Текст книги "Вундеркидз. Вилдвудская академия"

– Рада познакомиться, – сухо проронила Стелла.

– И я, – отозвался Интеграл безо всякого энтузиазма.

Между тем студентов уже пригласили в зал. Им удалось найти места прямо у сцены. Огни медленно потухли, шум в зале затих. Кое-где послышались хлопки, а затем аплодисменты распространились по всему залу, словно треск лесного пожара, все громче и громче. Ника тоже захлопала – и только тут увидела, чему или, точнее, кому аплодируют: на сцену вышел директор. Поприветствовав студентов, он остановился у микрофона и поднял обе руки, призывая к тишине. Аплодисменты мгновенно стихли.

У Ники возникло чувство, будто она попала в какое-то закрытое общество, а директор его возглавляет; там, где она училась раньше, ученики не относились к администрации школы с таким уважением. «Это потому, что все ему благодарны, – сообразила она. – Это же он принимает окончательное решение, кому учиться в Вилдвуде, а кому нет».

– Добро пожаловать в Вилдвудскую академию. Одних я рад приветствовать снова, а другим еще предстоит понять, что наша Академия совсем не похожа на другие школы… – Голос директора звучал громко и торжественно. Ника почувствовала, как по рукам побежали мурашки.

– Вилдвудская академия – место особое, – продолжал директор. – Учиться здесь – не право, а честь. И это подразумевает, что ваша жизнь с этого момента будет подчиняться определенным правилам, и прежде чем начнется наш вечер, посвященный искусству, вспомним основные.

Ника покосилась на Интеграла, тот только состроил гримасу и улыбнулся. Парень слушал речь директора уже третий раз.

– В Вилдвудской академии действует пять главных правил. Первое: в нашей школе запрещены любые нелегальные вещества. По отношению к алкоголю и наркотикам мы проводим политику абсолютной нетерпимости. Всякий, кто нарушит это правило, будет наказан – исключен из школы либо временно, либо навсегда. Полагаю, дальнейших объяснений не требуется. Второе правило – никакого воровства, и это тоже очевидно. В Вилдвудской академии воровство считается серьезнейшим правонарушением, за которым следует наказание, – до исключения. Должен уточнить, что плагиат – это тоже разновидность воровства.

Директор украдкой глянул на пюпитр, который стоял перед ним, словно сверялся с заметками. Казалось бы, что в этом такого, однако Нике это показалось очень странным.

– Серьезное наказание следует и за другое нарушение – насилие, – жестким тоном перечислял между тем директор. – Политика абсолютной нетерпимости действует и в этом случае. Всякого рода травля, и психологическая, и физическая, тоже разновидность насилия, и отношение к ней соответственное.

Он снова заглянул в заметки и улыбнулся – разом вернув себе все свое обаяние.

– Секс… – начал он. В зале послышались смешки. Ника почувствовала, как Интеграл рядом нервно заерзал, а Стелла захихикала вместе со всеми.

– Так вот, секс, – повторил директор, когда зал успокоился. – В отличие от воровства и насилия, в нем, по сути дела, нет ничего дурного. Мы, разумеется, понимаем, что все вы молоды, гормоны у вас играют, но вы еще и несовершеннолетние, и мы за вас отвечаем, поэтому ради вашей же безопасности наказание ждет любого учащегося, которого уличат… – директор прищурился. – …в этом. – Зал снова взорвался хохотом.

Ника поняла, что восхищается директором еще больше: он здорово разговаривает со студентами, держится открыто и при этом внушает уважение.

– И последнее, – продолжил директор. – Наши правила запрещают общаться с местными жителями из города Вилдвуд. – В зале мгновенно стало тихо. – В прошлом у нас часто возникали трудности из-за столкновений между нашими учащимися и вилдвудской молодежью. Печальная правда состоит в том, что студентам есть что терять, а местным жителям в большинстве случаев – нечего.

Нику от этих слов покоробило. Такое сравнение прозвучало очень грубо. Девушка повернулась к Интегралу.

