Текст книги "Инга Будкевич. Если бы знать…"

Инга Будкевич. Если бы знать…

Е сли всю мою долгую жизнь разбить на эпизоды, каждый из них мог бы начинаться с фразы «Если бы знать…»

В войну, в 1943-м, мы с родителями оказались в эвакуации в Баку. Жили в центре города на проспекте Сталина, в доме № 65. Осенью я пошла там в первый класс. Это было лихое, голодное время. Единственной отдушиной стал кинотеатр, где крутили «Волгу-Волгу». Я смотрела этот фильм, наверное, раз сто! Особенно мне понравилась письмоносица Стрелка. Она лихо отплясывала лезгинку, гоняла на велосипеде, а под титры про нее пели: «Орлова, Орлова! Играет и поет! Орлова, Орлова! Играет эту роль!»

Однажды кто-то из соседей сказал, что актриса со своим мужем режиссером Григорием Александровым остановилась в «Интуристе». Начиная с этого дня я во главе целой ватаги сверстников дежурила возле гостиницы, ожидая, когда же наконец появится наш кумир. И вот из дверей выходит блондинка в красивом пальто и на высоких каблуках. Это была Она! Мы, окружив ее, бежали следом, а я во весь голос радостно распевала: «Орлова, Орлова! Играет и поет!» На всю жизнь запомнила, как она идет вдоль железных прутьев забора, за которым цветут кусты олеандра. Сначала Любовь Петровна улыбалась, потом ей, видимо, шумная процессия надоела. Она остановилась, угостила нас конфетами, а мне сказала: «Девочка, мне очень приятно, что ты меня знаешь и любишь. Я тоже тебя люблю, как и всех моих зрителей. Хочешь поговорить – пожалуйста, но кричать на всю улицу некрасиво…» Как мне стало стыдно! И конечно, никакого разговора уже не получилось. Если бы знать…

Много лет спустя, в 1974 году, я снималась в картине Александрова «Скворец и Лира» в роли светской дамы. Разведчицу Лиру играла Орлова. Так спустя тридцать лет судьба вновь свела нас.

Любовь Петровна, несмотря на возраст (а ей уже было за семьдесят и она болела), не давала себе поблажки. Даже репетировала в туфлях на каблуках. Впрочем, представить ее на съемочной площадке и в перерывах в удобных тапочках было просто невозможно. Я издали наблюдала за ней и искренне восхищалась: ну ни капли звездности! Помню, Орлова попросила ассистентку принести кофе. Мне-то казалось, что ее желание должно выполняться немедленно, а ждать пришлось долго. Но она ни слова не сказала медлительной сотруднице. Любовь Петровна была очень общительной, удивительно простой и доброжелательной, постоянно подходила к нам, актрисам, занятым в эпизодах. Я все же решилась и сказала: «А я давно вас знаю. Помните, в сорок третьем вы жили в «Интуристе» в Баку? Мы, дети, мучили вас, а я пела «Орлова играет и поет!» Конечно, она ничего не помнила, но из вежливости улыбнулась…

Сыграл ли тот давний случай в моей жизни какую-то важную роль, нет ли – не знаю, но я с детства мечтала сниматься в кино и петь, как Любовь Орлова. Взрослые меня всегда называли артисткой. После школы решила поступать во ВГИК, хотя при этом понятия не имела, что надо как-то специально готовиться к творческому экзамену. Но возле института кинематографии увидела такую страшную толпу, что испугалась и пошла в театральное училище при Малом театре. Но и там тоже народу тьма! Я растерялась. В коридоре познакомилась с двумя красивыми девочками – Микаэлой Дроздовской и Ольгой Бган. Мы потом вместе учились на одном курсе во ВГИКе. Правда Бган пришла к нам позже, посреди учебного года, уже сыграв главную роль в фильме «Человек родился». Речь зашла о том, кто и чем намерен удивить экзаменаторов.

– Ты что читаешь? – спросила Ольга.

– «Песню о Соколе».

– Понимаешь, это из школьной программы… – покачала она головой. – Лучше возьми повесть Катаева «Я сын трудового народа». Там есть хороший кусок – встреча брата с сестрой.

