Текст книги "Похищенный рай"

Глава 7

Дант опустился на низенькую грубую каменную лавку перед могилой своей матери. Беатрис тихо села рядом, стараясь не мешать его мыслям. Он довольно долго сидел молча, уставившись взглядом прямо перед собой, глядя на закатывающееся за вершины Пеннинских гор солнце и не видя его, слушая звуки уходящего дня и не слыша их.

Сумерки опустились быстро. Ветер посвежел и, угрожая наступлением очередного ненастья, шумел листвой узловатых ветвей дуба, нависавших над головой.

Вдруг где-то, совсем рядом, раздалось знакомое мяуканье. Дант опустил глаза и увидел кошку Беатрис, которая терлась о его ноги.

– Рад сознавать, что тебе удалось выжить и дождаться меня, пушистый шарик. – Он потрепал кошку за ухом и оглянулся на Беатрис. – Хотите верьте, хотите нет, но вашей тезке совсем скоро стукнет уже четверть века.

Беатрис изумленно взглянула на него:

– Не может быть. Вы разыгрываете меня, милорд.

– Вовсе нет. Мне было восемь лет, когда она появилась в моей жизни. И, между прочим, бедняжка уже в тот самый день могла прекратить свое существование, если бы я не пробегал мимо, торопясь на лягушачий пруд с удочкой в руке. Отлично помню, как она завопила, призывая на помощь. Звук был душераздирающий, все равно что у несмазанной заржавленной калитки. Она влезла на огромный дуб и, похоже, не знала, как спуститься вниз. Заметив бедняжку, я взобрался следом. Но о том, как спускаться оттуда, тоже не подумал.

– Вы хотите сказать, что тоже там застряли?

Дант усмехнулся.

– Я сидел на дереве, прижимал к себе обезумевшего котенка, отчаянно царапавшего своими коготочками мою шею, и орал во всю силу своих легких. Прежде я никогда не забирался так высоко. Земля казалась такой далекой, что было страшно смотреть вниз. Я звал на помощь, но меньше всего мне хотелось, чтобы на мой призыв откликнулся отец. Увы, это был именно он. У меня до сих пор стоит перед глазами то хмурое выражение, которое было у него на лице, когда он подошел к дереву. В ту минуту я боялся отца даже сильнее, чем высоты. Не знаю, что его тогда разозлило больше: то, что я забрался так высоко из-за какой-то кошки, или то, что по моим щекам текли слезы. Мой отец был человеком, не отличавшимся особой душевной чуткостью. Как сейчас помню его слова, произнесенные тогда: «Плюнь на эту вшивую тварь и живо слезай вниз!» Я отказался бросить котенка и стал умолять, чтобы он помог нам спуститься обоим. Но в ответ он сказал лишь одну мудрую фразу, после чего повернулся и ушел. Слова те я запомнил на всю жизнь.

– Что он сказал?

– «Будь мужчиной и найди выход из положения без посторонней помощи».

Беатрис нахмурилась.

– И что вы сделали?

– Я последовал его совету. У меня не было другого выбора. В конце концов я, конечно, спустился вместе с Беатрис на землю. С того самого дня я проникся твердым убеждением, что отец меня ненавидит. Лишь спустя годы я понял, что это была отнюдь не ненависть. Просто он не мог позволить себе отвлекаться на меня. Видите ли, как младший сын, я не играл важной роли в его жизни. Зато он единолично воспитывал Уильяма, своего наследника, вбивая ему в голову представления о долге перед родом Морганов, начиная с того самого дня, когда мальчишка появился на свет. Меня же воспитывала мягкая мама. На Уильяма ее влияние не распространялось. Старшего сына буквально отняли у нее, едва он родился. Он даже питался не материнским молоком, а молоком кормилицы. Что касается всего остального в его жизни, то этим заправлял отец и больше никто.

– Как это жестоко. По отношению к вам и вашей маме.

