Текст книги "Кредит на революцию. План Парвуса"

Это была дружба двух революционеров, двух единомышленников. Спустя три десятилетия, после многих лет усиленной клеветы, обрушившейся на Гельфанда, Троцкий отзывался о нем как об исключительно способном, оригинальном теоретике, обладавшем даром не только мыслителя, но и талантливого финансиста. Их пути разошлись, но остались взаимная симпатия и верность.

Впервые они встретились весной 1904 года. Троцкий был на двенадцать лет моложе Гельфанда и также родился в семье еврейского ремесленника на юге России[99]99
  Троцкий родился в селе Яновка Херсонской губернии в семье землевладельца. (Примеч. пер.)


[Закрыть], учился в Одесском реальном училище и пришел в революцию со школьной скамьи (после последнего класса Николаевского реального училища). К тому времени, когда осенью 1902 года Троцкий оказался в эмиграции в Западной Европе, он успел изнутри изучить русское движение и не раз столкнулся с опасностью. Как и Гельфанд, он много времени проводил в Одесском порту, но, в отличие от Гельфанда, успел побывать и в одесской тюрьме.

После бегства из сибирской ссылки осенью 1902 года первые месяцы эмиграции Троцкий провел под крылышком у Ленина, который был о нем тогда высокого мнения. Ленин предложил принять Троцкого в члены редколлегии «Искры» и использовать, как всех вновь прибывших, в качестве источника информации относительно ситуации в России. Но слишком уж разными были эти два человека. У Ленина не было и в помине той горячности, что отличала Троцкого. Вспыльчивый демагог и расчетливый стратег рано или поздно должны были прийти в столкновение, и тому масса примеров. На Лондонском съезде в 1903 году Троцкий резко критиковал Ленина. Он остался в редакции партийной газеты даже после того, как руководство перешло к противникам Ленина, но в апреле 1904 года, после нескольких столкновений с Плехановым, Троцкий отошел и от меньшевиков. Во время первой встречи Троцкий, как и Гельфанд, не вставал ни на сторону большевиков, ни на сторону меньшевиков; он разделял опасения Гельфанда относительно раскола в партии.

Троцкого отличала непредубежденность и широта взглядов. Хотя Маркс был его духовным наставником, в своей политической деятельности Троцкий не использовал марксизм в целом в качестве руководящего принципа. В этом отношении Гельфанд был для него очень полезен; по словам Троцкого, «его первые работы приблизили меня к проблеме социалистической революции и для меня, бесспорно, превратили завоевание власти пролетариатом из астрономической «конечной» цели в практическую задачу сегодняшнего дня»[100]100
  Троцкий Л. Моя жизнь. Нью-Йорк, 1930. С. 167.


[Закрыть].

Действительно, размышления Гельфанда о революционной активности были менее отягощены грузом детерминизма, чем у его современников. У него были четкие представления о том, как произойдет революция и как ее можно ускорить или замедлить.

Основа «троцкизма» была заложена в Мюнхене позднее. Тезис Гельфанда о превращении капитализма в универсальную систему, об уменьшении значения национальных государств и одновременно об увеличении интересов буржуазии и пролетариата, выходящих за рамки государств, – все это Троцкий перенял in toto[101]101
  Полностью, целиком, в целом (лат.). (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Концепция друга о массовой забастовке, отправной точке наступающей революции, также произвела на Троцкого огромное впечатление. Он загорелся теоретической идеей Гельфанда о забастовке и облек ее в конкретную форму в работе, написанной осенью 1904 года[102]102
  Троцкий Л. До девятого января. Женева, 1905.


[Закрыть].

Годом позже в России произошла революция.

Но в Мюнхене Троцкий занимался не только изучением политической теории. Ему очень нравилось жить в квартире Гельфанда в Швабинге, и он написал жене, Наталье Седовой (которая жила в Швейцарии), чтобы она приехала в Мюнхен. Гельфанд был радушным хозяином, интересным собеседником, а Швабинг – идеальным местом для изучения богемной жизни Мюнхена. В маленьких кафе и барах можно было прекрасно проводить время, и в этом отношении Гельфанд тоже был полезен. Вскоре два друга стали пользоваться известностью в кругу карикатуристов и писателей, имевших отношение к Simplicissimus[103]103
  Simplicissimus (лат. simplicissimus – простодушнейший; название связано с одноименным романом X. Гриммельсхаузена) – немецкий сатирический иллюстрированный еженедельник, издавался в Мюнхене в 1896–1942 гг. До 1914 г. его отличала острая критика кайзеровской Германии (литературные произведения Т. Манна, Г. Манна, А. Цвейга, А. Шницлера, политические карикатуры Б. Пауля, Т.Т. Хейне и др.); в 1914–1918 гг. занимал оборонческую, в годы Веймарской республики – либеральную позицию. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Позже в своей автобиографической книге Троцкий напишет, частично себе в оправдание, что везде как дома чувствует себя и космополит, и революционер с художественными амбициями, интернационалист по убеждению, и что он изучил венские кафе не хуже, чем окопы Красной армии. Для подобного времяпрепровождения молодой человек не мог выбрать лучшего наставника, чем Гельфанд.

