Текст книги "Случайность и необходимость"

1. Мы можем по крайней мере представить себе объекты, способные к инвариантному воспроизводству, но лишенные какого-либо телеономического аппарата. Один из примеров – кристаллические образования, уровень сложности которых, как известно, намного ниже, чем всех живых организмов, изученных на сегодняшний день.

2. Различие между телеономией и инвариантностью не сводится к простой логической абстракции. Оно обусловлено химией. Из двух основных классов биологических макромолекул класс белков отвечает за телеономические структуры и функции, а класс нуклеиновых кислот обеспечивает генетическую инвариантность.

3. Наконец, как мы увидим в следующей главе, это различие присутствует, явно или неявно, во всех теориях, во всех идеологических построениях (религиозных, научных или философских), касающихся биосферы и ее связей с остальной вселенной.

* * *

Живые существа – необычные объекты. Пусть и смутно, люди осознавали это всегда. Естественные науки, оформившиеся в XVII веке и достигшие своего расцвета в XIX веке, не столько сгладили, сколько, наоборот, обострили это впечатление. По сравнению с физическими законами, управляющими макроскопическими системами, само существование живых организмов представлялось парадоксом, нарушающим фундаментальные принципы, на которых зиждется современная наука. Но какие именно? Ответ неочевиден. Следовательно, главная задача состоит в том, чтобы проанализировать природу этого «парадокса». Это позволит уточнить связь с физическими законами двух важнейших свойств, характеризующих живые организмы: репродуктивной инвариантности и структурной телеономии.

«Парадокс» инвариантности

На первый взгляд инвариантность представляется глубоко парадоксальным свойством, ибо поддержание, воспроизведение и приумножение высокоупорядоченных структур явно противоречат второму закону термодинамики. Согласно данному закону, ни одна макроскопическая система не развивается иначе как в нисходящем направлении, к деградации характеризующего ее порядка.

Впрочем, второй закон справедлив и поддается проверке только в том случае, если мы рассматриваем общую эволюцию энергетически изолированной системы. Внутри такой системы, в одной из ее фаз, мы наблюдаем образование и рост упорядоченных структур, хотя общая эволюция всей системы не перестает удовлетворять второму закону. Лучший пример – кристаллизация насыщенного раствора. Термодинамика такой системы хорошо изучена. Локальное упорядочение, представленное объединением изначально неупорядоченных молекул в идеально организованную кристаллическую сеть, «оплачивается» передачей тепловой энергии от кристаллической фазы к раствору: энтропия – или хаотичность – системы в целом увеличивается в строгом соответствии со вторым законом.

Данный пример показывает, что в изолированной системе локальная упорядоченность не противоречит второму закону. Мы уже указывали, однако, что степень упорядоченности, присущая даже простейшему организму, несравнимо выше степени упорядоченности, свойственной кристаллу. Возникает вопрос: совместимо ли поддержание и инвариантное приумножение таких структур со вторым законом? Проверим это с помощью эксперимента, сопоставимого с процессом кристаллизации.

Возьмем миллилитр воды, содержащий несколько миллиграммов простого сахара, такого как глюкоза, а также минеральные соли, состоящие из элементов, которые входят в химический состав живых организмов (азот, фосфор, сера и др.), и вырастим в этой среде бактерию, например Escherichia coli (длина 2 мкм; вес приблизительно 5×10^–13 грамм). Спустя тридцать шесть часов раствор будет содержать несколько миллиардов бактерий. Мы обнаружим, что около 40 % сахара было преобразовано в клеточные компоненты, а остальная часть была окислена в углекислый газ и воду. Проведя эксперимент в калориметре, мы можем подвести термодинамический баланс и убедиться, что, как и в случае кристаллизации, энтропия системы в целом (бактерии плюс среда) возросла на величину, незначительно превышающую минимум, предписываемый вторым законом термодинамики. Таким образом, несмотря на то, что чрезвычайно сложная система, представленная бактериальной клеткой, не только сохранилась, но и приумножилась в несколько миллиардов раз, термодинамический долг, соответствующий этой операции, был должным образом погашен.

