Текст книги "Преследуя мечту"

Жаклин Рединг
Преследуя мечту

Мы созданы из вещества того же, Что наши сны. И сном окружена Вся наша маленькая жизнь.

Уильям Шекспир

Среди нас порой встречаются такие люди, которые живут, отдавая и ничего не прося взамен.

Им я и посвящаю свою книгу.

Она неизменно рядом, когда я в ней нуждаюсь, всегда готова разделить со мной мои печали и тут же предложить помощь и поддержку. Это самая горячая и стойкая поклонница моего творчества. А что касается моего сына Джошуа, то другой такой няни и бабушки для него во всем мире не найти. Она мой лучший друг, партнер по бинго, но, прежде всего она моя мать. Патрисия Адамович – необыкновенный человек и замечательная женщина.

Посвящаю эту книгу тебе, мама, с любовью.

Пролог

Веки Кассии затрепетали, и она открыла глаза.

Комната, освещенная лишь слабым огнем, горевшим в закопченном камине, была погружена в полумрак, из которого выступали неясные тени. Вокруг Кассии по полу были рассыпаны мелкие осколки битого стекла. У ног лежал опрокинутый стул с расщепленной ножкой. Подрагивающее пламя камина отбрасывало на обшитые деревом стены жуткие пляшущие тени, усугубляя и без того дьявольскую атмосферу, царившую в комнате.

Придя в себя, Кассия несколько минут не шевелилась. Она никак не могла понять, почему она не в своей спальне и как оказалась здесь, на полу, среди осколков разбитого стекла? Она лежала на боку и чувствовала, как ей в позвоночник упираются массивные ножки большого шкафа. Глаза медленно привыкали к полумраку. В первую минуту все окружающее показалось Кассии сном, ибо она не сразу вспомнила, где вообще находится и как сюда попала.

Наконец в голове стало кое-что проясняться. Она в отцовском кабинете, в комнате, доступ в которую был строжайше воспрещен всем, кроме него самого. Именно здесь он проводил почти все свое время, роясь в документах, которые приносил с собой из Вестминстера. Взгляд Кассии упал на заваленный бумагами ореховый письменный стол – декоративные ручки выдвижных ящиков были вырезаны в форме груш, – сделанный по специальному отцовскому заказу. За столом, слава Богу, никого не было.

Кассия медленно обвела комнату глазами. Стены были обшиты темным, тускло поблескивавшим орехом и украшены многочисленными охотничьими трофеями и другими памятными отцу вещицами. Прямо за рабочим столом от пола до самого потолка возвышался огромный шкаф, полки которого забиты книгами. Вид многих из них говорил о том, что они появились на свет, по меньшей мере, еще в прошлом столетии. Коллекционирование старых и редких книг было отцовской страстью, и он уделял этому делу немало времени.

И вдруг Кассия увидела его самого.

Он лежал на спине, широко раскинув в стороны руки, примерно в десяти футах от нее. Ног его не было видно, так как их заслонял большой, обитый железом сундук, в котором отец хранил свою корреспонденцию, – он никогда и ничего не выкидывал, – и Кассия вообще могла не заметить отца, если бы ей не бросился в глаза нож с рукояткой из серебра и слоновой кости, украшенной резьбой, который под каким-то странным углом торчал у отца из горла сбоку.

Кассия испугалась, и сердце ее бешено забилось. Она все еще боялась пошевелиться и лежала на боку, чувствуя щекой мягкий ворс толстого турецкого ковра. Старое серебро рукоятки ножа тускло поблескивало в неровных отсветах огня от камина. Завороженно глядя на нож, Кассия начала вспоминать, что же здесь случилось этим вечером.

Отец потащил ее в свой кабинет почти сразу же после того, как они вернулись с бала у герцога Мантонского. Грубо схватив дочь за руку, он тянул ее по коридору второго этажа, как делал до этого уже не раз. Кассия вспомнила сейчас, что в ту минуту мысленно приказывала себе сохранять спокойствие и не сопротивляться, отлично понимая, что в противном случае все будет еще хуже. Она знала это по собственному опыту. Наконец он втолкнул ее в комнату и рывком захлопнул за ними дверь. В голове Кассии мелькнула надежда на то, что в этот раз он, возможно, только накричит на нее, обзовет неблагодарной и на этом все закончится…

Но она ошибалась.

