Текст книги "Кредит на революцию. План Парвуса"

Хотя в течение последующих недель парвусисты не выделились в самостоятельную организацию, само существование нового кружка указывало на то, что Гельфанд накопил значительный политический капитал в России. Конечно, этого было недостаточно, чтобы попытаться занять лидирующее место в партии, и Гельфанд это прекрасно понимал. Но это было выражением доверия, свидетельством того, что он сможет войти в число лидеров революции, невзирая на партийную дисциплину. В последующие месяцы в Санкт-Петербурге Гельфанд приобрел известность именно в качестве независимого политика, полагавшегося скорее на добровольную поддержку, чем на партийную организацию.

Политическая ситуация в России продолжала обостряться. Стачка печатников в начале октября неожиданно переросла во всеобщую забастовку. Тысячи рабочих вышли на улицы. 13 октября 1905 года в Петербурге на всех фабриках и заводах прошли выборы в Совет рабочих депутатов. Ночью состоялось первое заседание Совета. Троцкий оказался в нужном месте в нужное время. Он приехал в Петербург, проведя какое-то время в Киеве, а затем нелегально в Финляндии, в середине сентября и возглавил Петербургский Совет.

Решение вернуться в Россию окончательно сформировалось после известия об октябрьской забастовке. Гельфанд категорически отмел предостережения немецких товарищей, что его поездка может закончиться в Сибири. Он не обращал внимания на опасности и полагался на удачу и помощь друзей. Ему отчаянно требовалось и то и другое, поскольку не было денег на поездку.

20 октября он неожиданно появился в редакции Leipziger Volkszeitung. Пауль Ленш, редактор газеты, и Конрад Хениш, его заместитель, не поверили своим глазам. Гельфанд совершил уголовное преступление, незаконно приехав в Саксонию. В воспоминаниях Хениш ярко описал приезд Гельфанда:

«– Это действительно ты? Откуда приехал? Куда направляешься?

– Из Мюнхена, конечно! Зверь убит! (Гельфанд имеет в виду царский режим.)

– Действительно убит? Ты собираешься уехать? И не боишься?

Презрительный взгляд больших серых глаз и высокомерное пожатие плечами были ответом на эту мелкобуржуазную трусость.

– А деньги на билет?

– Дайте мне аванс за книгу, которую я напишу о России, можете не сомневаться.

– А твое издательство?

– Пусть идет к черту! Буду я еще думать о дурацком издательстве! Мархлевский сам справится. Сейчас главное революция, товарищ!

И он энергично хлопнул меня по плечу»[116]116
  Хениш К. Парвус. Берлин, 1925. С. 21.


[Закрыть]. Выпросив аванс в счет будущей книги, Гельфанд уехал в Санкт-Петербург. Он опять ехал по поддельному паспорту, вновь благополучно пересек границу и в конце октября прибыл в столицу Российской империи. Троцкий устроил ему радушный прием. Благодаря своему раннему появлению эти двое стремительно стартовали, в отличие от других лидеров двух партийных фракций: пока еще ни один из эмигрантов не рискнул вернуться домой. Только после того, как 30 октября царь объявил о широкой политической амнистии, партийные лидеры, уехавшие в Западную Европу, сочли возможным вернуться в Россию. Мартов, Ленин и Вера Засулич приехали в Петербург в начале ноября. Из-за болезни Аксельрод не смог отправиться в Россию. Плеханов был настолько поглощен теоретическими изысканиями, что даже не рассматривал вопрос о поездке на родину.