Никакого поддающегося определению или измерению нарушения второго закона не произошло. Тем не менее что-то в результатах этого эксперимента неизменно смущает нас, не согласуется с нашими интуитивными представлениями о физике наблюдаемого явления. Но что? Мы видим явный сдвиг процесса в направлении размножения клеток. Последние, конечно, не нарушают законов термодинамики, скорее наоборот. Они используют их так, как это сделал бы хороший инженер, дабы максимально эффективно реализовать замысел и осуществить «мечту» каждой клетки (как выразился Франсуа Жакоб): стать двумя клетками.

Телеономия и принцип объективности

В следующей главе мы попытаемся получить представление о сложности, изощренности и эффективности химических механизмов, обеспечивающих осуществление замысла, требующего синтеза нескольких сотен различных органических компонентов, их соединения в несколько тысяч типов макромолекул, а также мобилизации и использования, где это необходимо, химического потенциала, высвобождаемого окислением сахара. Разумеется, я говорю об образовании клеточных органелл. Впрочем, в инвариантном воспроизведении этих структур нет никакого физического парадокса: благодаря совершенству телеономического аппарата, считающего каждую калорию, инвариантность отпускается по цене, ни на грош не превышающей ее термодинамической стоимости. Несмотря на всю сложность задачи, уровень эффективности этого аппарата настолько высок, что почти недосягаем для искусственных машин. Телеономический аппарат абсолютно логичен, удивительно рационален и отлично приспособлен к своей цели: поддерживать и воспроизводить структурную норму. Этой цели он достигает, не отступая от физических законов, но используя их исключительно в интересах собственной идиосинкразии. Само наличие цели, преследуемой и реализуемой телеономическим аппаратом, кажется нам «чудом». Чудом? Нет, подлинная проблема заключается не в физике явления; она кроется гораздо глубже, в нашем интуитивном представлении о нем. В действительности нет никакого парадокса или чуда – есть вопиющее эпистемологическое противоречие.

Краеугольным камнем научного метода является постулат о том, что природа объективна – иными словами, систематическое отрицание того, что «истинное» знание может быть получено путем интерпретации явлений с точки зрения конечных причин, то есть «цели». Известна точная дата возникновения этого канона. Сформулированный Галилеем и Декартом принцип инерции лег в основу не только механики, но и эпистемологии современной науки, упразднив аристотелевскую физику и космологию. Конечно, предшественники Декарта отнюдь не игнорировали ни рациональность, ни логику, ни наблюдение, ни даже идею их систематического противопоставления. Тем не менее наука в нашем сегодняшнем понимании не могла развиваться исключительно на этих основаниях. Она требовала жесткого ограничителя, неявно содержащегося в постулате объективности – неоспоримого, чистого, аксиоматичного. В самом деле, трудно представить себе эксперимент, который бы подтвердил отсутствие в природе какого-либо замысла, конечной цели.

Однако постулат объективности единосущен науке; именно он направлял ее развитие в течение трех столетий. Отбросить его – даже временно, в ограниченной области, – не выйдя при этом за рамки самой науки, невозможно.

Тем не менее объективность обязывает нас постулировать телеономический характер живых организмов, признать, что в своей структуре и поведении они действуют проективно – преследуют и реализуют некую цель. Здесь, по крайней мере внешне, кроется глубокое эпистемологическое противоречие. На самом деле именно в этом противоречии и состоит ключевая проблема биологии. Если это противоречие только видимо, мы должны разрешить его; в противном случае необходимо доказать, что оно в принципе неразрешимо.

II
Витализм и анимизм

Приоритетность инвариантности или телеономии: фундаментальная дилемма

Поскольку телеономические свойства живых существ ставят под сомнение один из основных постулатов современной теории познания, всякое философское, религиозное или научное представление о мире предлагает ipso facto[4]4
  По факту (лат.). – Прим. науч. ред.


[Закрыть] имплицитное, если не эксплицитное, решение этой проблемы. Сходным образом всякое решение, независимо от лежащей в его основе мотивации, в свою очередь, содержит гипотезу о каузальной и временной приоритетности по отношению друг к другу двух свойств, характеризующих живые организмы: инвариантности и телеономии.

До главы VI мы воздержимся от изложения и обоснования единственной гипотезы, которая представляется приемлемой в глазах современной науки: что инвариантность неизбежно предшествует телеономии. Точнее, дарвиновской идеи о том, что формирование, эволюция и постоянное совершенствование телеономических структур обусловлены нарушениями, возникающими в структуре, которая уже обладает свойством инвариантности, – а следовательно, способна сохранять случайные изменения и выносить их на суд естественного отбора.