Дант покачал головой:

– Дело не в том, что мой отец был жестоким человеком. Он выказывал матери все знаки уважения, которых она была достойна. Просто он был типичным продуктом своей эпохи, когда мужчины из поколения в поколение воспитывались на представлениях о том, что для полноценной жизни им достаточно силы, чести и бесстрастности. Все остальное, как-то: душевная чуткость, способность понимать и сопереживать – вещи необязательные. Моя мама была наделена этими качествами, но отец считал, что это все глупости и женские капризы. Он рассуждал так: она выполнила свой долг – произвела на свет наследника. На этом все. Его воспитание – сугубо отцовская прерогатива.

Дант снова улыбнулся.

– Но затем появился я. Со мной дело обстояло совершенно иначе. Мать с самого начала заявила на меня свои права. Первым делом она сама выбрала мне имя. Я появился, когда отец был в отъезде в Лондоне, поэтому меня крестили без него. Мать назвала меня в честь своего любимого поэта. Между прочим, поэзию отец также зачислял в разряд глупых причуд. Детство моего старшего брата Уильяма было наполнено совсем другими вещами: как правильно стрелять, как отдавать нужные приказы. Это и понятно: его готовили в преемники отцу. Когда ему исполнилось четырнадцать, для него уже подыскали выгодную невесту. Я же – другое дело. Мне повезло родиться благородным и вместе с тем быть избавленным от всех повинностей, сопряженных с этим.

– Но в итоге все же именно вы стали графом.

– Да. Судьба порой поворачивается к нам неожиданной стороной. Мне кажется, отец так и не смог примириться с этим. Я хорошо помню тот день, когда он призвал меня в свой кабинет. Это было вскоре после того, как мы похоронили Уильяма на нашем семейном кладбище. Отец сказал, что я женюсь только на нареченной брата. Причем заявил это безапелляционно, дав понять, что моего мнения спрашивать никто не собирается.

– Ну, а вы?

– Я, разумеется, отказался. Он хотел, чтобы я женился на девушке, которая была старше меня на два года. У нее были огромные темные глаза, и оттого лицо ее всегда напоминало мне мордочку горностая. Мне кажется, лишь в ту минуту отец впервые до конца осознал, что перед ним стоит не Уильям.

– И он не стал настаивать? – с надеждой в голосе спросила Беатрис.

– Не совсем… Он пригрозил лишить меня наследства. Со своей стороны я решил избавить его от лишних хлопот, и сам покинул Уайлдвуд, дав клятву никогда сюда больше не возвращаться. – Дант сделал паузу. – Но спустя три недели мой отец умер, упав с лестницы в библиотеке, когда потянулся за какой-то книгой. Он рухнул вниз и свернул себе шею. И тогда я вернулся в Уайлдвуд, но уже не как безответственный младший сын, а как новый хозяин имения, третий граф Морган. Полагаю, отец из-за этого так и не упокоился с миром.

Дант поднялся и протянул руку Беатрис.

– Но хватит предаваться мрачным воспоминаниям. Может быть, вернемся в дом? Становится холодно, а мне не хочется, чтобы вы еще и простудились.

Беатрис оперлась на его руку, и они направились обратно. Всю дорогу Дант был задумчив. Может, ему стоило тогда уступить отцу и ради долга перед родом Морганов все-таки жениться на невесте старшего брата? Может, тогда вся жизнь сложилась бы иначе? Впрочем, нет. Все было бы так же. Но вдобавок он был бы еще и мужем женщины, к которой не испытывал никаких чувств, кроме неприязни. Нет, если уж и жениться, то только на такой красивой, умной, духовно развитой и сильной женщине, какой была его мать.

Подумав об этом, Дант украдкой бросил взгляд на Беатрис, которая шла рядом.

«Я не знаю даже своего собственного имени». Беатрис отложила гребень и посмотрелась в зеркало. Она не узнавала себя. Лицо, глядевшее на нее, было совершенно чужим и никаких мыслей в связи с ним у нее не возникало.

Откуда у нее эти серые глаза? От матери или от отца? И волосы какие странные. И не светлые, и не рыжие. Она вдруг заметила маленький шрам на лбу. Если бы не повязка, приподнявшая волосы, он был бы незаметен. Шрам давно зажил и, конечно, не был связан с ее недавней травмой. Откуда он у нее взялся? Может быть, она и раньше падала?

Беатрис поднялась и подошла к письменному столу у камина. Обмакнув кончик гусиного пера в хрустальной чернильнице, она вывела на чистом листе пергаментной бумаги одно единственное слово:

Беатрис.