Рабочие Санкт-Петербурга нуждались в лидерах, и их не волновало, будут ли это большевики, меньшевики или социалисты; главное, чтобы они были рядом, в Петербурге, а не за границей. Понимая это, Гельфанд и Троцкий использовали ситуацию в собственных интересах. Они возглавили руководство движением и получили поддержку народа. Они вошли в Петербургский Совет рабочих депутатов; Троцкий принял участие в первом заседании Совета. Друзья знали, чего хотят, и энергично и умело добивались укрепления занятых ими руководящих позиций. В начале ноября они сделали гениальный ход – приобрели бессодержательную до того момента либеральную «Русскую газету», тираж которой, после того как редактором стал Гельфанд, подскочил с тридцати тысяч до полумиллиона экземпляров. Этим Гельфанд доказал, что не потратил впустую годы, проведенные в редакции Leipziger Volkszeitung под крылом Бруно Шенланка. За несколько дней газета, от чтения которой неизменно клонило в сон, превратилась в яркую, доступную для понимания, легко читаемую. Газета стоила одну копейку и пользовалась невероятным спросом. Если тиражи «Русской газеты» в начале декабря достигли полумиллиона экземпляров, то тиражи большевистской «Новой жизни» ограничивались пятьюдесятью тысячами. Гельфанд и Троцкий затмили всех.

Когда лидеры партии наконец приехали в Санкт-Петербург, им ничего не оставалось, как смириться с существующим положением. Раскол в социал-демократической партии практически не отразился на Совете, представлявшем все разнообразие групп и их политических воззрений. Совет не разработал социалистической программы, и Ленин поначалу с большим недоверием относился к его деятельности. Он дал добро только после долгих колебаний, убедившись, что не может ничего сделать с Троцким и Гельфандом, игравшими главные роли в Совете.

Меньшевистские лидеры Мартов и Потресов повели себя умнее большевиков. Они смирились с положением и предложили Гельфанду и Троцкому принять участие в создании меньшевистской газеты «Начало», преемнице нелегальной газеты «Искра». Друзья в принципе приняли предложение, но выдвинули ряд условий. Они потребовали, чтобы их статьи не подвергались редактированию, поскольку хотели свободно выражать свое мнение, невзирая на политическую линию партийной фракции. В итоге Мартов и Потресов согласились с их требованиями; в тот момент они не знали, сколь многим пожертвовали. Гельфанд и Троцкий беззастенчиво воспользовались предоставленной свободой: они превратили газету в воинственный антилиберальный орган. Меньшевики, стремившиеся к политическому объединению с либералами, оказались в глупом положении. Им пришлось смотреть сквозь пальцы, как выразился один из меньшевиков, на «пропаганду довольно опасных идей», которые вступили в противоречие с их точкой зрения.

Друзья идеально дополняли друг друга. Двадцатишестилетний Троцкий стал народным любимцем. Он оказывал влияние на Совет благодаря ораторскому таланту и способности убеждать. Не Хрусталев-Носарь, туго соображающий, безынициативный помощник присяжного поверенного, а Троцкий руководил работой Совета. Гельфанд оставался слегка на заднем плане, хотя по степени влиятельности в Совете его положение соответствовало положению Троцкого. Он руководил чрезвычайно важным аппаратом – пропагандистским, формируя мнение о Совете.

В передовице первого номера меньшевистской газеты «Начало» Гельфанд четко изложил мнение о будущем революционном курсе. Не обращая никакого внимания на протесты большевиков и меньшевиков, он вновь настаивал на необходимости формирования временного правительства и установления демократии рабочих. Являясь авангардом революции, пролетариат имел право выдвигать собственные требования. Гельфанд опять подчеркнул, что введение восьмичасового рабочего дня должно стать главной тактической целью пролетариата. Но теперь Гельфанд объяснил, что считает русскую революцию событием, связанным с классовой борьбой в Западной Европе. Россия, хотя и слаборазвитая в промышленном отношении, формирует часть мирового рынка, который, в целом, готов к социализму. А поскольку капитализмом охвачен весь мир, то и русская революция окажет влияние на весь мир. Следовательно, пролетарии Санкт-Петербурга станут передовой частью мировой революции. Требование о введении восьмичасового рабочего дня станет той искрой, которая разожжет пожар в Европе. Более десяти лет немецкая партия вела агитацию в том же направлении; сигналом к восстанию в Германии послужит успех русских рабочих в борьбе за установление восьмичасового рабочего дня. Эту борьбу, направленную одновременно против абсолютизма и либерализма, Гельфанд считал основным испытанием на искренность политики рабочего класса и, кроме того, первым шагом на пути к мировой социалистической революции.