Разумеется, теория, которую здесь я могу изложить только вкратце и догматически, принадлежит не самому Дарвину. Он не имел ни малейшего представления о химических механизмах репродуктивной инвариантности и о природе возмущений, которым подвергаются эти механизмы. Однако мы ни на йоту не преуменьшим гения этого величайшего ученого, если отметим, что теория эволюции путем естественного отбора обрела свое полное значение, точность и определенность лишь менее двадцати лет назад.

Рассматривая телеономию как вторичное свойство, проистекающее из первичного свойства инвариантности, теория отбора является единственной предложенной до сих пор теорией, которая согласуется с постулатом объективности. В то же время это единственная теория, которая не только совместима с современной физикой, но и непосредственно основана на ней, без каких-либо ограничений и дополнений. Вкратце: теория эволюции путем отбора придает биологии эпистемологическую когерентность и обеспечивает ей заслуженное место среди наук об «объективной природе». Хотя это веский аргумент в пользу данной теории, одного его едва ли достаточно.

Все другие концепции, предложенные для объяснения своеобразия живых существ или имплицитно содержащиеся в религиозных идеологиях и большинстве великих философских систем, подразумевают обратную гипотезу, а именно, что инвариантность, онтогенез и эволюция суть проявления первичного телеономического принципа. Остальную часть этой главы я посвящу схематическому анализу логики этих трактовок, весьма разнообразных по внешнему виду, но неизменно подразумевающих отказ, частичный или полный, признаваемый или нет, сознательный или бессознательный, от постулата объективности. Для удобства мы разделим эти концепции (хотя и довольно произвольно, надо сказать) на два класса, в соответствии с природой и предполагаемым расширением телеономического принципа.

Итак, с одной стороны мы имеем группу теорий, согласно которым телеономический принцип действует только внутри биосферы, в сердце «живой материи». Эти теории, которые я назову виталистическими, подразумевают кардинальное различие между живыми существами и неодушевленным миром.

К другой группе мы можем отнести концепции, постулирующие универсальный телеономический принцип, отвечающий за ход событий во всем космосе, а также в биосфере, где он просто находит более четкое и интенсивное выражение. Эти теории видят в живых существах наиболее высокоразвитые, наиболее совершенные продукты универсально ориентированной эволюции, достигшей своей кульминации в человеке и человечестве. Такие концепции я буду называть анимистическими: во многих отношениях они более интересны, чем виталистические теории, которых я коснусь лишь вкратце[5]5
  Вероятно, следует подчеркнуть, что здесь я использую определения «анимистический» и «виталистический» в особом смысле, несколько отличающемся от нынешнего их употребления.


[Закрыть].

* * *

Среди виталистических теорий можно выделить самые разнообразные тенденции. Здесь мы ограничимся описанием того, что я бы назвал «метафизическим» и «научным» витализмом.

Метафизический витализм

Самым прославленным сторонником метафизического витализма был, безусловно, Анри Бергсон. Благодаря занимательному стилю и метафорической диалектике, лишенной логики, но не поэзии, его философия снискала большую популярность. Хотя сегодня она почти полностью дискредитирована, во времена моей юности никто не мог надеяться сдать экзамен на степень бакалавра, если не читал «Творческой эволюции». Эта философия, как некоторые помнят, всецело основывается на идее жизни, понимаемой как élan, «поток», абсолютно отличный от неодушевленной материи, но борющийся с ней, «пронизывающий» ее с тем, чтобы придать ей организованную форму. В противоположность почти всем другим витализмам и анимизмам, бергсоновский витализм не предполагает конечной цели: он отказывается ставить неотъемлемую спонтанность жизни в зависимость от некоего предопределения. Таким образом, эволюция, отождествляемая с самим élan vital, не может иметь ни конечных, ни движущих причин. Человек – высшая ступень, к которой эволюция пришла, не ища и не предвидя ее. Скорее он есть признак и доказательство полной свободы творческого élan.

