Текст книги "Похищенный рай"

Глава 2

Дербишир, Англия

Дант Тремейн, третий граф Морган и пятый виконт Уайлдвуд, молча смотрел в узкий просвет между занавесками, закрывавшими окно кареты. Дул порывистый ветер, и шел дождь. Не просто дождь, а настоящий ливень, скрывавший все плотной, непроницаемой завесой и ожесточенно молотивший по стеклу. Ночь стояла мрачная. Луна укрывалась за плотными тучами, словно давала понять, что и она не очень-то рада Данту. Впрочем, время от времени луна выходила из своего укрытия, на мгновение освещала дорогу и показывала, что карета все еще катит по ней, а не затерялась на бескрайних болотах, поросших вереском.

Весь последний час, если не больше, они вынуждены были плестись еле-еле. Дождь превратил дорогу в грязное месиво, и колеса все глубже проваливались в тестообразную жижу. Равнинная местность осталась позади, и теперь они ехали вдоль подножия Пен-нинских гор. Дант чувствовал, что до полуночи ему точно не видать Уайлдвуда как своих ушей.

Будь проклята эта погода!

Дант ссутулился на скрипучем кожаном сиденье, уперев ногу в ботфорте в противоположную лавку, рассеянно прислушивался к мерному стуку дождя по крыше кареты и чувствовал глухое раздражение. Его подбородок, заросший трехдневной щетиной, покоился на кулаке. Дант был задумчив и размышлял о том, какая все-таки скверная выпала погодка и какое все-таки скверное у него расположение духа.

Дожди он ненавидел всем сердцем. Как-то так вышло, что всякий раз, когда его преследовали неудачи, это сопровождалось дождями. Пока что он прожил на этом свете тридцать два года и уже подметил эту прямую зависимость. В пятьдесят девятом году на его долю выпало особенно много испытаний. Сначала умер его брат, затем отец, И что же? На Англию обрушились такие ливни, которые впору было сравнить с Великим потопом. Чего же другого он мог ожидать сейчас, во время своего возвращения в Англию к могиле матери?

Дант, разумеется, не мог знать, был ли дождь в тот день, когда умерла его мать. Его не было дома, ибо он находился во Франции, где последние три года провел в праздности при дворе короля Солнце Людовика XIV. А в Париже было ясно и солнечно в тот день в конце августа, когда его мать, Хелена, пала жертвой чумы. В последние ее часы от несчастной все сбежали, кроме нескольких самых преданных и верных слуг. Зато Дант отлично помнил, что в тот день, когда он получил письмо, извещавшее его о смерти матери, за окном лил проливной дождь.

В последние двенадцать месяцев – а точнее, в последние триста пятьдесят два дня – погода вела себя весьма странно и загадочно.

Вместо того чтобы сразу же примчаться домой, в Англию, куда он рвался всей душой, где было его место, Данту пришлось задержаться в Париже, ожидая высочайшего позволения от Карла II. В тот день, когда в дверь Данта постучался королевский курьер, погода стояла замечательная. Дант хорошо запомнил, что тогда в ясном небе не было ни облачка.

На следующее же утро Дант отплыл на первом корабле в Дувр и ни разу не оглянулся назад.

Это было почти неделю назад, ибо Дант покинул Дувр сразу же. В порту его ждала черная блестящая карета Морганов. Кучер-заика, приземистый, как пенек, человек (и фамилия у него, между прочим, была подходящая – Стабс *, которого Дант до этого ни разу не видел и о котором никогда не слышал, сообщил, что его прислал сюда Ренни, управляющий имением Морганов. Дант не стал спрашивать, откуда Ренни мог знать, что он возвращается, не говоря уже о том, откуда ему известен точный день приезда. Если честно, Данту было все равно.

* от английского слова stub – пень

Карету резко тряхнуло и повело вправо. Это вывело Данта из состояния задумчивости, а Пенхарста, его лакея, который сидел на противоположном сиденье, едва не бросило Данту на колени. Карета еще раз дернулась и остановилась.

– Прошу прощения, милорд, – смущенно пробормотал Пенхарст. Вид у него был растрепанный и заспанный. Он задремал было, и Дант мог поклясться, что малому снилась совсем другая природа и погода.