Как странно оно написалось. Руке было неловко, и она выполняла явно незнакомые движения. Девушка до сих пор не смогла привыкнуть отзываться на это имя. Нет, разумеется, по-настоящему ее зовут совсем не так. Но как же? Она сделала на бумаге еще несколько попыток:

Мэри, Анна, Элизабет…

Нет, все не то. Эти имена ничем не отозвались в ее сердце.

Беатрис встала и прошлась по комнате. «Интересно, сколько мне лет? Боже мой, ведь я даже не знаю своего дня рождения. Может, оно наступит завтра. А может, было вчера». Впрочем, ей пришло в голову, что своим днем рождения она может отныне считать тот самый, когда Дант Тремейн, граф Морган, нашел ее на дороге и спас ей жизнь.

Ей вспомнилось, как она давеча сидела вместе с ним на кладбище. В глазах его сквозила грусть, корни которой, как она чувствовала, уходили в самое сердце. Он показался ей удивительно интересным и сложным человеком. Порой он был беззаботен и все время улыбался. Как тогда, когда она впервые увидела его, очнувшись в спальне его матери. Но бывали моменты, когда он, казалось, взваливал на свои плечи бремя всего белого света.

Он так много для нее сделал. Спас жизнь. Ей хотелось как-то отблагодарить его за это. Но как?

Ведь она даже собственного имени не помнит.

– Видите ли, Тремейны всегда были завзятыми коллекционерами. Мои предки никогда и ничего не выбрасывали. Однажды в детстве я отыскал в погребе деревянный ящик, и знаете, что там обнаружил? Не поверите!

– Что же? – спросила Беатрис, в очередной раз за последние два часа откидывая со лба непослушный локон.

– Ящик был доверху набит перчатками.

– Чем?

– Перчатками, причем все они были на левую руку. Каких перчаток там только не было! Всех возможных размеров и фасонов! И лайковые, и шелковые, украшенные красивым бисером. Были и перчатки по локоть длиной. Но, заметьте, все до одной только на левую руку. Я прямо не знал, что и подумать. То ли один из моих предков был однорукий, то ли у меня в роду вообще были разбойники, промышлявшие в перчатках.

Беатрис рассмеялась:

– Однорукие разбойники!

Вдруг смех ее оборвался, улыбка исчезла с лица, и на нем отразилась грусть.

– Что такое? – обеспокоено спросил Дант.

– Просто я подумала… как жаль, что про свою родню я не могу вспомнить даже этого.

Дант взял ее за руку. Ему стало горько, когда он заметил печаль и боль в ее удивительных серебристо-серых глазах.

– Прошу прощения, я не хотел наталкивать вас этим рассказом на грустные мысли. Вы, конечно, скучаете по близким?

– Нет, нет, ничего. Как я могу скучать по тем, кого не помню? И потом, мне нравится слушать ваши рассказы. – Она глубоко вздохнула и улыбнулась. – В какой мы сейчас комнате?

Все утро Дант водил ее по дому, с этажа на этаж, из комнаты в комнату, знакомя с огромным пространством елизаветинского особняка. Дом был выстроен в форме буквы Е в честь королевы. Возводили его из местного песчаника и известняка. Яркие цветы, взятые из сада, красиво оттеняли серый природный цвет камня. Зрелище было восхитительное.

Беатрис очень понравилось, что у каждой комнаты в этом доме была не только своя, связанная только с ней история, но и свое название.

Скажем, в северо-западной части дома на втором этаже располагалась Желудевая комната. Она называлась так потому, что однажды долгое время пустовала, и в ней обосновались белки, рассовавшие по всем углам свои запасы на зиму.

Тюремная комната… На протяжении последнего столетия в разные годы именно из нее трем девушкам из рода Тремейнов под покровом ночной темноты удалось сбежать к своим истинным возлюбленным, чтобы обвенчаться с ними против воли родных тайным браком.

Другим комнатам давались названия по цвету их отделки, а остальные прозывались по названиям месяцев года. Здесь была даже комната, которая называлась Peu de Chose *, потому что в ней никогда ничего значительного не происходило.

* здесь – никчемная.

