Текст книги "Владислав Ветров. Важнее всего"

Владислав Ветров. Важнее всего

Вот парадокс: можешь лет четырнадцать сниматься в роли Антона Чехова у Марлена Хуциева, играть Ставрогина в «Бесах» у оскароносного Анджея Вайды, Вершинина, Гаева в чеховских постановках Галины Волчек, заниматься высшей театральной математикой с выдающимися режиссерами современности, а «народное признание» получить после роли сильно пьющего сантехника из «Отеля Элеон». Уронил унитаз на стол коварного нувориша, и к тебе на улицах уже обращаются: «Привет, дядя Боря!»

Впрочем, чему удивляться? В Интернете четыре с половиной миллиона просмотров. Закономерный результат, ведь над проектом работала потрясающая команда. Для меня было в диковинку, как можно выдавать качественный продукт в таком бешеном темпе. Только успеешь выйти из кадра и перевести дух, а тебя уже зовут обратно. Никакой размеренности – чтобы так, знаете, сегодня сняли одну сцену, завтра другую… Вот уже и второй сезон готов. И это, будем надеяться, не предел.

На съемках фильма «Невечерняя» постоянно слышал от Марлена Мартыновича: «Владик, не торопитесь!» А здесь, на проекте «Отель Элеон», все происходит настолько быстро, что лишний раз и «биопаузу» не попросишь. Для меня это другой подход к производству, технологии, другая генерация режиссеров, актеров, администраторов. Иначе, наверное, уже и нельзя. Надеюсь, я не выбивался из общего ритма.

Много-много лет назад папа из картона соорудил мне кукольный театр, на мамины вязальные спицы я наклеивал «артистов» и разыгрывал спектакли из сказочного репертуара Таганрогского драматического театра, куда меня папа же и привел в первый раз. Я видел, что на сцене и снег из ваты, и избушка фанерная, но это не испортило праздника детской души. Очень хотелось заглянуть за кулисы! А когда старший брат Игорь создал из нас двоих музыкальную группу, я ощутил вкус к публичным выступлениям. Мы продавали билеты родителям и давали концерты, во время которых от моей стеснительности не оставалось и следа.

Кажется, что с выбором профессии в моем случае все было предопределено. Наш отец был военным летчиком, командовал эскадрильей. О том, что он воевал в Корее, узнал от его однополчан лишь на похоронах. Медали папа не носил, только колодки, и мало что рассказывал о службе, поскольку обязан был хранить тайну. Игорь хотел пойти по его стопам, но мама сказала твердое нет. Переживая за отца: вернется – не вернется, она рано поседела, повторять эту историю у нее не было сил. В итоге брат окончил радиотехнический институт, стал инженером, потом пошел работать в милицию. До сих пор живет в Таганроге, у него уже взрослый сын.

У меня был другой круг интересов, не хотел идти той же дорогой, что Игорь, но на этом настаивали родители. А я продолжал мечтать о театре. Всегда считал актерство своим делом. Странно? А иначе зачем было мальчику ходить в книжный магазин за специальной литературой? Однажды купил «Судьбы жанров драматургии», читал, что-то там подчеркивал. Но окончив десятилетку, все же оказался в… радиотехническом.

Чуть ли не каждый день брал ключи от актового зала институтского клуба, выходил на сцену, читал монологи, обращаясь к пустому залу, танцевал, был сам себе и актером, и режиссером. Так существование наполнялось смыслом. Однажды увидел афишу народного театра при Доме учителя и набрался смелости туда прийти. Вскоре в Таганрогской драме произошел конфликт, в итоге мужской состав труппы чуть ли не полностью уволился. Ее главный режиссер обратился к нам и отобрал двоих.

