Текст книги "План игры. Геополитическая борьба США с СССР"

Эта страна, оказывающая вместе с Соединенными Штатами и Китаем поддержку афганскому сопротивлению советской оккупации, давно является объектом региональных амбиций Индии. Постоянное советское присутствие на северо-западных границах Пакистана в сочетании с непрекращающейся угрозой со стороны Индии на восточной границе страны взяло бы Пакистан и его 93-миллионное население в стратегические тиски. Это создало бы неразрешимые проблемы в обеспечении безопасности страны и, вероятно, обострило бы внутреннюю напряженность. В таких условиях вынужденное согласие Пакистана на преобладающую роль Москвы в данном регионе могло бы оказаться единственной возможностью избежать внутреннего раскола страны с помощью сил, подстрекаемых Советским Союзом, особенно из числа недовольных национальных меньшинств.

Коренная переориентация Ирана или Пакистана, которая может вовлечь одну или даже обе эти страны в орбиту стратегического господства Москвы, представляла бы собой не только региональный успех Советского Союза и прорыв на третьем главном стратегическом фронте. В итоге ее влияние, которое на первых порах ощущалось бы лишь косвенно, вышло бы за пределы Персидского залива. Оно затронуло бы и отношения Советского Союза с Западной Европой и Дальним Востоком ввиду той важной роли, которую играет район Персидского залива для экономической жизнеспособности этих высокоразвитых в промышленном отношении регионов. Следовательно, ключевые государства третьего главного стратегического фронта являются потенциальными катализаторами, действие которых может распространиться далеко за пределы их регионального геополитического радиуса.

Советская геостратегия

В самом широком смысле советская стратегия ставит во главу угла одновременно негативную и позитивную цели. Имея в виду оборону, она направлена на то, чтобы предотвратить политическое и военное окружение СССР Соединенными Штатами и их союзниками. Больше всего Москва боится объединенной Западной Европы, вновь обретшей силу в военном и политическом отношениях, тесно связанной с Соединенными Штатами и оказывающей притягательное влияние на Восточную Европу. Равным образом Москва относятся и к тесным американо-японо-китайским связям с учетом того, что Китай и Япония могут со временем начать называть сильное давление на сравнительно малонаселенные районы Советской Сибири. Однако, чтобы этого не произошло, одной оборонительной позиции недостаточно. Для предотвращения возможности такого окружения Советы должны разорвать связи стран, находящихся на обоих концах Евразийского континента, с Америкой. А это в свою очередь изменило бы мировое соотношение сил в пользу России.

Таким образом, оборонительные и наступательные элементы стратегии неразрывно связаны между собой. Поэтому не имеют смысла споры о том, заботится Советский Союз прежде всего о своей безопасности (оборонительная стратегия) или является агрессивной страной (наступательная стратегия). В советском геостратегическом контексте обе движущие силы однозначны. Кроме того, осуществляя эту стратегию, русские проявляют одновременно настойчивость и терпение. В поведении Москвы нет спешки. Она предпочитает продвигаться шаг за шагом, путем постепенной экспансии, понемногу истощая соперника, тщательно закрепляя за собой достигнутое и продолжая изыскивать новые возможности. Размеры и глубина территории придают России уверенность, которая отсутствует у других континентальных держав, например, у Германии.

К тому же, по мнению кремлевских руководителей, борьба за Евразию ведется в благоприятной для Советского Союза геополитической обстановке. По словам двух советских стратегов, которых цитирует Ричард Пайпс в своей книги «Выжить – недостаточно», «социалистический лагерь имеет преимущество перед империалистическим лагерем в отношении территории и населения. От западных границ Германской Демократической Республики и Чехословакии и до Тихого океана он составляет единое целое. Напротив, страны империалистического блока образуют цепь государств, протянувшихся узкой прибрежной полосой вдоль Европы и Азии, а их главная экономическая опора – Соединенные Штаты – расположена за океаном. В результате этого коммуникационные линии, связывающие эти страны… чрезвычайно растянуты и уязвимы. Во время войны такие коммуникации можно легко нарушить ракетно-ядерным оружием».