Поначалу Беатрис это казалось немного странным, но, погуляв по дому подольше, она обнаружила в этом свою логику. Действительно, если бы все многочисленные помещения были безымянными, в доме запросто можно было бы заблудиться.

– А эта комната, – проговорил Дант, когда они остановились перед очередной дверью, – называется просто Музыкальной.

Он повернул ручку и толкнул дверь от себя, отступив в сторону и освобождая дорогу Беатрис. Девушка переступила порог комнаты и застыла как вкопанная.

Комната была очень красива. Сквозь высокие окна солнце, казалось, заливало все ее пространство. На одной из стен висел огромный красочный гобелен, изображавший смеющихся херувимов, которые водили хоровод вокруг майского дерева. В дальнем конце комнаты, у самых окон, стоял ореховый клавесин, его лакированный корпус был украшен перламутровой инкрустацией. Рядом – арфа, очаровательная арфа с двойным рядом струн, которые искрились от солнечного света. Вся комната была заставлена различными музыкальными инструментами, которые размещались на подставках или лежали в чехлах. Двойные ореховые скамейки, обтянутые шелковой светло-желтой парчой, стояли в центре комнаты и предназначались для слушателей. Рядом находился украшенный красивой резьбой станок для вышивания с начатым шаблоном. В край ткани была воткнута игла с ниткой.

Беатрис медленно вошла в комнату. При первом же ее осмотре в душе девушки что-то отозвалось. Она присела на низенькую скамеечку перед клавесином и заиграла. Дант стоял рядом. Беатрис играла долго. Пальцы ее с легкостью бегали по обеим клавиатурам инструмента, извлекая из него чарующие звуки. Закончив пьесу, она весело рассмеялась.

– Чему вы радуетесь, Беатрис?

– Вы слышали?

– Что?

– Вы слышали, что я сейчас играла?

– Да.

– И узнали?

– Еще бы. Это одна из модных нынче композиций. Беатрис вновь рассмеялась.

– Я смеюсь, потому что не знаю, что это я только что сыграла. Просто понятия не имею! Во всяком случае, совершенно не помню. А в то же время ведь сыграла так, как будто делала это всю жизнь!

Она поднялась. Глаза ее светились радостью.

– Разве это не забавно? Я умею играть на клавесине, Дант, хотя не знаю названия ни одной пьесы!

Она закружилась по комнате, пока не заметила флейту.

– Можно? Дант кивнул:

– Разумеется. Она снова заиграла.

– Как это называется? – спросила она, закончив.

– М-м, не помню названия. Но это детская песенка, в которой поется о том, как два враждующих между собой скандинавских короля сожгли дотла старый Лондонский мост.

Беатрис на минуту задумалась, а потом вдруг запела:

Бой закипает, мост догорает,

Щиты трещат, горны гудят,

Жар огня…

Злато и славу себе добывают

Два норвежских короля.

Хильдара клич перекрывает

Скрежет кольчуг и пение стрел,

Слабым конец…

Но Один на Олафа сам надевает

Славный победы венец!

Закончив петь, она вновь звонко рассмеялась. Дант тоже не удержался от улыбки. Смех Беатрис был поистине заразителен. И комната словно еще ярче осветилась солнцем. Девушка подбежала к Данту, раскинув руки в стороны.

– Я помню ее, помню! Всю до последнего словечка! Значит, я не все забыла!

С этими словами она обняла его, порывисто поцеловала в губы и тут же, отбежав, вновь закружилась по комнате, как счастливый ребенок.

Дант не мог вымолвить ни слова. Его будто поразило громом. Та реакция, которая родилась в нем, когда она на секунду прижалась к нему своей грудью, и он ощутил нежный вкус ее губ, была настолько сильной, что пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы сдержаться. Сердце бешено колотилось и готово было выпрыгнуть из груди, дыхание сбилось.

– Интересно, смогу ли я сыграть что-нибудь еще? – воскликнула Беатрис, которая и не подозревала о том, в какое состояние ввергла Данта своим поцелуем.

Подбежав к массивной бас-виоле, она начала было пристраивать ее…

– Беатрис, боюсь, этот инструмент вам не совсем подойдет. Может быть, скрипка?..