Кассия коснулась кончиком языка угла рта в том месте, где кожа на нижней губе была содрана отцовским перстнем с огромным ониксом. Ее поразило, что он ударил ее по лицу, а не стал, как обычно, выбирать на ее теле такие места, синяки на которых можно было бы потом прикрыть одеждой, чтобы никто посторонний их не увидел, ничего не заподозрил и ни о чем не догадался.

Но в этот раз все было не так, как раньше, в этот раз отец бил сильнее, чем когда-либо. Ей вспомнилось то выражение, которое появилось у него на лице, когда он замахнулся на нее отполированной тростью из черного дерева. Это было искаженное безумной яростью лицо сумасшедшего! В следующее мгновение трость стремительно опустилась, и левую половину тела Кассии будто обожгло огнем от невыносимой боли. Она стояла перед ним, чувствуя себя совершенно беспомощной, будучи не в состоянии ни отойти, ни уклониться, словно окаменела. Тяжело и прерывисто дыша, она лишь смотрела на него, на то, как он вновь отводит руку с тростью, готовясь нанести очередной удар.

Потом отец ударил ее кулаком по лицу, и удар этот был таким сильным, что Кассия не удержалась на ногах и отлетела в другой конец комнаты. Сейчас Кассия лежала именно там, куда упала после того последнего удара. Она помнила, что во время падения ударилась обо что-то головой и потеряла сознание. Обо что? Очевидно, о высокие напольные часы из фруктового дерева, обитые золотом. Эти часы мама привезла из Франции. Или, может, не об часы, а обо что-то другое? Впрочем, это уже не важно. Кассия ударилась затылком настолько сильно, что мгновенно лишилась чувств и словно провалилась в бездну.

В спасительную бездну.

До этого случая отец лишь однажды избил ее до потери сознания. Она прекрасно помнила то избиение, как будто все было только вчера. Такие вещи не забываются.

Тогда она впервые увидела его кабинет. Это случилось несколько месяцев назад, вскоре после смерти матери. Он ввалился в ее спальню среди ночи, как всегда распространяя далеко вокруг себя сильный запах перегара и крича на нее, как какой-нибудь безумец из лечебницы для душевнобольных. В ту минуту Кассия впервые отчетливо представила себе, каково жилось ее матери, и даже возблагодарила Господа за то, что он забрал ее к себе.

Кассии самой захотелось тогда умереть.

Той ночью отец совершенно обезумел. Странно, но теперь она не могла вспомнить, что именно явилось причиной его ярости. Помнила только, как он стоял перед ней, громко перечисляя все ее недостатки и называя ее именем матери.

Потом он стал обзывать Кассию грязными, вульгарными прозвищами, подобными тем, что произносились в спину матери придворными сплетницами еще в те дни, когда она была жива.

Тогда отец избил ее до потери сознания и оставил лежать на полу в кабинете. По крайней мере, так рассказывала впоследствии ее воспитательница Уинифред. Сам же заперся у себя в спальне и до утра пил горькую, словно пытаясь забыть о том, что только что сделал с ней, своей единственной дочерью.

Проснулась же Кассия в своей постели, совершенно не помня, как оказалась там, и кто ее перенес из отцовского кабинета. Чья-то заботливая рука накрыла ее одеялом, голова Кассии покоилась на мягких подушках, и, если бы не синяки на ребрах и плечах, можно было бы подумать, что ночного кошмара не было.

Но на этот раз все случилось иначе.

На этот раз Кассия проснулась не в постели. Не было ни теплого одеяла, ни мягких подушек. Она лежала на жестком полу, а рядом – бездыханное тело отца.

