Текст книги "«Петля анаконды». Как заставить Евразию сдаться"

Неудивительно, что атака на глобализацию и особенно на ее связь с Америкой имеет существенную культурную составляющую. По мнению критиков, продвигая глобализацию по экономическим и политическим причинам, Америка также преследует своекорыстные цели культурного империализма. В глазах этих критиков глобализация является синонимом американизации, означает навязывание другим американского образа жизни, вызывающего прогрессирующую культурную гомогенизацию мира по американскому образцу. Такое политическое обвинение напоминает лозунг французских коммунистов о том, что США занимаются «кокаколонизацией» мира.

* * *

Этот культурный фактор привносит в дискуссию острый идеологический момент. Он не только сводит вместе различные оттенки антиглобалистской идеологии, но и обеспечивает поддержку элит некоторых ключевых государств, особенно Франции и России.

Для французской политической и культурной элиты нынешнее американское глобальное превосходство – пусть даже и переносимое как неизбежное зло ради международной безопасности – представляется формой культурной гегемонии. Многие представители этой элиты рассматривают глобализацию как американский план распространения всепроникающей массовой культуры, пагубно действующей на национальное культурное наследие конкретных стран. Подобная перспектива вызывает глубокое неприятие у элиты, которая не только безгранично гордится собственным культурным наследием, но и считает его имеющим мировое значение. Ее самозащита против предполагаемого вульгаризирующего и гомогенизирующего влияния последствий глобализации почти неизбежно принимает антиамериканскую окраску.

Французы часто и открыто заявляют, что глобализация означает гомогенизацию. Любые появления глобализации рассматриваются через призму их совпадения с угрозой распространения американской культуры. Считается, что эта угроза охватывает диапазон от использования английского языка как средства межнационального общения – будь то в области контроля за воздушным сообщением или как рабочий язык международных чиновников – до опасного влияния на традиции французской кулинарии со стороны проводимой американцами линии на использование в сельскохозяйственном производстве и животноводстве технологий генной инженерии, считающихся вредными для человека.

Правда, следует отметить, что Франция и Америка дорожат своей исторической дружбой, основанной на искренней и проверенной временем приверженности демократическим ценностям. Тем не менее на смену затухающему вызову марксизма пришла новая напряженность во франко-американских культурных отношениях, которая затронула даже официальный диалог двух стран. Например, в 2000 году Соединенные Штаты организовали встречу в Варшаве «Сообщества демократических государств» (с участием министров иностранных дел более 100 стран), в ходе которой министр иностранных дел Франции утверждал, что американский способ поддержки демократии в глобальном масштабе плохо сочетается с необходимостью уважения международного культурного многообразия. Он призывал участников не «ставить знак равенства между универсализмом и навязыванием западных ценностей» и осуждал «доминирование англо-американской модели свободного рынка».

Подобная критика со стороны французов придала антиглобализму некоторый налет интеллектуальной элегантности. Тем временем российская элита все чаще предлагает более антагонистичное политическое определение контркредо. Большая часть этой элиты инстинктивно испытывает антиамериканские настроения, но ей недостает системности в формулировках для оправдания этой враждебности и придания ей конкретного направления. Здесь присутствуют вполне понятные сожаления Москвы по поводу утраты ею своего места наверху глобальной иерархии и недовольство эксклюзивным местом, которое занимают США. Большая часть российской элиты понимает неоспоримый факт, что коммунизм дискредитирован и возврата к нему быть не может. Ставка на национализм, чтобы не сказать шовинизм, может способствовать внутриполитической консолидации, но не принесет России внешних союзников. Было бы затруднительно, а по сути бесполезно, соревноваться с Америкой на основе национализма, который фокусирует внимание на ужасающих условиях в самой России. Для противостояния американской «гегемонии» Россия должна заручиться международной поддержкой, а это, в свою очередь, требует солидного интеллектуального обоснования.

Поэтому представления о том, что глобализация – это прямое продолжение американского глобального политического превосходства, являются ниспосланной Богом идеологической возможностью, которая дает основание для всеобъемлющей косвенной критики единственной сверхдержавы и без явного антиамериканизма создает предпосылки для объединения сбитых с толку и деморализованных сегментов посткоммунизма, антикоммунизма, псевдокоммунизма, националистических и шовинистических элементов в российской элите. Она даже позволяет использовать остаточные явления старой советской кампании «борьбы с космополитизмом» для выработки такой позиции, в которой антиглобализм фактически станет антиамериканизмом. Россия не может экономически соперничать с Америкой, но контраст между российской бедностью и американским изобилием может быть сведен к обвинению, что Америка, в отличие от России, в культурном отношении бесплодна, материалистически алчна и лишена духовного призвания.