Я поблагодарила за совет и побежала в библиотеку за книжкой. И с этим отрывком, считая себя уже вполне подготовленной, вернулась во ВГИК. А там среди абитуриентов прошел слух, что председатель приемной комиссии любит, когда поют «Тучи над городом встали». И когда Владимир Белокуров попросил меня продемонстрировать вокальные данные, тут же затянула эту песню…

И вот наступил день объявления результатов. Подхожу к институту, сердце от волнения готово выскочить. Ищу себя в списке, а в глазах все плывет – ничего не вижу! Рядом со мной стоит прелестная девушка, привстав на цыпочки.

– Простите, вы не поможете мне найти фамилию Будкевич?

Она посмотрела и обернулась с улыбкой:

– Поздравляю тебя, Инга! Я тоже прошла.

У нее было необычное древнегреческое имя Ариадна, а фамилию носила папину, немецкую – Шпринк. Мы обнялись на радостях. А потом вновь и вновь искали наши фамилии: все никак не могли поверить своему счастью. Ара стала известной актрисой, зритель знает ее как Ариадну Шенгелая.

В 1954 году во ВГИКе ради эксперимента объединили актерский курс Владимира Белокурова с режиссерской мастерской Михаила Ромма. В ней учились Саша Митта, Вася Шукшин и Андрей Тарковский. Совместных занятий у нас было мало, встречались в основном на общих лекциях. Зато будущие режиссеры приглашали нас, будущих актеров, сниматься в своих курсовых работах, что было очень удобно. Валя Виноградов, например, взял меня и Шукшина, Тарковский – Ару Шпринк.

Для студентов устраивали просмотры, иногда мы по пять фильмов в день смотрели. Однажды в Доме кино оказалась на балконе рядом с Андреем Тарковским. Нам показывали какую-то картину на христианскую тему. Я ничего не понимала в происходящем и то и дело теребила Тарковского:

– Андрюша, а кто это? А это что за человек?

Он терпел-терпел, а потом раздраженно буркнул:

– Библию надо читать!

Наш актерский курс был необыкновенным, ярким, талантливым, но у многих однокашников судьба сложилась трагически. Наш староста Юрий Ягодинский в двадцать три года повесился в общежитии. Тело надо было перевезти в Горький, денег на это не было. Тогда друзья пристроили его на заднем сиденье «москвича» – так и ехали четыреста километров. Стас Хитров много пил, что и привело его к печальному результату, как и Ольгу Бган. Микаэла Дроздовская во время съемок в Орджоникидзе погибла, получив ожоги при пожаре в гостинице, Вадим Новиков покончил с собой. Если бы знать…

Но тогда, в юности, конечно никто и предположить не мог, что будет с нами дальше. Жизнь впереди – и надо торопиться наслаждаться ею! Неподалеку от ВГИКа открыли универмаг, который стал местом паломничества наших модников и модниц. Два студента-оператора купили там куртки, похвастались – и все побежали за такими же. Потом на прилавки выбросили чешские бежевые полуботинки. С тех пор девчонок нашего курса можно было узнать по одинаковой обуви. Как-то мы с Арой и Людой Карауш поехали на рынок. Они купили себе розовые косыночки из кроличьего пуха, а я – целое боа! Родители меня баловали. Когда училась на третьем курсе, отец, оставивший военную службу, купил мне каракулевую шубку. Но в это время я уже была замужней дамой. Мы с Арой первыми выскочили замуж: вначале я, потом она…

В первый же год учебы мы подружились с ребятами с третьего курса режиссерского факультета. Эльдар Шенгелая, сын Нато Вачнадзе, снимал квартиру неподалеку от института. У него часто собиралась шумная компания, пили вино, присланное из Грузии, закусывая его чурчхелой и орехами. Вскоре я заметила, что Эльдар всерьез влюбился в Ару. А за мной поначалу ухаживал Леша Сахаров, его однокурсник. Однажды он провожал меня домой, взял руку, чтобы поцеловать, и сделал замечание: «Инга, надо обязательно делать маникюр!» Больше я с ним не встречалась.

А потом у меня начался роман с однокурсником Эдуардом Изотовым. Он был очень домашним и ухоженным. На вступительные экзамены пришел со своим аккомпаниатором, чем поразил приемную комиссию. А когда он запел, все просто попадали: высокий, красивый, с ослепительной улыбкой, да еще и обладал таким ярким и сочным баритоном!