В их отношениях Троцкий не был учеником и младшим партнером. Хотя он искренне восхищался Гельфандом, но не мог не отметить, что «в этой тяжелой, мясистой голове бульдога» переплетались «мысли о социальной революции с мыслями о богатстве». Троцкий осуждал друга за безудержное стремление к деньгам, за легкомыслие, непостоянство, лень, которая мешала развитию таланта. Молодой человек смог скоро освободиться от опеки Гельфанда. Он, несомненно, впитал основные идеи старшего друга, но был достаточно независим, чтобы использовать их для создания собственной системы. Он пошел дальше Гельфанда, и в следующей главе мы сможем проследить крах их интеллектуального партнерства.

Но в то время в Мюнхене их внимание было сосредоточено на быстро приближающейся революции. Какую тактику должна избрать партия и какие преследовать цели? Революция в России будет делом буржуазии, как в 1848 году в Европе, или откроет дверь социализму?

В результате обсуждений стало ясно, что Гельфанда в основном интересуют политические и тактические аспекты проблемы, а все внимание Троцкого сконцентрировано на реальных революционных событиях. Тактические предложения Гельфанда были направлены против среднего класса; пролетариату следует быть чрезвычайно внимательным, объяснял Гельфанд в открытом письме Ленину, чтобы не стать подчиненным звеном под командованием либералов. Пролетариат, как показала Лозанна, должен оставаться независимой боевой силой, которая, в случае измены революции среднего класса, сможет вести борьбу с царским режимом на два фронта – против правительства и либералов.

Гельфанд имел в виду не только победу конституционной демократии, но и усиление классовой борьбы; не только реорганизацию существующего строя, но, прежде всего, политический прогресс социалистических организаций.

Троцкий записывал свои мысли и незадолго до отъезда из Мюнхена закончил рукопись. Он предложил рукопись меньшевикам в Женеве, но они были настолько поражены аргументами Троцкого, что отложили публикацию. Они не одобряли нападки Троцкого на русскую буржуазию. Троцкий судил о революционном потенциале по стандартам подпольной работы, и по его оценке средний класс не подходил для участия в революции. Основное бремя борьбы ложилось на плечи пролетариата. Массовая политическая забастовка должна побудить рабочий класс начать наступление. Как выяснилось спустя несколько недель, Троцкий был абсолютно прав.

Дружба с русскими эмигрантами и их политика, какой бы она ни была захватывающей, отнимали все же лишь часть времени, проведенного Гельфандом в Мюнхене. Много сил отнимали деловые операции и решение семейных проблем. После того, как с ним обошлась германская партия, его желание разбогатеть и не зависеть от скудных журналистских гонораров и издателей социалистической прессы стало настолько явным, что это было замечено его друзьями. В данном случае, как, впрочем, и всегда, он мыслил глобальными категориями. После съезда в Любеке многие органы немецкой печати стали для него недоступны, и он решил создать собственную газету, ежедневную и радикальную, как по секрету сообщал он Троцкому, выходящую на четырех европейских языках. Спустя двадцать лет Троцкий смог осуществить его мечту, но это уже был не революционный орган, а серьезный журнал, скорее либеральный, чем социалистический.

После высылки из Дрездена Гельфанд вместе с Юлианом Мархлевским организовал журналистское агентство, которое должно было продавать провинциальным газетам написанные Парвусом передовицы и выпускало ежедневный бюллетень «Из мировой политики». Провинциальная пресса могла бы хорошо заработать на материалах, которые предлагал Гельфанд; его обзоры о главных международных событиях имели бы успех. Но партия занималась исключительно внутренними проблемами, и лишь несколько газет пользовались услугами журналистского агентства Гельфанда. Благодаря этим газетам Гельфанду удавалось обнародовать свои взгляды, но его политическое влияние было весьма незначительно. Несмотря ни на что, агентство приносило некоторый доход, который давал возможность продержаться первые наиболее трудные месяцы в Мюнхене.