Спустя много лет Гельфанд так объяснял свою тактику в первые революционные недели 1905 года:

«Моя тактика в революции 1905 года в России основывалась на следующем: проложить путь для революционной энергии пролетариата на Западе. Хотя я очень хорошо понимал, что в то время в России было невозможно добиться социализма, было понятно, что победившая революция, поддержанная рабочими массами, даст власть пролетариату, и я требовал, чтобы пролетариат использовал эту власть в интересах установления демократии рабочих. И если разговор возвращается только к установлению буржуазной парламентской системы, сказал я своим русским друзьям, тогда я спокойно останусь в Германии, где парламентская система имеет довольно долгую историю»[117]117
  Парвус. В борьбе за справедливость. С. 9—10.


[Закрыть].

Действительно, в начале ноября казалось, что рабочие смогут добиться решающей политической победы. Царь осмотрительно избегал открыто мериться силой с Советом; средние слои общества заявили о поддержке требований рабочих об установлении демократического и конституционного порядка. Некоторые промышленники даже выплачивали бастующим рабочим заработную плату, давая им возможность продолжать борьбу. В соответствии с распоряжением Совета газеты больше не подвергались царской цензуре. У русских никогда за всю их историю не было большей свободы.

Лидеры движения откровенно наслаждались внезапно обретенной властью. Несколько недель люди, которым пришлось перенести тяготы, беды, позор изгнания, тюремное заключение, действовали как представители новой России. Не всем из них было легко войти в новую роль. Особенно трудно пришлось Ленину, привыкшему скрываться под чужой фамилией, работать в подполье. Зато Гельфанд и Троцкий оказались в своей стихии. Из Технологического института, где заседал Совет, они мчались в редакцию, с партийных собраний спешили в политические салоны, где завладевали всеобщим вниманием. Они были неизмеримо выше толпы, героями дня, популярными и уважаемыми.

Гельфанд пребывал в восторженном состоянии. Перспектива победы побуждала его к безостановочной деятельности. Революция революцией, но Гельфанд не забывал об удовольствиях столичной жизни. Как-то он купил пятьдесят билетов на понравившуюся ему сатирическую пьесу; ему хотелось доставить удовольствие друзьям. Полицейские, арестовавшие Гельфанда, нашли у него билеты и долго не могли понять, что за этим кроется. В воспоминаниях Троцкий так описывает эту историю: «Для нас революция была стихией, хоть и очень мятежной. Всему находился свой час и свое место. Некоторые успевали еще жить и личной жизнью, влюбляться, заводить новые знакомства и даже посещать революционные театры. Парвусу так понравилась новая сатирическая пьеса, что он сразу закупил пятьдесят билетов для друзей на следующее представление. Нужно пояснить, что он получил накануне гонорар за свои книги. При аресте Парвуса у него в кармане нашли пятьдесят театральных билетов. Жандармы долго бились над этой революционной загадкой. Они не знали, что Парвус все делал с размахом».

Гонорар, на который были куплены билеты, Гельфанд получил за собрание теоретических работ, изданное на русском языке; сразу же по приезде в Санкт-Петербург он принял меры к его публикации. Гельфанд считал, что это укрепит его положение в русском революционном движении, и, возможно, надеялся, что в сложившейся политической ситуации книга принесет ему существенный доход. Найти издателя не составляло труда, но проблема заключалась в том, что надо было раздобыть статьи, которые в течение многих лет печатались в немецких газетах. Гельфанду потребовалось время, чтобы решить эту проблему. В конечном итоге он написал Моттелеру, сотруднику нелегальной газеты «Социал-демократ» – центрального органа немецкой социал-демократической партии, получившему прозвище «Красный почтарь» за деятельное участие в работе группы германских социалистов, которые переправляли из Швейцарии в Германию газету «Социал-демократ». Моттелер собрал статьи и отослал их издателю Гельфанда в Санкт-Петербург.