Что произошло после того, как она упала? В чьих руках оказался этот старинный нож, применявшийся для починки писчих перьев и висевший обычно среди других ножей на стене, как раз под набитой опилками оленьей головой, которая сейчас будто бы с сочувствием смотрела на девушку своими неподвижными и блестящими агатовыми глазами?.. Кто вонзил нож отцу в горло и оставил его лежать и истекать кровью на ковре? Может, это она сама сорвала нож со стены и ударила им отца? Нет, это врезалось бы ей в память. Она бы запомнила если и не все, то хоть что-то, обрывками. Ведь для того, чтобы пойти на такое жестокое насилие, она должна была быть ослеплена вспышкой безумной ярости, которая не может вот так просто и бесследно изгладиться из памяти. Неужели она не запомнила бы выражение ужаса на его лице, на лице родного отца, которое появилось бы в момент ее приближения к нему с ножом в руке?..

«Интересно, сколько же прошло времени? – подумала вдруг Кассия. – Несколько минут или несколько часов? Как долго я лежу здесь на полу, рядом с его бездыханным телом? Можно ли еще спасти ему жизнь?»

Кассия медленно повернула голову, застонав от боли в скуле, которую причинило это движение. Осторожно подвигала челюстью, пытаясь выяснить, не сломана ли она. Стало еще больнее, но, слава Богу, похоже, все кости были целы. Наконец Кассии удалось повернуть голову.

Позади стояли напольные часы. Теперь ей стало ясно, что при падении она ударилась затылком именно о них: стрелки застыли на десяти минутах одиннадцатого, то есть тогда, когда Кассия налетела на них, разбив головой стеклянную крышку, закрывавшую медно-серебряный циферблат.

Она попыталась подняться, но малейшее движение отдавалось в голове сильнейшей болью, каждый мускул словно протестовал против того, чтобы его напрягали. Тогда она на локтях поползла в ту сторону, где лежал отец.

Добравшись до него, Кассия увидела, как он уставился остекленевшим взглядом в украшенный лепниной потолок, словно завороженный искусным рисунком. Его глаза сейчас живо напомнили ей черные и блестящие глаза головы оленя, висевшей на стене.

Что-то влажное и липкое… Только сейчас Кассия обратила внимание на то, что ладони ее упираются в насквозь пропитанный отцовской кровью ковер. Почему она не кричит как безумная, вся содрогаясь от ужаса, который непременно должен был охватить ее при виде всей этой кошмарной сцены?.. Кассия только молча смотрела на отца. Странно, но вид его, лежащего перед ней с ножом, вогнанным по самую рукоятку в горло, и то, что ее руки запачкались его кровью, которой пропиталось также ее платье, вовсе не вызвало в ней потрясения.

Кассия закрыла глаза. Может быть, она такая черствая, что не способна сопереживать ближним? Не способна вообще испытывать какие-либо чувства?

Но нет, было время, когда она чувствовала, смеялась, даже танцевала под ветвями цветущих весенних вишен, вплетая себе в волосы венки красных цветов вместе с подругой детства Корделией.

Сколько времени прошло с тех славных дней, когда они легко и весело жили при дворе Людовика XIV?

Во Францию ее мать уехала вместе с ней накануне кровавых гражданских войн, потрясших Англию. Отец с ними не поехал. Почти два десятилетия минуло с тех пор… Тогда Кассии не исполнилось еще и трех лет.

Все эти годы, что она провела во Франции, девушка не видела отца, да и вспоминала его лишь тогда, когда о нем заговаривала мать. И только четыре года назад, когда ей исполнилось восемнадцать лет, они с матерью – и с только что коронованным монархом Карлом II – вернулись в Англию и она, в сущности, впервые увидела отца.

Был конец мая, но погода стояла какая-то зловеще холодная. Отец встречал их в порту Довера, скрестив руки на груди.

– Здравствуй, Джудит, – сказал он жене.

И едва заметно кивнув Кассии, тут же развернулся и зашагал к экипажу. Им оставалось только последовать за ним.