Белокуров у нас на курсе поставил «Анну Каренину». Ариадна была любимицей Владимира Вячеславовича, и он дал ей главную роль, Эдик играл Вронского. Вот это была пара! Ара в платьях девятнадцатого века из скромной, хрупкой девочки превращалась в писаную красавицу. А Эдику с его ростом и молодецкой выправкой очень шел военный мундир.

О романе с ним мечтали почти все девушки курса. А тот ходил гоголем, ни на кого не смотрел. На втором году обучения мы с Эдиком стали готовить отрывок. Постоянно были вместе: лекции, репетиции, опять лекции. И так с девяти утра до глубокой ночи. Иногда в перерывах всем курсом закрывались в аудитории. Эдик садился за пианино и начинал играть что-нибудь бравурное, а мы с удовольствием пели или танцевали. Обедали в институтской столовой. Изотов обожал шницели, хотя по студенческим меркам стоили они недешево. Его даже так все и звали – Шницель. Но семья Изотовых была состоятельной, у него всегда водились деньги.

Когда занятия заканчивались совсем уж поздно, Изотов провожал меня до дома. Помню, идем с Юлей Цоглин от ВГИКа пешком до проспекта Мира, а рядом Эдик, который всю дорогу хохмит. Мы с ней буквально за животы держались, от смеха останавливались через каждые пять минут… И так получилось, что хохмили-хохмили, дружили-дружили и додружились. И у меня, и у него это была первая любовь.

Эдик часто бывал у нас дома. Мама моя прекрасно готовила, а он любил поесть. И позже не раз повторял: «Я и женился-то на Инге из-за тещиных пирогов!» Но встречаться нам было особо негде. Даже поцеловаться – и то проблема. Иногда мы запирались в аудитории, но вечно кто-нибудь в самый неподходящий момент начинал ломиться. Однажды дверь настойчиво пытался открыть декан, мы затаились, боясь, что нас застукают и выгонят из института. Когда родители куда-нибудь уезжали, Эдик оставался у меня, что по тем временам считалось крайне неприличным. Но я секрета из этого не делала, и мама сильно нервничала. А вот Эдик своим родителям врал, что едет с друзьями на базу отдыха. Наконец мы решили пожениться. Тайно. Нам по двадцать – взрослые уже! Имеем право на самостоятельный выбор. Это был июнь 1956 года, только-только окончен второй курс.

Несмотря на штамп в паспорте, продолжали жить раздельно – до последнего все скрывали. Память рисует такую картину: я иду вдоль нашей спортивной площадки, на ней Эдик мяч гоняет. Кричу:

– Привет, муж!

Он в ответ рукой машет:

– Привет, жена!

Но настал день, когда мы наконец объявили о нашем браке. Мика Дроздовская затащила меня в угол и, сгорая от любопытства, шепотом спросила:

– Инга, расскажи, ну как?

– Может, ты мне расскажешь КАК?

Она когда еще поступала во ВГИК, была при кавалере и наверняка узнала все раньше меня…

И только родители Эдика долго ничего не знали. Он очень боялся реакции матери. Анна Иосифовна была категорически против моей кандидатуры. Рядом с ними в военном городке жила генеральская семья, с которой связывала тесная дружба, вот она и прочила сыну в жены их дочку Милу. А тут какая-то Инга! Когда мы еще только начинали встречаться, Эдик повез меня к своим на дачу в Опалиху. Анна Иосифовна встретила меня холодно, явно почувствовав опасность. За столом сидели в гнетущем молчании. «Можно хлеба?» – она подает корзинку, а сама даже не смотрит в мою сторону. Ни одного вопроса не задала, сидела поджав губы. Просто с ума сходила, что на моем месте не Мила! А отцу Эдуарда Константину Иосифовичу я понравилась. Он как мог пытался сгладить ситуацию. Изотов-старший был полковником, родители хотели, чтобы сын продолжил семейную традицию и стал военным. Получается, он дважды ослушался: сначала во ВГИК поступил, а потом на мне тайно женился.