– А почему запрещают общаться с местными? – шепнула она ему на ухо.

– А потому что это бесперебойный источник нелегальных веществ, насилия и секса, – ухмыльнулся тот.

Ника кивнула. А директор завершал выступление:

– Мы очень серьезно относимся к любым сообщениям о панибратских отношениях между нашими учащимися и местными жителями, – сурово объявил он. И тут же на его лицо снова вернулась обаятельная улыбка. – Вселенная наградила вас большим талантом, и я убежден, что вашим ответом станут творения, достойные такого дара. Искренне надеюсь, что основа вашего великого наследия будет заложена в аудиториях Вилдвудской академии. Поэтому, если вам что-то понадобится, мои двери всегда открыты. – Директор умолк и неожиданно подмигнул. – Конечно, в приемные часы – с трех до половины четвертого по средам, – добавил он, и по залу снова прокатилась волна смеха. – Ну, не стану больше вас мучить: ведущий сегодняшнего вечера – любимец всех наших студентов, художественный руководитель Вилдвудской академии и координатор массовых мероприятий Стамос Ледерман! – объявил директор, и зал опять взорвался аплодисментами.

На сцену вышел Стамос в блестящем красно-коричневом костюме. Овации продолжались, пока мужчина не подошел к микрофону.

– Добрый вечер, дамы и господа, – негромко произнес он. – Вряд ли моя речь будет такой же яркой… – польстил он директору. – Как художественный руководитель Вилдвудской академии время от времени я что-нибудь организую, – с лукавым видом добавил он.

– Стамос, царь и бог вечеринок! – крикнул кто-то из задних рядов.

Стамос улыбнулся.

– Да, так меня иногда называют. Однако по порядку. Я хочу поприветствовать наших новичков и добавить, что среди тех, с кем мы уже познакомились и кого приняли в этом году, есть выдающиеся, весьма перспективные таланты, подобных которым мы еще не встречали. Наши студенты и раньше считались одними из лучших в Америке, а в этом году у нас стало еще больше поводов для гордости.

Стелла просияла, словно Стамос обращался лично к ней. Интеграл скривился.

– Он так каждый год говорит, – шепнул парень Нике.

– Какой красавчик! – игриво шепнула Стелла.

Ника сообразила, что та видит Стамоса впервые.

– Я с ним вчера познакомилась. Он сам меня сюда привез, – ответила Ника и сразу же смутилась.

Стелла ревниво покосилась на нее – кажется, Ника и вправду зря разоткровенничалась.

– А теперь, раз уж мы заговорили о талантах, – продолжал Стамос, – думаю, самое время объявить первый номер. Эта юная леди дважды подряд выигрывала Национальный конкурс исполнителей классической музыки, а кроме того, престижнейший Международный конкурс имени Чайковского. Встречайте – Аика Танака, скрипка!

Зал зааплодировал. Глубоко вздохнув, Аика подняла смычок, и Ника почувствовала, как музыка заполняет ее изнутри. Акустика в зале была поистине уникальной, каждая нота звенела словно хрустальная – Ника ощущала каждый звук всем телом. Аика играла просто потрясающе. С каждым движением смычка мелодия то взлетала ввысь, то затихала, и Нику от восторга бросало то в жар, то в холод. Ее переполняла гордость – гордость за то, что ее приняли в школу, где учится девушка, что стоит сейчас на сцене.

Когда пьеса завершилась несколькими мощными аккордами, Ника покосилась на Стеллу – как ей выступление? Но соседка с рассеянным видом скользила глазами по залу – похоже, она чувствовала себя не совсем в своей тарелке.

Следом выступал русский юноша-пианист. Он выбрал современное произведение, его пальцы летали по клавиатуре, поражая необычными гармониями. Ника не очень любила подобную музыку, но все равно было ясно, что юноша не менее талантлив, чем скрипачка Аика.