В начале 1906 года вышел двухтомник, составленный из статей Гельфанда[118]118
  Россия и революция. В рядах германской социал-демократии. СПб., 1906.


[Закрыть]¹.

В него вошли статьи из газет «Искра», Sachsishe Arbeiterzeitung и Neue Zeit. Переиздание статей убедительно доказывало самобытность этого на редкость плодовитого социалистического писателя.

Но еще до выхода двухтомника Гельфанда стало ясно, что дни революции сочтены. Большой вклад в проблемы, которые встали перед вождями революции, внесли Гельфанд и Троцкий, проводившие активную кампанию за введение восьмичасового рабочего дня. Это требование выдвигалось и раньше, до того, как два друга начали кампанию, но именно они выдвинули эту проблему на передний план, включив основным пунктом в революционную программу; в 1905 году на рабочих ничто не могло произвести более глубокого впечатления, чем требование о введении восьмичасового рабочего дня. 8 ноября несколько рабочих районов Санкт-Петербурга предприняли попытку по собственной инициативе ввести восьмичасовой рабочий день. Спустя два дня с подобным же требованием выступила еще группа рабочих. Затем и Совет вынес решение по этому вопросу.

Гельфанд и Троцкий, несмотря на протест меньшевиков и малочисленность пролетариата, преследовали политику (имеется в виду кампания по введению восьмичасового рабочего дня) отделения рабочих от либеральной оппозиции. Их конечной целью был захват власти, по крайней мере временно, в государстве, а инструментом для достижения этой цели должна была стать всеобщая забастовка. Реакция среднего класса не заставила себя ждать. Введение восьмичасового рабочего дня в одностороннем порядке привело к столкновению буржуазии с пролетариатом. В ответ на забастовку 20 ноября промышленники объявили локаут рабочим. Политика Совета, однозначно направленная и против правительства, и против буржуазии, привела к проверке сил.

И меньшевики, и большевики боялись, что рабочие окажутся в политической изоляции, и настаивали на проявлении сдержанности. Для Гельфанда и Троцкого растущее давление со стороны среднего класса было признаком того, что буржуазия собирается предать революцию. Вместо того чтобы правильно оценить имеющиеся в их распоряжении силы, Гельфанд и Троцкий продолжали проводить политику усиления классовой борьбы. Можно представить себе разочарование и досаду Ленина, когда в предисловии Гельфанда к сборнику статей «В рядах германской социал-демократии», вышедшему в свет во время революции, он нашел ясно и четко сформулированными свои самые заветные и затаенные мысли: «Пролетариат должен путем революционного восстания сломить государственную власть. Свергнув правительство, он не должен дать образоваться новому буржуазному правительству, но сам встанет на его место, назначив рабочее правительство. Это – диктатура пролетариата. Получив в свои руки государственную власть, рабочие отнимут у капиталистов фабрики, заводы, рудники, землю, все орудия производства и сделают их общественной собственностью. Таким образом, в основе будет подорвана та экономическая сила, которая дает капиталистам господство над рабочими. Заодно с этим пролетариат изменит весь политический строй, превращая армию из полицейской силы для порабощения народа в организацию народной самообороны, а государство из механизма классового господства в стройный порядок общественной взаимопомощи и совместной деятельности». Гельфанд и Троцкий на корню отвергли выдвинутую либеральной газетой «Русь» идею сотрудничества Совета с либеральными партиями с целью создания временного революционного правительства, считая, что буржуазия у них в руках, а новый свет воссияет с Запада, который последует революционному примеру России.

В начале декабря 1905 года стало ясно, до какой степени Гельфанд и Троцкий были введены в заблуждение собственными расчетами. Все их планы были построены на песке: Запад не поднялся, отвергнутая буржуазия вступила в коалицию с царским режимом, крестьянская армия сохраняла верность царю-батюшке. Революция была обречена, но еще не знала этого. Им не пришло в голову, что Санкт-Петербург – это еще не вся Россия, и, несмотря на поддержку Москвы и некоторых промышленных городов, революционное движение не в состоянии разрушить государственную машину.