Ссылка на ядерную войну не означает, тем не менее, что исход борьбы за Евразию будет решаться путем прямой применения силы. На самом деле военные средства рассматриваются советскими руководителями в основном в качестве дополнения к политическим действиям – если и не будет пока достигнута такая степень военного превосходства, при которой устрашение или непосредственное использования силы покажется эффективным и сравнительно безопасным.

Противопоставление оборонительной и наступательной стратегии не является единственным вводящим в заблуждение клише, широко используемым при обсуждении на Западе советской политики. К их числу относятся и частые спекулятивные суждения, касающиеся внутренних дебатов, которые, как полагают, ведутся в Москве между теми, кто выступает за широкое соглашение с Соединенными Штатами, – «стратегия кондоминиума», – и теми, кто стремится оторвать Западную Европу и Дальний Восток от Соединенных Штатов, – «стратегия разъединения». Фактически и то, и другое является не стратегией, а скорее тактическим выражением той же самой стратегической цели.

Стратегия кондоминиума не направлена на увековечение статус-кво в Евразии, хотя ее и можно так представить. Правильнее сказать, что она нацелена на достижение американо-советской договоренности, позволяющей постепенно ослабить влияние США. Достижение такой договоренности отчасти ускоряется отрицательным отношением Западной Европы к соглашению сверхдержав, так как западноевропейские страны вправе считать, что оно заключено за их спиной и наносит им политический ущерб. Каждое периодически повторяющееся заигрывание Соединенных Штатов с Советским Союзом вызывало в Европе именно эти опасения, стимулируя тем самым не только недовольство европейских стран, но и нейтралистские тенденции.

Цель стратегии разъединения та же, что и стратегии кондоминиума. Ее единственная отличительная черта состоит в том, что она осуществляется более открыто. Следуя стратегии разъединения, Советы стремятся создать видимость того, что интересы Европы или Японии и США несовместимы и что связи с Соединенными Штатами угрожают безопасности этих стран. Москва часто прибегает к той или иной тактике, а временами – к обеим одновременно, так как их стратегические цели идентичны.

Преследуя свою стратегическую цель, состоящую в удалении Соединенных Штатов с окраин Евразийского континента, Советский Союз на каждом из фронтов сочетает дипломатию, военное давление, пропаганду и подрывную деятельность. Но для каждого фронта существует своя формула. На западном фронте в последние годы Советский Союз полагается главным образом на дипломатию и пропаганду, подкрепляемые постоянным наращиванием вооруженных сил Организации Варшавского пакта и выборочной подрывной деятельностью. Открытое военное давление было применено всего дважды: во время двух берлинских кризисов 1948 г. и 1959–1961 гг. В обоих случаях это делалось для того, чтобы продемонстрировать ненадежность связей Европы с Соединенными Штатами в вопросах обеспечения ее безопасности. Однако наиболее часто Советский Союз прибегает к дипломатическим и пропагандистским кампаниям с целью акцентировать внимание на самостоятельных интересах европейских стран, особенно Германии, и воспрепятствовать тенденции к военно-политическому объединению Западной Европы.

В первые послевоенные годы советская дипломатия уделяла внимание Франции. При заигрывании с Францией, порожденном, возможно, надеждами на то, что ее сильная Коммунистическая партия может даже прийти к власти, Советский Союз использовал французский национализм, стремясь помешать объединению Европы и ограничить американское влияние. В последние годы Москва переключила основное внимание на Германию. Она начала поощрять немецкий национализм и нейтралистские тенденции. На данном этапе Москва не слишком надеется оторвать Германию от НАТО. Игра ведется вокруг желания Западной Германии вдохнуть жизнь в общегерманские связи и ее подсознательном стремлении возродить особые отношения с Россией, которые по традиции продолжают ее прельщать. Существует мнение, что все это можно использовать для превращения Западной Германии в нейтрального члена НАТО. Если подобная тактика увенчается успехом, Западная Германия по-прежнему официально останется членом союза, но в главных вопросах отношений между Востоком и Западом будет занимать практически нейтральную позицию.