Следующим номером начинающий поэт прочел отрывок из пьесы собственного сочинения – это был рыжий бородач, довольно взрослый для того, чтобы учиться в Академии. Потом выступили два саксофониста, флейтистка и еще писательница, на сей раз с коротким рассказом. Концерт продолжался, и вскоре Ника уже перестала запоминать, кто с чем выступал. Ясно было одно: каждый был невероятно талантлив! От такого всплеска эмоций Ника почувствовала, что ужасно устала. Стелла рядом успела задремать. Интеграл, положив на колени блокнот, заполнял его какими-то формулами. Но вот объявили следующий номер, и Ника радостно встрепенулась.

– Элоиза Мендель исполнит It's a Hard Knock Life из мюзикла «Энни»! – провозгласил Стамос.

Из-за кулис стремительно вылетела Элоиза. Одета она была так же странно, как и в первый день, когда они познакомились. Девушка сделала для песни собственную аранжировку, ничуть не хуже оригинальной. И звучание ее чудесного голоса было безупречным.

– Я ее знаю! – взволнованно шепнула Ника проснувшейся Стелле. – Она вела ознакомительную экскурсию!

Стелла улыбнулась, но улыбка вышла усталой и завистливой. Когда песня закончилась, Ника громко закричала: «Браво!» Элоиза театрально поклонилась и, довольная, ушла со сцены. У микрофона снова оказался Стамос.

– Спасибо, Элоиза! – Он сделал небольшую паузу. – Нельзя не отметить выдающееся достижение еще одной нашей соученицы. Этим летом у нее была персональная выставка фотографий в нью-йоркской галерее современного искусства «Сохо». Поприветствуем Вайолет Хендрикс!

Со всех сторон послышались громкие возгласы «Вайолет!» и аплодисменты. Ника поискала глазами, где кричат громче всего, – и не обманулась в своих ожиданиях. «Парень с мобильником» сидел в первых рядах, лениво положив руку на спинку кресла Вайолет, которая встала и раскланялась. Ника задержала взгляд на иссиня-черном затылке, но тут заметила, что на нее смотрит Интеграл, и поспешно уставилась на сцену.

– В заключение этого великолепного вечера вы увидите слайд-шоу работ с выставки Вайолет, – сказал Стамос.

Зал погрузился во тьму. Сначала появилась фотография кольца с бриллиантом. «Помолвочное», – подумала Ника. Кольцо лежало на столике у бассейна. Фотография была черно-белая, и Ника сразу поняла, что хотел сказать фотограф: это была история о богатстве и одиночестве, о беспечности и отверженности. Последовало еще несколько крупных планов – шелковое бальное платье, мертвый жук, сумка на растрескавшемся асфальте. Ника с досадой была вынуждена признать, что фотографии оказались превосходными, полными символического смысла.

Сюжет снова сменился, и на экране появилось лицо «парня с мобильником» крупным планом. Потом фотографии его рук, потом он в профиль – его лицо злое, но красивое, потом он что-то пишет, видимо, в дневнике… Опять крупные планы его лица: заостренные черты, ехидная ухмылка.

На последней фотографии парень выходил из бассейна, демонстрируя идеальную фигуру. А на лице читались презрение и уверенность в собственном превосходстве, прекрасно переданные на черно-белом снимке.

«Какое же это искусство?» – сердито подумала Ника. От фотографий веяло тщеславием и самолюбованием, а еще Ника поймала себя на том, что они ей нравятся, и разозлилась. Стелла не сводила с экрана восхищенных глаз, а Интеграл окончательно уткнулся в свои расчеты.

Ника раздраженно отвела взгляд, всмотрелась в полутьму зала и нашла его. Парень смотрел на нее. Смотрел гораздо дольше, чем было бы прилично и уместно, – будто интересовался ее реакцией на эти снимки. Решив ответить вызовом на вызов, Ника уставилась на него в ответ. Но тут проектор погас, вспыхнули лампы под потолком, и оказалось, что «парень с мобильником» больше на нее не смотрит, а шепчет что-то на ухо Вайолет, которая продолжала принимать поздравления.