Так счастливый случай привел меня на профессиональную сцену. Из тринадцати репертуарных спектаклей я был задействован в десяти, причем почти во всех – в главных ролях. А свое самое первое появление запомнил навсегда. Ввод в «Материнское поле» по Айтматову. Играл слепого солдата, вернувшегося с войны. Была одна фраза: «Все вернутся». Переживал адски – кто меня загримирует? Кто выдаст костюм? А вдруг в нужный момент забудут позвать на сцену? Жуткие нервы! Только со временем понял: актерская профессия не существует без таких переживаний. Кто-то сказал, что театр – это канат, натянутый над пропастью, а в кино канат лежит на земле. Очень верное сравнение. Горжусь двумя работами того периода. В «Мастере и Маргарите» режиссер Александр Урбанович доверил роль Мастера. Мне всегда казалось, что этот литературный герой немолод, но по замыслу постановщика он был юношей. Уложить произведение Булгакова в один вечер не получилось, мы играли спектакль по субботам и воскресеньям. Зрители приходили в театр два дня подряд, это было необычно.

А после «Капитана Блада», где я танцевал, фехтовал, дрался, проделывал всевозможные трюки, пришла «таганрогская» популярность. Теперь стоило появиться у служебного входа, меня тут же окружали поклонницы и требовали автограф. Девчонки признавались в любви, сочиняли романтические стихи.

А я уже был женат! Ирину встретил в институте. Абсолютно светлый, радостный человек, к тому же красавица, она мне сразу понравилась. Когда отправились в ЗАГС, нам было всего по двадцать лет. Но по-другому я поступить не мог – вскоре на свет появился сын Даниил. А родители воспитали меня строго: раз обзавелся семьей, должен нести за нее ответственность. Так что пришлось пахать: устроился грузчиком на рыбзавод, таскал в огромные рефрижераторы мороженых осетров. На них были прицеплены бирки «в Москву».

Распорядок моего дня выглядел следующим образом. В четыре утра являлся в местный краеведческий музей, брал в зависимости от времени года метлу или лопату и убирал двор и улицу по периметру. Горбатился до шести, пока не начинали звенеть первые трамваи. Однокашники и преподаватели ехали в институт как раз мимо музея, причем самые усердные – задолго до занятий. Я старался покинуть рабочее место еще раньше. Сейчас модно вспоминать, как ты когда-то работал в кочегарке или морге, а я тщательно скрывал высокую должность дворника – было стыдно. Возвращался домой, переодевался и мчался на учебу. Главная задача – засветиться перед старостой группы и как можно большим числом преподавателей. Поерзав на стуле первую пару, летел в театр, там в одиннадцать начиналась репетиция. Возвращался в институт часам к двум, снова старался попасться на глаза всем преподавателям. Потом бежал на молочную кухню, забирал бутылочки для ребенка. Время до вечернего спектакля коротал, занимаясь хозяйством: перестирывал и переглаживал груды пеленок-распашонок. В пять приходил в театр, с семи до одиннадцати играл. Потом на рыбзавод. На другой день все повторялось. И не жаловался, знал – так и нужно.

Окончив институт, получил свободный диплом: это означало, что не надо отрабатывать два года по распределению. И тут уж я окончательно влился в труппу, хотя домашние не считали актерскую профессию чем-то серьезным и перспективным. К тому же инженеры получали вполне приличные деньги, а в театре из-за отсутствия профильного образования мне положили минимальную ставку. Но, играя главные роли, со временем все-таки дорос до актера высшей категории.

Забегая вперед, скажу, что после радиотехнического я попытался получить диплом творческого вуза. Сергей Федорович Бондарчук, выбиравший натуру для своего «Тихого Дона», обратил на меня внимание и принял участие в моей судьбе – готов был взять на свой курс. Но этому воспротивился ректор:

– Вы же должны отработать два года.

– У меня свободный диплом.

– Все равно идите отработайте.

Так что с идеей потратить несколько лет на учебу пришлось окончательно проститься. Перестройка, знаете ли, и по мне прошлась.

Наверное, если нет способностей, корочки по большому счету ничего не значат. Но придают уверенности. Бывшие однокашники расходятся по театрам, работают в киноиндустрии, стало быть, у тебя появляются знакомства в разных местах. Я такой протекции был лишен начисто.