Постоянно нуждавшийся в деньгах Гельфанд учредил летом 1902 года «Издательство славянской и северной литературы» (Verlag slawischer und nordischen Literatur). Идея, которая должна была обогатить издателя, основывалась на том, что Россия не подписала Бернскую конвенцию 1896 года по охране авторских прав. Русские писатели не подпадали под ее защиту, их произведения можно было свободно публиковать за границей и не делать авторам никаких отчислений. Гельфанд предложил издавать русских литераторов малыми тиражами – сто экземпляров, – на основе чего можно было бы защищать в Западной Европе их авторские права. Гельфанд, благоразумно оставшись на заднем плане, сделал руководителем нового издательства своего друга Юлиана Мархлевского.

Друг Гельфанда со студенческих времен Мархлевский работал с ним с 1896 года. Мархлевский родился в Польше в том же году, что и Гельфанд, и идеально дополнял друга. По природе дипломатичный, обходительный, Мархлевский позже весьма успешно улаживал споры, возникавшие в польской партии. В то время как Гельфанд генерировал идеи и разрабатывал планы, Мархлевский спокойно, четко и упорно трудился. Он умел спускать Гельфанда на грешную землю, когда у того излишне разыгрывалось воображение. Мархлевский понимал, что создать издательство – это только полдела, главное – удержать его на плаву. Он был для Гельфанда другом, партнером и директором-распорядителем в одном лице.

Издательство на редкость удачно стартовало. Первое предприятие – открытие пролетарского русского писателя Максима Горького западноевропейской публике – принесло сенсационный успех. Летом 1902 года Гельфанд даже отважился нелегально съездить в Россию, чтобы встретиться с Горьким. На железнодорожной станции в Севастополе, на берегу Черного моря, писатель дал полномочия издателю защищать его авторские права в Западной Европе. Они договорились о том, что Горький будет получать двадцать процентов от сумм заграничных гонораров; остальные деньги (за небольшим вычетом) предназначались русским социал-демократам. Гельфанд подписал соглашение от имени своего издательства, а Горький от русского агентства «Знание», которое ведало финансовой стороной его литературной деятельности[104]104
  См.: Горький М. Ленин. М., 1931. С. 7.


[Закрыть].

Заключив соглашение, Гельфанд с Мархлевским тут же приобрели последнюю пьесу Горького «На дне». Спустя несколько недель пьеса, поставленная в театре Макса Рейнхарда в Берлине, имела огромный успех. И это было только начало. Пьеса в постановке Рейнхарда прошла более пятисот раз – с аншлагом. Аналогичным образом дело обстояло и в других городах Германии.

Но это был первый и последний финансовый успех издательского дома Гельфанда. Доход от пьесы вскоре был израсходован: частично, чтобы покрыть убытки Verlag slawischer und nordischen Literatur, частично на личные нужды Гельфанда. Ни Горький, ни РСДРП не получили от Гельфанда ни копейки[105]105
  Вот что рассказывает в очерке «Ленин» сам пролетарский писатель: «К немецкой партии у меня было «щекотливое» дело: видный ее член, впоследствии весьма известный Парвус, имел от «Знания» доверенность на сбор гонорара с театров за пьесу «На дне». Он получил эту доверенность в 1902 году в Севастополе, на вокзале, приехав туда нелегально. Собранные им деньги распределялись так: 20 % со всей суммы получал он, остальное делилось так: четверть – мне, три четверти – в кассу с. – д. партии. Парвус это условие, конечно, знал, и оно даже восхищало его. За четыре года пьеса обошла все театры Германии, в одном только Берлине была поставлена свыше 500 раз, у Парвуса собралось, кажется, 100 тысяч марок. Но вместо денег он прислал в «Знание» К.П. Пятницкому письмо, в котором добродушно сообщил, что все эти деньги он потратил на путешествие с одной барышней по Италии. Так как это, наверно, очень приятное путешествие лично меня касалось только на четверть, то счел себе вправе указать ЦК немецкой партии на остальные три четверти его. Указал через И.П. Ладыжникова. ЦК отнесся к путешествию Парвуса равнодушно. Позднее я слышал, что Парвуса лишили каких-то партийных чинов, – говоря по совести, я предпочел бы, чтоб ему надрали уши. Еще позднее мне в Париже показали весьма красивую девицу или даму, сообщив, что это с нею путешествовал Парвус. «Дорогая моя, – подумалось мне, – дорогая». М. Горький. Полн. собр. соч. М., 1974. Т. 20. С. 10–11. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Какое-то время все было тихо, но во время революции 1905 года Горький и большевики вспомнили о Гельфанде, и разгорелся скандал. От Гельфанда потребовали отчет, но никаких денег у него уже не было. Встал вопрос о личной и финансовой нечистоплотности Гельфанда.