Вечер завершился, и студенты поспешили на улицу, чтобы успеть использовать остававшиеся до отбоя тридцать минут. Ника вышла в сопровождении Стеллы и Интеграла. Толпа уже почти рассеялась. Ника снова невольно нашла глазами «парня с мобильником» – он вел Вайолет куда-то в лес. За ними потянулись несколько членов их фан-клуба.

– Куда это они, а? – спросила Стелла, проследив за ее взглядом.

– Хочешь, угадаю? – хихикнул Интеграл. – За нелегальными веществами, насилием и сексом.

Глава 4
Великолепие войны

Я перед тобой в долгу. За мной экскурсия по здешнему высшему обществу, – заявил Интеграл за завтраком, уничтожая пирамиду блинчиков с кленовым сиропом. Ника скорчила гримасу – школьная иерархия никогда ее особенно не интересовала. И принялась бодро расправляться с содержимым своей тарелки: яйцами бенедикт, картофельными оладьями и жареными колбасками.

Занятия по живописи и рисунку еще не начались, зато перечень предметов пополнили химия и биология. Так что источником положительных эмоций пока что оставалась вкусная еда, ну и встречи с Интегралом. За эти четыре дня Ника с Саймоном стали неразлучны: вместе ходили в столовую, вместе возвращались в свои общежития, а на общих уроках сидели рядом. Эта нежданная дружба Нике была только в радость, да и у Интеграла за два года в Вилдвуде близких друзей так и не появилось – никто не здоровался с ним в коридоре, никто не подсаживался за обедом. Словно все это время он оставался для всех невидимкой. Ника это понимала и от души сочувствовала ему.

Не считая Интеграла, Ника успела узнать имена только четверых: Стелла, Элоиза, с которой Ника обменялась всего несколькими фразами, противная красотка Вайолет, а еще «парень с мобильником» – Зак.

На занятиях девушка то и дело украдкой косилась в его сторону сквозь завесу своих светлых локонов – вот он сидит на своем обычном месте, рука, будто приклеенная, обвивает талию Вайолет. Глаза сияют пронзительным зеленым светом, губы сложены в усмешке, как будто ему уже наскучила собственная свита и ее разговоры.

Стелла сегодня подсела за его стол. Свою форму она украсила тщательно подобранными аксессуарами в розовых тонах и дополнила большой замшевой сумкой персикового цвета с вышитой на ней золотом собственной монограммой. Каждое утро Стелла пыталась уговорить Нику оживить форму несколькими яркими штрихами – и каждый раз приходила в полное недоумение: как это Ника, дочь дизайнера, так мало интересуется нарядами. Однако Ника признавала только одно украшение – отцовский солдатский жетон, да и тот был надежно спрятан на груди под блузкой. Теперь Ника жалела, что была такой несговорчивой: не найдя понимания у нее, Стелла пыталась произвести впечатление на свиту Вайолет.

Интеграл наклонил голову и перехватил взгляд подруги.

– Ника, Ника, я Земля! Прием! Земля! – прогудел он механическим голосом.

– Да-да, я слушаю, – отозвалась Ника.

– Так вот, тот парень, на которого ты только что глазела, – это Зак. Все знают, что он денежный мешок, но кто его родственники, держится в секрете из соображений безопасности. – Интеграл рассеянно покосился на стол с блинчиками, раздумывая, идти за добавкой или не стоит.

– Ничего я не глазела! – возмутилась Ника и пожала плечами, мол, Зак ее ни капельки не интересует, но Интеграл продолжил:

– Девица рядом с ним – Вайолет. У нее мать из тех, кто сначала работает в эскорт-агентствах, потом выходит замуж за миллионера, а потом разводится с ним и на его денежки становится модельером нижнего белья. Когда Вайолет сюда поступила, у нее вообще ничего не выходило, но к концу второго года вдруг стало получаться. Лишнее доказательство того, что в Вилдвуде знают, что делают. Ты сама видела на собрании. Ее художественные фотографии очень даже ничего. – Интеграл показал в воздухе кавычки при слове «художественные». – Папаша Вайолет – мегамозг из Силиконовой долины. Нет, правда, он разрабатывает очень клевые приложения. Не понимаю, почему таких башковитых парней вечно тянет на дур с экстерьером, – нахмурился Интеграл. И снова покосился на столик с блинчиками.

