Текст книги "Книга заклинаний"

Жаклин Уэст
Книга заклинаний

Дэнни и Алекс. Посвящаю эту книгу десяти тысячам счастливых воспоминаний

– ЖУ

Jacqueline West

SPELLBOUND

Печатается с разрешения литературных агентств Upstart Crow Literary Group and The Van Lear Agency LLC

Copyright © Jacqueline West, 2011

© А. Курышева, перевод на русский язык, 2014

© ООО «Издательство АСТ», издание на русском языке

1

Все, кто жил в большом каменном доме на Линден-стрит, рано или поздно сходили с ума.

По крайней мере, так утверждали соседи. Мистер Фергюс рассказывал мистеру Батлеру об Олдосе МакМартине, первом владельце дома, чудаковатом старом художнике, который не желал продавать ни единой своей картины и выходил из дома только по ночам. Миссис Дьюи и мистер Хэнниман шушукались об Аннабелль МакМартин, внучке Олдоса, которая отдала концы в этом доме в возрасте ста четырех лет – и никто этого даже не заметил, поскольку не было у нее ни родственников, ни друзей; только три огромные кошки. Ходили слухи, что, когда покойную нашли, они уже потихоньку начали обгрызать ей голову.

А теперь появились новые владельцы – семья Данвуди. Эти, судя по всему, с головой тоже не дружили.

За первый месяц лета соседи Данвуди по Линден-стрит привыкли к тому, что во дворе большого каменного особняка частенько читает или играет молчаливая долговязая девочка. Как правило, она бывала одна, но порой из дома появлялся лысоватый мужчина в массивных очках. Он выталкивал из сарая древнюю газонокосилку, выстригал в траве одну-две кривые полосы, после чего останавливался и поднимал взгляд на небо, что-то бормоча себе под нос, а потом мчался назад в дом, бросив косилку на газоне. Иногда агрегат так и стоял там по нескольку дней.

Или же из дома выходила женщина средних лет и бродила по лужайке, рассеянно поливая сорняки. Та же самая женщина не раз забывала сумки с продуктами на крыше машины, отчего всякий раз, как она выезжала на дорогу, по Линден-стрит стремительно катились апельсины и луковицы. Соседи наблюдали все это, качая головами.

Однажды ярким июльским утром молчаливая долговязая девочка сошла с крыльца и направилась к почтовому ящику, неся в руках две баночки с краской. За ней трусил пятнистый кот с круглым аквариумом на голове. Дом нависал над ними, глядя пустыми и темными окнами. Кот уселся ждать, а девочка встала на тротуаре и, закрасив фамилию «МакМартин», которая по-прежнему виднелась на боку почтового ящика, взяла зеленую краску и большими печатными буквами написала поверх «ДАНВУДИ».

Живущая по соседству Миссис Нивенс, сделав вид, что опрыскивает розы, внимательно следила за этой парочкой. Лицо ее было полностью скрыто под широкими полями ее легкой шляпы, но если бы кому-то удалось внимательнее к ней присмотреться, тот заметил бы, что взгляд у миссис Нивенс был цепким и заинтересованным.

– Готов к возвращению с орбиты? – донесся до миссис Нивенс шепот девочки, которая обращалась… к коту. – Вход в атмосферу Земли через пять, четыре, три, две…

И тут оба – и кот, и девочка – бросились бежать, взлетели по ступенькам крыльца и, ворвавшись в дом через тяжелую парадную дверь, с оглушительным стуком захлопнули ее за собой.

Все жители Линден-стрит единодушно пришли к заключению: быть может, семейству Данвуди и далеко до МакМартинов, но совершенно очевидно, что они тоже не в своем уме.

Необщительную долговязую девочку звали Олив. Сейчас ей было одиннадцать лет, но через полгода – в октябре должно было исполниться двенадцать. На прошлый день рождения родители подарили ей множество книг, коробку с красками и навороченный калькулятор, который даже умел строить графики. Однако Олив лишь играла на нем в игры. Да и это у нее получалось не особенно хорошо.

Мужчиной, который постоянно забывал про газонокосилку, и женщиной, которая забывала продукты, были родители Олив, Алек и Алиса Данвуди, математики, преподававшие в университете неподалеку. Руки у них частенько были в чернилах, а из складок одежды во время движения сыпалась меловая пыль. К сожалению, семейные математические способности до ветки Олив на генеалогическом древе не добрались. В тот единственный раз, когда она получила пятерку за контрольную по арифметике, мистер и миссис Данвуди приклеили листок с оценкой на самую середину двери холодильника и долго стояли перед ним, держась за руки и сияя, словно листок был окном в какой-то волшебный математический мир.