После того как издательство столкнулось с трудностями, по словам Гельфанда, из-за «неблагоприятно сложившихся деловых отношений», он тут же потерял к нему интерес. Октябрь 1905 года стал кульминационной точкой революции в России, и Гельфанд собрал вещи и уехал из Мюнхена в Санкт-Петербург, предоставив расхлебывать заваренную им кашу Мархлевскому; тому ничего не оставалось, кроме как объявить себя банкротом.

Гельфанд поступил безответственно. В этом случае явственно проявились его недостатки: отсутствие стойкости и абсолютное неуважение к друзьям и коллегам. Он рассматривал человеческие отношения исключительно с утилитарной точки зрения. Не раздумывая, он пожертвовал дружбой с Мархлевским ради собственного благополучия. Гибель издательства в один момент оборвала пятнадцатилетнюю дружбу, и Мархлевский так никогда и не смог простить Гельфанда.

Некоторые черты характера Гельфанда имели гибельные последствия не только для его друзей, но и для семьи. Личная жизнь, как и дело о неплатежах, превратилась в источник серьезных проблем. Семейная жизнь была особо уязвимым местом, и бывшие друзья, посвященные в его личные дела, нередко подвергали Гельфанда резкой критике. Историю личной жизни Гельфанда удалось почерпнуть в основном из информации, содержавшейся в нападках бывших друзей, и из его ответных ударов.

Гельфанд рано женился, по всей видимости, вскоре по приезде в Германию. Один из его товарищей рассказал, что жена была русской, акушеркой. Много лет спустя Гельфанд написал, что его жена пережила вместе с ним многие превратности судьбы, в том числе высылку в 1893 году из Пруссии, а еще через пять лет из Саксонии[106]106
  Парвус. Philister uber mich («Филистимляне вокруг меня») // Колокол. 1919. Т. 2. С. 1335.


[Закрыть]. И добавлял, что после рождения сына их отношения с женой стали портиться. Все началось еще перед его поездкой с Леманом в Россию в 1899 году. Жена и сын дожидались приезда Гельфанда в Мюнхене. В этой квартире, находившейся в Швабинге, Гельфанд провел единственный спокойный промежуток своей семейной жизни; у него находилось время вести переписку с друзьями, общаться с женой и маленьким сыном. Ленин и Крупская хорошо знали эту семью, бывали в их квартире в Швабинге. Возможно, Гельфанд с женой вместе пережили много трудностей, но эти трудности не сплотили их. В 1904 году они развелись. Позже, пытаясь отбиться от обвинений в безответственности, Гельфанд заявил, что выплачивал жене 200 марок в месяц, на тот момент половину своих доходов, правда, недолго. Осенью 1905 года он уехал в Санкт-Петербург. После его отъезда у бывшей жены начались финансовые проблемы, и Карл Каутский стал ежемесячно отправлять ей 50 марок.

Гельфанд развелся с первой женой, Таней, ради другой женщины. «Она ничего не требовала от меня», – писал о ней Гельфанд, и ее единственное желание заключалось в том, чтобы иметь от него ребенка. В октябре 1905 года она поехала с Гельфандом в Россию, но ход политических событий не позволил им долго находиться вместе. После провала революции женщина, с которой Гельфанд уехал в Санкт-Петербург, в царской тюрьме родила ему сына. Они вернулись в Германию порознь, и Гельфанд не проявлял желания продолжить отношения. Он быстро отступил, не задумываясь о последствиях своего поступка.