– Не извиняйся, – сказал Дант. Он выглянул в окно, пытаясь понять, в чем дело.

– Мы съехали с дороги?

– Не знаю, Пенхарст. Луна спряталась за тучи. Попробуй-ка тут разберись, если дальше собственного носа ни черта не видно. – С этими словами Дант распахнул дверцу кареты. В лицо ему тут же ударил свежий ночной ветер. – Эй, что там у тебя стряслось, Стабс?

Ему никто не ответил. Карету вновь качнуло. Данту пришлось ухватиться за дверцу, чтобы не вывалиться. Затем до него донесся перестук торопливых шагов бегущего человека.

– Стабс! – уже громче позвал Дант. – Ты в порядке?

Ответа опять не последовало. Тогда Дант достал из-под сиденья кремневый пистолет.

– Разбойники? – прошептал Пенхарст. Луна на мгновение вышла из-за облаков, осветив карету, и Дант увидел округлившиеся глаза своего лакея.

– Возможно. – Дант вновь выглянул наружу. Дождь прекратился. И на том спасибо. – Оставайся здесь, Пенхарст. Там, под сиденьем, второй пистолет. Он заряжен. Достань его, взведи курок и будь наготове. Он может понадобиться.

– Но, милорд… Я никогда в жизни не стрелял из пистолета. Даже в руках не держал. Я и понятия не имею, как…

Дант торопливо нацепил свою шпагу.

– Главное, до конца взведи курок и изображай из себя меткого стрелка. Это на тот случай, если разбойник не один. Я слышал, что они теперь все больше ходят парами.

– Понял, милорд, но что, если…

Дант не дослушал его и скрылся в ночи. Он обогнул карету сзади и подошел к ее противоположной стороне. Ему было слышно, как возится Пенхарст. «Только бы он не разрядил пистолет в темноте!» Вокруг не видно было ни зги и стояла мертвая тишина, если не считать позвякивания конской сбруи. В воздухе пахло озоном и лошадиным потом. Вновь заморосило.

Вскоре из-за облаков на мгновение показалась тусклая луна, и Дант увидел, что карета стоит под каким-то странным углом к дороге. Под ногами шелестела высокая мокрая трава. Сквозь тонкий батист сорочки Данта продувало насквозь ледяным порывистым ветром. Он дошел до козел и обнаружил, что кучера на них нет.

Может быть, Стабс заснул по дороге и его сбросило? Может, его скинул разбойник? Дант оглянулся назад, надеясь увидеть в траве поблизости своего кучера. Вдруг до него вновь донесся торопливый топот, Дант взвел курок у своего пистолета и стал внимательно вглядываться в темноту.

– Стой или получишь пулю!

– Л-лорд М-Морган, – задыхаясь от бега, проговорил Стабс. – Эт-то я, С-Стабс.

– Проклятие, – пробормотал Дант, опустив пистолет. – Какого чёрта ты здесь делаешь? Я едва не продырявил тебя.

– К-когда м-мы стали п-поворачивать в-вон т-там, я з-заметил од-дну вещь. М-мне пришлось съехать с д-дороги, чтобы не сбить… – Стабс все никак не мог отдышаться и стал заикаться сильнее обычного.

– Успокойся. Сделай несколько глубоких вдохов. Кучер последовал совету и стал раздувать свои толстые щеки, выпуская из себя воздух так, словно ему нужно было раздуть потухший костер. Наконец коротышка, кажется, немного пришел в себя.

– Я п-подумал, что это олень лежит. Решил сбегать п-посмотреть, жив ли он еще. Но т-там… но т-там… но т-там… – Он снова стал отчаянно заикаться, и казалось, никогда не закончит фразы.

Дант легонько хлопнул его по спине между лопаток.

– Все нормально, Стабс. Успокойся. Тебе нужно восстановить дыхание. Вот так, вот так… А теперь говори медленно. Итак, ты сбегал туда. Что ты там увидел?

– Я д-думаю, что это ч-человек, милорд.

«Человек?!»

Дант взял кучера за руку:

– Покажи мне.