Я мечтала о настоящей свадьбе. Уже и отрез белого муара на платье купила, получив гонорар за фильм «Улица молодости». Попала в картину студенткой третьего курса. Однажды на один из студенческих показов приехали Хуциев и Миронер, после чего пригласили меня и Василия Шукшина на пробы в Одессу, где должны были проходить съемки. Был теплый сентябрь, бархатный сезон. Вася поехал в стоптанных сапогах, в которых он и на лекции ходил, – другой обуви у него не было. Шукшин на курсе вообще считался белой вороной: старше всех, приезжий с далекого Алтая, жил в общежитии. У нас же учились в основном москвичи – все выпендривались, модничали…

Сидим как-то с местными ребятами на берегу моря прямо напротив Одесской киностудии. Гляжу, Вася идет по пляжу. В сатиновых трусах по колено, в одной руке – сапоги, в другой – одежда. И трогательно, по-детски щурится на солнце. Думаю, он море тогда вообще в первый раз увидел. Заметил меня: «Во сколько у нас сегодня проба?» А когда отошел, приятели удивленно спросили:

– Однокурсник.

Они даже не поняли, что это актер, думали, какой-то местный мужичок.

Вскоре в Москву пришла телеграмма: я утверждена на роль Нины, а Васю в фильм не взяли. Дело в том, что «Улицу…» снимал Феликс Миронер, а поскольку сценарий он писал совместно с Хуциевым, тот тоже присутствовал на пробах. Но Марлен Мартынович, который запускался с фильмом «Два Федора», разглядел в Васе своего будущего главного героя и, возможно специально, отговорил Миронера снимать Шукшина, для себя его припас…

В Одессе я и купила отрез на платье. Мои родители готовились справить свадьбу как положено, но мама Эдика категорически отказалась в этом участвовать. А потом я куда-то уехала, за мной – Эдик, время прошло, так и не отпраздновали. И остался отрез белого муара на память…

В дипломном спектакле «Три сестры» я играла Ольгу, Наташу – Мика Дроздовская и Арка по очереди. Ариадна уже ждала ребенка. А тут у меня те самые съемки в Одессе, я пропускаю одну репетицию за другой. И курс восстал: «Почему Будкевич снимается, а мы тут вкалываем?!» Особенно бушевали Люда Карауш и Кирилл Столяров со своей женой Ниной Головиной. Они со мной даже на репетиции не разговаривали.

– Пусть уходит с курса! – кричал Кирилл.

– Я тоже тогда уйду! – заявил Эдик в знак солидарности.

Мой вопрос подняли на собрании, на котором Белокуров решил меня наказать и отобрал роль Ольги. Когда экзекуция закончилась, я стояла в коридоре и горько плакала. Людмила Гурченко, которая училась годом старше, подошла и стала утешать: «Да не обращай ты внимания. У меня были такие же проблемы. И ничего, пережила». Люсю чуть не отчислили за съемки в «Карнавальной ночи». А тогда она с ребятами пошла к Белокурову защищать меня, и Владимир Вячеславович смягчился:

– Есть Анфиса, нянька, старуха восьмидесяти лет. Будешь ее играть?

Всех девчонок затягивали в корсеты, взбивали прически, а мне замазывали зубы черной краской и рисовали морщины, нацепив седой парик…

Жили мы с мужем у моих родителей, Эдик пришел к нам со своим любимым аккордеоном. Поступив в институт, он начал сниматься. В двадцать лет стал самым молодым членом Союза кинематографистов. У нас обоих была интересная работа. Так что получилась типичная актерская семья: муж – на свои съемки и концерты, я – на свои, с маленькой дочкой, которая родилась в 1960-м, сидела моя мама. А вот свекровь меня просто воз-не-на-ви-де-ла и все мечтала, что мы разойдемся. Даже рождение внучки ее не смягчило. Когда мы жили уже отдельно на Щукинской, Анна Иосифовна ходила в соседний подъезд на курсы кройки и шитья. И ни разу не заглянула проведать Веронику…

Нас с Эдиком почти никогда не было дома. А встретившись ненадолго, взахлеб рассказывали друг другу новости. Муж очень скучал по мне, из киноэкспедиций писал письма: «Ингушка, моя любимая! Если ты не приедешь ко мне – развод!» Я выступала с Театром массовых представлений Ильи Рахлина, объездила весь Советский Союз. Была ведущей программы и объявляла таких звезд, как Лисициан, Шульженко, Зыкина, Кобзон. Мы собирали стадионы. Конечно, хотела работать в кино, но…