Вообще он весьма своеобразно относился к понятию долга перед семьей. Его не слишком интересовала дальнейшая судьба сыновей. Говорили, что они выросли в России и сделали карьеру при советском режиме. В 1920 году Гельфанд упоминал о сыне, жившем в России, с которым он не общался. В тридцатых годах в советских посольствах Западной Европы появились два дипломата; ходили слухи, что это сыновья Александра Гельфанда. Граф Чиано, министр иностранных дел Италии и зять Муссолини, в 1939–1940 годах часто встречался с Леонидом Гельфандом, советским поверенным в делах в Риме. Последняя ссылка на советского дипломата в дневнике Чиано:

«14 июля 1940 года Гельфанд, который много месяцев руководил советским посольством, должен вернуться в Москву, и он чувствует, что дело попахивает расстрелом. Вот почему он попросил помочь ему сбежать в Америку, где он хочет оставить семью и, думаю, останется сам. Он проницательный и умный человек; долгий контакт с буржуазной цивилизацией сделал из него буржуа. Под давлением приближающейся беды проявилась его еврейская сущность. Он стал чрезмерно любезен и только кланяется и расшаркивается. Но он стремится спасти семью; он обожает дочь. Он боится их депортации больше, чем собственной смерти. Это очень гуманно и красиво»[107]107
  Дневник Чиано. Лондон, 1952. С. 276.


[Закрыть].

Леон (Леонид) Гельфанд сбежал в Соединенные Штаты, где нажил состояние. Он недавно умер в Нью-Йорке под вымышленным именем[108]108
  Умер в 1983 г. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Другим советским дипломатом был Евгений Гнедин, сын Гельфанда от второй жены, в тридцатых годах заведующий отделом печати МИДа СССР. В 1936 году он был секретарем полпредства СССР в Германии. Был арестован во время сталинской чистки. По воспоминаниям его друга Ильи Эренбурга, Гнедин был освобожден в 1955 году и живет в Советском Союзе.

Итак, мы можем только предполагать, что эти два человека были сыновьями Гельфанда.

Противники и бывшие друзья Гельфанда умело использовали сведения о его личной жизни. Вскоре после окончания Первой мировой войны Карл Каутский не колеблясь воспользовался имевшейся у него информацией о семейных делах Гельфанда. В ответ на резкий выпад Каутского Гельфанд напечатал в своем еженедельнике «Колокол» статью под названием «Филистимляне[109]109
  Филистимляне – древний народ, населявший южную часть восточного побережья Средиземного моря. Слово «филистимлянин» стало с веками синонимом понятия «мещанин». (Примеч. пер.)


[Закрыть] вокруг меня».

Пример, который он привел в свою защиту, звучал не совсем убедительно. В язвительном ответе бывшему другу Гельфанд пытался создать впечатление, что всегда был, не в мещанском понимании этого слова, хорошим отцом. Он откровенно признался, что политические интересы и друзья у него всегда были на первом месте, а семья на втором. «Я заботился о самых близких и дорогих как только мог, но не позволял материальным заботам и отношению к семье мешать моей интеллектуальной работе и политической деятельности»[110]110
  Колокол. 1919. Т. 2. С. 1336.


[Закрыть], – написал Гельфанд в ответ на обвинения Каутского.

В любом случае он не слишком высоко оценивал институт брака. «Буржуазная семья, как мы теперь знаем, разбойничий притон… который смотрит на остальную часть мира как на естественную добычу. Нет такой подлости, такого преступления, которое бы не совершалось ради семьи. Самый жестокий, самый страшный мужчина может быть замечательным отцом семейства. Когда отъявленный негодяй испытывает угрызения совести, семья служит ему ловушкой».

Этой теории Гельфанд придерживался еще со студенческих лет в Базельском университете. Семья, упорядоченная жизнь, стабильный доход были не для него; у него более высокие цели. На всю жизнь он сохранил энергию, жизнеспособность, презрение к буржуазной морали. Немецкие социалисты не разделяли его взглядов. Скандалы, любовные интрижки, слухи, связанные с именами лидеров движения, остались в прошлом. То, что делал Лассаль, не делали и не могли сделать Каутский и Бебель. Когда после Готского съезда главенствующее положение захватили марксисты, они навязали не только новую доктрину, но и новый пуританский моральный кодекс, а применительно к Германии кодекс мелкой буржуазии, не допускавший излишеств и эксцентричности. Многие немецкие товарищи были не в состоянии оценить такую выдающуюся личность, как Гельфанд, и отвергли его, навесив на него ярлык безнравственного вольнодумца.

Гельфанд был поглощен социализмом, писательством, революцией; впоследствии он даже зарабатывал деньги на занятие политикой. Его интересы были несовместимы с размеренной, упорядоченной жизнью. Он никогда не упускал возможности ввязаться в очередную авантюру.

Глава 4
Санкт-Петербург, 1905

1905 год в России начался с кровавой бойни. Ранним воскресным утром 22 января большая, организованная процессия подошла к Зимнему дворцу. Возглавляемые священником Гапоном, рабочие пришли к царю с петицией об улучшении их жизненных условий и принятии конституции. Но царь был далеко, а у солдат был свой метод решения вопросов с демонстрантами. Солдаты открыли огонь по безоружной толпе, и площадь перед дворцом окрасилась кровью; приблизительно пятьсот человек были убиты.