Они пошли назад. Окружавшие их со всех сторон деревья давали настолько густую тень, что практически ничего не было видно. «И как это он вообще что-то увидел, поражаюсь? Наверное, обознался. Скорее всего, это и вправду был олень, который уже давно убежал, испугавшись кареты». Но на повороте в деревьях образовался некоторый просвет, и Дант увидел то, о чем говорил Стабс. В нескольких ярдах от них на середине дороги лежал кто-то на боку. Из-под светлой одежды виднелись босые ноги.

Дант остановился. Черт возьми, и верно, человек. Откуда он мог здесь взяться? И только теперь ему вспомнилось, как сильно тряхнуло карету и повело вправо, прежде чем она остановилась. Он схватил Стабса за рукав.

– А ты уверен, что не сбил его? – сурово спросил он.

– Н-нет, н-нет, милорд, я не сбивал! К-клянусь, я не сбивал!.. – Стабса вновь стало трясти.

– Хорошо, хорошо, Стабс. Успокойся. – Дант сунул пистолет в дрожащие руки кучера. – Послушай. Возможно, это ловушка, устроенная нам разбойниками. Я сейчас пойду вперед, а ты стой здесь и стреляй во все, что тебе покажется подозрительным.

– Н-но, милорд, я н-не умею стрелять!

«Кучер, который не умеет стрелять? Черт возьми, какой идиот нанимал его на работу?»

– Хорошо, тогда, по крайней мере, делай вид, что умеешь стрелять. Я скоро вернусь.

Дант оставил Стабса и стал приближаться к неподвижно лежавшему на дороге телу. По пути он обнажил свою шпагу. Оглянувшись на Стабса, он увидел, что тот держит пистолет двумя руками. Даже на таком расстоянии и при такой скверной видимости можно было заметить, что руки кучера по-прежнему трясутся. Он стоял на месте, шумно дышал и целился Данту прямо в спину.

– Стабс, ради Бога, отведи от меня дуло пистолета. У тебя дрожат руки, и если ты случайно разрядишь его – мне крышка. А подобная смерть на ночной дороге в дербиширской глуши совершенно не входит в мои планы.

– П-понял, милорд.

Приблизившись к лежащему человеку, Дант остановился. Несчастный лежал спиной к нему, и лицо его было закрыто рукой. Дант обратил внимание на то, какая она тонкая. Судя по всему, бедняга давно испустил дух. Дант внимательно оглянулся по сторонам и, не увидев ничего подозрительного, склонился над телом.

– Вы меня слышите? – тихо проговорил он.

Ответа не последовало.

Тогда Дант осторожно положил свою руку лежащему на плечо, обратив внимание на хрупкость его телосложения и на то, какая у него холодная кожа. Первая догадка о том, что человек уже умер, укрепилась. Дант повернул его так, чтобы рассмотреть лицо. Каково же было его удивление, когда он понял, что перед ним лежит молодая женщина!

Он не мог хорошенько рассмотреть ее лицо, но пол нетрудно было определить по отчетливой выпуклости груди под тонкой светлой тканью одежды. Девушка не подавала признаков жизни, не шевелилась и не издавала ни звука. Дант не знал, дышит ли она. Мысль о том, что эта незнакомка может быть мертва, странным образом отозвалась в нем печалью.

Дант легонько тряхнул ее за плечо.

– Вы меня слышите, мисс? Никакого ответа.

– Стабс! – крикнул он, выпустив из рук шпагу. – Возвращайся к карете и принеси сюда фонарь. И еще, возьми у Пенхарста мой плащ. Живо!

Данту казалось, что кучер возится там целую вечность. Только за смертью посылать! Он не отходил от бедняжки ни на шаг и не поднимался с коленей. Отыскав ее руку, он попытался нащупать пульс. Слава Богу, нитевидное биение прослушивалось. Она жива! Взяв ее за руку, Дант уже не отпускал ее.

Он перевернул тело так, чтобы лучше рассмотреть лицо девушки при тусклом свете луны. Длинные густые ресницы, намокшие от дождя, бледная кожа, разомкнутые губы… Сам, не отдавая себе отчета в том, зачем он это делает, Дант склонился к ее лицу и коснулся своими губами ее мягких и нежных губ. На мгновение ему показалось, что они от этого прикосновения слегка дрогнули. Впрочем, ему пришлось выпрямиться, ибо он услышал шаги за спиной. Обернувшись, Дант увидел раскачивающийся в темноте фонарь, плывущий в его сторону.