Выборочная подрывная деятельность также используется на западном фронте, преимущественно на его южном фланге. Имеются данные о том, что Болгария и Чехословакия в 70-е гг. поддерживали терроризм с целью дестабилизировать положение в Турции и Италии. В Турции эта кампания достигла особенно огромных размеров. Различным террористическим группам на ее территории в основном через Болгарию было поставлено оружия на сумму более 2 млрд. долларов Крупной мишенью подрывной деятельности стала и Италия. Например, нелегальная радиостанция, действующая из Праги, оказывала идейно-политическую поддержку марксистским террористам, пытавшимся дестабилизировать итальянскую демократию.

Вообще говоря, стратегию, осуществляемую в Европе, можно лучше всего назвать стратегией политического истощения. Ее цель – ослабить связи Западной Европы с Соединенными Штатами, не вызывая ни серьезного беспокойства Западной Европы, ни резкой американской реакции на постепенно возрастающую ее нейтрализацию. Важным средством политического устрашения является неуклонное и весьма существенное наращивание вооруженных сил Организации Варшавского пакта, направленное, несомненно, на создание потенциальной угрозы военного вторжения в Западную Европу на манер «блицкрига». Это создает атмосферу, в условиях которой европейские страны более склонны требовать от Соединенных Штатов уступок в отношениях между Востоком и Западом ради «ослабления напряженности», чем оказания Советскому Союзу сопротивления в наращивании им вооружений или в осуществлении региональной агрессии вне пределов Европы. К тому же наращивание Москвой вооружений вызвало ответные меры со стороны западноевропейских держав, что создает внутри них социальную напряженность, хотя их военные расходы остаются гораздо ниже американских. В свою очередь такие внутренние трения являются питательной средой для нейтралистских и даже антиамериканских настроений. Короче говоря, понимая, что Западная Европа продолжает страдать от исторического изнурения, Москва больше стремится привлечь западноевропейские страны на свою сторону, чем завоевать их.

На восточном фронте Советский Союз еще больше полагается на дипломатию и пропаганду и несколько меньше на военное давление или подрывную деятельность. В корейской войне Советский Союз не принимал прямого участия, и Москва по ее последствиям, вероятно, поняла, что она, по существу, привела к установлению более тесных и прочных связей между Соединенными Штатами и Японией. Аналогичным образом советское военное давление на Китай в конце 60-х гг. предопределило начало китайско-американского сближения, умело начатого в начале 70-х гг. президентом Ричардом Никсоном и смело завершенного президентом Картером в 1978 г. В результате Советский Союз в последние годы делает больший акцент на расширении экономических связей с Японией и постепенной нормализации отношений с Китаем. Однако эти усилия затрудняются повторяющейся время от времени советской бестактностью и удивительной неспособностью Москвы успешно сотрудничать со своими восточными соседями, что является результатом культурной удаленности и геополитического страха.

В итоге советские позиции в Японии заметно пошатнулись в 70-е гг. Японцев возмущали неоднократные советские угрозы, и они не забыли, что Советы оккупируют японскую землю. Несколько островов к северу от Хоккайдо, захваченных Москвой в 1945 г., по-прежнему удерживаются ею, как и острова Курильской гряды, переданные Советскому Союзу в качестве вознаграждения за участие в войне на Тихом океане. Кроме того, наращивание советской военно-воздушной и военно-морской мощи как на базах Японского моря, так и во Вьетнаме убедило японскую общественность в необходимости более тесных американо-японских связей для укрепления безопасности страны.

Долгосрочные проблемы Советского Союза на Дальнем Востоке не ограничиваются лишь продолжающимися связями стран региона с Америкой. Советских стратегов неотступно преследует призрак быстро идущего по пути модернизации Китая, использующего в этих целях новейшую технологию США и Японии и промышленные связи с обеими странами. Возникает перспектива появления на Евразийском континенте еще одного мощного центра, которой не существовало со времени окончания второй мировой войны. Кроме того, призрак Китая вместе с озабоченностью «желтой опасностью» давно и глубоко укоренились в сознании русского народа.