Дант не договорил, ибо у него отнялся язык. Он замер на месте с открытым ртом, как последний дурак. Беатрис между тем весьма ловко пристроилась на низенькой скамеечке, пододвинула к себе виолу, а когда юбки стали мешать, девушка без колебаний подняла их. Взяв смычок, она начала водить им по струнам. При этом она, похоже, и не подозревала о том, что ноги ее обнажены больше чем наполовину.

Кровь застучала в висках Данта, пока он оторопело наблюдал за тем, как Беатрис сжимает колени вокруг деревянной деки виолы. Ему хорошо были видны шелковые подвязки. У него так и чесались руки распустить их. Беатрис медленно водила смычком по струнам, исполняя дивную мелодию. Она закрыла глаза, полностью отдавшись музыке, и томно склонила голову набок. Данту ничего больше не оставалось, как только смотреть на нее и представлять себя на месте этого массивного инструмента. Он воображал, как целует девушку в ее нежную шею и одновременно ритмично входит в нее… А она подается навстречу каждому его толчку…

Он даже не заметил, что она доиграла пьесу, и очнулся лишь тогда, когда она его окликнула:

– Дант? Милорд?

– Да? – В горле у него пересохло, и он еле смог выговорить это слово. «Господи, да что же это со мной творится?» Он вспотел так, словно только что принимал участие в скачках. Дант лихорадочно распустил шейный платок, чтобы вздохнуть свободнее.

– Что с вами, милорд?

Дант постепенно справился с собой.

– Ничего, право же… Должен признаться, Беатрис, что нахожусь под впечатлением. Обычно девушки не приближаются к виоле, особенно к бас-виоле. Собственно говоря, я впервые видел подобную картину.

– А почему, интересно? Ведь у нее такое красивое звучание. Просто окрыляет!

Окрыляет?

Если бы Данта попросили описать свое состояние в ту минуту, он, конечно, использовал бы более сильные слова.

– Среди женщин считается, что на виоле мешают играть юбки. Впрочем, вы, как я вижу, проблему эту для себя решили. – Дант тут же вспомнил, как она подняла свои юбки и обняла ногами деку инструмента. Улегшееся было возбуждение вернулось с новой силой.

Дант покраснел, чего с ним прежде никогда не случалось. Он понял, что ему пора выходить из этой комнаты. И чем скорее, тем лучше.

– Может быть, продолжим нашу экскурсию? – предложил он, поворачиваясь к двери. – Мы уже почти закончили. Осталась библиотека. У меня там кое-какие дела. А пока я буду работать с управляющим, вы можете ознакомиться с нашей коллекцией книг

Беатрис улыбнулась:

– Прекрасная идея! Благодарю вас, милорд, за то, что вы оторвались ради меня от дел. Надеюсь, я не очень вас отвлекаю?

Отвлекаю…

«Боже мой, что за выражения она подбирает!»

Если бы нужно было наиболее точно определить состояние, в котором пребывал Дант начиная с той минуты, когда он нашел эту девушку лежащей ночью на дороге, то пришлось бы сказать, что это форменное помешательство.

Глава 8

Зрелище было поистине захватывающее: ни в сказке сказать, ни пером описать.

Они остановились на вершине высокого холма. Лошади фыркали и били копытами, отдыхая после скоростного подъема. Гнедой жеребец Данта, Гнев, стоял чуть впереди.

– Вон, – показал Дант рукой в перчатке, – видите? Там, за деревьями. Это замок Певернл.

Беатрис заслонила глаза от солнца рукой, как козырьком. Строение было весьма грубой постройки и казалось возведенным из того же камня, на котором стояло. Верхушка высокой единственной башни исчезала в дымке, которая низко висела над гористой местностью. От этого замок казался каким-то нереальным, поднебесным и призрачным.

– Как будто в сказке.

Дант отпустил поводья, позволив Гневу пожевать свежую траву, которая росла на холме. Беатрис сделала то же самое со своей лошадью. Это была спокойная пегая кобыла по кличке Сахар. Назвали ее так, судя по всему, за ее любовь к сладкому. Беатрис сняла широкополую шляпу с плюмажем и откинула волосы с лица. От быстрой скачки по лужайкам и горным тропинкам они распустились. Беатрис подняла голову и с наслаждением вдохнула полной грудью свежий горный воздух.