– В-вот принес, милорд. И п-плащ тоже.

– Молодчина, Стабс. А ну-ка посвети. Из темноты выступило запачканное грязью лицо девушки, весьма тонкие черты, которого портил лишь кровоподтек на виске у самых волос. Дант осторожно коснулся синяка кончиками пальцев, а когда поднес ладонь к лицу, то увидел, что на них свежая кровь.

– Д-девушка, милорд!

– Вот именно, Стабс, и к тому же с раной на голов! Впрочем, в такой обстановке я не скажу, насколько он серьезна. Как далеко мы от ближайшего жилья?

– Ближе всего Эйам, но нам придется свернуть с главной дороги, чтобы д-добраться т-туда. Это м-маленький поселок, а з-за ним еще в ч-четверти часа пути Т-Тайдсвел.

– Давай сюда плащ, Стабс. – Дант завернул девушку в свой плащ. – Гони в Эйам что есть мочи, дружище.

– Она ум-мерла, милорд?

– Нет, но жизнь в ней еле теплится. Нам придется поспешить, если мы хотим спасти ее.

Дант взял девушку на руки и последовал за Стабсом, освещавшим путь фонарем. Подойдя к карете, Дант пнул ногой дверцу. Та тотчас распахнулась.

– Не двигайся или умрешь!

– Успокойся, Пенхарст, я не разбойник. Дант осторожно втащил девушку в карету, затем взял у Стабса фонарь и повесил его под потолком на специальный крючок.

Пенхарст забился в самый угол и широко раскрытыми глазами смотрел на своего хозяина. Лицо его искажала гримаса страха, он все еще не мог прийти в себя. В дрожащих руках он держал пистолет, про который ему сказал Дант перед уходом. Только держал его лакей задом наперед, обратив дуло на себя. Оно глядело чуть пониже его живота. Заметив это, Дант проговорил:

– Если ты не побережешься, Пенхарст, то вряд ли тебе удастся продолжить свой род. Смотри, куда ты направил дуло.

Лицо Пенхарста немедленно исказилось тревогой, и он выронил из рук пистолет. Дант поднял его и опустил курок.

– Напомни мне, Пенхарст, чтобы я при первой же возможности научил тебя, а заодно и Стабса обращаться с оружием. Это одна из двух главных вещей в жизни, которые должен освоить любой мужчина.

– А в-вторая, милорд? – поинтересовался Стабс.

– Обращение с женщиной, разумеется, хотя не скажу, какое из этих двух занятий опаснее. Так что ты скажешь на это, дружище Пенхарст?

Дант пытался таким образом снять напряжение, но безуспешно. Лакей был настолько напуган, что не понял шутки и не ответил на вопрос хозяина. Вместо этого он с опаской посмотрел на закутанную в плащ Данта фигуру и спросил:

– Что это, милорд?

– Это девушка. Она вся промокла, и на ней нет ничего, кроме ночной сорочки. Наконец, она ранена в голову, и рана может оказаться серьезнее, чем мне поначалу показалось. Мы едем в ближайший поселок, где попытаемся найти для нее лекаря.

Дант прижал девушку к себе, пытаясь согреть ее своим телом. Стабс ушел на козлы, и через минуту они вновь поехали. Дант нащупал рукой шею бедняжки, пытаясь найти пульс, и с радостью отметил, что кожа ее уже не казалась ледяной. Он отыскал у нее пульс прямо над ключицей и уже не убирал оттуда свою руку. Другой рукой он счищал грязь с ее лица.

На вид ей можно было дать лет восемнадцать, и она была такая хрупкая, что казалось странным: как это ее только не унес ветер? Он не мог определить цвет ее волос, которые намокли и прилипли к голове, но отметил про себя, что у нее длинные и густые ресницы и что нижняя губа чуть полнее верхней.

Как она оказалась здесь посреди ночи, на этой пустынной дороге? И каким образом бедняжка получила рану на голове?