С того дня в жизни Кассии произошел первый крутой поворот. Но тогда еще была жива мама. Она умерла при родах около полугода назад, и только теперь Кассия по-настоящему узнала своего отца.

Впрочем, мама и раньше рассказывала о том, какой это жестокий человек, сущее чудовище, за которого она, будучи еще совсем юной девушкой, не по своей воле вышла замуж. Все годы, что они жили во Франции вдали от английских берегов, мама готовила дочь к встрече с отцом, которая рано или поздно неизбежно должна была состояться. Ненависть ее к этому человеку передалась и Кассии. Мать называла его только «маркизом» и никогда «Галифаксом», или «Сигрейвом», или даже «милордом». Рассказывала, что он фактически купил ее, как вещь, когда ей было всего шестнадцать и когда она еще верила в сказки и была преисполнена романтических мечтаний. Он взял ее замуж только из-за приданого, словно она была какой-то породистой кобылицей, выставленной на аукцион.

Кассия тогда поражалась жестокости отца, который мог так поступить, в сущности, приговорив маму к пожизненному заключению в стенах его дома. Ведь он не мог не знать, что она не выносит одного его вида и не может говорить о нем без гневной дрожи в голосе. Маме не дали выйти замуж за молодого человека, которого она по-настоящему любила, про которого вспоминала всегда с грустной улыбкой и которого называла милым Эдмондом. Собственно, мама только тогда и улыбалась, когда думала о нем. Во все остальное время глаза ее были темными от ненависти, которую она питала к мужу и отцу Кассии.

Именно из-за этих маминых рассказов девочка уже в двенадцать лет твердо решила, что никому и никогда не позволит выдать себя замуж за нелюбимого человека, за такого, как отец.

Но теперь, когда она, склонившись, смотрела на него, лежавшего перед ней в кровавой луже, лицо его не выглядело таким суровым. Должно быть, в молодости он был очень красив: густые темные волосы, правильные черты лица «классического аристократа». Она уже не видела в нем того жестокого чудовища, каким он был при жизни, и вид его уже не внушал ей страха.

Кассия подняла руку и осторожно приложила ее к его груди. Кровь с ладони оставила пятно на его белой накрахмаленной батистовой сорочке. Он не дышал, и сердце его не издало ни единого удара, сколько она ни ждала. Кассия не удивилась: это было лишь подтверждением того, что она и так уже знала.

Она осторожно закрыла ему веки. Убирая руку, наткнулась вдруг на выпиравший на жилетке маленький кармашек, где он носил свои золотые часы. Кассия потянула за красную шелковую ленточку, которой они были привязаны к карману: чтобы их не мог стащить какой-нибудь уличный воришка. На крышке часов был вырезан узор – крошечный побег неизвестного ей цветка. Она открыла крышку. Часы показывали половину одиннадцатого.

Двадцать минут. Всего двадцать минут прошло с того момента, как она потеряла сознание. В течение этого короткого промежутка времени ее отца кто-то успел убить. Может быть, она сама. Кассия напрягла память, пытаясь вызвать в сознании хоть какие-нибудь образы, но тщетно.

Она стала засовывать часы обратно в кармашек, чтобы все выглядело так, будто она не приближалась к отцу. Впрочем, это было глупо, ибо ее рука оставила ясный кровавый отпечаток на его сорочке…

Кассия услышала лязг поворачиваемого в замке ключа, и через секунду дверь в кабинет распахнулась.

– Говорю вам, мистер Клайдсуорс, что что-то случилось. Нечто нехорошее. Я слышала, как он кричал, орал на нее, произнося такие ужасные слова… Вы не поверите! А потом раздался какой-то треск, звон стекла, и после этого тишина. Сколько времени уже оттуда ни звука, и…

Кассия подняла глаза на вошедших.

В дверях показалась служанка Линетт и дворецкий Клайдсуорс. Они замерли как вкопанные на самом пороге, увидев Кассию, склонившуюся над отцом, из горла которого торчала рукоятка ножа. Руки и платье девушки были испачканы кровью. В комнате все было перевернуто вверх дном.