Почти сразу после Кровавого воскресенья в Санкт-Петербурге всю империю охватила всеобщая забастовка; это был стихийный, неорганизованный протест озлобленных рабочих на действия царского правительства. Политический климат в стране предвещал бурю; в последующие месяцы забастовки, мятежи, уступки со стороны царя с молниеносной скоростью следовали друг за другом. Небольшая группа агитаторов, до этого времени работавшая в подполье, публично дебютировала в русской политике.

Русские эмигранты, жившие в Западной Европе, были обеспокоены; известия из дома являлись хотя и долгожданными, но уж очень неожиданными. Они остро нуждались в побуждающем мотиве, и теперь на смену их апатии пришла лихорадочная жажда деятельности. Однако возбужденное состояние не могло скрыть абсолютной неготовности социал-демократов к такому повороту событий. Тезис, который Ленин развивал в 1902 году во время обсуждения программы партии, – что в России уже капитализм, что пролетариат должен бороться и с либералами, и с правительством, что теперь существует реальная возможность установить диктатуру пролетариата, – доказал свою бесполезность в ситуации 1905 года. Кроме того, партия не могла прийти к единому мнению и, соответственно, была не способна быстро отреагировать на изменение политической ситуации.

Это касалось всех, но только не Троцкого и Гельфанда. Они предвидели эти события. Они подчеркивали «реальность революции» задолго до ее начала и никогда не прекращали попыток восстановить единство партии. Только теперь стало ясно, как далеко по сравнению с товарищами они продвинулись в прозрении будущего.

Первые сообщения из Санкт-Петербурга застигли Троцкого в Женеве. Он тут же решил вернуться в Россию. По пути он сделал остановку в Мюнхене, чтобы посоветоваться с Гельфандом. Троцкий с женой, Натальей Седовой, нашли друга в состоянии восторженного оптимизма. Но Троцкому не терпелось отправиться в Санкт-Петербург, и он провел в Швабинге всего несколько дней, обсуждая с Гельфандом события в России.

Троцкий отдал другу рукопись статьи «До девятого января».

Статья очень понравилась Гельфанду. События полностью подтверждают проведенное исследование, сказал он Троцкому. Теперь никто не сможет отрицать, что всеобщая стачка является наиважнейшим средством борьбы. 22 января была первая политическая забастовка, даже несмотря на то, что «скрывалась под рясой священника». Революция в России может привести к власти демократическое рабочее правительство[111]111
  См.: Троцкий Л. Моя жизнь. С. 167.


[Закрыть].

Троцкий оставил рукопись Гельфанду, и тот обещал написать предисловие к статье, подводящее итог их последним беседам. Гельфанд считал, что теперь легко заставит меньшевиков напечатать статью.

В конце января он закончил работу над предисловием, а в начале марта меньшевики издали брошюру в Женеве[112]112
  «До девятого января» – брошюра, состоящая из нескольких статей, написанных в конце 1904 г. и изданных лишь после 9 января (по старому стилю). Исчерпывающее объяснение ее происхождения и характера мы находим в одном документе, принадлежащем перу Троцкого: «Исходя, в сущности, из известного положения Плеханова о том, что русское революционное движение победит как рабочее или не победит вовсе, я в 1904 году, на основании опыта бурных стачечных движений 1903 года, пришел к выводу, что царизм будет низвергнут всеобщей стачкой, на основе которой развернутся открытые революционные столкновения, которые, развиваясь и расширяясь, внесут разложение в армию и лучшие ее части толкнут на сторону восставших масс. Эта брошюра была мною сдана заграничному издательству меньшевиков, которые тогда тактически еще не определились и в среде которых шла внутренняя борьба, причем Мартов отстаивал позицию: класс против класса (его программная статья в первом номере «Социал-демократа»), а Вера Ивановна Засулич и другие отстаивали политику соглашения с либералами и поддержки буржуазии. Мартов вскоре сдал позицию и с небольшими оговорками стал проводить политику Дана, который, в свою очередь, лишь плутовато прикрывал Засулич обрывками марксистской фразеологии. Меньшевики всячески затягивали печатание моей брошюры, а когда разразилось 9 января в Петрограде, вполне подтвердившее значение всеобщей стачки, объявили брошюру устаревшей. В корректуре с брошюрой познакомился Парвус, который занимал тогда вполне интернациональную революционную позицию. Парвус сделал тот вывод, что из революции, движущей силой которой является рабочий класс, а решающим методом – всеобщая стачка и восстание, вытекает переход власти к рабочим в случае победы революции. В этом смысле Парвус написал предисловие к моей брошюре, и вместе с ним мы настояли на ее появлении. Она вышла под заглавием «До девятого января». (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Немногие работы оказывали такое глубокое впечатление на русских социалистов, как брошюра Троцкого. Впервые в истории русского движения был выдвинут тезис о том, что пролетариат должен захватить политическую власть и, как авангард революции, имеет право сформировать временное правительство.