Она была красива, но не той броской красотой, от которой у всех мужчин сразу захватывает дух. Однако это было поистине очаровательное создание, и достаточно было бросить на девушку лишь взгляд, чтобы проникнуться к ней живым интересом.

– У тебя есть носовой платок, Пенхарст? Лакей тут же передал Данту платок, словно ждал этого вопроса.

Он приложил его к ране на голове девушки. Кровь все еще шла, но уже несильно. В Данте впервые родилась надежда на то, что все еще, может быть, обойдется. Он поднял глаза на лакея, который сидел напротив и наблюдал за своим хозяином. Пенхарст ничего не говорил. Следующую четверть часа они проехали в гробовом молчании. Наконец, когда карета стала замедлять ход, Дант выглянул в окно и проговорил:

– Должно быть, это уже Эйам.

Дождевые тучи сместились в ту сторону, откуда они приехали, небо более или менее очистилось, и луна стала светить ярче. При этом свете Дант заметил двух мужчин, которые преграждали карете путь.

Стабс был вынужден остановиться. Дант пригляделся и понял, что один из этих людей держит в руках горящий факел, от которого в ночное небо поднимались зловещие клубы дыма. В руках у второго был мушкет, и дуло его было направлено прямо на карету.

Глава 3

Тот, что был с факелом, выступил вперед:

– Стойте! Разворачивайте карету и уезжайте обратно. Здесь проезд запрещен!

– Но м-мой хозяин с-срочно ищет лекаря.

Человек, вооруженный мушкетом, направил его на беднягу Стабса:

– В Эйаме он его не найдет.

– Н-но…

Дант устроил девушку поудобнее на сиденье. Ему не хотелось оставлять ее одну, но необходимо было разобраться с тем, что происходило за окном кареты, ибо дело, кажется, принимало серьезный оборот. Он видел, как подрагивает дуло мушкета в нервных руках его обладателя, и ему это совсем не нравилось. Дант представлял себе состояние своего кучера. «Бедняга, наверное, уже на грани апоплексического удара». Он понимал, что, если сейчас не овладеет ситуацией все дело закончится тем, что кому-то прострелят голову. И, скорее всего это будет голова несчастной Стабса.

Дант вновь схватил пистолет и распахнул дверцу кареты.

– В чем дело, джентльмены?

Он вылез и направился к ним. Человек с мушкетом занервничал и теперь взял на мушку Данта.

– Я сказал стоять на месте!

Дант остановился.

– Спокойствие, дружище. Одна старая цыганка как-то сказала мне, что убивать человека, даже не спросив его имя, чревато. На это могут весьма косо посмотреть вон там… – Дант показал глазами на небо. – Надеюсь, вы меня понимаете. – С этими словами он протянул руку. – Я Дант Тремейн, граф Морган. Мы попали в затруднительное положение и просто хотели бы где-нибудь приткнуться…

Человек с мушкетом посмотрел на протянутую руку Данта, но с места не двинулся и оружие не опустил.

– Проезд в Эйам закрыт для всех, даже для вашей светлости. Другого способа остановить распространение заразы мы не видим.

– Боже мой, – проговорил Дант, делая осторожный шаг вперед. – Так вы еще ничего не слышали? Эпидемия чумы закончилась. Но в любом случае мы не из Лондона, дружище, так что вам нечего опасаться. Я только что с континента и еду прямиком из Дувра…

– Я сказал стоять! – прикрикнул стрелок и, вновь наставив мушкет на Данта, положил палец на спусковой крючок. – Я делаю вам последнее предупреждение. У меня приказ стрелять во всякого, кто попытается пересечь эту границу.

Дант только сейчас заметил два колышка с красными тряпками по сторонам дороги.

– Могу вас заверить, джентльмены, что мы не принесем в ваш поселок чуму…

– Нас не беспокоит, что вы можете принести в наш поселок заразу, ибо она и так уже есть в Эйаме. Чума пожирает нас с прошлого года. Началось все с того, что нашему портному, старику Эдварду Куперу, прислали из Лондона посылку с отрезами на платья. Он и не подозревал, что вместе с этой посылкой к нам пришла чума. В первый же месяц у него заболели все родные. Потом зараза перекинулась на остальных. У нас вымерла уже почти половина жителей. Впрочем, никто не считает. Нам страшно, и большинство из нас хотели уехать, но священник Момпессон сказал, что наш христианский долг состоит в том, чтобы не позволить заразе распространяться дальше. Он сказал: «Пусть она останется у нас в Эйаме и не пойдет дальше». С тех пор мы затворились от всего мира и никому не позволяем переступать этих границ.