Я окончила ВГИК в 1959-м. Как раз в это время играла роль в фильме «Любовью надо дорожить». Съемки проходили в Минске, а я – Будкевич, отец мой белорус. И студия «Беларусьфильм» сделала заявку в институт, чтобы меня к ним распределили. Обещали сразу же дать квартиру. Но я отказалась: «Ни за что не уеду из Москвы!» В самом деле, что буду там делать? У меня же здесь мать, отец, муж, и к тому же я беременна!

После рождения Вероники снова пришла на Киностудию Горького:

– Я хочу работать.

– Минск – прекрасный город, поезжай туда.

Так и сидела без ролей. В один из очередных визитов на студию ко мне подошла ассистент Сергея Герасимова Клеопатра Сергеевна, сказала, что тот снимает фильм «Журналист», и обратилась с неожиданной просьбой: «Ну-ка, покажи пузичко. – Я подняла кофточку. – У нас эпизод есть. Очень хороший… Будешь показывать стриптиз». По сценарию герой Юрия Васильева, советский журналист, в Женеве, опустив монетку, смотрит в автомате стриптиз. Я стала отказываться, но она успокоила: «Не волнуйся, там все прилично. Заодно с Герасимовым и насчет работы поговоришь».

Едем в автобусе на съемку на Клязьминское водохранилище. Я в плаще, без грима, на голове косынка. Рядом сидит Сергей Аполлинариевич. И все на меня посматривает. А потом вдруг шутит:

– Вы в таком виде и будете сниматься?

Я засмущалась. Но он принял серьезный тон:

– Инга, а как вообще ваши дела?

– А где вы?

– А на что же вы живете? На какие шиши?

Он покачал головой.

Приехали на место. Показалось, что на съемочной площадке собралось пол-Москвы. На берегу поставили шатер. Герасимов объяснил мне: «Понимаешь, надо, чтобы ты показала стриптиз по-немецки». Я вышла в пеньюаре, спустилась по лестнице, медленно сняла его, потом стала расстегивать лифчик. «Снято!» – кричит Сергей Аполлинариевич. Он остался очень доволен дублем, поблагодарил группу и меня при всех похвалил: «Это же надо, я ей сказал «по-немецки», и она очень точно попала!»

Возвращались на том же автобусе. «Не понимаю, – громко возмущался Герасимов. – Артистка, все схватывает с полуслова. Вгиковка! Это что же они творят? – и ко мне поворачивается: – Так, во вторник приходи». Недели через две меня зачислили в штат Киностудии Горького. И снялась я там более чем в шестидесяти картинах…

Надо же, и как он запомнил, что я вгиковка? Впрочем, был один сюжет. В институте мы с Васей Шукшиным готовили отрывок из «Поднятой целины»: я – Лушка, он – Давыдов. У меня коса до пояса, веснушки на носу, на сцене стог сена, за кулисами Кира Столяров «соловья поддает». Ночь. У нас свидание. В нашей сцене Вася дописал диалог к Шолохову:

– Лушенька моя, ты как цветок, у тебя даже веснушки пахнут. Знаешь, как пахнут?

– Свежестью. Росой.

– Так и должно быть.

– Да потому что я – красива-а-а-я! – и целую его.

А я знала, что после одной из репетиций Шукшин ходил к Ромму жаловаться, мол, Будкевич не профессиональна.

– Почему? – удивился тот.

– Она отказывается целоваться!

И я решила «отомстить».