Линетт закрыла рот рукой, с трудом подавив крик.

Клайдсуорс осенил открывшуюся их глазам страшную картину крестным знамением и тихо пробормотал:

– Боже Всевышний, все-таки она его убила…

Глава 1

– Лорд Рэйвенскрофт, ваше величество!

Король Карл II тут же оторвался от шахматной доски и взмахом руки, украшенной драгоценными перстнями, отпустил разодетого в пух и прах придворного, который сидел напротив него и до сих пор не мог прийти в себя от счастья, еще бы, его удостоили чести сыграть партию в шахматы с самим королем!

– Впусти, – низким голосом произнес король ожидавшему в дверях лакею. Тот молча поклонился и вышел.

Король был рад этому визиту, которого ждал с самого утра, а просыпался он ежедневно ровно в пять часов. Ему давно уже наскучила эта шахматная партия, и он жалел о том, что выбрал себе в соперники именно этого придворного. Он не то что не был сколько-нибудь искусным шахматистом, но, похоже, вообще едва знал, как передвигать по доске фигуры. К тому же на протяжении двух часов, что продолжалась эта скука, он безостановочно сыпал комплиментами в адрес короля, начиная с похвал его модному платью и заканчивая восторженными возгласами по поводу его виртуозной игры. А цель всего этого, как прекрасно понимал Карл, была одна: подняться еще на одну ступенечку вверх по лестнице придворной карьеры. Попытки настойчивые, но, увы, тщетные.

Теребя по привычке ус кончиками большого и указательного пальцев, король лишний раз признавался себе в том, что просто терпеть не может всех этих лицемеров. И вся жизнь, каждый Божий день, проходит среди этой фальши… Поневоле задумаешься над тем, возможно ли найти в пределах Англии хоть несколько человек, которым еще достает мужества не лицемерить, а выражать собственное мнение?

И в ту минуту, когда ожидаемый посетитель быстрым шагом прошел в комнату, король понял, что по крайней мере один такой человек, безусловно, есть.

Выражение скуки мгновенно исчезло с лица Карла, когда он поднялся и пошел навстречу вошедшему. Тот, войдя в комнату и увидев короля, поклонился ему. Широкая улыбка осветила лицо Карла. Эта улыбка была припасена им специально для самых близких ему людей. Придворные дамы, едва завидев ее, закатывали глазки, а их веера тут же начинали мелко трепетать.

– Рольф, милый друг мой, как я рад снова видеть тебя! Сколько же мы не встречались? Полгода? Год? Слишком долго, слишком… Как хорошо, что тебе удалось так быстро добраться до Лондона.

– К вашим услугам, ваше величество. Как всегда. Рольф Бродриган, виконт Блэквуд, недавно удостоенный титула графа Рэйвенскрофта, выпрямился во весь свой немалый рост. В нем было шесть футов и два дюйма, и он был одним из немногих придворных короля, который мог смотреть в глаза монарху, отличавшемуся высоким ростом, не поднимая головы и не прибегая к помощи новомодных каблуков.

«Вот человек, который не привык притворяться», – подумал Карл, обменявшись с Рольфом крепким рукопожатием.

В отличие от других придворных граф Рэйвенскрофт действительно никогда не заискивал перед королем. Не испытывал в том нужды. Рольф был уверенным в себе человеком и не пытался добавить себе веса и значительности богатыми атласными и шелковыми нарядами. Одет он был просто, темные волосы свободно спадали на лоб, ботфорты были заляпаны грязью – следствие долгой скачки по сельским дорогам, – а свою широкополую шляпу он держал под мышкой.

– Из Сассекса я выехал тотчас же, ваше величество, так как в записке было указано, что дело весьма срочное, – сказал он, решив обойтись без предисловий.

– Да, это правда.

Карл показал ему на пару кресел, обитых синим бархатом, которые стояли перед окном.