Дант потрясение уставился на этого человека, с трудом веря своим ушам. Только сейчас он обратил внимание на выражение усталой обреченности, которое было на лицах этих людей. Ему стало ясно, что их обоих сжигает страх.

– Вы хотите сказать, что весь ваш поселок уже почти год полностью отрезан от внешнего мира? Как же вы выжили? Где вы достаете пищу и, предметы, без которых не обойтись?

– Припасы нам доставляют из Чатсуорта их светлость граф Девонширский. Все оставляют на южной границе до рассвета. Мы приходим за присланным в полдень и кладем деньги в ручей. Вода смывает заразу.

– Но откуда же вы берете деньги, если ни с кем не общаетесь?

Факельщик сплюнул в грязь у себя под ногами.

– Да у нас уже и не осталось ничего. Все знают, что в поселке чума, поэтому никто не хочет торговать с Эйамом. Те, кто еще не умер от заразы, скоро умрут от голода. Мы пытаемся урезать себя во всем, но, так или иначе, надолго нас не хватит. Один только мошенник Маршалл Хоу греет руки на этой гадкой болезни.

– Маршалл Хоу?

– Да, богохульник и вор. Он вызвался хоронить умерших, но вовсе не из чувства христианского сострадания. Он забирает себе деньги и все имущество тех, кто не имеет наследников. У него у самого уже умерли жена и младший сын, но ему плевать. Только и знает, что набивать свои карманы. Обирает мертвых. Один он богатеет, а все мы голодаем и молимся Богу, чтобы зараза поскорее ушла от нас.

Дант больше был не в силах слушать.

– Пенхарст, принеси мне сумку из-под сиденья. – Вновь повернувшись к этим людям, он сказал: – Джентльмены, мы нашли на дороге недалеко отсюда девушку. Она была без сознания и с глубокой раной на голове. Я сомневаюсь, что она выживет, если ей не оказать медицинской помощи. Может быть, кто-нибудь из вас знает, где я могу найти лекаря?

Человек с мушкетом впервые за все время разговора опустил оружие.

– Вы говорите, что наткнулись на нее неподалеку? С раной на голове? На вашем месте, милорд, я отвез бы ее обратно. Очень может быть, что она из нашего поселка. Пыталась сбежать. Вполне возможно, что она чумная. Просилась в проезжающий экипаж, но люди испугались и избавились от нее. В любом случае, милорд, поблизости вы не найдете ни одного лекаря, который отважится осмотреть ее.

Дант взял у Пенхарста сумку, достал из нее небольшой кожаный кошелек и бросил его мужчинам под ноги. В кошельке что-то звякнуло.

– Возьмите эти деньги, джентльмены, и купите на них провизию для ваших односельчан.

Факельщик поднял с земли кошелек и заглянул в него.

– Смотри, Маки, ведь этих денег хватит на весь поселок, чтобы питаться целый месяц! Боже, как нам повезло! Да хранит вас Господь, лорд Морган!

– Сам я из Уайлдвуда. Это недалеко отсюда. Около Каслтона. Как только я приеду домой и устроюсь, сразу же через графа Девонширского пришлю в ваш поселок необходимые припасы. Если вам понадобится что-то конкретное, передайте вашу просьбу мне, и я постараюсь помочь. И скажите вашему священнику Момпессону, что я прежде не сталкивался с таким самоотверженным геройством. Я буду молить Бога о том, чтобы у вас больше никто не умер. Ваш поступок достоин самой высокой похвалы.

С этими словами Дант во второй уже раз за эту ночь разрядил пистолет и пошел назад к карете.

– Счастливого пути, лорд Морган, – сказал ему вдогонку факельщик.

– Вот что значит настоящий джентльмен, – вторил его приятель, – и настоящий христианин. Да хранит вас Бог, милорд.