Позже пытался поступать к Анатолию Александровичу Васильеву: прошел первый тур, а на второй явился с той же программой. Просто не знал, что надо подготовить новую. Васильев был недоволен. В другой раз меня брал в ГИТИС Петр Наумович Фоменко. Показываясь ему, пошел на хитрость, чтобы обратить на себя внимание. Вместо того чтобы сначала объявить автора, произведение и потом уж начать читать свой монолог, брякнул:

– Да вы все равно ничего не поймете. Что буду вам рассказывать?

Сделал паузу. Мастер, «купившись», проворчал:

– Начинайте уже!

Я тут же отреагировал:

– Да я уже начал!

Выдал свою первую фразу за начало монолога. Приемная комиссия прыснула в кулачки.

Но по жизни всегда что-то мешало заняться обучением. Счастлив, что Роза Тольская привела меня к выдающемуся педагогу Михаилу Буткевичу, где познакомился и подружился с актрисой Верой Сотниковой.

Плох тот артист, который не жаждет известности! Это было бы странным, неправильным отношением к профессии. Потому мечтал о кино: «Господи, пошли хотя бы пару картин!» Вера Михайловна Сотникова привезла меня на пробы в Ленинград помочь ей в качестве партнера на кастинге. Она уже была известна, к ее мнению могли прислушаться. С Верой мы пробовались в экранизацию тургеневского романа «Дымъ». На главную роль претендовал Миша Ефремов и был практически утвержден, но в итоге она досталась мне. Да и вместо Веры снялась Лариса Борушко. Режиссеру Аян Шахмалиевой показалось, что наш с Ларисой дуэт смотрится гармоничнее. Стал кататься в Питер на примерку костюмов. А позже в компании с Борушко, Татьяной Васильевой, Сашей Романцовым и Станиславом Любшиным оказался в Баден-Бадене.

У меня со Станиславом Андреевичем сложились самые теплые отношения, нас даже называли «старый и малый». Он удивительный человек, мы много общались, и кажется, обоим это доставляло удовольствие. Как-то я приехал со съемки сцены, где Любшин не был занят, а он уже ждал меня на пороге отеля, вышел навстречу со словами: «Я соскучился». Это было так здорово, так тепло! Любшин – большой мастер, великий русский артист. Наблюдать за ним в процессе работы – огромное удовольствие.

Я же в картине «Дымъ» по большей части «фотографировался». С другой стороны, без ошибки роль не построишь. Надо где-то промахнуться, тогда будешь интересен, а когда все идет правильно, это… неправильно! Режиссеру во многом мешало трепетное отношение к тексту классика. Очень уж размеренный получился у нее фильм, медленный.

Все искупала дружеская атмосфера. Иногда мы негодяйствовали, нарушая производственную дисциплину: собирались у кого-нибудь в номере, выпивали, засиживались до утра. За границу, тем более на такое долгое время, многие попали впервые. Впечатлений накапливалась масса, постоянно требовалось ими с кем-то делиться. И только Борушко страдала от того, что процесс затягивается: она оставила в Москве маленького ребенка, а мобильной связи еще не было. Я старался как мог поддержать ее. Жаль, что судьба нас развела. Лариса ушла рано, и Александра Романцова уже давно нет. Неприятная ситуация довела его до инфаркта…

После «Дыма» получил заманчивое предложение – роль философа и общественного деятеля Казимира Лыщинского, жившего во времена Речи Посполитой. Отправился к руководству таганрогского театра отпрашиваться на съемки в Белоруссию, но получил ответ:

– Нет, ты не поедешь!

Наверное, директора можно было понять – я только что сыграл Астрова в «Дяде Ване», спектакль шел с большим успехом. Но что-то во мне переклинило.

– Да что ж такое?! Ребята, я не крепостной артист! – и бросил заявление об уходе.

Работа была интересной, только в те времена снимали на пленку, а не на цифру, технический процесс занимал много времени. В результате проторчал в Белоруссии около года. В свободные дни изредка удавалось выбираться к жене и сыну, зато была возможность регулярно высылать им деньги.