– Может, к тому времени, когда они окончательно крутеют, им надоедает получать от ворот поворот от просто хорошеньких и неглупых девушек, и они специально выбирают самую красивую и самую тупую? – предположила Ника и ехидно ухмыльнулась.

Интеграл, похоже, оценил Никину теорию и усмехнулся в ответ:

– Да уж наверное! Дай мне честное слово, что, когда я стану великим математиком, ты не разрешишь мне приударить за крашеной блондинкой с пекинесом в сумочке!

Ника прыснула:

– Честное слово!

– Кстати, о силиконе, – добавил Интеграл. – Зак с Вайолет начали встречаться с тех пор, когда она получила хорошую дозу силикона в подарок на шестнадцатилетие, в прошлом году, точнее, как подсказывает моя идеальная память на числа… – Он глянул на свои дешевые пластмассовые электронные часы из тех, что дают в придачу к коробке кукурузных хлопьев, – двести шестьдесят три дня назад. – И демонстративно смерил взглядом грудь Вайолет и поиграл бровями.

– Фи, как грубо! – Ника изо всех сил старалась изобразить укоризненную гримасу, но у нее ничего не вышло – ее разбирал смех.

– А что? – воскликнул он. – Да, я – математический гений, но все равно обычный парень!

* * *

Ника шагала на очередной урок, исполненная самых радужных предвкушений. Горы Сан-Хасинто отсвечивали на солнце красным, величественные скалы нависали над извилистыми песчаными тропами – девушка никогда в жизни не видела такой красоты. А главное – сегодня у нее наконец состоится занятие по специальности. Ника чувствовала, как у нее покалывает в пальцах, как не терпится ей взяться за новые карандаши или пастель.

Интеграл проводил ее по дороге к корпусам для старшекурсников. На ходу он продолжал свой ликбез, просвещая Нику, кто в Академии богатый, а кто талантливый, а также кого и когда исключили на время или навсегда. Наконец они добрались до развилки с двумя деревянными стрелками-указателями. На одной было написано «Точные и естественные науки», на другой – «Художественные мастерские».

– Удачи, – пожелал на прощание Интеграл и удалился по своей тропинке.

Художественные мастерские размещались в небольших овальной формы домиках, каждый из которых носил имя какого-нибудь художника. Ника заглянула в расписание и, щурясь от солнца, разыскала нужное здание – корпус «Пикассо» имел куполообразную форму с вмятинками и был похож на половинку мяча для гольфа. Входная дверь красного дерева сразу открывалась в просторную студию.

Сквозь стеклянный потолок на полы из того же красного дерева лился мягкий свет. Ника решила, что студия больше похожа на танцевальный зал: ни капель краски на полу, ни царапин от ножек стульев. Тем не менее точно посреди зала стоял огромный мольберт. Бросив рюкзак на пол, Ника несмело приблизилась к нему и бережно погладила гладкую, абсолютно новую деревянную поверхность.

– Это американский дуб, – произнес за ее спиной негромкий женский голос.

Ника подскочила от неожиданности. Развернувшись в сторону двери, девушка обнаружила, что за ней наблюдает преподавательница.

– Да-да! Я такие видела. – Эти мольберты были знакомы всякому, кто хотя бы как-то причастен к миру искусства, – гигантские итальянские мольберты ручной работы из американского дуба, четыре на шесть футов.

– Меня зовут Анна де Гренобль, в этом семестре я ваш руководитель по специальности, – приветливо проговорила женщина с сильным французским акцентом и протянула Нике узкую ладонь. На мадам Гренобль был темно-зеленый брючный костюм. Волосы – неестественно-рыжие, зеленые глаза – слишком яркие, а остатки тоненько выщипанных ломаных бровей подведены красным. Женщина явно перенесла не одну пластическую операцию. Ее сморщенные костлявые пальцы, унизанные дорогими кольцами, сразу выдавали возраст, хотя дама старалась выглядеть на пару десятков лет моложе. Ника тоже представилась и стрельнула глазами на единственный стул в зале – стул, стоявший перед мольбертом.