Дант с тяжелым сердцем возвращался к своей карете, глубоко сочувствуя безнадежному положению этих несчастных. Он дал им денег, но не чувствовал удовлетворения, ибо прекрасно понимал, что его пустяковая подачка не вернет тех селян, которые уже пали жертвой страшного мора.

Боже мой, когда же это закончится? Вот уже на протяжении почти двух лет чума держала Англию в рабских оковах. Поговаривали, что в стране не осталось ни одного семейства, которое так или иначе не пострадало бы от болезни. Она прибирала к рукам всех без разбора: праведников и грешников, невинных и злодеев. Конечно, вспышки эпидемии на его памяти случались и раньше, но ни разу в таких гигантских масштабах. На этот раз страшная болезнь унесла жизнь его матери. Пуритане называли чуму божьим наказанием за распутство и разврат, расцветшие в стране пышным цветом после свержения Протектората. Другие говорили, что это просто симптом приближающегося конца света, завещанного Господом Судного дня.

Никто не знал, каких бед еще ожидать. Англичане молили об искуплении. Каждый начал пересматривать то, как живет. И Дант тоже.

Когда он приблизился к карете, из тени выступил Пенхарст:

– Как вы думаете, милорд, может ли быть правдой то, что они сказали?

– О чем ты, Пенхарст? – спросил Дант, возвращая пистолет под сиденье.

Пенхарст кивнул в сторону завернутой в плащ девушки:

– Я слышал их намеки в ее адрес. Может быть, она и вправду чумная?

Дант внимательно посмотрел на своего лакея. Он вспомнил сейчас о том, что от чумы не убереглась его мать, вспомнил и разговоры о том, как легко передается зараза от человека к человеку. Сколько народу уже погибло! Бесчисленное множество. А ведь в тот миг, когда он увидел эту девушку лежавшей на дороге в грязи, у нее было смертельно бледное лицо. Впрочем, кровь на виске не могла иметь никакого отношения к чуме.

Дант знал, что ему делать.

– Нет, Пенхарст. Поверь мне, я понимаю и высоко ценю твою заботу, но девушка ранена и нуждается в помощи. Не мог же я оставить ее там, на дороге? Ведь вполне возможно, что она не больна. Хорош бы я был, если бы бросил ее на произвол судьбы. Она умерла бы там одна. За кого ты меня принимаешь?

– Я понимаю, милорд, но, может быть, нам надо довезти ее до ближайшего жилья и оставить там…

– Пенхарст, если бы я тебя знал не так хорошо, то решил бы, что ты женоненавистник. А ведь мы с тобой джентльмены, дружище, и служим добру. Спасать дам – наш святой долг.

– Прошу прощения за прямоту, милорд, но в последний раз, когда вы спасали одну девушку, это стоило вам ссылки во Францию на три года!

На это Данту нечего было возразить. Действительно, он дорого заплатил за то свое приключение. С тех пор у него было много времени, чтобы впервые в жизни как следует посмотреть на себя со стороны. И надо сказать, что Данту не очень понравилось то, что он увидел. Он даже дал себе зарок, что подобного в его жизни больше никогда не будет.

И все же отступать сейчас он не мог.

– Извини, Пенхарст, – проговорил он, – но я обязан поступить так, как поступил бы на моем месте любой порядочный человек. Другими словами, я не могу оставить эту юную женщину. И возить ее по окрестным селам нет смысла. Здесь все слишком боятся чумы. Ты же слышал, что нам рассказывали эти бедняги. Нет, я отвезу ее к себе в Уайлдвуд и постараюсь вылечить собственными силами. А как только она поправится, я буду рад вернуть ее родным. Пенхарст смерил его долгим взглядом:

– Как вам будет угодно, милорд.

Дант улыбнулся и дружески хлопнул его по спине:

– В дорогу, приятель. Хватит философствовать, а то сейчас опять ливанет, и мы здорово замочим ноги.

Темнота успокаивала, поэтому ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы открыть глаза. Но когда она это сделала, в лицо брызнул яркий солнечный свет. Девушка растерянно заморгала, пытаясь привыкнуть к такой резкой перемене и сориентироваться.