– Замок никогда не предназначался для постоянного жительства, – проговорил Дант, восседая на своем жеребце.

Беатрис глянула на него украдкой и нашла его весьма красивым. Белая накрахмаленная сорочка резко контрастировала с черным костюмом для верховой езды.

«Да, он необыкновенно красив».

– Замок был построен почти пятьсот лет назад, вскоре после Покорения *, в качестве своего рода сторожевой башни, откуда можно было наблюдать за поселком и прилегающими землями.

* имеется в виду завоевание Англии норманнами в 1066 году.

Беатрис кивнула и, приглядевшись к замку, заметила осыпавшуюся каменную кладку.

– Он уже обветшал?

– Да. Его хозяева Певерилы лишились своего имения еще при Эдуарде III. Потом замок использовался какое-то время в качестве долговой ямы и тюрьмы для воров, но в основном пустовал. А вон, приглядитесь, видите, в просвете между деревьями вход в Дьявольскую пещеру? Прямо под стеной замка.

Беатрис прищурилась.

– О да, теперь вижу. Зловеще выглядит. Какое удачное название – Дьявольская пещера. Давайте сходим туда, посмотрим?

Дант усмехнулся:

– Боюсь, из поселка нам придется слишком долго до нее добираться. Туда ведет горная тропинка, которую и при свете дня непросто преодолеть, а мы, даже если поторопимся, вступим на нее уже после захода солнца.

Беатрис огорченно вздохнула.

Дант внимательно посмотрел на нее, думая о чем-то своем. Потом собрал поводья и сказал:

– Скачите за мной.

– Куда мы? Вы ведь сказали, что нам уже пора возвращаться в поселок.

– Верно, но у нас еще есть немного времени, так что мы можем позволить себе чуть отклониться от курса.

Беатрис легко пришпорила свою лошадь и последовала за Дантом по узкой дороге. С одной стороны рос лес, с другой – бежал маленький горный ручеек. Слышались только журчание воды и перестук конских копыт. Если не считать этого, то вокруг стояла мертвая тишина. Казалось, в эти места прежде не ступала нога человека. Природа выглядела нетронутой, девственно чистой.

Спустя некоторое время впереди показались скальные выступы. Дант подъехал к ним и остановил Гнева. Спрыгнув на землю, он сказал:

– Пойдемте с этой стороны. Здесь недалеко. Он помог Беатрис слезть с лошади и повел ее вперед.

– Куда мы идем? – снова спросила девушка, следуя за ним по узкой и темной тропинке. Дант шел вперед быстро и уверенно.

– Увидите.

Его упрямство раздражало ее, но еще больше бесило то, что она ничего с этим не может поделать. За поворотом скальные выступы образовали нечто вроде естественной лесенки, ведущей наверх. Дант взобрался сам и помог подняться Беатрис.

– Вот!

Он указал на небольшое отверстие в скале. Оно было почти скрыто от глаз буйной растительностью, если бы он не указал на него, Беатрис, возможно, ничего не заметила бы.

Девушка вопросительно посмотрела на Данта:

– Что это?

– Это пещера. Вы же хотели исследовать пещеру. Мы с братом любили играть здесь в детстве.

Беатрис с сомнением взглянула на темное отверстие:

– Но оно такое маленькое.

– Не все входы в пещеры столь велики, как вход в Дьявольскую. Но в данном случае считайте, что это обман зрения. Чтобы войти в пещеру, придется, конечно, нагнуться, но внутри можно будет выпрямиться в полный рост, уж вы мне поверьте.

Беатрис снова взглянула туда.

– Не знаю, Дант… Не думаю, что это удачная идея.

– Но вы же сами предлагали отправиться на подземную экскурсию. – Дант сделал шаг в сторону пещеры и протянул руку девушке. – Или страшно?

Этот его дразнящий тон отозвался в Беатрис неожиданным воспоминанием. Она словно услышала чей-то далекий голос: «Ну что, молокосос, теперь не страшно?»

Она, должно быть, покачнулась, потому что Дант одним прыжком оказался рядом и подхватил ее. В глазах его отразилась тревога.