Дворец Уайтхолл был самой большой из всех королевских резиденций и размещался на площади в двадцать три акра вдоль северного берега мутной Темзы. Собственно, Уайтхолл больше напоминал поселок, загроможденный беспорядочными постройками, чем дворец. Многочисленные галереи, ворота и сады без всякой симметрии пересекались и переплетались друг с другом. В королевской гостиной, куда лакей провел Рольфа, благодаря весело плясавшему в камине огню была создана очень уютная обстановка. Из окон, поднимавшихся до самого потолка, открывался великолепный вид на реку и на лужайку для игры в пел-мел[1]1
  старинная игра в шары


[Закрыть].

Король взял на руки одного из своих любимых спаниелей буро-белого окраса и стал нежно щекотать его за мохнатыми ушами. Трое других щенков, желая привлечь к себе внимание хозяина, весело возились у него в ногах, кусая большие бархатные банты на королевских ботфортах.

– Бренди? – предложил Карл. После того как Рольф согласно кивнул, король оглянулся на одного из ливрейных лакеев, которые находились тут же. Тот быстро поклонился и отошел к особому столику, заставленному бутылками со спиртным.

Рольф отметил про себя, что король, как всегда, одет весьма экстравагантно. Хотя в этом и не было никакой показухи. Просто лучшие годы своей юности он провел в изгнании и жил там довольно скромно, будучи вынужденным носить потертые камзолы и грубые шерстяные панталоны. И теперь Карл вполне оправданно упивался плодами реставрации монархии в Англии и своим восшествием на отцовский трон. Ему нравился роскошный бархат, расшитый золотым позументом и галунами, он завивал свои длинные волосы согласно модному французскому стилю регуке, густые локоны мягко спадали на плечи, словно черная накидка. Все придворные не жалели ни трудов, ни гиней на то, чтобы иметь такую же прическу.

Все, кроме Рольфа, волосы которого были острижены по сравнению с королевскими придворными довольно коротко и уложены в самую обычную прическу, с которой он проходил всю войну и от которой не отказался и в мирное время. Он взял у лакея рюмку из венецианского хрусталя с прекрасным французским коньяком и одним духом осушил ее. Спиртное сначала обожгло горло, а затем стало теплом разливаться внутри. Рольф рад был расслабиться после долгой, утомительной скачки – ведь он выехал вчера из Сас-секса сразу же, как только получил вызов короля. Поставив пустую рюмку на серебряный поднос, Рольф приказал подать вторую. На этот раз он не стал опрокидывать ее сразу, а решил посмаковать коньяк.

– Как дела в Сассексе? – спросил король, устраиваясь в кресле.

– Совсем неплохо. Ремонт в восточном крыле почти закончен, и, как мне говорят, к весне в доме уже можно будет нормально жить.

– Я сильно огорчился, когда по возвращении в Англию узнал, что стало с Рэйвенвудом. Рольф кивнул:

– Всем войнам свойственно оставлять после себя разрушения. И потом дом еще долгое время стоял пустой и без ремонта. Вообразите, в бывшей женской гостиной я наткнулся на живой дуб! Рос прямо из пола. Впрочем, полагаю, ремонт даст исключительно положительные результаты. Мы стараемся по мере возможности сохранить прежний облик особняка, добавляя лишь те нововведения, без которых в наше время не обойтись. Одним словом, у меня есть основания надеяться, что к весне к Рэйвенвуду вернется его прежняя слава.

Карл улыбнулся:

– Весьма рад это слышать, Рольф. Тебе известно, что мой отец очень любил останавливаться в Рэйвенвуде. Ему было по душе тамошнее уединение и особенно нравилась тихая рощица на восточной границе поместья. Он был заядлым птицеловом, а там ему время от времени попадались любопытные экземпляры. Он описывал их внешний вид и повадки во всех подробностях в особом журнале, который всегда держал при себе. И знаешь, стоит прочитать его описания, как перед глазами живо встают удивительные образы прекрасных птиц. Хочешь, я передам этот журнал на хранение в Рэйвенвуд?

– Это было бы для меня большой честью, ваше величество.