Данная концепция связана с другой концепцией, которую Бергсон полагал фундаментальной: рациональный интеллект есть инструмент познания, предназначенный для овладения инертной материей, но совершенно не способный постичь явления жизни. Только инстинкт, единосущный élan vital, может дать непосредственное, глобальное представление о них. Посему любое аналитическое и рациональное утверждение о жизни бессмысленно или, скорее, беспредметно. Высокое развитие рационального интеллекта у Homo sapiens привело к серьезному и прискорбному снижению его способностей к интуитивному познанию – утраченному сокровищу, которое сегодня мы должны всеми силами постараться вернуть.

Будучи пленником логики и лишенным дара интуиции, я чувствую себя не вправе обсуждать эту философию. Тем не менее я не считаю позицию Бергсона незначительной, скорее наоборот. Сознательный или бессознательный бунт против рационального, уважение, оказываемое ид за счет эго, являются отличительными чертами нашего времени, равно как и творческая спонтанность. Если бы Бергсон пользовался менее ясным языком, более «глубоким» стилем, его бы перечитывали и сегодня[6]6
  Едва ли нужно говорить, что позиция Бергсона не лишена туманности и явных противоречий. В частности, возникает вопрос: действительно ли бергсоновский дуализм следует считать сущностным; не лучше ли рассматривать его как производное от более фундаментального монизма? (К. Бланшар, личное общение.) Здесь я, конечно, намерен исследовать мысль Бергсона не в ее ответвлениях, а только в тех следствиях, которые непосредственно касаются теории живых систем.


[Закрыть].

* * *

Научный витализм

«Научный» витализм был более популярен; к числу его сторонников принадлежали и некоторые весьма выдающиеся ученые. Но если пятьдесят лет назад виталистами становились в основном биологи (из которых самый известный, Дриш, отказался от эмбриологии ради философии), современные виталисты приходят главным образом из физических наук, подобно профессорам Эльзассеру и Поланьи. Естественно, странность живых существ должна производить на физиков еще большее впечатление, чем на биологов. Такова, например, позиция Эльзассера, изложенная в нескольких словах.

Необычные свойства, инвариантность и телеономия, несомненно, не находятся в фундаментальном противоречии с физикой; но физические силы и химические взаимодействия, выявленные в ходе исследований неживых систем, объясняют их не полностью. Таким образом, необходимо признать, что помимо физических принципов и в дополнение к ним в живой материи, но не в неживых системах действуют другие принципы. Именно эти избирательно витальные принципы – или, как их называл сам Эльзассер, «биотонические законы», – не обнаруживаемые в неодушевленных системах, требуют прояснения в первую очередь.

Подобные гипотезы, по всей видимости, не отвергал даже великий Нильс Бор. С другой стороны, он никогда не заявлял, что может доказать их необходимость. Необходимы ли они? Вот в чем вопрос. То же подтверждают Эльзассер и Поланьи. Самое меньшее, что можно сказать, – это то, что аргументы этих физиков странным образом лишены строгости и твердости.

Эти аргументы касаются соответственно каждого из необычных свойств. В случае инвариантности ее механизм достаточно хорошо изучен, а потому мы с уверенностью можем утверждать, что для ее интерпретации не требуется никакого нефизического принципа[7]7
  См. главу VI.


[Закрыть].

Остается телеономия или, точнее, морфогенетические механизмы, которые объединяют телеономические структуры. Совершенно верно, что эмбриональное развитие представляет собой одно из самых чудесных явлений во всей биологии. Также верно и то, что эти феномены, блестяще описанные эмбриологами, по большей части (по техническим причинам) продолжают ускользать от генетического и биохимического анализа – единственного способа их объяснить. Позиция виталистов, убежденных, что физических законов недостаточно – или будет недостаточно – для объяснения эмбриогенеза, зиждется, таким образом, не на точных знаниях или конкретных наблюдениях, а на нашем текущем невежестве.

С другой стороны, наше понимание молекулярных механизмов, регулирующих клеточный рост и активность, значительно продвинулось вперед и в самом ближайшем будущем должно внести свой вклад в интерпретацию органического развития. Эти механизмы мы обсудим в главе IV, в которой вернемся к некоторым виталистическим теориям. Витализм как учение сможет выжить только при условии, что в биологии останутся если не подлинные парадоксы, то по крайней мере определенные «тайны». Развитие молекулярной биологии за последние два десятилетия необычайно сузило область таинственного, оставив открытой для виталистических спекуляций лишь сферу субъективного: область самого сознания. Можно без особого риска предсказать, что и в этой, пока еще «недосягаемой», области подобные рассуждения окажутся столь же бесплодными, как и во всех других, где они применялись до сих пор.