В политическом плане подобного рода взгляды приобщают Россию к другим распространенным проявлениям антиглобализма в мире. Российская элита традиционно претендовала на какую-то особую роль для России сначала как для Третьего Рима христианского мира и позже как центра мировой революции, символом которой являлся развевавшийся над Кремлем красный флаг. Когда в декабре 1991 года этот флаг был спущен, статус России в глазах многих понизился до статуса простого национального государства, которое больше уже не олицетворяет какие-то трансцендентальные и транснациональные ценности. Таким образом, идея контркредо обладает для России определенной привлекательностью и отвечает ее чаяниям на восстановление самоуважения и более эффективное идеологическое противодействие глобальному превосходству американского бизнеса и массовой культуры.

Есть также еще одна своекорыстная и чисто внутренняя причина настороженного отношения московской элиты к возглавляемой США глобализации. Эта элита традиционно испытывала сильные предпочтения в отношении высокоцентрализованной системы управления. Централизованная власть отвечает ее интересам, в то время как глобализация угрожает ослаблением этой власти и снижением эффективности национальных политических институтов. Российская элита инстинктивно отвергает идею децентрализованной нации, в которой регионы в меньшей степени зависят от Москвы и большей степени напрямую взаимодействуют с «заграницей».

Официальная позиция Китая тоже отражает явственную культурологическую враждебность в отношении поддерживаемой США глобализации. В условиях, когда марксизм утратил свое значение как во внутриполитическом контексте, так и в глобальном масштабе, политическое руководство Китая нуждается в альтернативном доктринальном обосновании своей монополии на власть в стране, в то время как в международном плане оно стремится выработать общее интеллектуальное видение близких по духу противников американского «гегемонизма». Последний аспект, касающийся утверждений об изначальном антидемократизме глобализации, играющей на руку сильным, дает весьма удобный аргумент в защиту отстаиваемой Китаем идеи «многополярности».

Можно также уловить некоторые элементы формирующейся контрдоктрины в частых заявлениях китайцев относительно концепции «азианизма» (предположительно при главенстве Китая), которую надо развивать в интересах независимого обеспечения коллективных интересов стран Азии перед угрозой гегемонистской глобализации. Поддерживаемая Китаем концепция «азианизма» может стать привлекательной альтернативой глобализации, использующей общность взглядов влиятельной китайской диаспоры в Юго-Восточной Азии и китайцев в КНР. Два недавних китайских бестселлера: «Китай может сказать “нет”» (явное подражание очень популярному антиамериканскому памфлету, написанному видным японским националистом и озаглавленному «Япония, которая может сказать “нет”») и «Китайский путь: в тени глобализации» – отражают представления о том, что глобализация является продолжением американского политического и экономического гегемонизма.

Парадоксально, но именно приверженность Китая глобализации, а не противодействие ей может стать препятствием для мирового экономического господства США. Как уже отмечалось, Китай является излюбленным примером для всех, кто пытается рекламировать глобализацию. Китай не только привлекает американский капитал, который видит все меньше возможностей для приложения в сфере национального производства в самих США, но и вообще становится все более притягательным для прямых иностранных инвестиций, привлекаемых низкой себестоимостью производимой продукции, высокой производительностью труда и избыточной дешевой рабочей силой Китая. Если эту тенденцию связать с заметным падением уровня прямых иностранных инвестиций в экономику США, которые сокращают дефицит торгового баланса, и прогрессирующим падением прибыльности американской промышленности, успех глобализации, превратившей Китай в главную промышленную фабрику мира, может стать основным фактором в крахе американской промышленности.

* * *

Наконец, возражения антиглобалистов имеют еще один вполне практический аспект. Контридеологи понимают, что американская экономика является локомотивом глобального развития и американская мощь является основой мировой стабильности. Заметный экономический спад в США и его отрицательное воздействие на мировую экономику могут повернуть вспять тенденцию развития свободной мировой торговли (эта тенденция энергично поддерживается находящимися в Вашингтоне всемирными организациями). Учитывая, что американская мощь неотделима от жизнеспособной американской экономики, экономический кризис приведет к ослаблению влияния Америки в мире, ослабит явно позитивную связь между глобализацией и интересами безопасности США и стимулирует пагубное национальное экономическое соперничество. Многие мощные группировки, выражающие национальные экономические интересы, от немецких угольщиков до японских производителей риса и американских сталелитейщиков, по крайней мере в краткосрочном плане, только выиграют от возрождения протекционизма.

