играли. Сижу за столиком у окна, вдруг вижу: подъезжают три иномарки, оттуда высыпает живописная компания и направляется к дверям. Почему-то запомнила модные клетчатые штаны на одном из парней.

Заиграла музыка. На середину зала выскочил тот самый парень в клетчатых штанах и начал так здорово танцевать рок-н-ролл, что все в зале вскочили с мест и захлопали. Вдруг незнакомец подошел к моему столику и спросил, сильно заикаясь:

– Мм-о-гг-у я вас пп-ригласить?

– Нет-нет, – сконфузилась, – я так не умею.

– А я вас на мм-едленный танец…

Во время танца только и успели, что узнать, как друг друга зовут. Ребята еще немного посидели и уехали. В их компании я знала только Сашу Липницкого, у которого на даче и в квартире собирался весь московско-питерский музыкальный андеграунд. Его родителями были знаменитый гомеопат Давид Теодорович Липницкий и дочь актрисы Татьяны Окуневской Инга. Правда, кажется, к моменту нашего знакомства Сашин папа женился на молодой красотке из компании сына, а Инга вышла замуж за переводчика всех генсеков Виктора Суходрева.

На следующий день я была в гостях у сына дирижера Светланова Андрея. В том же доме Большого театра, эстрады и цирка в Большом Каретном жил Саша Липницкий. Выхожу вечером из подъезда. Конец весны, и на улице совсем светло, как в белые ночи. Ловлю такси, вдруг вижу – на другой стороне улицы маячат те самые клетчатые брюки из ресторана. Помахала их хозяину рукой, он перебежал через дорогу. Разговорились. Оказалось, Мамонов живет неподалеку. Он вызвался меня проводить. На такси доехали до моего дома. Как потом узнала, обратно Петя добирался пешком – у него больше не было денег.

Они с Липницким были старыми друзьями, учились в одной английской спецшколе. Саша любил вспоминать, как неугомонный Петя побеждал на школьных «соревнованиях» по скорости выпивания из горла портвейна. Иногда мужики, игравшие в домино во дворе Сашиного дома, просили Мамонова станцевать за бутылку шейк, рок-н-ролл или твист в своей неподражаемой манере.

Сашка Липницкий одним из первых в компании разбогател и щедро тратил деньги на друзей, музыкантов и девушек. Сейчас он является одним из главных российских экспертов по иконам. А начинал с того, что ездил с товарищами по деревням и скупал у старушек древние образа, которые в целях конспирации называли «досками». Они были в цене у коллекционеров. Саша кормил и поил чуть ли не весь музыкальный андеграунд Москвы. В его гостеприимном доме народ толкался круглые сутки. В моде были «квартирники», и мы, набившись к Липе, завороженно слушали будущих гуру русского рока.

С Петей у нас начался роман. Он в то время был женат, в семье рос маленький Илья, но брак трещал по швам. Кстати, Мамонов совершенно не умел ухаживать, заикался, был очень косноязычен. Тем и понравился – своей неумелостью. Встречаться оказалось негде, мы часто ездили на дачу Липницких на Николину Гору. Как-то весной, когда дом пустовал, залезли через форточку и жили там несколько дней. Кто-то из компании нас там засек и сообщил хозяину. Петю, своего друга, разгневанный Сашка отчитывать не стал. Позвонил мне: «Оля, тебе бы понравилось, если бы я залез к тебе в форточку на восьмой этаж?» Мне стало так неловко…

Летом мама, как обычно, повезла меня в Гурзуф. Петя не выдержал разлуки и примчался следом. Недоучившись в «Полиграфе», он тогда заведовал отделом писем в журнале «Пионер». Когда отпрашивался на службе, чтобы рвануть в Крым, получил задание написать статью об «Артеке». Ему даже проживание в гостинице оплатили. Денег на дорогу у Пети не было. Он продал свое обручальное кольцо и купил билет на поезд.

Для меня его приезд был приятным сюрпризом. И вот отправились мы с Мамоновым выполнять редакционное задание. Но из «Артека» нас попросили. «Мужчина, – строго сказал кто-то из вожатых, – у вас женщина не вполне одета. У нас тут пионеры!» И выгнали из-за того, что я была в шортах! Так что статьи не получилось. Я до сих пор помню это время в Гурзуфе, проведенное с Петей. Гуляли вдоль набережных, плавали в море, вечером лежали обнявшись на гальке на пустынных пляжах. Из многочисленных кафешек звучала гитара модного тогда Карлоса Сантаны.