* * *

Анимистические концепции, как я уже говорил, во многих отношениях гораздо интереснее виталистических идей. Возникнув на заре человечества, возможно, еще до появления Homo sapiens, они по-прежнему глубоко укоренены в душе современного человека.

Анимистическая проекция и «древний союз»

Наши предки, надо полагать, крайне смутно сознавали необычность своего состояния. В отличие от нас, у них не было оснований чувствовать себя чужими во вселенной. Открывая глаза, что они видели в первую очередь? Животных, растения; существ, природа которых была подобна их собственной. Растения растут, тянутся к солнечному свету, умирают; животные выслеживают свою добычу, нападают на врага, кормят и защищают своих детенышей; самцы сражаются за обладание самкой. Все в растениях и животных, как и в самом человеке, легко поддавалось объяснению. У всех этих существ есть цель, «проект»: жить и продолжать жить в своем потомстве, даже ценой собственной смерти. Цель объясняет существо, и существо имеет смысл только через цель, его оживляющую.

Но вокруг них наши предки видели и другие объекты, гораздо более таинственные: скалы, реки, горы, грозовые тучи, дождь, звезды на небе. Если эти объекты существуют, значит, у них тоже должна быть цель; чтобы питать ее, они тоже должны иметь дух или душу. Так разрешалась странность мира для первых людей: в действительности неодушевленных предметов не существует. Ибо они были бы непостижимы. В речных глубинах, на вершине горы обитают таинственные духи, питающие более глобальные и непостижимые «проекты», чем те, что оживляют людей и животных. Наши предки имели обыкновение видеть в формах и явлениях природы действие сил либо добрых, либо враждебных, но никогда безразличных – никогда совершенно чуждых.

Анимистическая вера, как я определяю ее здесь, состоит главным образом в проекции на неживую природу осознания человеком телеономического функционирования его собственной центральной нервной системы. Иными словами, это гипотеза о том, что природные явления могут и должны объясняться тем же способом, теми же «законами», что и субъективная человеческая деятельность, сознательная и целенаправленная. Примитивный анимизм сформулировал эту гипотезу со всей наивностью, прямотой и точностью, населив природу милостивыми и устрашающими мифами и мифическими фигурами, которые веками питали искусство и поэзию.

Не стоит улыбаться, даже с нежностью и почтительностью, подобным детским представлениям. Неужели мы полагаем, что современная культура действительно отказалась от субъективной интерпретации природы? Анимизм установил союз между природой и человеком, прочный союз, за пределами которого, кажется, простирается одно только ужасающее одиночество. Должны ли мы разорвать эту связь, потому что этого требует постулат объективности? Начиная с XVII века история научной мысли свидетельствует о неустанных усилиях величайших умов предотвратить подобный разрыв, заново выковать узы «древнего союза». Достаточно вспомнить грандиозную попытку «синтеза», предпринятую Лейбницем, или колоссальный монумент, воздвигнутый Гегелем. Но идеализм отнюдь не был единственным прибежищем космического анимизма. В самой сердцевине некоторых идеологий, утверждающих, будто они основаны на науке, мы вновь находим анимистическую проекцию, хотя и в более или менее замаскированной форме.

Биологическая философия Тейяра де Шардена не заслуживала бы внимания, если бы не поразительный успех, который она снискала даже в научных кругах. Успех, который говорит о стремлении, о потребности возродить союз с природой. Тейяр возрождает его и делает это открыто. Его философия, как и философия Бергсона, целиком основана на первичном эволюционистском постулате. Но в отличие от Бергсона Тейяр убежден, что эволюционная сила действует во всей вселенной, от элементарных частиц до галактик: нет никакой «инертной» материи, а потому нет и сущностного различия между материей и жизнью. Желание представить эту концепцию как «научную» вынуждает Тейяра основать ее на новом определении энергии. Последняя каким-то образом распределяется между двумя векторами, один из которых представляет собой (я полагаю) «обычную» энергию, тогда как другой соответствует восходящему эволюционному всплеску. Биосфера и человек суть продукты этого восхождения по духовному вектору энергии. Эволюция будет продолжаться до тех пор, пока вся энергия не сконцентрируется вдоль духовного вектора: это будет «точка омега».