В математике Олив не особенно разбиралась. А вот о волшебстве с момента переезда на Линден-стрит узнала немало.

Например, девочка обнаружила, что если глядеть сквозь старые очки, которые остались в доме после МакМартинов (как и все остальное их имущество – картины, пыльные книги, трое говорящих котов и надгробные камни предков в стенах подвала), то картины Олдоса оживают. Человек, надевший очки, может залезать в эти картины и исследовать их. Такой человек – пусть это даже неразговорчивый, долговязый, одинокий человек – способен оживить портреты Аннабелль и Олдоса МакМартина и выпустить их в реальный мир, отчего этот человек и все его близкие окажутся в страшной опасности.

Хотя Олив удалось в конце концов снова оказаться вне опасности, ей с таким же успехом удалось разбить очки. (Если бы у нее выходило решать задачки по арифметике хоть вполовину так же хорошо, как ломать вещи, родители ею страшно гордились бы.)

Конечно, Олив хранила все, что узнала, в тайне. Если бы родители услышали от нее, что их дом едва не захватила мертвая ведьма – к тому же еще и ведьма, которая вылезла из картин, – они, вероятно, отвезли бы ее прямиком в психбольницу. Жители Линден-стрит и так уже посматривали на Олив с опаской, словно у нее была какая-то жуткая, заразная сыпь, которую они не хотели подхватить. Соседи, встречая ее натянутыми улыбками, то и дело поглядывали украдкой на большой каменный дом. Так что уж с ними Олив точно откровенничать не собиралась.

Была и еще одна причина, по которой она никому не рассказывала ни о котах, ни о картинах, ни о МакМартинах. Олив упорно считала эту причину второй и даже себе самой отказывалась в этом признаться: все дело было в том, что секрет потерял бы большую часть своей прелести, если бы она с кем-то им поделилась. Конечно, шоколадка доставит удовольствие, если одну половину съесть самой, а другую отдать папе; но намного, намного приятнее съесть ее целиком одной.

Так что Горацио, Леопольд и Харви изо всех сил старались вести себя как нормальные кошки в присутствии мистера и миссис Данвуди. Олив никогда не заговаривала об очках и своих путешествиях по картинам. И каждый день подолгу стояла в коридоре второго этажа, прижавшись носом к пейзажу, изображающему Линден-стрит. Она думала о Мортоне – маленьком, уже-не-настоящем мальчике, все так же томившемся внутри, – и о себе, все так же томившейся снаружи.

Как сказал однажды Горацио, Мортону уже не найти иного дома, чем нарисованная Линден-стрит. Семьи у него не осталось, сердце больше не билось, повзрослеть он тоже уже бы ни смог – мальчишка не прижился бы в реальном мире. Но когда-то все это у него было! И, получается, что в и картине он тоже был не совсем на своем месте. Олив не оставляла надежды найти тот мир, где Мортон все-таки будет на своем месте, но, сколько она ни думала и ни прижималась носом к пейзажу, попасть в картину без посторонней помощи ей так и не удалось – как и изобрести способ выпустить Мортона наружу навсегда.

Мало-помалу обитатели большого дома на Линден-стрит окунулись в сонную рутину, словно горстка доброжелательно настроенных, но далеких планет, вращающихся друг возле друга.

Олив все ждала, когда же случится что-нибудь интересное.

Она не знала, но все это время дом тоже кое-чего ждал.

2

К концу июля в городе стало жарко и душно. Мистер и миссис Данвуди чаще всего проводили вторую половину дня на работе – у них в кабинетах были кондиционеры. Они звали с собой и Олив, но ей там не нравилось: люди в университете разговаривали числами, а не словами, делать ей было нечего – разве что искать узоры в неровностях потолка.

В один из таких тягучих дней Олив снова осталась одна. Дом был построен из камня и стоял в окружении старых деревьев с густыми кронами, так что внутри никогда не становилось очень жарко, но все же было влажно и очень тихо, словно в бутылке, наполненной туманом. Вечернее солнце пробивалось сквозь витражные окна размытыми цветными пятнами. Под тяжелыми старомодными креслами растеклись тени. На стенах слабо поблескивали рамы картин. Встав посреди душной гостиной, девочка посмотрела на полотно, изображающее парочку в парижском уличном кафе, и представила, как бродит по узким улочкам Франции и ест круассан, бросая крошки голубям. Наверное, здорово было бы… Потом она вздохнула и в тысячный раз коснулась того места, где когда-то на цепочке висели очки, и поплелась вверх по устланной ковром лестнице в коридор второго этажа.