На груди у Пети был небольшой шрам. Я стеснялась у него спросить, а тут решилась: «Откуда это у тебя?» Он рассказал, как однажды с компанией поехал в парк кутить и нарвался на хулиганов. Один из них всадил Мамонову в грудь заточенный напильник. Теряя сознание от боли, он все же не растерялся и с торчащим напильником догнал троллейбус, на котором улепетывал обидчик. Разжал двери, выволок хулигана и так дал ему в челюсть, что их потом отвезли в одну больницу. Честно говоря, я думала, что эту фантастическую историю он выдумал. Петя казался мне тихим и мирным. Но позже убедилась в обратном.

Сидим как-то в ресторане «София» на площади Маяковского. Вдруг за соседним столиком началась потасовка с официантами. К ней присоединился и метрдотель, по комплекции явно бывший спецназовец. Не успела оглянуться, как в общее «веселье» ввязался Мамонов. Он несколько лет занимался карате, его голыми руками не возьмешь. Но «качок» после нескольких ударов свалил Петю с ног, я, с ужасом увидев, как его бьют ногами по голове, кинулась на защиту. Ворвалась в круг и, распустив широкую юбку, уселась ему на голову. Так и спасла.

Вскоре мы с Мамоновым сняли квартиру на «Бабушкинской». Только обжились, звонят хозяева: «Вам срочно нужно съехать». На улице зима, тридцать градусов мороза. А у нас мебель, аппаратура, цветы. Придумали хитрый план: я вернулась к родителям, а Петя нанял машину, погрузил в нее весь наш скарб и пригнал к моему подъезду.

– Гляди, под окнами выгружают стулья, кадки с цветами, – сообщаю маме, – это ко мне.

Она всполошилась:

– Оля, как же так? К нам нельзя!

Побежала к папе советоваться: какой-то очередной ухажер дочери с мебелью собирается въезжать в их трехкомнатную квартиру. Караул! Родители выступили категорически против. Они Мамонова совсем не знали. Звоню Липницкому: «Забери своего друга. Он у меня под окнами с мебелью стоит». Саша и увез Петьку.

Потом мама сжалилась и позволила нам поселиться в ее однокомнатной квартире на улице Космонавтов. Даже купила по записи модную чешскую стенку. Мы начали «вить гнездышко». Первое, что сделал Мамонов, – просверлил дрелью отверстие в дефицитной стенке, чтобы протянуть провода от розетки к своей аппаратуре.

Петя всегда был пьющим. Я знала, хотя он тщательно от меня это скрывал: на глазах не пил ни разу. Обычно уезжал пить к друзьям на Николину Гору. Многое выяснялось постфактум. Иногда, если родителей не было в Москве, мы перебирались на «Киевскую». Мама из заграничных командировок привозила маленькие сувенирные бутылочки с алкоголем и любовно расставляла свою коллекцию в серванте. Однажды все эти бутылочки Петя выпил. И аккуратненько вернул на место уже пустыми. Самое неприятное, что он, как оказалось, не пощадил и мамины духи.

Но когда любишь, многого не замечаешь, многое прощаешь. На Петю, который меня обожал, трудно было сердиться. Вот представьте: открываю утром глаза от того, что на меня капают слезы Мамонова.

– Олечка, это ты?

– Я… – отвечаю довольно.

От радости, что, проснувшись, видит меня, Петя не мог сдержать слез. Сегодня понимаю: видимо, недооценивала силу его чувства – молодость эгоистична. Петя сильно храпел, и в какой-то момент я попросту отселила его на кухню. Он сколотил кровать из досок и ночевал там, ворча: «Как заключенный сплю на нарах». Если я читала в комнате допоздна, стоило позвать, тут же с готовностью появлялся.

– Что, Олечка? – с надеждой глядел на меня.

– Свет выключи.

Мы собирались пожениться, строили планы. Мамонов познакомил меня с мамой. Она была похожа на Анну Ахматову – высокая, с прямой черной челкой. Курила «Беломор». Петя, когда приходили к ней, сразу лез в холодильник:

– Мам, можно чайку?