В тот период я впервые услышал страшное слово «пролонгация». Александр Бланк, известный по многосерийному телефильму «Цыган», пригласил меня на главную роль в мистической драме «Ненормальный», написанной в лучших традициях жанра. Я буквально влюбился в сценарий. Стал готовиться, заниматься верховой ездой и фехтованием. Часть действия разворачивалась зимой. Когда мы приехали на натуру в Ригу, там как раз выпал снег, поэтому съемки были назначены уже на следующий день. Утром встали – снега нет, растаял. Долго ждали, когда выпадет снова, но безрезультатно. Пришлось возвращаться в Москву. Бланк уговаривал: «Пока не берись ни за что другое, буквально завтра начнем работать». Я должен был показаться во МХАТ, Станислав Андреевич Любшин договорился, что меня прослушают, но не пошел даже туда. Вдруг спросят: «Завтра можешь вводиться?» Соглашусь – подведу киногруппу. Откажусь – будет неловко перед Любшиным.

Шли месяцы, но съемки под разными предлогами откладывались. Может, просто отвалился кто-то из инвесторов? Бланк в подробности не посвящал, но просил не уезжать из Москвы. Да и мне стыдно было возвращаться домой без копейки. Я впал в депрессию, в полную нищету: ночевал по товарищам, а иногда и на Казанском вокзале. Иной раз питался одной фантой по двадцать копеек, если их находил. А потом умер Бланк, а вскоре и его директор. Только тогда я взял билет до Таганрога.

Правду говорят: закроется одна дверь, обязательно откроется другая. Почти сразу поступило предложение сыграть Чонкина в Русском драматическом театре в Риге. Но режиссеру Леониду Белявскому, ставившему спектакль по повести Владимира Войновича, не подошел мой высокий рост, и он предложил: «Может, выберешь другую роль?» Назло ему я предпочел крошечную, бессловесную роль безногого солдата, который играет на гармошке. Недавно рассказал об этом случае Войновичу, автор смеялся.

Жить приходилось в обшарпанной общаге, еду в магазине можно было купить только по талонам. С неприязненным отношением латышей к русским напрямую не сталкивался, но такие настроения витали в воздухе – это факт. Однажды актерам объявили, что они должны ежедневно являться на работу к восьми утра и учить латышский на специально организованных занятиях. Пытались возразить: мол, служим все-таки в Русской драме, но слушать нас никто не захотел. На общем собрании труппы худрук, царствие ему небесное, заявил:

– Что же мы будем для них делать?

– Для кого? – не понял я.

– Для латышей.

Меня это страшно разозлило, и я решил объясниться с режиссером в письменном виде. На шести листах изложил, почему он не может руководить коллективом. А главная мысль была такой: чтобы строить свой театр, надо «иметь хоть одну свою художественную образующую идею» и делать не «для них», а для себя. В те времена я презирал любые авторитеты, мог спокойно нагрубить режиссеру или облеченному властью чиновнику. Плевал, что они там обо мне подумают. Конечно, это сильно мешало жить – вот и рижский театр пришлось покинуть.

Я часто менял места работы. В ростовском театре однажды прослужил… три дня. Снявшись к тому времени в нескольких фильмах, четко обозначил свои приоритеты. А тут получаю указание вводиться на роли, которые мне абсолютно не нравятся. Ну я и сказал все, что думаю по этому поводу. Иду по коридору и слышу реплику некоего режиссера Славутского, который водил по театру каких-то гостей: «Глядите, вон пошел наш легкотрудник!» Я остановился и ответил этому недоразумению, не стесняясь в выражениях. А потом прямиком направился в дирекцию писать заявление об уходе, и не было во мне ни капли раскаяния! Сегодня, наверное, так уже не поступил бы. От меня зависит много людей, поэтому деньги имеют значение. А тогда был молод, горяч, совершал ошибки.