Небезынтересно, что этот страх можно было заметить еще на рубеже нашего столетия в опубликованной в 1902 г. и самой популярной в России «футурологической» книге русского историка и философа В. С. Соловьева, в которой размышлял о том, что произойдет к 2000 г. В данной книге, называющейся «Война и христианство: мнение русского. Три разговора»^[2], Соловьев предсказывал, что Япония ассимилирует западные ценности и технику и что она в конечном счете заключит союз с Китаем. Затем где-нибудь в конце XX века Китай и Япония, к тому времени высокоразвитые в промышленном отношении страны, совместно ринутся на запад через всю Россию.

Чтобы не допустить такого развития событий, советские руководители, вероятно, рассчитывают на внутренние потрясения в Китае. Дэн Сяопин форсирует движение по пути модернизации, которое ориентирует Китай на Соединенные Штаты и Японию, и твердо укрепляет независимость Китая от Советского Союза. Советские руководители надеются на то, что когда он уйдет со сцены, для них могут открыться новые возможности. Несомненно, продолжают существовать связи между Москвой и некоторыми обучавшимися в Советском Союзе китайскими руководителями, которым сейчас под шестьдесят и за шестьдесят лет. Если после Дэн Сяопина в Китае начнется политическое брожение, Советы вполне могут ожидать переориентации китайской политики, за которую выступят партийные бюрократы, опасающиеся политических последствий экономической децентрализации и акцента на частной инициативе. В самом деле, с точки зрения Советского Союза, было бы очень желательно пустить под откос амбициозную программу модернизации Китая. Это отодвинуло бы перспективу возникновения на его восточной границе мощного и современного государства.

Лучшим вариантом для России было бы существование дружественного, но сравнительно слабого Китая. Однако, чтобы заручиться дружбой даже слабого Китая, Москве пришлось бы пойти ему навстречу в вопросе о прекращении своего военного присутствия и политического господства в Монголии, бывшей на протяжении истории частью Китайской империи и являющейся с начала 20-х гг. русским сателлитом. Контроль над Монголией дает Советскому Союзу огромное стратегическое преимущество при любом столкновении с Китаем, подвергая непосредственной угрозе важные промышленные районы и столицу страны. Поэтому весьма маловероятно, чтобы Советы согласились удовлетворить китайские требования в этом вопросе, и проблема Монголии будет и далее символизировать собой все более глубокое в конечном итоге и полное недоверие между этими двумя крупными соседними, но тем не менее совершенно разными народами.

Япония является для Советского Союза еще одним предметом беспокойства. Москва, несомненно, надеется, что усиление экономических противоречий между США и Японией так или иначе отразится на их политических отношениях и вызовет ослабление американо-японских связей. Советы, разумеется, знают о росте антияпонских настроений в Америке. Они будут обязательно стремиться использовать малейшую уязвимость в ныне прочной американо-японской связующей оси. Москва, возможно, даже рассчитывает на то, что в отдаленной перспективе экономические противоречия могут вылиться в резкое отчуждение между Вашингтоном и Токио. При таком развитии событий не исключено, что Кремль предложил бы возвратить спорные северные прибрежные острова, чтобы побудить Японию к нейтралитету, обеспечив со своей стороны значительное расширение советско-японского экономического сотрудничества.

Если постепенное улучшение советско-японских и китайско-советских отношений будет сопровождаться новыми крупными потрясениями на Филиппинах или даже в Южной Корее, то общая геополитическая обстановка на Дальнем Востоке в значительной мере изменилась бы в пользу Советского Союза. Однако маловероятно, чтобы в каком-либо случае Москва пошла на прямое применение военной силы или активно вмешалась бы в возникший вооруженный конфликт. Новое вооруженное столкновение на Корейском полуострове было бы непредсказуемо по своим последствиям и для китайско-советских, и для японо-советских отношений, не говоря уже об американском военном вмешательстве. Вмешательство Советского Союза в повстанческое движение на Филиппинах, вероятно, также вызвало бы сильное американское противодействие. Поэтому достижение Советским Союзом оптимальных целей на восточном фронте остается делом отдаленного будущего. Советские дипломатические и пропагандистские усилия в этом регионе, скорее всего, дадут лишь ограниченные и незначительные результаты. Они будут по-прежнему сосредоточены на достижении основной стратегической цели – предотвращении японо-китайской коалиции, тесно связанной с Соединенными Штатами.