В предисловии Гельфанда звучал настоятельный призыв к формированию такого правительства. Он приводил убедительные доводы в подтверждение взглядов, собственных и Троцкого. Для начала он объяснял слабость русской буржуазии как класса и ее неспособность играть ведущую роль в революции. В царской империи не существовало независимых провинциальных городов, в которых мог бы успешно развиваться средний класс. Равнодушное, неэффективное правительство, ничего не значившее в политическом отношении, не имело контакта с людьми свободных профессий – врачами, инженерами, учителями. Кроме того, в России не было парламента, который мог бы внести вклад в консолидацию классов.

Проанализировав положение с крестьянством, Гельфанд сделал вывод об отсутствии политического значения этой части русского общества. Неорганизованная крестьянская масса только усилит анархию и не в состоянии играть независимую политическую роль. Следовательно, только пролетариат может возглавить революцию. «Только рабочие могут завершить революционные изменения в России. Временное революционное правительство станет правительством рабочей демократии. Если социал-демократия будет во главе революционного движения русского пролетариата, то это правительство будет социал-демократическим. Если с начала революции социал-демократия отдалится от пролетариата, то эта фракция не будет иметь никакого значения»[113]113
  «До девятого января».


[Закрыть].

Только радикальная тактика, по мнению Гельфанда, подходила для достижения честолюбивых стремлений. Объединенный фронт с буржуазией, обязательный до падения царизма, должен рассматриваться только как временный союз. Приводя в качестве примера европейские революции 1848 года, Гельфанд особо подчеркнул тот факт, что, рано или поздно, буржуазия сделает все, чтобы лишить рабочих плодов их революционной борьбы. Поэтому он призвал рабочих не выпускать оружие из рук даже после победы и быть готовыми к «гражданской войне». Он сжато обрисовал тактические принципы:

1. Не смешивать организации. Демонстрации отдельно, стачки совместно.

2. Не забывать о собственных (рабочих) политических требованиях.

3. Не скрывать различия в интересах (между рабочими и буржуазией).

4. Следить за союзниками не меньше, чем за врагами.

В заключение Гельфанд говорил о целях, которые рабочие должны преследовать через посредство временного правительства. Отсюда стало ясно, что Гельфанд рассматривает не просто социалистическую революцию. Он особо подчеркнул, что Россия пройдет через буржуазную революцию – первую стадию классической марксистской теории, которую, как бы это ни было парадоксально, совершит не буржуазия, а рабочие. Следовательно, цель революции в России вовсе не установление социализма. Самое большее, чего можно достигнуть, это установления «рабочей демократии». А это означает создание конституционной системы, которая гарантирует, кроме обычных гражданских прав, особые условия, вроде восьмичасового рабочего дня и других прогрессивных социальных законов. Перед глазами Гельфанда был пример немецкой социал-демократии. Он допускал будущее развитие капитализма в России как историческую неизбежность, но хотел ввести ограничения с помощью предоставления социальных прав. Он считал, что в награду за существенный вклад в победу революции русские рабочие получат возможность создать массовые организации, цель, за которую десятилетиями боролся пролетариат Западной Европы. Поэтому его концепция рабочей демократии была основана на том, что социалистические организации будут иметь право существовать и свободно развиваться. Гельфанд не думал о полном и немедленном переходе к социализму.

Предисловие Гельфанда к брошюре Троцкого занимало всего двенадцать страниц, но это был шедевр политического анализа. В своих рассуждениях он пришел к логическому выводу: ни один из русских товарищей не отважится ступить на территорию, исследуемую Гельфандом. Он заявил, что русское социалистическое движение должно заниматься вопросом немедленного приобретения политической власти. На тот момент лидеры социалистического движения еще не были готовы принять вызов.