Эта смесь мотиваций и убеждений еще не составляет последовательную и систематичную антиглобалистскую идеологию по типу марксистской связи псевдоисторического детерминизма и идеалистического фанатизма. Это, скорее, протест против пугающего будущего и возмутительного настоящего, чем альтернативный план для человечества. Короче говоря, глобализация осуждается по различным причинам, многие из которых связаны с лежащим на ней негативным отпечатком Америки, но контркредо пока еще не предлагает цельного, идеологически привлекательного альтернативного плана установления мирового политического и экономического порядка. Сторонники контркредо могут нападать на своего доминирующего противника, но они пока не в состоянии перейти в решительное контрнаступление.

Со временем, однако, может возникнуть целостная концепция контркредо, которая даст интеллектуальный импульс для возникновения откровенно враждебного США политического климата. В период, когда стало модно считать, что век идеологий закончился, антиглобализация, сплавляя в единое марксистский экономический детерминизм, христианский гуманизм и тревогу о состоянии окружающей среды, подогреваемая сознанием глобального неравенства и обыкновенной завистью, имеет шансы стать цельной и глобально привлекательной антиамериканской доктриной.

Если это случится, то контркредо может превратиться в мощное орудие для всемирной мобилизации масс. В какой-то момент оно может стать объединяющей идеологической платформой для создания коалиции не только различных политических течений, но и государств, которые объединятся для противодействия американской гегемонии. Наиболее фанатично настроенные идеологические и политические лидеры могут использовать в своих целях бытующие представления об американском эгоизме, равнодушии к интересам более бедных и слабых, произвольном использовании Америкой силы, для того чтобы представить ее как глобального врага номер один.

Ключевое слово здесь «могут». Опросы общественного мнения показывают нарастание критического и даже враждебного восприятия Америки. Однако эта тенденция скорее отражает недовольство поведением США как единственной мировой сверхдержавы, чем отрицание американского образа жизни как такового или доктрины глобализации. Примечательно, что когда глобализация определялась как «расширение торговли между странами в сфере товаров, услуг и инвестиций», большинство населения 25 стран выражало надежду, что это положительно скажется на их будущем. Однако мнения сильно расходились в отношении влияния глобализации на существующее в мире неравенство, что предположительно явилось результатом противоречивых сообщений средств массовой информации по этому вопросу. Но самым любопытным и потенциально самым значительным оказалось то, что при общей оптимистической оценке глобализации значительная часть респондентов также выразила некоторое одобрение антиглобалистских движений на том основании, что «они действуют в моих интересах».

Это удивительное сочувствие критикам глобализации может быть предупредительным сигналом. Возможно, общество ощущает, что глобализация, разрушая связь между жизненно важными экономическими решениями и теми, кого они непосредственно касаются, может подорвать веру общества в демократию. Наиболее слабые и бедные страны, особенно остро уязвимые в социальном отношении группы, могут решить, что их отсекают от принятия политических решений, непосредственно затрагивающих их благополучие. Если национальная экономика пошатнется, никто, никакие далеко расположенные многосторонние институты (вроде ВТО или МВФ), никакие наднациональные образования (вроде ЕС), никакие гигантские глобальные корпорации и финансовые институты (расположенные в далеких городах богатых стран) не будут нести политическую ответственность. Для многих экономическая глобализация будет означать утрату государственности.

Распространяющееся чувство социального бессилия создаст исключительно благоприятный климат для разного рода демагогов. Они будут повторять националистические лозунги, распространять марксистскую риторику, разоблачать пороки новой глобальной реальности, ответственность за которые можно возложить на алчных эксплуататоров из далекой Америки и Европы, и при этом контрсимволично прикрываться флагом демократии.

Глобализация, вместо того чтобы восприниматься как результат сжавшегося вследствие технологической революции мира, превратится в глобальный заговор против народов.

* * *

Признание этого риска вовсе не означает одобрение критики демагогов или игнорирование связи между феноменом глобализации и возникновением нового типа политической гегемонии. Однако неоднозначная реакция общества на глобализацию свидетельствует о наличии потенциально серьезной проблемы. Глобализация имеет как положительные, так и отрицательные стороны, и если американские политики сознательно не привнесут в нее политически очевидное моральное содержание, сосредоточенное на улучшении условий жизни людей, их некритическая поддержка этого процесса может вызвать негативную реакцию.