– Мой отец говорил, что если и возможно создать рай Божий на земле, то только в Рэйвенвуде, – глядя в сторону, задумчиво и мягко проговорил Карл, – Именно поэтому я даровал тебе титул графа Рэйвенскрофта. Я хотел, чтобы поместье перешло к тебе, ибо знал, что только ты способен оценить его по достоинству.

– И я оценил его, ваше величество.

– Мне так недостает отца… – грустно пробормотал Карл, но тут же стряхнул с себя навалившуюся было меланхолию и выпрямился в своем кресле. – Впрочем, я вызвал тебя сюда не за этим. Нам с тобой необходимо обсудить более насущные дела. Точнее, одно дело чрезвычайной важности. Ты, наверно, уже догадался, что я послал за тобой с тем, чтобы поручить тебе очередное задание.

Эти слова и в самом деле не удивили Рольфа.

– Да, ваше величество.

– Рольф, я выбрал именно тебя для выполнения этой миссии, руководствуясь несколькими соображениями. Во-первых, с риском для собственной жизни ты способствовал моему восшествию на отцовский трон, во-вторых, служил мне с тех пор верой и правдой, достигая успеха во всем, о чем бы я тебя ни попросил. Любое мое задание ты выполнял беспрекословно, и со временем в некоторых вопросах я стал целиком полагаться на тебя. И вот теперь я уверен, что ты точно так же отнесешься к новому поручению и, кроме того, – добавил он, – подойдешь к нему со свойственной тебе деликатностью.

Карл замолчал и пригубил коньяк, едва не замочив при этом в стакане край манжета из прекрасного брюссельского кружева.

– Около года назад, – продолжил он, – ты получил титул графа Рэйвенскрофта и с тех пор почти не покидал поместья, жил вдали от двора и, следовательно, не посвящен в недавние события.

Рольф высоко оценил то, что Карл не стал сейчас останавливаться на причинах, которые побудили Рольфа год назад уехать в Рэйвенвуд и прослыть с тех пор при дворе «ссыльным графом». Может быть, в Уайтхолле вообще уже забыли про ту историю?.. Впрочем, скорее другое: ее раздули еще больше. Таков высший свет.

Король отпустил щенка и откинулся на спинку кресла, подперев руками подбородок. Внимательно посмотрев на Рольфа, он медленно проговорил:

– Скажи мне, Рольф, ты слышал что-нибудь о Монтфорах?

Сделав еще глоток из своего стакана, Рольф сосредоточенно наморщил лоб:

– Галифакс Монтфор. Маркиз, если не ошибаюсь. Карл улыбнулся:

– Отлично, маркиз Сигрейв. А если еще точнее, то покойный маркиз Сигрейв. Две с лишним недели назад его убили.

– Бедняга. Убийцу нашли?

– Подозрения пали на его дочь, фрейлину из свиты королевы. И если бы не мое личное вмешательство, ее бы уже арестовали и обвинили.

Король поднялся с кресла и, отойдя к высоким окнам, стал смотреть на реку. Было еще рано, около девяти, и к берегу все еще жался плотный утренний туман, сквозь разрывы в котором можно было увидеть лодки и баржи, медленно ползущие по речной глади в разные стороны.

Рольф молчал, терпеливо дожидаясь, когда король вновь заговорит.

– Вот мы и подходим к тому, ради чего я тебя вызвал. – Карл повернулся к нему. – Я хочу приставить тебя к этой молодой леди в качестве охраны до тех пор, пока не появятся убедительные доказательства того, что именно она совершила это преступление… либо, что она его не совершала.

Рольф пристально вгляделся в лицо короля:

– Насколько я понимаю, лично вы не верите в ее виновность, сир?

Карл махнул рукой, словно отгоняя невидимую муху:

– Виновна она или нет, меня не касается. Я просто не хочу, чтобы ее осудили без вины. Ты знаешь, как это у нас бывает. Придворные скучают без скандала. А тут убивают их вельможного собрата. По дворцу начинают расползаться слухи. Каким-то образом сплетникам становится известно, что леди Кассия находилась рядом с трупом, когда на него наткнулась прислуга. А результат один: тело маркиза еще не успело остыть, как на девушку уже навесили всех собак. Им даже в голову не приходит, что она может не иметь к этому убийству никакого отношения. Ибо в этом случае пропадает скандальная окраска происшедшего.