К началу декабря дни свободы были сочтены. 5 декабря правительство графа Сергея Юльевича Витте перешло к решительным действиям, арестовав председателя Совета Хрусталева-Носаря и нескольких членов Исполнительного комитета. Совет, избрав председателем Троцкого, уже не мог ответить ударом на удар. Нельзя было без разбора использовать одно и то же орудие – массовую забастовку, и Совет решил воспользоваться методом пассивного сопротивления.

В это время Крестьянский союз обратился к Совету с просьбой поддержать требование об отказе от всех выплат в пользу государства и изъятии из банков всех депозитов. В Совете была создана комиссия, которая должна была рассмотреть требование Крестьянского союза, внести необходимые поправки и составить общий протест в адрес правительства. Подготовку первого проекта поручили Гельфанду. После ряда совещаний, проведенных комиссией, 14 декабря в петербургских газетах: большевистской «Новой жизни», меньшевистских, эсеровских и либерально-буржуазных – был опубликован «Финансовый манифест». Текст манифеста был изложен простым, понятным для народа языком (что указывает на авторство Парвуса). Правительство на краю банкротства, говорилось в манифесте. Царь препятствует созыву конституционного собрания, потому что боится народного контроля. Правительство, пользуясь безотчетностью государственных финансов, год за годом составляет фальшивую смету доходов и расходов. Правительство грабит народ, мешает развитию торговли, промышленности, транспорта. Выход один: свергнуть правительство, отнять у него последние силы. А для этого «мы решаем не допускать уплаты долгов по всем тем займам, которые царское правительство заключило, когда явно и открыто вело войну со всем народом». Манифест призывал население отказываться от взноса выкупных и всех других казенных платежей, требовать при всех сделках, при выдаче заработной платы и жалованья уплаты золотом, брать вклады из сберегательных касс и из Государственного банка. Правительство никогда не пользовалось доверием у народа, а в данный момент оно вообще обращается со страной как с оккупированной территорией[119]119
  См.: Горин П. Очерки по истории Советов рабочих делегатов в 1905 году. М., 1930. С. 363.


[Закрыть].

На следующий день, 15 декабря, манифест был опубликован всеми основными социалистическими и либеральными газетами Санкт-Петербурга. Царское правительство конфисковало и закрыло газеты, опубликовавшие «Финансовый манифест», и арестовало членов Петербургского Совета. Последнее заседание Совета закончилось в Петропавловской крепости.

Гельфанд случайно избежал ареста. Когда ворвалась полиция, он был далеко от зала, в котором проходило заседание. Он не собирался отказываться от борьбы и немедленно взялся за формирование нового Совета. Несмотря на сложную обстановку, ему удалось собрать второй Совет. В отличие от первого, в состав которого входило четыреста членов, второй Совет состоял из двухсот человек. В состав Исполнительного комитета, под председательством Гельфанда, вошли Борис Гольдман, Тимофей Смирнов и Евгений Френкель.

В зрелищном отношении этот Совет не шел ни в какое сравнение с первым Советом с его аплодисментами, пением революционных песен и другими проявлениями горячего энтузиазма. Царское правительство не собиралось продлевать агонию революции. Совет, имея в распоряжении весьма ограниченные средства, был вынужден уйти в подполье. «Известия» вышли всего два раза, сообщив читателям о создании второго Совета. «Северный голос», преемник «Начала» и «Новой жизни», также до своего закрытия успел выйти только дважды. Дальнейшие попытки восстановить связь с рабочими, теперь через «Наш голос», тоже не увенчались успехом. Вдобавок у Совета не было средств. Касса опустела, и не было возможности обратиться к рабочим с просьбой пополнить кассу. Лев Дейч, специалист по побегам, предложил съездить за финансовой помощью в западноевропейские столицы. Первой и последней остановкой на его пути стал Берлин. Там его настигло известие, что бастующие рабочие лишились помощи. Он покорно вернулся в Санкт-Петербург с «несколькими тысячами рублей»[120]120
  Дейч Л. Viermal entflohen («Четырежды спасаясь бегством»). Штутгарт, 1907. С. 117.