Позже я все же вернулся в Ростовскую драму при другом руководстве. В театре тогда ставил спектакли выдающийся ростовчанин Кирилл Серебренников. Несмотря на то что Кирилл моложе меня, всегда считал его старшим товарищем, он мудрый человек. Идет себе своей дорогой, не обращая внимания на недоброжелателей. Как тот караван, на который лают собаки.

В Ростове-на-Дону Кирилл не только ставил спектакли, но и создавал коллекции костюмов, я как-то вел один из показов. А еще мы часто пересекались на всевозможных светских мероприятиях. У него был потрясающий спектакль «Маленькие трагедии» в драмтеатре. Развлечений в провинции не так много, если уж что-то случается, то собирается весь местный бомонд. Нередко сиживали в одной компании в Доме актера. И когда Серебренников пригласил меня в свой первый сериал «Ростов-папа», с радостью согласился.

Я перевез в Ростов из Таганрога семью. Сначала ютились в общежитии, потом театр похлопотал и мне выделили отдельную квартиру.

Периодически мотался в Москву, когда там появлялась работа. Отдельным этапом в жизни считаю время, проведенное в «Школе драматического искусства» в рамках проекта «Десять времен года» выдающегося режиссера и театрального педагога Михаила Михайловича Буткевича. Однажды репетировали отрывки из пастернаковского «Доктора Живаго». Лару играла Вера Михайловна Сотникова, я был Юрием Живаго. Вера – женщина особенная, ее можно любить, можно ненавидеть, но никак нельзя остаться равнодушным. Когда она входила в помещение, все мужские головы непременно оборачивались в ее сторону, неоднократно наблюдал. Она очень добрый и нежный человек. Это миф, что мужчины любят стерв, сильному полу, так же, впрочем, как и слабому, необходимо, чтобы его ценили, понимали, поддерживали. А Вера умеет это делать как никто другой.

Мы с Сотниковой репетировали роли любовников. Историю на сцене Вселенная восприняла за чистую монету. Роман героев плавно перетек в реальную жизнь…

Вера всего добивалась сама, ее судьба складывалась непросто. Одна растила сына. Она вообще очень трогательно к нему относится, безумно любит!

Много времени проводили рядом на семинаре «Десять времен года» в школе Анатолия Васильева. В театре итальянского городка Лонджано собрались пятнадцать русских и пятнадцать итальянских артистов. Перед нами лежал «Чевенгур» Платонова, мы открывали эту книгу и начинали импровизировать. Переводчик доносил смысл происходящего до зала. В принципе после окончания программы, намеченной Буткевичем на несколько лет вперед, мы должны были стать синтетическими артистами, способными подобрать ключи к любой роли, используя весь арсенал мирового театра. Но, к сожалению, семинар не продлился больше двух сессий.

Вера Михайловна рассказывала в интервью, как ради меня бросила состоятельного поклонника из Германии, но не думаю, что наши отношения оставили значительный след в ее сердце. Сегодня мы с ней временами созваниваемся. Но по большому счету судьба нас развела, хоть оба и живем теперь в одном городе.

Я несколько раз мог осесть в Москве, не сомневаюсь, работа нашлась бы. Но не отпускало чувство вины перед семьей. Меня поражают те, кто способен с легкостью пожертвовать близкими людьми, чтобы полностью посвятить себя искусству или новой любви. Я же страшно мучился от того, что не вижу сына, что он растет без меня. И вернулся домой. Да мне и не так важно было, где заниматься театром. Вскоре у нас с Ириной родилась доченька Настенька. Но брак это не спасло.

Наверное, я был недостаточно внимателен к жене, сильно увлечен собственной персоной. А Ирина – инженер по профессии – не могла, да особо и не стремилась разделять со мной радость творческих открытий, что, видимо, тоже не способствовало укреплению отношений.

Молодую актрису Екатерину Кирчак в Ростовском театре драмы выделил сразу: красивая, яркая, талантливая. Когда стали играть вместе, симпатия переросла в нежность. Понимал, что это серьезно.