– Это для вас, дорогая, – пояснила мадам Гренобль, показывая на стул. Ника послушно уселась, а мадам Гренобль вытащила из кармана пульт управления, нацелилась в центр зала и нажала кнопку.

– Итак, к делу! Вы что-нибудь слышали о батальном жанре, моя милая? – спросила она.

Ника собралась было ответить, но замолчала, наблюдая за тем, как, заслоняя дневной свет, перед ней опустился плотный черный экран. Потом на окна упали светонепроницаемые шторы, погрузив зал в полную темноту – только у двери мигала красная лампочка аварийного выхода. С потолка по боковым стенам двинулись вниз и включились с громким щелчком два маленьких проектора.

– Нет, ничего, – наконец медленно ответила девушка.

– Батальный жанр! – воскликнула мадам Гренобль. – Это направление искусства, требующее острого глаза, отменной памяти и… – Пауза. – Отваги! Все великие воители прошлого, тот же Наполеон Бонапарт, желали, чтобы их подвиги сохранились в истории, были запечатлены на полотнах и в мраморе. Поэтому они выбирали нескольких талантливых художников и, начиная военные действия, брали их с собой. Художники держались подальше от поля боя, чтобы не подвергать себя опасности, но все же достаточно близко, чтобы запечатлевать кровавую славу сражений, – пояснила преподавательница.

Ника слушала ее, открыв рот. Мадам Гренобль продолжала говорить несмотря на то, что на лице у девушки читалось явное недоумение.

– Художник-баталист должен наблюдать и фиксировать как можно больше подробностей. Он непрерывно делает наброски, чтобы ничего не упустить. Если во время сражения будет одержана победа, художники вернутся домой и напишут величественные панорамы битв! – Профессор развела руками, будто представляя себе эти панорамы на месте стен. – Вы наверняка изучали «Битву при Геттисберге» Уокера?

– Нет, – робко призналась Ника. Мадам Гренобль выгнула тонкую бровь. – Так вы… вы хотите, чтобы я рисовала битвы, в смысле батальные сцены? – промямлила Ника.

– Вот именно! – кивнула преподавательница. – Вы просмотрите видеосюжеты, которые я вам покажу, и зафиксируете как можно больше подробностей. Ваша задача – выхватить отдельные детали мозаики. Затем, когда у вас наберется нужное количество набросков, к середине семестра вы составите из них панораму – в этом и заключается ваш курсовой проект, – объяснила она.

– А-а-а… – Ника открыла рот, чтобы задать один из десятков вопросов, которые так и роились у нее в голове, или по крайней мере сообщить, что никакого учебного плана ей еще не выдали. – А почему битвы? – выдавила она.

– Потому что битвы – это живая, дышащая материя. Они динамичны, прекрасны и одновременно ужасны и еще долго ощущаются реальными. Лучше темы для картины и не придумаешь! – Ника снова попыталась открыть рот, но мадам Гренобль поднесла палец к тонким губам. – Посмотрите видео, душенька, затем зарисуйте все, что вам понадобится, чтобы впоследствии воссоздать сцену целиком, – велела она. Послышалось громкое «цок-цок-цок» ее шпилек по деревянному полу, и, подойдя к дверям, женщина нажала кнопку на пульте. – До скорой встречи. Я вернусь посмотреть, как у вас идут дела. Запомните – как можно больше набросков! – крикнула она, и дверь за ней захлопнулась.

Ника медленно повернулась к мольберту. На нем был закреплен толстый рулон пергаментной бумаги, мольберт был задрапирован в нее, словно в тогу. Ника смотрела на исполинское сооружение, высившееся перед ней, и огромная конструкция, о которой большинство художников могло только мечтать, одновременно и зачаровывала ее, и пугала.