Сердцевину этого морального компонента должно составлять развитие демократизации. Для всех стран, затронутых процессом глобализации, должны быть созданы возможности выражать свое мнение. Если менее развитым странам позволить высказываться, то у них будет меньше оснований и желания критиковать моральную легитимность глобализации. Демократизация глобализации будет долгим, сложным и трудным процессом, который часто может идти вспять и потребует твердого американского лидерства. Тем не менее Америка в состоянии привнести необходимую моральную составляющую в свой подход к проблеме глобализации, приглушая доктринальные импульсы, делая на практике то, к чему она призывает, и ставя в центр внимания всеобщее благо.

Соединенным Штатам следует как в политической риторике, так и в практической политике преподносить глобализацию не как священное писание, а как возможность улучшения условий жизни людей. Это несколько смягчит нынешний излишне идеологизированный подход к глобализации. Стремление к открытости рынков и снижению торговых барьеров должно быть не самоцелью, а средством улучшения экономического климата в мире. «Свобода торговли» и «мобильность капитала» сохранят свою роль основополагающих принципов, но их нельзя без разбора навязывать всем странам без учета местных политических, экономических, социальных и других особенностей. Приглушение идеологии в пользу более индивидуализированного и дифференцированного подхода к глобализации продемонстрирует восприимчивость Америки к конкретным нуждам других стран, одновременно внушая такую же восприимчивость лидерам американского бизнеса.

Сейчас Америка подрывает свои шансы на моральное лидерство, требуя от других того, что сама для себя отвергает. Когда какие-то правила оказываются экономически невыгодны или политически неудобны Америке, она их часто нарушает. Подобная непоследовательность увеличивает подозрения к мотивам Америки, делая ее господство еще менее терпимым, и усиливает стремление других аналогичным образом нарушать системные правила. Учитывая роль Америки как главного локомотива глобализации, некоторые послабления могут быть оправданы, но они должны быть четко ограничены и не быть своекорыстным лицемерием.

Поскольку глобализация является благом для Америки, она должна принять участие в смягчении ее отрицательных проявлений. Сегодня благополучие Америки во многом зависит от того, как мир видит свое благо. Чем равнодушнее Америка относится к страданиям людей в мире, тем больше мир противится американскому лидерству. Поэтому Америка должна проявить готовность взять на себя известную долю расходов по улучшению условий в мире, не ожидая для себя немедленной отдачи. И наконец, идя на односторонние, но хорошо просчитанные жертвы в интересах глобального блага, Америка может убедить мир, что ее глобальное доминирование имеет доброкачественный характер, что она непосредственно занимается теми проявлениями неравенства, которые порождают антиамериканизм.

В конечном счете политическая притягательность контркредо зависит от того, как Америка осуществляет свое лидерство и в каком состоянии находится мировая экономика. Неустойчивость мировой экономики будет подпитывать сопротивление глобализации, поощрять введение новых барьеров на пути свободной торговли, усугублять социальные трудности бедных стран, наносить ущерб американскому политическому лидерству и глобальной привлекательности демократии.

Для Америки дилемма глобализации создает не только риск изоляции в философском плане, но и риск возникновения доктрины, которая может вызвать подъем антиамериканизма в мире. В этой связи американскому руководству важно понять, что в наш век всеобщего политического пробуждения и общей международной уязвимости к современным средствам массового разрушения безопасность зависит не только от военной мощи, но также и от преобладающего общественного мнения, от политического воплощения общественных страстей и от очагов фанатической ненависти.

Учитывая важную роль в международных делах Соединенных Штатов и Европейского союза, тесное сотрудничество между ними в экономической и политической областях будет иметь критически важное значение для решения вопроса о том, станет ли контркредо мощной политической силой. Серьезный конфликт между этими двумя экономическими гигантами, которые к тому же являются мировыми центрами демократии, создаст угрозу не только их экономикам. Он поставит под удар процесс проведения справедливой, упорядоченной и развивающейся в демократическом русле глобализации.

Массовая культура и демократия

Сегодня Америка – это одновременно и ведущая мировая держава, и демократическое государство. Такое уникальное сочетание позволяет задаться вопросом: как сочетается экспорт американской массовой демократии с ее квазиимперской ответственностью; может ли американская демократическая система правления стать ориентиром для меняющегося мира, который сегодня намного сложнее, чем это имело место в период биполярного противостояния; и насколько внутренняя американская демократия совместима с ролью державы-гегемона, как бы тщательно это ни маскировалось демократической риторикой.