[Закрыть].

Невзирая на трудности, Исполнительный комитет решил объявить 20 декабря забастовку в знак протеста против ареста первого Совета. Обращение было адресовано «всему народу»: «Граждане, свобода или рабство! Россия, управляемая народом, или Россия, расхищаемая шайкой грабителей. Так стоит вопрос… благороднее умереть в борьбе, чем жить в рабстве»[121]121
  Горин П. Очерки по истории Советов рабочих делегатов в 1905 году. С. 375.


[Закрыть].

Начало забастовки, казалось, было многообещающим. Около 83 тысяч рабочих приняли в ней участие в Санкт-Петербурге, Москве и еще тридцати двух городах. Однако вскоре выявились уязвимые места. Рабочие устали; они бастовали три раза за девять недель. Однако Гельфанд счел необходимым призвать народ к всеобщей стачке и вооруженному восстанию.

На призыв откликнулась только Москва. В первые же дни после призыва Московского Совета начать стачку с переходом в вооруженное восстание с целью свержения царизма и установления демократической республики завязались уличные бои. А тем временем в Петербургском Совете шли ожесточенные споры о революционной тактике. Гельфанд горячо доказывал необходимость перехода к вооруженному восстанию. Но у Совета не было ни оружия, ни опыта ведения войны, а его председатель строил фантастические планы по преодолению этих трудностей. Гельфанд собирался разоружить полицию с помощью пожарных брандспойтов; подорвать моральный дух армии, проводя агитационную работу среди солдат, в результате чего армия перейдет на сторону рабочих.

Гельфанд, погрузившись в мечты о революции, оторвался от политических реалий. Это тут же сказалось на его положении в Совете; его авторитет резко падал. Он не мог занимать место Троцкого. Теперь члены Совета видели в нем зашедшего в тупик теоретика, ни на что не способного интеллигента. Он не умел убеждать и вдохновлять. Он не обладал ни одним из качеств настоящего лидера. Будучи на редкость самоуверенным человеком, он не внушал доверия.

После долгих споров комитет в принципе согласился с его предложением о переходе к вооруженному восстанию. Однако это не удалось претворить в жизнь, и 1 января было принято решение прервать забастовку. Рабочим объяснили, что на данном этапе уже нет необходимости в экономической забастовке и теперь они должны вооружаться и готовиться к борьбе.

Гельфанд, зная, что в Москве рабочие сражаются на баррикадах, выразил протест против принятого решения и вышел из Совета. Он решил, что его место не за столом заседаний, а в редакции газеты. Удивительно своевременное решение! Пока Гельфанд пытался наладить выпуск очередной газеты, 16 января был арестован Исполнительный комитет второго Совета. И опять случай помог Гельфанду избежать ареста.

Но он не знал, что при аресте членов комитета в руки полиции попали важные документы, которые помогли установить степень его участия в работе Совета. Его имя попало в списки людей, разыскиваемых полицией[122]122
  См.: Полицейский отчет от 8 июля 1906 года в книге «1905 год в Петербурге». М.; Л., 1925. С. 159–161.


[Закрыть].

До начала апреля 1906 года Гельфанду удавалось заниматься подпольной работой. Обойдя цензуру, он выпустил брошюру под названием «Настоящее политическое положение и виды на будущее»[123]123
  Статья вошла в сборник «Россия и революция». С. 212–225.


[Закрыть].

В ней Гельфанд сделал попытку подвести баланс революции.

Опережая критику, что, мол, их с Троцким агитация за восьмичасовой рабочий день завела революцию в тупик, Гельфанд упорно утверждал, что рано или поздно произойдет вооруженное столкновение с правительством. Рабочие задали ритм движению, а уже затем Совет взял на себя ведущую роль. «Мы были только струнами арфы, на которой играл ураган революции, – писал Гельфанд. – Пусть мы делали ошибки, но одно несомненно: атаки правительства были нацелены на нас не из-за наших реальных или мнимых ошибок, а из-за нашей силы и решимости».