Меньшевики, которые совсем недавно хотели использовать авторитет Гельфанда против своих противников, были не в состоянии последовать за ним. Они не могли принять его предложение в отношении временного правительства, считая, что он зашел слишком далеко, что его воображение одержало победу над способностью критического подхода к проблеме. Гельфанд сам признавал, убеждали они, что Россия пройдет через буржуазную революцию. Отсюда следует, что буржуазия должна взять на себя ведущую роль, пролетариат должен отказаться от всех классовых требований и сконцентрироваться на поддержке оппозиции царскому режиму.

Когда меньшевики решили использовать против Гельфанда цитаты из Маркса и Энгельса, он заявил, что основной принцип марксистской тактики заложен в эксплуатации на каждой стадии исторического развития, и спросил критиков: «Вы хотите использовать революцию в интересах пролетариата или, как господин Струве, эксплуатировать рабочих для революции?»[114]114
  Шарлау В. Парвус и Троцкий: 1904–1914 // Ежегодник по истории Восточной Европы. 1962. Октябрь. Т. 10. С. 365.


[Закрыть]

Большевики тоже были слегка напуганы планами Гельфанда. Они вели себя так, словно он выдал тщательно скрываемую тайну партии. В середине марта 1905 года Ленин в ответ на предложение Гельфанда, что в ходе революции может быть создано социалистическое правительство, написал в газете «Вперед»: «Этого не может быть, так как дискуссия касается не случайного, временного эпизода, а революционной диктатуры на определенный отрезок времени, который может оставить след в истории… Этого не может быть, так как подобная революционная диктатура может быть стабильной только… если она основана на большинстве народа. Русский пролетариат составляет сейчас меньшинство русского народа».

Не политическая программа Гельфанда, а его призыв к рабочим захватить власть произвел на Ленина чудовищное впечатление. Однако его собственные планы, которые он охарактеризовал как «революционную демократию», фактически были идентичны планам Гельфанда. Ленин, как и Гельфанд, хотел, чтобы конституция гарантировала некоторые требования рабочих. Но его раздражала мысль, что русский пролетариат, только часть населения, должен в одиночку добиваться политической власти. Он настаивал на союзе с крестьянством и левой мелкой буржуазией и считал, что временное правительство должно состоять из самых разных «представителей революционной демократии». Социал-демократия, конечно, тоже должна быть представлена, но не в большинстве, а в меньшинстве.

В течение лета 1905 года шел бесконечный спор по пустякам. А тем временем революционная ситуация по-прежнему оставалась напряженной. 6 августа царь наконец пошел на серьезную уступку оппозиции, подписав манифест об учреждении законосовещательной Государственной думы[115]115
  Законосовещательная Государственная дума, названная «булыгинской» по имени тогдашнего министра внутренних дел А.Г. Булыгина, разработавшего ее проект. (Примеч. пер.)


[Закрыть] для «предварительной разработки и обсуждения законодательных предложений, восходящих, по силе основных законов, через Государственный совет, к верховной самодержавной власти».

Вопрос об отношении к Думе вверг эмигрантов в ожесточенные споры. Ленин считал неучастие в выборах вопросом принципа. Меньшевики советовали, по крайней мере, участвовать в избирательной кампании. Гельфанд, конечно, не удержался от соблазна принять участие в дискуссии. Он не поддержал ни большевиков, ни меньшевиков. В течение почти десяти лет он призывал немецкое движение к участию в государственной жизни, и теперь он то же самое советовал русским социалистам. Необходимо пользоваться каждой предоставленной возможностью, убеждал он. Но ему, как и царю, не удалось заинтересовать лидеров русской партии предстоящими выборами.

И тут появились первые признаки того, что полемика Гельфанда с двумя социал-демократическими фракциями встретила отклик в России. Агитаторы, работавшие в России, никогда особенно не вникали в политические нюансы, связанные с расколом в партии, в то, чем были так увлечены русские эмигранты. Гельфанд, заявивший, что он ни большевик, ни меньшевик, а согласен остаться социал-демократом, обратился к рабочим России. 29 марта 1905 года большевистская газета «Вперед» многозначительно сообщила, что на периферии меньшевистской группы в Петербурге сформировался новый кружок, члены которого назвали себя парвусистами. Лидерами парвусистов были Давид Рязанов, впоследствии директор Института К. Маркса и Ф. Энгельса, и Осип Ерманский, во время войны нашедший свое место в рядах меньшевиков. Ожидалось, что в скором времени будет официально объявлено об отделении вновь созданной группы от меньшевистской фракции.