Гегемония может защищать и даже развивать демократию, но она также может стать и угрозой для нее. Американская мощь сыграла решающую роль в нанесении поражения Советскому Союзу и остается определяющим фактором в плане как обеспечения национальной безопасности США, так и поддержания стабильности в мире. Гегемонистская держава может способствовать распространению демократии за рубежом, если только это делается при уважении прав и чаяний других и не дискредитируется лицемерным и демагогическим использованием демократических лозунгов. Однако гегемония может создать угрозу демократии в своей собственной стране, если она в своих претензиях, определяемых новой уязвимостью, перейдет границу, отделяющую разумные требования национальной безопасности от фантасмагорий, порожденных возникшими в обществе паническими настроениями.

В конечном счете именно сбалансированное сочетание американской демократии и американской гегемонии дает человечеству наилучший шанс избежать изнурительной глобальной борьбы. Признание того факта, что демократия является основным компонентом американского мирового господства, позволяет поставить несколько вопросов. Каково политическое значение совершенно очевидной глобальной привлекательности американской массовой культуры? Какое влияние оказывает происходящий процесс преобразования США в мультикультурное общество на целостность американского стратегического видения?

Термин «культурная революция» возник на фоне большой человеческой трагедии, вызванной чудовищным политическим преступлением: жестокой попыткой Мао Цзэдуна перевернуть политические структуры коммунистического Китая с целью возрождения жизненных сил коммунистической революции, которые, по его представлениям, пошли на убыль. Взбудоражив молодежь и направив ее против правящей элиты и ее образа жизни, против исторических и культурных традиций самого Китая, стареющий диктатор надеялся разжечь пожар перманентной революции.

Социальное влияние Америки на мир в чем-то сродни феномену «культурной революции», но оно более привлекательно и не связано с насилием, а оказываемое им воздействие более стойко в плане долгосрочных интересов и в силу этого обладает большим преобразующим потенциалом. Вдохновляемая Америкой глобальная культурная революция не преследует политических целей и не строится на демагогии, но она изменяет социальную мораль, культурные ценности, личные вкусы, сексуальное поведение и материальные запросы молодого населения почти всего мира. Это молодое поколение, особенно его городская часть, все в большей степени характеризуется унификацией интересов, способов развлечений и приобретательских инстинктов. Материальные возможности, доступные 2,7 миллиарда молодых людей в возрасте от 10 до 34 лет, существенно различаются от одной страны к другой, отражая неравномерность уровня жизни. Но существует весьма примечательное единство вкусов в отношении модных компактных дисков, американских фильмов и телевизионных сериалов, магнетической привлекательности рок-музыки, распространения цифровых игр, во всеобщем проникновении джинсов и влиянии на местные традиции американской массовой культуры. В результате может произойти смешение местных особенностей с универсальными культурными ценностями, а связь последних с Америкой является вполне очевидной.

В основе необычайной привлекательности американской массовой культуры лежит американская демократия, придающая особое значение социальному эгалитаризму, сочетающемуся с неограниченными возможностями для самореализации и личного обогащения. Стремление к личному богатству – сильнейший социальный импульс в американской жизни и основа американского мифа. Однако наряду с ним существует и истинная эгалитарная этика, превозносящая индивидуума как главную единицу общества, поощряющая индивидуальное творчество и конструктивное соперничество. Она предоставляет каждому равные возможности для личного успеха или (о чем чаще всего предпочитают умалчивать) для поражения. Число неудачников неизбежно превышает число добившихся успеха, но именно последних пропаганда популяризирует, фокусируя индивидуальные мечты многих миллионов на заманчивой Америке.

Движимая этой притягательной силой, Америка стала «внеплановым» и политически неуправляемым средством культурного соблазна, который просачивается, захватывает, меняет поведение и в конечном счете духовную жизнь все более значительной части человечества. Буквально ни один континент, ни одна страна (за исключением, может быть, Северной Кореи) не защищены от непреодолимого проникновения многопланового и мощного воздействия этого образа жизни.

Даже на пике «холодной войны», когда советская система все еще находилась в тисках сталинизма, иностранцам было ясно, что «железный занавес» не может оградить советскую молодежь от «пагубного» и «разлагающего» западного (и особенно американского) влияния. КГБ было легче изолировать советскую интеллигенцию от иностранной доктринальной «заразы», чем заставить комсомольцев не носить джинсы или отбить вкус к джазу и помешать им расспрашивать иностранцев о последних увлечениях американцев. А когда Советы ослабили контроль, подражание всему запрещенному, иностранному стало массовым явлением.