Научный прогрессизм

Хотя логика Тейяра туманна, а его стиль тяжел, некоторые из тех, кто не полностью принимает его идеологию, все же признают в ней определенную поэтичность. Что касается меня, то я больше всего поражен интеллектуальной бесхребетностью этой философии. В ней я вижу прежде всего желание примириться любой ценой, прийти к любому компромиссу. Возможно, Тейяр не зря был членом того ордена, который три столетия назад Паскаль критиковал за его теологическую сверхтерпимость.

Идея восстановления старого анимистического союза с природой или заключения нового с помощью универсальной теории, согласно которой эволюция биосферы, достигающая кульминации в человеке, была бы частью плавного течения эволюции космической, разумеется, принадлежит не Тейяру. На самом деле это центральная тема научного прогрессизма XIX века. Ее можно найти в самом сердце позитивизма Спенсера и диалектического материализма Маркса и Энгельса. Непознанная и непознаваемая сила, которая, согласно Спенсеру, действует во всей вселенной, порождая разнообразие, согласованность, специализацию и упорядоченность, играет роль «восходящей» энергии Тейяра: человеческая история есть продолжение биологической эволюции, которая, в свою очередь, является частью эволюции космической. Благодаря этому принципу человек наконец находит свое выдающееся и необходимое место во вселенной наряду с уверенностью в прогрессе, обещанном ему навсегда.

Дифференцирующая сила Спенсера, как и восходящая энергия Тейяра – примеры анимистической проекции. Чтобы придать природе смысл, преодолеть бездонную пропасть, отделяющую от нее человека, чтобы сделать ее вновь постижимой и понятной, необходимо было приписать ей некую цель, «проект». Если нет духа, способного вместить эту цель, то в природу вводится эволюционная восходящая «сила», фактически предполагающая отказ от постулата объективности.

* * *

Анимистическая проекция в диалектическом материализме

Среди сциентических идеологий XIX века наиболее продуктивной и до сих пор оказывающей глубочайшее влияние далеко за пределами и без того обширного круга своих адептов является, конечно, марксизм. Примечательно, что, стремясь возвести здание социальных доктрин на фундаменте законов природы, Маркс и Энгельс тоже прибегли – более явно и сознательно, чем Спенсер, – к «анимистической проекции».

В самом деле, я не вижу, как иначе можно истолковать знаменитую «инверсию», посредством которой Маркс подменяет диалектический материализм идеалистической диалектикой Гегеля.

Постулат Гегеля о том, что наиболее общие законы, управляющие вселенной в ее эволюции, носят диалектический характер, занимает свое надлежащее место в системе, которая не признает никакой постоянной и подлинной реальности, кроме духа. Если все события, все явления суть лишь частичные проявления «мыслящей себя идеи», то самое непосредственное выражение всеобщих законов разумно искать в нашем субъективном опыте мыслительного процесса. А поскольку мышление развивается диалектически, то «законы диалектики» управляют всей природой. Но сохранить эти субъективные законы такими, какие они есть, превратить их в законы сугубо материальной вселенной, значит осуществить анимистическую проекцию самым вопиющим образом и со всеми вытекающими из этого последствиями, первым из которых является отказ от постулата объективности.

Ни Маркс, ни Энгельс не предлагают подробный анализ логики этой инверсии диалектики. Однако на основании многочисленных примеров, приведенных, в частности, Энгельсом в его «Анти-Дюринге» и «Диалектике природы», можно попытаться реконструировать главную мысль основоположников диалектического материализма. Его ключевыми тезисами были бы следующие:

1. Движение есть способ существования материи.

2. Вселенная, определяемая как совокупность материи, которая одна только и существует, находится в состоянии вечной эволюции.

3. Все истинное знание о вселенной содействует пониманию этой эволюции.

4. Это знание можно получить только во взаимодействии, которое само по себе эволюционно и является причиной эволюции, между человеком и материей (или, точнее, «остальной» материей). Посему все истинное знание «практично».

5. К такому познавательному взаимодействию относится и сознание. Следовательно, сознательное мышление отражает движение самой вселенной.

6. Поскольку мышление является частью и отражением всеобщего движения и поскольку его движение диалектично, то диалектичным должен быть и эволюционный закон самой вселенной. Это объясняет и оправдывает использование таких терминов, как противоречие, утверждение и отрицание в связи с природными явлениями.