– Что такое? Закружилась голова? У вас сейчас было такое странное, потерянное выражение лица. Здесь воздух немного разреженнее, чем внизу, но я не думал, что настолько…

Беатрис взяла его за руку. Она поняла, что ее только что посетило первое воспоминание о прошлой жизни. Самое первое.

– Нет, все в порядке. Просто мне показалось, что я услышала… Словно чей-то голос прозвучал у меня в голове. И этот голос поддразнивал меня точно так же, как вы сейчас. – Она посмотрела на него. – Он назвал меня «молокососом».

– Ну и что? Меня брат, бывало, называл так. Это обычное прозвище среди детей. Доктор Гринтри предупреждал о том, что, возможно, в вашем сознании поначалу будут возникать никак не связанные между собой, разрозненные образы прошлого. Вы можете сказать, какой это был голос? Мужской или женский?

Беатрис наморщила лоб:

– Не знаю… Просто был момент, когда я услышала этот голос очень отчетливо, а потом он вдруг пропал. – Она в огорчении закрыла глаза. – Ну почему я не могу вспомнить?

Дант сжал ее руку.

– Придется немного потерпеть, на все требуется время. По крайней мере, процесс начался. Это уже хорошо, не правда ли, Беатрис? Не переживайте, скоро все вспомните. А пока пойдемте все же в пещеру. Возможно, вы там увидите что-нибудь такое, что тоже натолкнет вас на воспоминания. А?

Беатрис согласно кивнула и последовала за ним. Дант оказался прав. Вход в пещеру был маленький, но, едва оказавшись внутри, они получили возможность выпрямиться. В пещере было темно, хоть глаз выколи.

– Пойдемте, – тихо проговорил Дант, взяв ее за руку.

Беатрис не тронулась с места.

– Но здесь темно. Мы не сможем отыскать выход.

– Здесь темно только первые несколько ярдов. Впереди должна быть скала, огромная и мрачная. Как только обогнем ее, станет светлее. Мы с братом верили в то, что это сказочный тролль, который в течение нескольких столетий охранял вход в пещеру, но потом вдруг обратился в камень. Нам придется сделать несколько поворотов, которые, думаю, я опознаю по памяти, а потом мы войдем в грот. Там под потолком есть другое отверстие, через которое поступает свет.

Беатрис неохотно позволила Данту повести себя вперед. Она крепко держалась за его руку, боясь ненароком потеряться. Впрочем, Дант оказался прав. Через минуту они уже входили в просторный грот, освещенный сверху. Свет поступал через узкую расщелину в потолке, где скала была расколота надвое. Отсюда вело еще несколько темных ходов, но, во-первых, все они были маленькие, а во-вторых, без фонаря туда нечего было и соваться.

Беатрис завороженным взором обводила высокие стены грота. Казалось, они поднимаются ввысь без конца. Пещера действительно была замечательная. По одной из стен вниз сбегали журчащие ручейки. Эхо, рождавшееся в многочисленных порах стен, разносилось по всему гроту. Пещера была украшена причудливыми оплывами слезника, который поблескивал на проникавшем сюда солнечном свету. У Беатрис было ощущение, что она находится в сказочном мире. Она сняла перчатку и провела ладонью по мягкой волнистой поверхности камня. Там, где свет попадал на него прямо, она заметила голубое и фиолетовое мерцание.

– Что это за порода? – спросила она тихо.

– В основном известняк, хотя есть и вкрапления камня, который встречается только на горе Трик-Клиф. Дербиширцы верят в то, что этот камень обладает магической силой.

– В самом деле? А как он называется?

– Это какая-то разновидность шпата, впрочем, местные жители прозвали камень Синим Джоном.

– Синий Джон… – эхом отозвалась Беатрис и стала поворачиваться к Данту. – Какой он красивый, я…

Она случайно наступила на полу длинной юбки и, потеряв равновесие, упала прямо в объятия Данту.

Беатрис уже подняла на него глаза, чтобы попросить прощения… Но не произнесла ни звука. Она была так близко к нему, что заметила золотистые искорки, игравшие в его темных глазах. Он стоял, небрежно опираясь спиной о стену, и держал ее в своих объятиях. И, похоже, не думал отпускать. А Беатрис тоже не делала попыток освободиться. Она была не в силах отвести глаз от его лица. Когда же он наклонился к ней, у нее перехватило дыхание.