На экзамене Сергей Герасимов сидел рядом с Роммом. И вот играем мы сцену свидания. Вдруг я так жарко поцеловала Васю, что тот от неожиданности застыл на месте и забыл текст. Тогда я крепко прижала его к себе и на ухо стала подсказывать. Мы целуемся и целуемся в стогу сена под соловьиные трели Столярова, а зал взрывается аплодисментами. Успех был громким, говорят, и Герасимов похвалил. Вскоре нас с Васей вызвали в Ленинград на пробы в фильм «Поднятая целина». Но в итоге режиссер Александр Иванов отдал роли опытным актерам Людмиле Хитяевой и Петру Чернову. А с Васей мы как-то встретились через много лет. Он уже был известным режиссером, писателем, актером. Подарил мне книжку с дарственной надписью: «Инге Будкевич. За неслучившуюся любовь…»

В 1964 году Эдик сыграл в фильме Александра Роу «Морозко». Съемки проходили в Ялте и подмосковном Звенигороде, куда я с маленькой Вероничкой приезжала проведать мужа. После премьеры на него обрушилась бешеная популярность. Так бывает только в сказке: утром проснулся, открыл глаза – а ты уже знаменит!

В сказочного красавца Ивана влюбились тысячи советских девушек. Ему писали письма, обрывали телефон, подбегали на улице за автографом. Он стал ездить с концертами, у него был свой ансамбль. Мы купили потрясающую блестящую серую ткань под его голубые глаза и сшили концертный костюм. А еще после «Морозко» Эдику предложили целую программу – выступать с хором и ансамблем «Березка». А это поездки за границу, валюта. Но подготовкой программы надо было серьезно заниматься, а Эдик все откладывал – у него же и так все хорошо! Стоит ему выйти на сцену, отвесить низкий поклон и сказать: «Привет вам от Ивана из сказки «Морозко»!» – как зал устраивает овацию. Его коронными номерами были песни «Выйду на улицу», «Ой, мороз, мороз». А когда в конце он пел «День Победы», все рыдали.

Мужу все давалось без труда, удача сама шла в руки. Но он не был карьеристом, не гонялся ни за званиями, ни за длинным рублем. Его вполне устраивало, что он снимается в кино, играет в театре, выступает с концертами. После выпивает с друзьями. Чего еще человеку нужно?! А мне кажется, он был достоин большего. Ведь Эдик обладал редким актерским талантом. Долгие годы играл на сцене Театра киноактера. В мюзикле «Целуй меня, Кэт!» тринадцать лет был единственным исполнителем роли Фреда. Нина Агапова была его партнершей. Когда на поклон выходил статный красавец-блондин в кожаном костюме, дамы в зале громко кричали «Браво!». Со временем у Эдика проявился и комедийный талант: играл Скалозуба в «Горе от ума». Его голос заслуживает отдельной похвалы – именно он озвучивал Олега Видова в фильме «Всадник без головы».

Изотова и до «Морозко» не раз снимали в кино, но участие в этом фильме стало вершиной карьеры. Через пару лет сыграли с ним в фильме Роу «Огонь, вода и… медные трубы» уже вместе. Я – царевну, Эдик – гармониста. Мы купили кооперативную квартиру, машину, ездили с дочкой к морю. Казалось, судьба отведет нам много безоблачных лет, а в конце, как в каждой сказке, можно будет сказать: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Если бы знать…

У нас был студенческий брак, а таковые – опыт показывает – обычно изначально обречены, но мы умудрились прожить вместе двадцать три года. Во-первых, у нас рос ребенок, во-вторых, мы так редко виделись, что не успевали друг другу надоесть. Трудно сказать, что Эдик был примерным отцом. Просишь с дочерью погулять, у него один ответ: «Мне некогда!» Он по знаку зодиака Скорпион, астрологи говорят, что у них тяжелый характер, но мне так не казалось. Другое убивало. Эдик не был для меня плечом, на которое можно опереться. Зять, по выражению моей мамы, оказался никудышным: дома либо играл на аккордеоне, либо лежал на диване – все. Он себя очень любил, мало того – он себе еще и очень нравился. «Погляжу я на себя – / Cам себе отрада. / Не косой и не рябой, / А такой, как надо!» – пел в «Морозко» Иванушка, а на деле – слова-то про самого Эдика.

Я им гордилась! Нравилось даже то, что у мужа столько поклонниц. Как иначе – он же у меня красавец! Эдик шикарно одевался, шил костюмы у Шапиро – известного портного, я ему крахмалила белоснежные рубашки. У него не было никаких проблем. Но они были у меня. Сколько трудов приходилось прикладывать и нервов тратить, чтобы его с печки все время сгонять…

Как-то Эдик уехал в другой город с концертами. Обещал вернуться дня через три. Накануне встречаю одного актера, с которым они выступали.