7. Диалектика конструктивна (в частности, благодаря «третьему закону»). Посему сама эволюция вселенной восходяща и конструктивна. Ее высшим выражением является человеческое общество, сознание, мышление. Все это – необходимые продукты этой эволюции.

8. Подчеркивая эволюционную сущность структур вселенной, диалектический материализм выходит далеко за рамки материализма XVIII века, который, опираясь на классическую логику, ограничивался признанием только механических взаимодействий между предположительно инвариантными объектами, а потому оставался не способным к эволюционному мышлению.

Конечно, можно не соглашаться с этой реконструкцией, отрицать, что она отражает подлинные мысли Маркса и Энгельса. Но это вторично. Влияние идеологии зависит от того смысла, который она сохраняет в сознании своих адептов и который распространяется более поздними ее эпигонами. Бесчисленные тексты показывают, что вышеизложенное резюме вполне корректно, ибо представляет собой по меньшей мере «вульгату» диалектического материализма. Достаточно привести один пример, особенно показательный, поскольку его автор, Дж. Б. С. Холдейн, был выдающимся биологом современности. В своем предисловии к английскому переводу «Диалектики природы» он пишет:

Марксизм изучает два аспекта явлений. С одной стороны, марксисты подходят к науке как к одному из проявлений человеческой деятельности, устанавливая, каким образом в условиях любого общественного строя научная деятельность зависит от меняющихся запросов, в конечном счете, от способа производства. Они показывают также, как наука в свою очередь воздействует на изменение способов производства, а следовательно, на изменение всего общества. С другой стороны, Маркс и Энгельс не ограничивались анализом изменений в обществе. В диалектике они видели науку об общих законах изменений не только в человеческом мышлении, но и во внешнем мире, который отражается в человеческом сознании. Иными словами, диалектика применима к вопросам «чистой» науки так же, как и к общественным связям науки[8]8
  Friedrich Engels, The Dialectics of Nature. [Перевод на русский язык см. в журнале «Природа», 1968, № 9.]


[Закрыть].

Внешний мир, «который отражается в человеческом сознании», – в этом все дело. Логика инверсии, очевидно, требует, чтобы это отражение было не просто точной транспозицией внешнего мира. Для диалектического материализма необходимо, чтобы Ding an sich – вещь или явление сами по себе – достигали уровня сознания неизменными и неприуменьшенными, не утратив ни одного из своих свойств. Внешний мир во всей полноте и целостности своих структур и движений должен быть буквально представлен сознанию[9]9
  Анри Лефевр (Le Materialisme dialectique; Paris: PUF, 1949, с. 92) пишет: «Диалектика есть не просто процесс мышления, она предшествует разуму, присуща бытию. Сперва мы анализируем простейшее движение мысли; самой абстрактной мысли. В первую очередь мы обнаруживаем наиболее общие категории и их связи. Затем мы должны соотнести их с конкретным движением, с данным содержанием; лишь тогда мы осознаем тот факт, что процесс, включающий содержание и самость, проясняется в законах диалектики. Противоречия в мыслях проистекают не только из мышления, из его слабостей или несогласованности; они проистекают также из содержания. Их взаимное сцепление стремится к выражению общего движения содержания и поднимает его на уровень сознания и рефлексии».


[Закрыть].

Несомненно, в противовес этой концепции можно было бы привести некоторые из собственных работ Маркса. При всем том она остается необходимой для логической связности диалектического материализма, что очень хорошо поняли впоследствии марксисты, если не сами Маркс и Энгельс. Не будем забывать, кроме того, что диалектический материализм является относительно поздней пристройкой к уже возведенному Марксом социально-экономическому зданию. Пристройкой, которая должна была превратить исторический материализм в «науку», основанную на законах самой природы.

Упор на «идеальное зеркало» объясняет упрямое отрицание диалектическими материалистами всех видов критической эпистемологии, осуждаемой как «идеалистическая», или «кантианская». Разумеется, такая позиция в какой-то мере оправдана со стороны людей, живших в XIX веке, современных свидетелей первого великого научного переворота. Тогда вполне могло казаться, что благодаря науке человек находится на пути к прямому господству над природой, присвоению самой ее субстанции. Никто не сомневался, например, что гравитация – один из законов природы, изученный досконально.