«Рисовать битвы? – повторила она про себя. – Что она имела в виду? Зачем?»

Словно бы в ответ на ее вопрос проекторы ожили и лихорадочно зажужжали. Вспыхнул свет, и на круглые стены хлынули образы, они окружили Нику – та словно оказалась в аквариуме и глядела оттуда на мир вокруг.

Сначала изображение показалось Нике размытым, но мало-помалу картинка сфокусировалась: ясное голубое небо, пустыня, убогий городишко. Камера сместилась ниже, сменилось и изображение: горели машины, вдали слышались крики; все в этом пустынном городке было практически одного цвета – разных оттенков бежевого.

Теперь камера показывала городскую площадь: там сошлись два отряда. Ника не могла отвести глаз от экрана и даже забыла, что должна делать зарисовки. Она сидела и просто смотрела. На одной стороне площади замер строй светлокожих людей, вооруженных каким-то ультрасовременным оружием и с ног до головы одетых в камуфляж. На другой – бесновалась толпа; вероятно, повстанцы. Одежда в грязи, лица перекошены от ярости. Они выкрикивали что-то на языке, которого Ника не понимала, и размахивали в воздухе оружием, куда более примитивным, чем у противника.

Белые бойцы стояли неподвижно, словно оловянные солдатики, стройными рядами, дисциплинированные, от них исходила угроза. Ника облизнула пересохшие губы – она вдруг поняла, что все это время так и сидела с разинутым ртом. И нервно вздохнула, глядя, как растет напряжение. Расстояние между отрядами мало-помалу сокращалось – и тут кто-то бросил гранату. Раздался взрыв, послышались отчаянные крики. За миг до того, как отряды столкнулись, Ника зажмурила глаза. Когда она наконец собралась с духом и посмотрела на экран, там за густой завесой пыли копошилась густая масса дерущихся тел. Ника с мрачной решимостью напомнила себе, что ее задача – делать наброски.

На мольберте лежал целый набор перьевых ручек, пастели, угля, карандашей и фломастеров всевозможных цветов и размеров. Но Ника выбрала обычный простой карандаш и неохотно принялась зарисовывать все, что выхватывал ее взгляд. Натренированная рука так и порхала по бумаге – стремительно и яростно. Ника фиксировала каждую деталь, которая приковывала ее внимание. Все это время девушка старалась не думать о том, как легко ножи и пули пронзают людскую плоть, словно лезвие входит в перезрелые фрукты, и все равно почувствовала приступ тошноты – изображение на экране будто плавало в красном пыльном океане.

«Подумаешь, просто кино», – убеждала она себя, понимая, что на пленке запечатлены реальные события. Тогда девушка решила сосредоточиться на другом – она принялась рисовать дыры на одежде сражающихся, очерчивала параллельные разрезы на залитом кровью камуфляже, оттеняла расплывающиеся пятна на грязных лохмотьях повстанцев. Воспроизводила следы, которые оставляли на песке подкованные армейские ботинки, тени, отбрасываемые на землю падающими телами с раскинутыми руками, – словно штриховкой мостила себе дорогу от наброска к наброску. Готовые рисунки она отрывала и, не глядя, отбрасывала, и они, словно сухие листья, планировали на пол.

Потом Ника решила сосредоточиться на песке – как вязнут в нем ноги солдат, как песок заволакивает погибших облаком пыли, когда они падают, как он вздымается волнами в ритме битвы. Она рисовала, рисовала, рисовала без устали – пока фильм не кончился и экран не погас.

Ника положила карандаш на место и окинула взглядом кипу набросков, которые она сбрасывала на пол, – надо же, как много. От неудобной позы болела спина и ныло запястье. Кровь и боль на лицах солдат напомнили ей об отце, который тоже был военным. Нике исполнилось три года, когда ее маме сказали, что муж погиб, выполняя задание, но как именно это произошло, не сообщили. Сейчас, посмотрев этот фильм, девушка снова попыталась представить, как расстался с жизнью ее папа из-за какой-то великой цели, более важной, чем его жизнь. Ника нащупала под блузкой солдатский жетон.