– О, а вы что, уже здесь? А Эдуард где?

– Не знаю. Он вроде с Ферапонтовым был…

Муж ночевать так и не пришел. Звоню утром Ферапонтовым, а он там. Я их прошу: «Вы только не говорите ему, что я звонила». Вечером вваливается собственной персоной:

– Инга, встречай мужа!

– Где ты был? Отдыхал, что ли?

– Ты что? Работал, еле живой от усталости.

А я молчу…

Между нами начали возникать скандалы, по поводу и без. В основном они касались бытовых вопросов, сцен ревности мы не устраивали. Как там у Маяковского: «Любовная лодка разбилась о быт…»

Собираюсь к отцу на кладбище. Муж лежит на диване. Прошу его отвезти на машине – «Не могу, устал». А добираться далеко, с пересадками. Мы с матерью покупаем цветы, садимся на троллейбус, нам еще на электричке ехать, потом от станции идти прилично пешком. Подъезжаем к Окружной, вдруг кто-то сзади бибикает, оглядываюсь – Эдик догоняет. Видно, совесть заела. А вот еще случай: однажды прилетаю из солнечного Ташкента вся в цветах и дынях. Выхожу из здания аэропорта. Ночь. На такси огромная очередь. Из автомата звоню Эдику, прошу приехать за мной во Внуково и слышу привычную песню: «Инга, да я уже машину в гараж поставил, разделся. Ну что ж делать? Возьми такси». А гараж-то у нас под окнами! Еле втиснулась в переполненный автобус со своими сумками, их передавали через головы пассажиры. У аэровокзала, на автобусной остановке, он меня все-таки встретил. Оказывается, Вероника устроила скандал отцу, мол, как тебе не стыдно, ну-ка, поезжай быстро за матерью!

Сделать что-нибудь его не допросишься, легче самой. Вот я все на себя и взвалила. Даже ремонт собственноручно делала. Пока муж был в отъезде, оклеила обоями квартиру, плитку положила. Возвращается он со съемок.

– Вот только плинтусы остались, – прошу. – Покрась, пожалуйста. Устала…

– Нет, Инга, ты начала, ты и закончи. Я все равно так не умею. – И к дивану…

Мне исполнилось сорок три. Мы с Эдиком живем вместе как бы по инерции. Чувства давно охладели. Так бы, наверное, все и оставалось до старости, если бы я не влюбилась. До сих пор себя виню: не разведись мы тогда, может, того кошмара, который случится в будущем с Эдиком, и не было бы. Если бы знать…

Однажды на Киностудии Горького собрали всех артистов и сказали: «Вы ничего не делаете, только к кассе два раза в месяц ходите. А надо ставить спектакли, устраивать вечера, выступать с концертами». И вдруг в зал входит директор студии, а с ним – молодой человек. «Юрий Мастюгин, режиссер», – представляет его начальство.

Как глянула на Юру, аж сердце остановилось. Я буквально потеряла рассудок. Со мной такого никогда не было. Оказывается, вот она какая, настоящая любовь! Потом постоянно спрашивала у Юры:

– Я в тебя сразу влюбилась, а ты?

– Отстань! – смеясь, отмахивался он.

До сих пор когда звоню ему, шутливо интересуюсь:

– Ты меня?..

Он уже знает, что я имею в виду: «Ты меня любишь?»

Наши тайные отношения длились года два. Юрий был в процессе развода, у него росла дочь. Давно уже жил отдельно, и мы встречались у него в квартире в Кузьминках. Действительно, оказалось, что я никого до него не любила. С Эдиком было другое. Двадцать с лишним лет прожила с мужем как во сне и только сейчас проснулась. Он был свой, родной, теплый. И поженились совсем юными. Ну что мы тогда понимали в чувствах, сексе? Я не собиралась ничего менять в своей жизни. А Юра как-то сказал: «Инга, послушай, у тебя взрослая дочь. Что-то неправильное происходит. Какой пример ты показываешь девочке? Или мы расстаемся, или будем вместе навсегда».

О моем романе знала Клара Лучко. После Юриного предложения я решила с ней посоветоваться.

– Встречаемся, и хорошо. Зачем замуж-то выходить? – приводила свои, как мне казалось, веские доводы.