С точки зрения Советского Союза, перспективы к югу от страны намного лучше. Здесь существует совершенно иной политический спектр. Военное давление, подрывная деятельность, дипломатия и пропаганда – в такой последовательности – являются орудием советской политики. Военное давление применяется прямо (оккупация Афганистана) и косвенно (угрозы в адрес Пакистана). Советы, видимо, считают, что в конце концов такое военное давление на Пакистан может ослабить волю его народа и породить внутренние политические требования переориентации политики страны. В свою очередь это уменьшит желание США как оказывать огромную помощь Исламабаду, так и выполнять недвусмысленно обещанные ему гарантии по обеспечению безопасности. Как я уже отмечал, нельзя исключать на одном из этапов советского военного вмешательства во внутренние дела Ирана, хотя, скорее всего, оно не примет такой грубой формы, как вторжение в Афганистан. Более вероятно, что оно выразится в военной поддержке сепаратистской деятельности или внутреннего переворота в Тегеране, совершенного просоветскими элементами и являющегося реакцией на неудачи фундаменталистского режима Хомейни.

В любом случае военному давлению будут, по-видимому, в значительной мере способствовать длительные попытки подорвать внутреннюю стабильность и Пакистана, и Ирана. Национальные конфликты, социальная напряженность и политическая неопределенность создают благоприятные условия для политики, направленной на подрыв внутренней стабильности этих двух стран, которые играют важнейшую геополитическую роль. 63 % населения Ирана составляют персы, 19 – тюрки или белуджи, 4 – арабы и 3 % – курды. После падения шаха некоторые меньшинства пытаются воспользоваться хаосом, чтобы ослабить контроль Тегерана над районами, где они проживают. Экономический застой, наступивший после свержения шаха, и непрекращающаяся война с Ираком, поддержку которой Тегеран все больше стремится найти, взывая к персидскому национализму, будут лишь подогревать сепаратизм и ослаблять возможности центрального правительства бороться с ним.

Аналогичные проблемы существуют и в Пакистане, 66 % населения которого составляют пенджабцы, 13 – синдхи, 8 – пуштуны, 7 – народности, говорящие на языке урду, и 3 % – белуджи. В отличие от Ирана Пакистан является молодым государством, основанным лишь в 1947 г., и у его различных этнических групп еще не развито национальное политическое самосознание. Их объединяет только религия. Все национальные меньшинства выражают недовольство центральным правительством, особенно когда у власти стоят военные, так как и в том и другом случае в нем доминируют пенджабцы. Существует мнение, что правительство проводит политику в их интересах. В 1971 г. такая напряженность привела к отделению Восточного Пакистана и образованию государства Бангладеш.

Можно ожидать, что советские руководители попытаются, если это будет им выгодно, использовать сепаратизм. Подобная политика позволяет, не подвергаясь особому риску, пожинать богатые плоды, почти не давая Соединенным Штатам возможности для принятия эффективных контрмер. Все эти попытки оторвать Западную Европу и Японию от Соединенных Штатов и расширить советское влияние на юге Азии направлены на достижение самой главной цели Советского Союза – обеспечения господства над крупнейшим в мире континентом путем устранения влияния своего соперника из западных, восточных и южных периферийных регионов. В последние годы действия Советского Союза стали более откровенными. Только в 70-е гг. у Советского Союза появились достаточные основания для уверенности в том, что он достиг по крайней мере стратегического паритета с Соединенными Штатами и что этот паритет в свою очередь может теперь ограничивать американскую свободу действий в региональных конфликтах.

Широкая программа развертывания в поистине массовом количестве ракет «СС-20» является не чем иным, как попыткой создать положение военной уязвимости всего Евразийского континента. Весь континент оказывается в пределах стратегической досягаемости Москвы. Поскольку радиус этого действительно нацеленного на Евразийский материк оружия массового уничтожения распространяется на всю Западную Европу, Ближний Восток, Южную Азию и наибольшую часть Дальнего Востока, размах советской стратегической мощи выходит за рамки нынешних границ советского политического контроля. Однако советские руководители могут вполне рассчитывать на то, что существующие границы будут изменяться по мере постепенного проявления политических последствий новой военной обстановки.