Карл не скрывал своего неприятия придворных сплетен, и Рольф, наученный собственным горьким опытом, был в этом вопросе солидарен с королем. Тем не менее все услышанное заинтриговало молодого графа.

– Осмелюсь спросить, ваше величество… почему это дело вы приняли так близко к сердцу?

– Я не хочу, чтобы в отношении девушки свершилась несправедливость. Леди Кассия, – лицо его разгладилось, – у меня на особом счету.

Рольфу больше ничего не надо было объяснять. О любовных похождениях короля при дворе все знали. Рольфу стало ясно, что леди Кассия Монтфор просто является одной из многочисленных любовниц Карла, из которых уже можно было составить целый гарем. Впрочем, в Уайтхолле для них существовало другое прозвище: «Стадо».

Так вот чем было обусловлено личное вмешательство короля в эту историю…

– Значит, вы хотите, чтобы я провел собственное расследование и выяснил, на ком именно лежит вина за это преступление?

– Косвенным образом, да. Но прежде Кассии следует на какое-то время удалиться от двора. Без нее шум быстро уляжется, слухи забудутся, и все успокоятся. Все это время ты будешь находиться при ней, а когда я решу, что ей пришла пора вернуться, ты привезешь ее. Дело очень серьезное, поэтому любая промашка может дорого обойтись. Я доверяю тебе, Рольф, ее жизнь. Родовое имение Монтфоров находится в Кембриджшире. Я хочу, чтобы ты увез ее туда и пробыл с ней там до тех пор, пока я не увижу, что опасность миновала и что ей можно вернуться в Лондон. Тебе придется на время оставить Рэйвенвуд. Я понимаю, что до сих пор реконструкция поместья проводилась под твоим личным руководством. Надеюсь, отлучка будет недолгой. На самый крайний случай – несколько недель.

Даже если бы король сказал несколько лет, это не смутило бы Рольфа. Он дал клятву верно служить королю и, получая очередное задание, думал только о том, как успешно выполнить его. Невзирая ни на что.

– Вы полагаете, ваше величество, что жизни леди Кассии что-то угрожает?

– Жизненный опыт учит меня: все возможно. Я не знаю, угрожает ли что-нибудь ее жизни, но именно поэтому хочется, чтобы в случае чего было кому за нее постоять. Никому другому я доверить эту миссию не могу. Ты же предан мне, и в этом не приходится сомневаться. Честь твоя незапятнанна. Я уверен, что ты, если понадобится, не задумываясь, рискнешь своей жизнью, чтобы спасти ее. Такой уверенности в отношении других у меня нет. И еще… Я хочу, чтобы ты навел справки у своих знакомых в Лондоне, провел собственное расследование… Словом, если есть возможность узнать, действительно ли Кассия повинна в совершенном преступлении, узнай это.

Карл повернулся и внимательно посмотрел на Рольфа:

– И если выяснится, что леди Кассия виновна, я хочу, чтобы, кроме меня, ты больше никого в это не посвящал.

После этих слов Рольфу стали ясны истинные намерения короля. Он вдруг понял, что Карл по большому счету не заинтересован в раскрытии преступления и возможная виновность леди Кассии все равно не изменит его отношения к ней. Больше того, Рольфу показалось, что король, как и все другие придворные, внутренне уже согласился с тем, что это она убила отца. Иначе зачем бы он стал просить увезти ее из города? Ее, женщину, которая по меньшей мере являлась его любовницей? А ведь из города – значит, и от себя. Королю было не важно, свершится ли правосудие. Его волновало одно: сделать все, чтобы его карающая длань не коснулась любовницы. И исполнителем королевской воли был выбран Рольф.

– Где мне ее найти?