Гельфанд высказывался о Совете в самых лестных выражениях. Факт, что формально Совет не принял социалистическую программу, казался ему особенно примечательным. Совет объединил рабочих не через агитацию, а с помощью реального дела, на практике ознакомив их с целями социализма. Советы не были для Гельфанда отжившей формой. Их следовало использовать в будущем, поскольку Петербургский Совет при всем том работал конструктивно. Гельфанд чувствовал в Советах силу, способную в будущем совершить перестройку государства.

С пророческим предвидением он указывал на то, что спустя одиннадцать лет претворит в жизнь Ленин, с тем лишь различием, что в 1917 году Советы не «реконструируют» государство, а полностью изменят государственную структуру. При этом Гельфанд вовсе не собирался заменить Национальное собрание Советом… В 1917 году Ленин пришел к более глубокому осознанию значения политической власти; он, а не Гельфанд воплотил революционные идеи в жизнь.

Полиция все-таки схватила Гельфанда. Его арестовали рано утром 3 апреля 1906 года. Теперь он стал полноправным русским революционером; большинство его друзей уже не раз подвергались аресту. Тюремное заключение или ссылка в Сибирь были неотъемлемой частью жизни нескольких поколений бунтовщиков, выступавших против царского режима. Тюрьма была их школой, клубом по интересам, даже своего рода развлечением. Несмотря на отвратительные условия в тюрьмах и деморализующий эффект, связанный с изгнанием в глубь страны, это наказание не шло ни в какое сравнение с продуманной жестокостью современных тоталитарных государств, направленной против своих же сограждан. В тюрьме Троцкий смог написать некоторые из своих наиболее резких обвинительных актов в адрес царизма; во время сибирской ссылки Ленин охотился на уток; Лев Дейч попросту сбегал, когда ему надоедало находиться в неволе.

Гельфанд сохранил фотографию, на которой он запечатлен с Троцким и Дейчем, в темных костюмах, белоснежных рубашках и галстуках. От них так и веет самоуверенностью. Можно подумать, что фотографию делал модный петербургский фотограф. На самом деле она сделана в царской тюрьме в присутствии тюремного надзирателя.

В день ареста Гельфанда доставили из его убежища в полицейский участок: длинное грязное помещение с большой изразцовой печью. Время от времени полицейский подкидывал в печь кипы бумаги, и Гельфанд понял, что это революционные статьи[124]124
  См.: Парвус. В русской Бастилии во время революции. Дрезден, 1907.


[Закрыть].

После завтрака, любезно принесенного полицейским, Гельфанда переправили в тюрьму. По пути произошел любопытный случай.

Его посадили в карету, по его словам, «не без претензии на изысканность», но грязную, с порванной обивкой, типа тех, что используют для «третьеклассных похорон». Его сопровождал всего один охранник, и Гельфанд стал размышлять о побеге. Он подумал, что вполне может оглушить и даже убить охранника. Ситуация вовсе не казалась ему безвыходной. Он был писателем, а не убийцей, а потому сказал себе: «Спокойно, это не газетная статья, которую ты пишешь, ты играешь человеческой жизнью!» Всю дорогу он болтал с охранником, и они благополучно прибыли в Кресты[125]125
  Петербургская одиночная тюрьма, получившая в народе название Кресты, начала строиться в царствование Александра III, в 1884 г., а закончилось строительство в 1892 г. Автором проекта был академик Антон Осипович Томишко. Кресты строились на месте старой исправительной тюрьмы, расположенной на Выборгской стороне, на набережной Большой Невы. По мере строительства новой одиночной тюрьмы старая исправительная подвергалась ломке. Строили заключенные. Два однотипных пятиэтажных крестообразных в плане (отсюда народное название Кресты) корпуса рассчитаны на 1150 человек. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Камера № 902 была местом приятным во многих отношениях; она напоминала номер в уютной провинциальной гостинице. В ней было электрическое освещение, центральное отопление, но не было ни туалета, ни раковины. В углу стояла так называемая параша, ведро, наполовину заполненное водой, – источник дискомфорта для обитателей камеры, особенно в летние месяцы. В противоположном от параши углу висела икона. Над столом перечень правил, на обратной стороне которого прейскурант товаров, которые заключенные могли купить за свои деньги. Судя по длинному перечню конфет, шоколада и других сладостей, частыми обитателями тюрьмы были молодые русские интеллигенты. В тюрьме была хорошая библиотека, и Гельфанд вскоре занялся любимым делом – начал писать статьи.