Но она возразила:

– Понимаешь, Инга, и все-таки разница есть… Тут все другое: ты жена, вы вместе живете, а не где-то встречаетесь тайком. Это разные вещи. Обязательно выходи замуж. Поверь мне.

До сих пор благодарна ей за эти слова…

Когда в очередной раз из-за какой-то ерунды поскандалили с Эдиком, я объявила, что ухожу от него. Он не поверил. Сто раз же разводились! Одеваясь в прихожей, объявляли Веронике:

– Все, мы пошли разводиться!

– Счастливо, пока! – спокойно говорила она.

Погуляем, поговорим, возьмем бутылочку вина и возвращаемся вместе домой. Дочь открывает дверь и смеется: «Да я знала, что вы помиритесь». Но в тот раз я была настроена серьезно.

– Мы разводимся. Мне уже за сорок, не собираюсь с тобой в игры играть! Хватит!

– У тебя кто-то есть?

– Хорошо, ладно!

Он с перекошенным лицом кинулся к телефону, набрал какой-то номер и сказал: «Ира, я еду к тебе». Видно, рассчитывал, что испугаюсь, начну выяснять, кому звонил. А я, наоборот, только обрадовалась, что у него кто-то есть, и спокойно сказала: «Очень хорошо. Иди к Ире». Эдик сел в машину и уехал. Но в сердце поселилась тревога. Мне было жалко его. Позже я даже просила наших друзей найти ему подходящую приличную женщину, хотела отдать в хорошие руки. Вокруг Эдика вертелось много дамочек, жаждущих увести Изотова из семьи, мне потом рассказывали, сколько их к нему липло. А он как уехал к Ире, так у нее и остался. Новая жена, Ира Ладыженская, работала монтажером на киностудии, как-то делала ролик к его выступлениям. Она была его старинной поклонницей, смотрела на Эдика с обожанием и говорила: «Ты как Кларк Гейбл!»

У меня сохранилось письмо, которое я написала брату в Канаду с эпиграфом «И на старуху бывает проруха». И дальше: «Вот, во-первых, подали на развод с Эдиком. Назначили на второе апреля. Это последнее. Это жить или не жить. Я его совсем не люблю, у нас просто нетерпимость друг к другу, каждодневное уничтожение. Нет ни уважения, ни даже общих интересов… Он всю жизнь старается натянуть одеяло на себя. И под этим одеялом давно спит один, а я в другой комнате с Вероникой. По-моему, у меня жизнь еще не кончилась, я еще ничего, веселая. И все же, имея ничтожный характер, когда всех и все жалко кроме себя, я бы не решилась и до сих пор, если бы… Если бы не пора пришла, она влюбилась. Но я серьезно: не влюбилась, а полюбила в первый раз в жизни. Никогда не думала, что и меня могут полюбить по-настоящему. Боюсь верить в это до сих пор, хотя это так и есть. К нам на студию пришел новый режиссер, удивительный во всем, даже в отношении ко мне и Веронике, и к матери, и к Джерику, и к вам. Он снял картину «Кровь и пот», которая получила главный приз на Всесоюзном фестивале в Ашхабаде. Даже наш министр Ермаш отметил его массовые сцены в фильме на уровне Бондарчука и Озерова. Его звать Юра, ему сорок один год. Все наши бабы повлюблялись. Я оказалась неоригинальной. Он меня очень любит…»

Мы с Эдуардом развелись. Наконец-то все успокоилось: у него было много интересной работы, он занялся дубляжом зарубежных картин, женился на Ире. Спустя время они вместе к нам на дачу приезжали. Эдик сидел за столом очень напряженный и все косился на Юру. Долго не мог поверить, что произошедшее с нами – правда. Думал, что я его так воспитываю. А когда поверил, оказывается, очень переживал. Мне об этом рассказала Ладыженская.

Понемногу я совершенно изменилась. Стала самой собой, настоящей. Начала по-другому говорить, мыслить. С Юрой мы женаты уже почти сорок лет и не расстаемся ни на минуту. Каждый день его прошу: «Давай писать сценарий о нас с тобой. Такой любви на свете не бывает». Он недавно болел, я его спасала, с того света вытащила…