Какое-то время она лежала неподвижно, осматриваясь по сторонам и ничего не узнавая. Она лежала на незнакомой постели с камчатным балдахином телесного цвета. Стены комнаты были украшены разными женскими безделушками, на полке стояло несколько миниатюрных статуэток, висел очаровательный натюрморт с весенними цветами в золоченой резной раме. В такой комнате всегда приятно просыпаться. Человек чувствует радость от вступления в новый день. Не то, что в других, где хочется вновь зарыться лицом в подушку и не подниматься до вечера.

Она хотела сесть, но стоило ей лишь чуть-чуть шевельнуться, как голову пронзила резкая боль. Она подняла руку к виску, где было больнее всего, и нащупала повязку, исследовала ее рукой. Да, сомнений не оставалось: у нее перевязана голова. Что случилось? Она ранена? Насколько серьезно? Она с величайшей осторожностью села на постели и внимательно осмотрела себя. На ней была ночная рубашка из тончайшего батиста, украшенная спереди кружевом и маленькими жемчужинами. Рубашка была очень красивая, но девушка видела ее впервые в жизни. Она никогда прежде не надевала столь изящных туалетов.

Она опустила с постели ноги и неуверенно поднялась. Ночная рубашка, лаская кожу, изящными складками упала вниз, и кайма в несколько слоев легла на покрытый ковром пол. Да, теперь девушка была уверена в том, что эта одежда не принадлежит ей.

Рубашка была сшита на другую женщину, гораздо более высокую.

Она медленно прошлась по комнате, ноги ее утопали в мягком толстом ворсе ковра. Просторная комната была со вкусом обставлена богатой мебелью из дерева фруктовых пород, инкрустированной перламутром. Двойные кресла, обитые камчой телесного цвета, стояли по сторонам высоких окон. Приблизившись к одному из них, девушка выглянула наружу, и у нее захватило дух от красоты открывшегося вида. За окном, насколько хватало глаз, простиралась ярко-зеленая лужайка с безупречно подстриженными кустами, красочными цветочными клумбами и безмятежным прудом сбоку. Прямо под окном был мощенный плиткой дворик, где в огромных кадках тоже росли яркие цветы. Во дворе служанка выбивала маленький коврик. Девушка впервые видела эту женщину, впрочем, как и весь этот дом, деревья, комнату, в которой она находилась сейчас, и все, что в ней было.

«Ага! – Ей пришла в голову одна мысль. – Я сплю, и все это сон. Точно! Какой красивый…»

Она решила вернуться в постель, лечь, закрыть глаза и подождать, пока этот воображаемый, нереальный мир исчезнет. Голова не болела, но слегка кружилась, и немного саднило в том месте, где была повязка. Девушка очень надеялась на то, что, проснувшись, вспомнит весь сон от начала до конца и поймет, почему она вдруг оказалась в этом странном и красивом доме в чужой ночной рубашке и с повязкой на голове.

Но вдруг она замерла, инстинктивно почувствовав чье-то присутствие, и, обернувшись, увидела стоящего на пороге комнаты мужчину. Он смотрел на нее добрыми темными глазами и улыбался.

– Доброе утро, – поздоровался он. У него был густой, сочный голос. Такой голос уже сам по себе способен привлечь внимание собеседника.

– Доброе утро, – сказала она в ответ, гадая о том, кто этот человек и почему он вдруг вторгся в ее сон. Мужчина прошел в комнату:

– Как самочувствие?

– Мне хорошо, только голова немного кружится. Но это и неудивительно.

«Как странно! Впрочем, во снах всегда так: все действия разворачиваются как-то замедленно, плавно… Это, видимо, оттого, что во сне у человека притупляется чувствительность».

– Верно.

«Значит, ему известно, что я сплю. Как интересно!» – подумала девушка, чувствуя, что ей положительно нравится его улыбка.

– У вас ничего не болит? – спросил он. «Болит? Почему у меня должно что-то болеть?

Ведь это обычный сон, а не кошмар какой-нибудь… «Нет, здесь решительно ничто не наводит на мысль о кошмаре».

Она пожала плечами.

– Нет, кажется, а что?

– Ничего. Мне очень приятно слышать. Что вы хорошо себя чувствуете. Но я полагаю, вам будет лучше вернуться в постель. Зачем рисковать и усугублять положение?