Театр – место, где невозможно ничего скрыть, да мы особо и не старались. О том, что артисты Ветров и Кирчак состоят в романтических отношениях, стало известно начальству. Катю вызвали на ковер и по полной программе пропесочили за «разрушение чужой семьи» (формально я был еще женат). Мне казалось, советские времена, когда партком и местком стояли на страже нравственности, остались в прошлом. Ошибался! Директор театра в выражениях не стеснялся. Тут уж пришлось вмешаться мне. Состоялся разговор на повышенных тонах, после которого нам пообещали перекрыть кислород. Катю сняли почти со всех ролей, поступить так со мной оказалось сложнее: на мне держалась значительная часть репертуара. Тогда-то мы и решили ехать в Москву.

Мечтали служить вместе, вдвоем показывались в театрах. Иосиф Райхельгауз, худрук «Школы современной пьесы», сказал просто: «Ребята, в моих спектаклях заняты сплошные звезды! Куда вы?! И вообще, советую вам даже не искать работу в пределах Садового кольца. Бесполезно».

К счастью, Галине Волчек как раз требовался сорокалетний актер. Кирилл Серебренников попросил рассмотреть мою кандидатуру. Мы с Екатериной пришли и показали два отрывка, после чего Галина Борисовна предложила мне прийти в ее театр и перечислила репертуар, в котором займет. Это был праздник, победа над собой. Как ни крути, комплекс провинциального артиста сидел глубоко в подкорке, мешал работать и наслаждаться результатами. Мы ведь в Ростове часто сталкивались с тем, что пьеса, которую ставим, уже с успехом идет в Москве или Питере и переплюнуть столичные достижения почти нереально. С того дня у меня началась другая жизнь.

Катя поступила в труппу Театра Станиславского, его тогда возглавил питерский режиссер Семен Спивак. Не угадал Райхельгауз, нашли-таки работу в пределах Садового кольца!

Бытовых проблем не было, потому что не было никаких бытовых условий. Одна большая бытовая бездна, из которой надо было выкарабкиваться. Нас приютил мой друг, замечательный актер Георгий Мартиросян, человек из ростовской диаспоры. Он дал возможность прожить у него целый месяц, пока искали съемную квартиру. Это было очень сложно и для него, и для нас – просто тупик какой-то! Ничего не могли потянуть по деньгам. Но всегда приходила на помощь Галина Борисовна. Она все-таки выбила нам общежитие, сначала мы с Катей поселились на девяти метрах, где до нас когда-то жили Певцов с Дроздовой. Ну, через это многие проходят. Потом дали комнату побольше, но без мебели.

Однажды Галина Борисовна подсаживается ко мне в темном зале во время репетиции и протягивает руку, чувствую, что-то зажато в кулачке.

– Бери! – Оказалось, там двести долларов. – Иди купи себе диван!

В «Современнике» пять суперзвезд на квадратный метр, там артисты не конфликтуют и не заводят интриг – на это уходит много времени и сил. Лучше заниматься своим делом, чем строить козни и схемы, которым надо еще соответствовать. Возможно, кто-то не обрадовался моему приходу. Но зная собственный характер, негатива старался не замечать. Видел только хорошее.

Всю жизнь мечтал посмотреть из-за кулис на Валентина Гафта, выйти с ним на одну сцену. Прямо навязчивая идея была! И вот мы играем в «Вишневом саде»: он – Фирса, я – Гаева. Читаю монолог о «многоуважаемом шкафе», заканчиваю, Гафт тихонько бросает: «Старичок, не волнуйся, хорошо прочитал, нормально!» Это сбывшаяся мечта! Но иногда его настроение меняется. К примеру, Валентин Иосифович хвастается:

– Ой, как же нам вчера аплодировали!

– А у нас вчера в другом зале в финале публика даже встала! – подхватываю я.

– Да? Ну, значит, мы дерьмово играли!

Расстроился, что и нам зрители, оказывается, устроили овацию.

Язвительности Гафта я на себе не испытал, но много об этом слышал от Марины Нееловой. Ее Валентин Иосифович, случалось, доводил до слез. Марина Мстиславовна даже срывалась с репетиций домой, грозясь вообще уйти из спектакля. Потом, конечно, Гафт извинялся.