Сегодня в условиях распространения глобальной связи и отсутствия убедительной альтернативной идеологии осуществлять идеологический контроль стало гораздо труднее. Сейчас массовой культуре могут сопротивляться только страны с глубоко традиционной культурой, большинство населения которых проживает в сельских общинах. Фактически единственным эффективным способом противодействия новым культурным соблазнам является историческая отсталость и самоизоляция. В остальном даже такие гордящиеся своей культурой и национальными традициями страны, как Франция или Япония, не могут изолировать себя или отвлечь свою молодежь от заманчивых новых увлечений и всяких модных «штучек», которые в конечном счете, даже если не всегда явно, несут на себе клеймо «Сделано в США». Это притяжение стало частью виртуальной реальности, смутно ассоциируемой с Америкой, одновременно близкой и далекой.

Подобная ситуация не является результатом какого-то политического замысла. Она – динамичный продукт открытой, предприимчивой и высококонкурентной американской демократической системы. В этой системе гарантией успеха почти в любой сфере является новаторство, включая те сферы деятельности, которые в совокупности создают массовую культуру. В результате мы имеем глобальное доминирование США в области кино, популярной музыки, Интернета, узнаваемости брендов, массовых гастрономических привычек, в языке, в сфере высшего образования и менеджменте, короче говоря, в том, что ученые называют «мягкой властью» американской гегемонии.

* * *

Исторически беспрецедентный масштаб американского культурного превосходства не имеет себе равных. Не видно соперников и на горизонте. Наоборот, американское культурное доминирование только усиливается, по мере того как мир урбанизируется, усиливаются глобальные связи человечества, и более отсталые районы сокращаются в размерах. Это так же справедливо в отношении Лагоса, как и Шанхая.

По-видимому, самое явное и ощутимое глобальное воздействие американская массовая культура оказывает через фильмы и телевизионные сериалы. Голливуд стал не только глобальным символом промышленности, которая в XX веке превратилась в самый важный источник развлечений (так же, как и культурного влияния); фильмы американского производства наиболее популярны в прокате и дают наибольшую финансовую отдачу. Американские фильмы приносят до 80 % от всего сбора мирового кинематографа. Даже во Франции американские фильмы составляют от 30 до 40 % проката и дают до 60 % кассового сбора. В Китае первоначальный импорт ограниченного количества голливудских фильмов обернулся таким мгновенным кассовым успехом, что заставил правительство отказаться от попыток собственного производства «политически корректных», а по сути пропагандистских, фильмов. То же самое можно сказать о влиянии американских телевизионных сериалов, некоторые из них («Даллас» и «Пляж») уже дали сотням миллионов зрителей по всему миру представление об американском образе жизни (идеализированное и искаженное).

Для молодежи новая популярная музыка служит захватывающей средой для погружения и самовыражения. Большая часть ее происходит из Соединенных Штатов. Согласно еженедельным рейтингам, проводимым музыкальной индустрией в январе 2003 года, даже в Индии 9 из 20 самых популярных дисков были американскими; аналогичная или более высокая статистика отмечается в других странах. В довершение к этому телевизионные программы MTV с его 33 каналами всемирного вещания, VH1 (музыкальные программы, ориентированные на чуть более старшее поколение) и детские программы «Nickelodeon» собирают около 1 миллиарда слушателей в 164 странах. Так же, как в кино и на телевидении, новая музыка связана с почитанием кумиров и конкретных суперзвезд, активным интересом к их личной жизни, намеренно превращаемой в сенсации популярными журналами, которые нередко издаются на средства самой этой индустрии.

Интернет также вносит свою лепту в виртуальное и непосредственное отождествление мира с Америкой. Учитывая, что примерно 70 % всех сайтов Всемирной паутины находятся в Америке, а английский язык является самым распространенным для общения в Интернете как в деловом, так и в развлекательном плане (96 % всех коммерческих сайтов исполнены на английском языке), эта постоянно расширяющаяся мировая аудитория находится под сильным влиянием Америки. Будучи сам по себе культурно «нейтральным», Интернет обеспечивает быструю, прямую и неформальную связь, ускоряет коммерческий процесс, затрудняет политический контроль за движением информации и в целом создает более тесную глобальную информационную среду, в которой гораздо труднее как-то ограничить распространение американской массовой культуры.