– Пожалуйста, угощайтесь. Только разносолов нет. Сидим с отцом на мели. У нас, творцов, то густо, то пусто.

Валентина Петровна была одним из лучших переводчиков со скандинавских языков.

Мамонов ласково звал меня Муха, Мухочка, а я его – Муравей. Услышав это, Валентина Петровна внимательно на меня посмотрела и спросила: «Ты что, в мухах ходишь?» Потом мы сократили свои прозвища до одного слога – Му. Так что у меня своя версия, почему группу, которую он позже создаст, Петя назовет «Звуки Му».

Я стала свидетелем рождения гения и знала об этом. Подруги не понимали моего выбора: «Зачем тебе Мамонов? Денег нет. Он же сталкер!» Петя все время думал о чем-то глобальном, и меня постепенно это начало тяготить. А молодость нетерпелива. Он ведь почти ничего не зарабатывал, знаменитым тогда еще не был. Мне казалось, что счастье не с ним, а где-то в другом месте. Я ругалась: «Петь, ты нищий! Посмотри, вон напротив гостиница «Космос», какие из нее люди разодетые выходят, и все духами пахнут!» В ответ Мамонов только молчал.

Пытаясь меня удержать, он устроился на работу в баню. Домой приходил с полными карманами мелочи. Это были его чаевые. Разбрасывал горстями по полу монеты и кричал: «На тебе деньги! На!» Во время очередного скандала я смяла пачку сигарет и в сердцах швырнула в него. Так родилась строка «Рука твоя мнет сигаретную пачку…»

Отношения омрачались еще и тем, что запои Мамонова повторялись все чаще. И он все чаще пропадал из дома. Когда исчезал, меня накрывала тоска. Я боялась за него, порывалась ехать спасать, вызволять из логова пьянчуг. Понимала, что Петя неприкаянный, у него невыносимо болит душа, и страдала вместе с ним. А мне хотелось не тревог и переживаний, а легкости и счастья. Я мечтала о стабильности, о ребенке… Постоянно снилось, что я от него убегаю, улетаю, а он меня ловит и тянет куда-то вниз…

Как-то ранней весной, не выдержав его отсутствия, приехала на Николину Гору. Мне сказали, что Петя там. Сидим с подругой во дворе на лавочке, в дом не входим, боимся. В тачке почему-то лежала мертвая белка. Тут появляется Мамонов. Двигается замедленно, как сомнамбула, глаза пустые. Я говорю: «Петя, посмотри на себя, ты похож на эту старую мертвую белку!»

Мамонов бешено зыркнул, схватил лежащее под ногами бревно и запустил в меня. Оно со свистом пролетело в миллиметре от головы. Внезапная агрессия поразила, и не на шутку: таким я его еще не видела.

С этого случая мы начали отдаляться. Петя все понимал, чувствовал. Однажды пришел к моей маме с тюльпанами и заплакал: «Мне кажется, Оля меня разлюбила…»

Через некоторое время, ничего не сказав Мамонову, я уехала с подругой на три дня отдыхать. Возвращаюсь – квартира пустая. В ней словно бушевал тайфун. Срезаны под корень даже провода, на которых висели люстры. Одна стенка с просверленной дыркой осталась. Звоню Пете: «Верни моего Монтеня и вещи». Потом он написал песню, которая так и называется «Отдай мои вещи».

И вдруг весной, восьмого марта, выхожу из квартиры – на пол падает книжка. Петя оставил ее в ручке двери. На титульном листе рукой Мамонова написано: «Ольке на память». Эту тонкую брошюрку он выпустил на свои средства. Сборник стихов, посвященных нашей любви, хранится у меня в столе, и сегодня он дороже многих умнейших книг мира.

Вскоре Мамонов с Липницким создали «Звуки Му». Я ходила на концерт и была покорена Петиной сумасшедшей энергетикой. Когда вышел фильм Павла Лунгина «Такси-блюз» с Мамоновым в главной роли, он пригласил меня на премьеру. Несмотря на разрыв, мы продолжали общаться.