Через мгновение их губы соприкоснулись. Беатрис не шевелилась, боясь, что исчезнет очарование момента и утихнет та буря эмоций, которая родилась в ее душе. У нее кружилась голова от исходившего от Данта тепла. Она прижалась к нему всем телом. Руки ее уперлись ему в грудь, и она слышала, как гулко бьется его сердце.

Сначала он поцеловал ее в губы, потом коснулся ложбинки около уха и стал спускаться вниз, к шее. Беатрис запрокинула голову, а он продолжал целовать ее, вот рука его скользнула по ее груди. Прикосновение это вызвало в ней взрыв возбуждения. Беатрис молила Бога о том, чтобы эта сладкая мука не прекращалась.

Но она прекратилась.

– Боже, что я делаю?!

Беатрис открыла глаза, и в это мгновение Дант отошел от нее. Сначала на шаг, потом еще на три. Беатрис застыла на месте, не зная, что ей сказать или сделать. Она сильно смутилась. Почему он отошел? Может, она не умеет целоваться?

– Милорд?

Увидев выражение, которое было на ее лице, Дант испытал горчайший стыд и почувствовал себя последним негодяем. Он отчетливо почувствовал, что она весьма живо откликнулась на его ласку. Дант понимал, что девушка спрашивает себя сейчас: почему он оттолкнул ее? Со своей стороны он знал, что если бы не остановился, то через минуту сделал бы то, что поклялся никогда не делать. Он соблазнил бы девственницу. Причем это была бы самая легкая победа над женщиной в его жизни.

– Я прошу прощения, Беатрис, – вырвалось у него. – Мне не следовало целовать вас. Я поступил недостойно.

Беатрис растерянно заморгала. Она молчала. Его слова лишь усилили ее смущение.

– Кажется, нам пора возвращаться в поселок, – наконец проговорил Дант глухо и направился в ту сторону, откуда они пришли. Беатрис ничего другого не оставалось, как последовать за ним.

Они вышли из пещеры, он подсадил ее на лошадь, затем вскочил на Гнева и молча направился вниз по горной тропинке.

Они почти не разговаривали и через полчаса добрались до поселка. Каслтон лежал в долине ниже замка Певерил и был окружен с трех сторон скалами. Красивые старинные дома из камня тянулись вдоль пыльной дороги, которая вела на площадь. На подоконниках всюду стояли цветы в горшках, на улице сушилось белье. Везде, где проезжали Дант с Беатрис, им вслед оборачивались и восторженно шептались.

Они остановились на площади. Дант спешился и отвел Гнева к привязи. Затем он помог Беатрис слезть с лошади. На противоположном конце площади стояли торговые ряды, где толкались местные жители. Дети играли тут же в тенечке.

– Я на почту, а вы пока, может быть, захотите побродить по местному базару?

Беатрис улыбнулась и кивнула. Она провожала его взглядом.

Дойдя до конца площади, Дант обернулся. Беатрис перебирала какие-то безделушки и разговаривала с торговкой. Всю дорогу от пещеры Дант заставлял себя не смотреть на девушку. Ибо чувствовал, что если увидит эти волшебные серебристо-серые глаза, то опять потеряет голову и… поцелует ее, забыв все свои недавно обретенные «моральные устои».

«Представляю, что она обо мне сейчас думает!» Он просто воспользовался ситуацией и теперь начинал думать, что каким-то образом, на подсознательном уровне, сам ее подстроил. В самом деле, неужели нельзя было поручить Ренни или даже лакею отправить письмо лорду Девонширу в Чатсуорт? Так нет же, Дант решил сам отправиться в поселок на почту. И Беатрис взял с собой, якобы на прогулку. Потому что в глубине души знал, что они будут одни. А поход в пещеру лишь все усугубил. Между прочим, ничто не мешало ему предупредить Беатрис о том, чтобы она смотрела себе под ноги. Но он не предупредил. А когда она потеряла равновесие и упала ему на руки, он не преминул этим воспользоваться.