Первые допросы были связаны с установлением личности Гельфанда, без предъявления официального обвинения. Гельфанд показал поддельный австро-венгерский паспорт на имя Карла Ваверка. Паспорт не произвел никакого впечатления, поскольку из рапортов агентов и документов, конфискованных при аресте членов Совета, полиция знала, что арестовала давно разыскиваемого Гельфанда-Парвуса.

Пасхальные дни 1906 года были последними, проведенными Гельфандом в Крестах. Ночью его разбудил колокольный звон. В камере зажегся свет. Вошел тюремный надзиратель, который принес ему крашеные яйца, кулич и пасху. «Христос воскрес!» – «Воистину воскрес!» – ответил Гельфанд надзирателю и мысленно выстроил цепь рассуждений:

«Спаситель оставил этот мир страданий и слез. Пронизанный болью, он всех простил. Да, так и должно быть. Так и было в те времена, когда христианские священники подвергались преследованию, и их бросали в тюрьмы, как теперь бросают нас. В те времена они делили стол и жилье с бедными. Христос воскрес. А теперь они поют елейными голосами, думая о вине и ветчине, дожидающихся их дома»[126]126
  Парвус. В русской Бастилии во время революции. С. 40.


[Закрыть].

После Пасхи Гельфанда и Троцкого перевели в пользующуюся дурной славой тюрьму в Петропавловской крепости. Камеры не отапливались; не было вентиляции; было плохо с освещением. Впервые после ареста Гельфанду пришлось надеть арестантскую робу. Петропавловская крепость, заложенная в 1703 году, была одним из старейших сооружений столицы и, хотя на ее территории располагались Монетный двор и усыпальница Романовых, стала больше известна как тюрьма для политических заключенных. До Гельфанда и Троцкого в ее застенках побывали Чернышевский, Бакунин и многие другие знаменитые русские революционеры.

Заключение в Петропавловской крепости было трудно выносить не из-за особой жестокости тюремных надзирателей – таких здесь было мало, – а из-за того, что заключенные содержались в одиночных камерах. Люди, обладавшие внутренней дисциплиной, такие как Троцкий, легко привыкали жить в одиночестве. Когда Троцкому пришло время выходить из «герметично закрытой камеры», он сделал это с некоторым сожалением. Там было так тихо, так спокойно. Дни, похожие один на другой, – идеальное место для умственной работы. Он быстро превратил камеру в монашескую келью, где в беспорядке валялись рукописи и книги. Здесь, в камере, Троцкий набросал первый черновик теории перманентной революции.

В отличие от Троцкого тюрьма стала для Гельфанда тяжелым испытанием. Он попрощался с Троцким и, как только за ним закрылась дверь камеры, испытал гнетущее чувство отрезанности от внешнего мира. Его охватила острая жалость к себе, беспомощной жертве царского произвола. Он, словно дикий зверь, метался по камере, лелея надежду на политическую амнистию, которая вернет его в мир живых. Он пытался успокоиться, взять себя в руки, но ничего не получалось, и он только горько сетовал на судьбу. Его прошлая жизнь в Европе, до краев заполненная поездками, встречами, приключениями, оставила неизгладимый след, и он категорически не мог довольствоваться лишь собственной компанией. Для него не было ничего страшнее одиночества. Единственное, что он был в состоянии делать, так это вести дневник, записывая свои настроения и переживания.