После расставания нахлынула страшная тоска. Моя прежняя жизнь была пропитана сложной, талантливой энергетикой Мамонова, и теперь я ощущала пустоту. И вот как-то звонит приятельница: «Загляни вечером. Кое с кем познакомлю…» Чтобы развеяться, решила пойти в гости и там на диване увидела симпатичного длинноволосого парня в наушниках. Вдруг он спросил: «Хочешь?» – и протянул мне один из них. Так мы и сидели, тесно прижавшись друг к другу и слушая музыку.

Это был Андрей Давидян. Такая непосредственность сразу к нему расположила. Петю приходилось все время разгадывать, Мамонов был таким же сложным, как джазовая какофония, которую он любил. Мне хотелось простенькой мелодии. Именно такую услышала в Андрюшином наушнике. Да и сам Давидян казался ясным, весь как на ладони. И я с головой бросилась в новый роман.

Андрей сразу же познакомил меня с родителями. Он был из интеллигентной семьи. Его отец Сергей Давидян, обладатель прекрасного голоса, выступал с концертами, какое-то время пел в Большом театре. Мама, польская аристократка Ия Сергеевна, аккомпанировала мужу. Андрей окончил Институт стран Азии и Африки, блестяще знал французский, английский и арабский. После учебы работал в Египте и Алжире военным переводчиком. Родители хотели, чтобы Андрей стал дипломатом и обеспечил свою жизнь. Но Давидян в итоге пожертвовал будущей блестящей карьерой ради любви к музыке.

Мы только познакомились, как Андрюша уехал на повышение квалификации. Писал трогательные письма, обращаясь ко мне «Деточка». Признавался: «Я люблю тебя, моя маленькая…» Звучало забавно – он ведь был немного ниже меня. Впрочем, невысокий рост не мешал Давидяну пользоваться успехом у дам: до меня романов у него было тьма. Ухаживал красиво – носил букеты, водил по ресторанам. Все происходило так, как мечтала. Вскоре я забеременела и мы решили пожениться.

Расписались, когда уже была на пятом месяце. Из-за жуткого токсикоза свадьбу помню смутно. Только то, что на сей раз жених все же был в костюме.

Не все шло у нас гладко, Давидян был хорошим другом, душой компании, но отцовского инстинкта не имел. Помню, уже была на большом сроке беременности и вдруг Андрей говорит: «Может, не надо рожать? Это испортит фигуру». Я для себя решила: даже если не женится, все равно рожу…

Однако всерьез мы поссорились лишь однажды. Я сказала что-то резкое, Давидян вспылил, не удержался и ударил меня по лицу.

В ночь на старый Новый год меня отправили в роддом рожать. Дочка появилась на свет слабенькой. Мне сказали, что ребенок, скорее всего, умрет. Но моя девочка выжила…

Из больницы нас встречали мои родители с Андреем. У мужа текли по лицу слезы счастья. Он сразу заявил:

– Дадим дочке армянское имя, – вначале хотел назвать ее Гаянэ, потом решил: – Пусть будет Карина.

Но я воспротивилась:

– Нет, Маша – и точка!

Первое время жили у моей мамы. Летом полугодовалую дочку оставили на попечение бабушки и рванули с друзьями на машине в Крым. Все были в ужасе, что я бросаю малышку. И бог меня наказал. По дороге страшно отравилась. Все купаются, валяются на пляже, а я лежу на больничной койке. Андрюша каждый день приходил меня проведать. Мы гуляли в парке: я – бледная, в линялом казенном халате и он – отдохнувший, загорелый.

Вернувшись в Москву, зажили своей семьей. Мама поселила нас в ту же однокомнатную квартиру, где когда-то мы обитали с Петей. Я преподавала на курсах иностранных языков – вечерами дома проверяла тетрадки заочников. Это было удобно, не надо ходить на службу. Ста двадцати рублей оклада нам вполне хватало. Андрей не работал. После Алжира у него было много чеков, он все покупал в «Березке», накрывал роскошные столы для друзей. Как-то спросил у меня:

– Что купить – квартиру или машину?

Я, естественно, ответила:

– Квартиру.

Но Давидян купил машину и вскоре благополучно разбил ее, налетев на шлагбаум.

Мы с ним встретились в тот период, когда он искал себя. С прежней профессией покончил, а новую еще не приобрел. Твердо знал лишь одно: будет музыкантом.