Сама Неелова тоже может удивить. В «Вишневом саде» она Раневская. И вот в финале держу ее под руку, Марина Мстиславовна произносит очень трогательно свою фразу: «В последний раз взглянуть на стены, на окна… По этой комнате любила ходить покойная мать…» Просто до слез. И вдруг поворачивается ко мне: «Я когда-нибудь хряснусь с этого пандуса! Держи крепче!» И дальше как ни в чем не бывало: «Мы едем!..» Неелова – актриса широчайшего диапазона и абсолютной независимости. Она – королева, чем меня безумно привлекает. Это качество встречается в женщинах крайне редко.

Ко мне по-доброму отнеслись и Игорь Владимирович Кваша, и Оленька Дроздова, и Лена Яковлева, с которой мы впоследствии не раз вместе снимались в кино. И конечно, я благодарен Волчек. На репетициях Галина Борисовна говорила о простых вещах, а я их интерпретировал по-своему, чем доставил ей немало неприятных минут. Вводился в «Анфису», роль большая, главная, текстом Леонида Андреева даже изъясняться сложно. И спектакль уже сложился, Марина Мстиславовна привыкла к определенному рисунку, надо было просто в него вписаться. А мне захотелось свободы. Постоянно норовил сыграть иначе, поступая неразумно. Волчек могла сердиться, что-то эмоционально выговаривать. Я сопротивлялся, но в итоге все сделал так, как нужно.

Когда опустился занавес, Галина Борисовна собрала труппу и сказала: «Влад, поздравляю, ты все-таки преодолел себя!» Она лучше многих объяснила, что такое достоинство художника. Благодаря ей я усвоил, что спектакль надо каждый раз играть заново. Как показывает практика других театров, это нечастое явление. Я очень благодарный зритель, но не могу смотреть постановку даже с отличной режиссурой, если вижу, что она зарепетирована. У Галины Борисовны сцена – поле высокой конкуренции, там нереально расслабиться, иначе могут и затоптать!

Пол-Москвы пробовалось на роль Ставрогина в постановку Анджея Вайды «Бесы». Волчек, конечно же, хотела, чтобы играла не приглашенная звезда, а свой человек. Собрались у нее в кабинете, мне дали прочитать монолог практически с листа. Помню, как волновалась Галина Борисовна. Она дала мне шанс, и я не подвел, Вайда решил: «Пусть будет Ветров».

– Как играть Ставрогина?

– Тайна, – ответил режиссер.

Для меня тоже осталось тайной, кто же такой, по мнению Вайды, Ставрогин. «Это человек из другой пьесы, который не попадает в партнеров, противным скрипучим голосом бросает реплики мимо них. Зритель должен возмутиться: это же не актер на сцене!» – объяснял он. Я старался предельно точно выполнять все режиссерские указания. Волчек сидела на репетициях и страшно переживала. Иногда в перерывах затаскивала в гримерку, что-то подсказывала, адаптируя под меня задачи пана Анджея. Выходил от нее и тут же попадал в объятия Вайды, который давал прямо противоположные указания.

И вот настал день премьеры. Мне выбелили лицо, на сцене играл в точности так, как требовал Вайда. На другой день критики смешали меня с грязью, «бездарный» был самым мягким эпитетом. Как жив остался – не знаю! Был на грани инфаркта, рубец на сердце заработал в прямом и переносном смысле. Первые спектакли стали настоящей трагедией. А потом пан Анджей вернулся в Польшу, я потихонечку смыл грим и решил все-таки играть по-своему, входить в диалог с партнерами. Занялся философией, смыслами. Рисунком в меньшей степени. И вдруг зал стал откликаться, задышал со мной в одном ритме, засмеялся, и вот уже раздались аплодисменты, публика приняла.