Она сидела, то и дело поглядывая на дверь, и ждала, когда же вернется мадам Гренобль, и с каждой секундой все больше нервничала. Потом Ника опять вернулась к мыслям об отце и вдруг заплакала. С минуту она рыдала, отчаянно пытаясь вытереть слезы рукавом, но они все текли и текли. Испугавшись, что преподаватель застанет ее в таком состоянии, девушка выбежала на улицу.

Палящее солнце на миг ослепило ее. Ника жадно глотала воздух, пытаясь успокоиться, но тело по-прежнему содрогалось от рыданий. Она читала, что такое состояние называется панической атакой, и действительно запаниковала. Что, если мадам Гренобль решит, что ее ученица – истеричка и ничего из нее не выйдет? В поисках укрытия Ника бросилась в соседний корпус, толкнула дверь и устремилась по коридору в поисках пустой аудитории. В первой же комнате никого не оказалось. Ника юркнула туда и упала на стул, уронив голову на руки и продолжая плакать.

Громкий, отдавшийся в пустом здании эхом треск, а потом – какая-то возня заставили ее встрепенуться. Ника поспешно вытерла глаза рукавом, несколько раз глубоко вздохнула и, обнаружив, что почти успокоилась, собралась, пока ее не заметили, тихонько улизнуть, когда снова послышался шорох, приковавший ее к стулу. Ника с ужасом поняла, что шуршание доносится у нее из-за спины. Она резко обернулась – никого. С еще большей тревогой осмотрела пустую комнату – и наконец заметила в углу неприметную дверцу. Шорохи за ней становились все громче, а потом Ника услышала громкое «Ой!».

Дверь распахнулась, и оттуда спиной вперед показался невысокий юноша в темно-синих мешковатых штанах с огромными карманами и сером вязаном пуловере, обтягивавшем мускулистый торс. Из-под серой кепки торчали растрепанные каштановые пряди. В руках парень тащил что-то тяжелое. Он осторожно пятился, пока не поравнялся с учительским столом, на который бережно водрузил открытую картонную коробку, доверху набитую проводами и приборами. Задумчиво качая головой, парень оглядел свои трофеи.

– М-да, – пробормотал незнакомец. – В Интернете за все это барахло много не дадут… Лучше поискать кого-нибудь в городе. – В его речи слышался ирландский акцент.

Когда парень повернулся в профиль, Ника узнала в нем одного из тех, кого показывал ей Интеграл: «Видишь во-он того, в кепке? Новенький. Я слышал, что он из Европы. А еще ходят слухи, что он тут главный богатей, даже богаче Зака». Парень принялся увлеченно рыться в своей коробке, словно старушка на барахолке.

– Ого! – Он широко улыбнулся. – «Никон», вот это дело!

«Киношное оборудование», – щелкнуло в голове у Ники.

Парень принялся набивать огромные карманы содержимым коробки, собрал несколько оставшихся проводков и швырнул их обратно в ящик, который снова засунул в кладовку. Потом, что-то весело насвистывая, захлопнул дверь. Но когда девушка почти решилась заявить о своем присутствии, парень сделал нечто такое, от чего Ника застыла на месте. На двери в кладовку висел замок, и Ника только сейчас заметила, что из замочной скважины торчат две отмычки. Незнакомец запер его, а отмычки засунул в один из карманов.

Когда он с довольным видом повернулся и обнаружил перед собой Нику, хитрая усмешка на его лице сменилась озабоченной гримасой. Несколько секунд он буравил Нику взглядом и вдруг спросил с искренней заботой в голосе:

– Солнце мое, у тебя все нормально?

Ника посмотрела в окно и увидела свое отражение в затемненном стекле – под глазами полукруглые потеки размазанной туши: точь-в-точь панда в растрепанных чувствах. Она одернула юбку и попыталась вытереть тушь, после чего смущенно отвернулась. Ее видели плачущей очень немногие, и ей совершенно не хотелось добавлять в этот список незнакомого парня.