Бывает, встречаешь человека и понимаешь, что знаешь его триста лет. Так у меня произошло с Леной Яковлевой. В «Бесах» она блестяще играла Лебядкину, а потом работа свела нас в «Грозе» у Нины Чусовой. Следом мы получили приглашение в сериал под названием «Найденыш», он шел три сезона. Лена к тому моменту была очень популярна, имела полное право «включать звезду», однако никогда этого не делала. Бюджет сериала был скромным, выделить каждому из актеров свой вагончик продюсеры не смогли, но Лена, ничуть не огорчившись, попросила: «Поставьте мне где-нибудь стул, чтобы могла посидеть между дублями».

Не так давно мы в очередной раз встретились – в комедии «Самый лучший день». С ней всегда легко находиться в кадре. Я ее очень люблю! Хотя характер она иной раз показывает. Яковлева очень точно подмечает твои недостатки, как человеческие, так и профессиональные. У нее острый глаз и очень острый язык. Иногда Лене достаточно бросить многозначительный взгляд на человека, чтобы тот понял, как неправ. Но едкие замечания меня даже стимулируют. Снимаясь с Гармашом в «Каменской», как-то перебросились фразами.

– А что, так в Ростове играют? – уколол он.

– Нет, так играют в Херсоне. В городе, где плохо спится.

Посмеялись и забыли. К Гармашу я отношусь тепло и надеюсь, что это взаимно. Он очень ответственный. А еще крайне требовательный, особенно к журналистам. Его раздражает праздное любопытство, жаловался: «Спрашивает меня интервьюер про любимую книжку, я ее называю и интересуюсь – «Читали?» Нет! Так о чем тогда вообще говорить?!»

Однажды в «Современник» пришел Марлен Мартынович Хуциев и стал просить Волчек: «Галечка, отпусти, пожалуйста, Ветрова! Хочу, чтобы сыграл у меня Чехова». Это случилось, если не ошибаюсь, году в 2002-м. Галина Борисовна отказала: «Марлен, ты будешь снимать это лет шесть!» Хуциев заплакал и пошел по коридору к выходу. В результате сниматься в «Невечерней» я начал на свой страх и риск, не ставя никого в известность. Но Волчек, конечно, прознала и ругать не стала.

Она ошиблась только в одном: работа над фильмом продолжается уже лет четырнадцать, и называется он теперь «Любимая моя жизнь!». С другой стороны, никто же не знает, как долго надо снимать хорошее кино. Могу похвастаться, что кроме меня и Ярмольника ни один актер в мире не играл в полном метре больше десяти лет, а я вот – да, может, и побью рекорд Леонида Исааковича, он работал пятнадцать. За это время перечитал о Чехове все, что опубликовано на русском языке. Близко к сердцу принимаю эту картину! Несмотря на то что фильм еще не готов, его с нетерпением ждет Венецианский кинофестиваль.

Снимаюсь я сегодня немало, но отвечать могу за три-четыре фильма, где, на мой взгляд, по-настоящему сошлись звезды и получилось. Остальное – для заработка. Есть режиссеры, которых ценю очень: Андрей Кравчук, Владимир Устюгов, Андрей Эшпай, Саша Баршак, Антон Маслов, Андрей Першин, он же Жора Крыжовников. Пробовался у Першина в «Горько!», но не сложилось, был занят в театре. На «Нике», где фильм получил приз, сидел с Гармашом прямо за спиной Андрея. Был рад за него и, поздравляя, сказал: «Зовите на любую роль!»

Андрей – выдающийся комедиограф, что сегодня большая редкость. Шутить пытаются многие, мало у кого получается. Поэтому в «Самом лучшем дне» готов был исполнять любую работу! Когда бы я еще спел с Михаилом Боярским «Спасибо за день, спасибо за ночь»? Или станцевал индийские танцы с Еленой Яковлевой? А рядом были еще и блистательные Инна Чурикова, Дмитрий Нагиев. С какой актерской аккуратностью они играли комические эпизоды! Да и Андрей Николаевич не позволяет актерам «плюсовать», строго следит, чтобы шутка была исполнена в точном соответствии с его замыслом.