На ее пути висела картина с небольшим мерцающим озером, в котором Олив нашла медальон Аннабелль МакМартин. В том же самом озере Аннабелль позже пыталась ее утопить, но сегодня водная гладь казалась безобидной, мирной, даже освежающей. Олив сдула со лба прилипшие пряди волос и представила, как хорошо было бы поболтать сейчас ногами в этой прохладной воде. Потом ей вспомнилось, как она пыталась не утонуть в черных маслянистых волнах, как пальцы касались чего-то холодного и склизкого, как воды сомкнулись над головой…

Остаток пути она почти пробежала.

Оказавшись в коридоре второго этажа, девочка остановилась у пейзажа с Линден-стрит. Она уже столько раз стояла на этом месте, что протоптала в ковре небольшую проплешину. Картина изображала укутанный туманом зеленый холм, который уходил вдаль к Линден-стрит образца прошлого века, где в неизменных сумерках стояли все те же деревянные, каменные и кирпичные дома, в которых жили нынешние соседи Олив. Даже без очков Олив не раз замечала, как в застывшем изображении двигаются те, кто когда-то принадлежал реальному миру и кого Олдос МакМартин обманом заманил в ловушку.

Старательно прищурившись, Олив вгляделась в ряд домов. Возможно, ей просто хотелось так думать, но она вроде бы заметила вдалеке несколько крохотных бледных фигурок. Может, и Мортон был среди них. Олив прижала нос к картине и тут же отпрыгнула – картина сдвинулась от ее прикосновения. Когда Данвуди только въехали в старый каменный дом, все рамы были приклеены к стенам магией. Теперь, когда магические вещи МакМартинов утратили свою способности, картины можно было поправлять и перевешивать, но девочка все никак не могла к этому привыкнуть. Олив выровняла пейзаж с Линден-стрит, еще пару мгновений разглядывала нарисованные дома, а потом снова вздохнула и побрела в свою комнату.

Горацио спал на туалетном столике. Его длинное тело растянулось по узкой столешнице, а гигантский хвост-метелка лежал, аккуратно свернувшись вокруг ее коллекции старых бутылок из-под газировки. Лишенный волшебной силы медальон Аннабелль, в котором уже не было портрета ее деда, висел на горлышке одной из любимых бутылок Олив – ярко-зеленой, покрытой бугорками, на ощупь похожими на пузырчатую пленку. Было время, когда этот медальон висел на шее у самой Олив, и она уже думала, что никогда не сумеет его снять… Но теперь когда хозяев не стало, медальон стал всего лишь еще одной волшебной диковинкой, которая превратилась во что-то совершенно обычное.

– Горацио? – позвала Олив.

Кот не шелохнулся.

– Горацио? – повторила она громче.

– М-м-м-ф, – пробормотал кот.

Олив поковыряла большим пальцем ноги деревянный пол, собираясь с духом.

– Ты не отведешь меня навестить Мортона? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно менее просительно. – Я уже так давно его не видела.

Горацио не ответил.

– Я говорю, ты не отведешь меня…

– Я слышал, Олив. Даже при том, что спал, я все слышал. – Горацио совсем чуточку повернул голову, и из отражения в зеркале на девочку уставился горящий зеленый глаз. – Иди и попроси кого-нибудь другого тебя отвести.

Она громко вздохнула и побрела вон из комнаты, по дороге бросив взгляд на изображение Линден-стрит. Поспешила пройти мимо пустого места на верхней площадке лестницы, где раньше висел пейзаж с ночным лесом. Странно, но от стены до сих пор веяло какой-то угрозой. Олив прошлепала вниз по лестнице, по просторному коридору и через пустую кухню до самой двери в подвал.

Хотя в конце концов она и привыкла к подвалу, он ей все равно не особенно нравился. Там всегда было темно и грязно, и полно пауков. А холодные каменные стены были сложены из древних надгробий.

Олив открыла дверь и включила первую лампочку. Слабый свет пролился на шаткие деревянные ступени, уходящие в темноту.

– Леопольд? – позвала девочка, спускаясь по ступенькам. – Ты здесь?

У подножия лестницы она потянулась рукой к следующему выключателю, но тот, казалось, исчез. Разве он не должен быть здесь, у самой последней ступеньки? Олив пошарила руками вокруг. Темнота подвала словно загустела, каменные стены дышали холодом, их влажные выдохи щекотали взмокшую шею. Она уже собиралась сдаться, развернуться и припустить обратно вверх по лестнице, и тут ладонь наткнулась на цепочку. Олив дернула за нее с такой силой, что лампочка задребезжала.

В углу блеснула пара ярко-зеленых глаз. Хотя девочка и ожидала их увидеть, но все же сердце в груди легонько подпрыгнуло от смутной тревоги. И тут знакомый хрипловатый голос произнес:

– К вашим услугам, мисс.

Олив на цыпочках прокралась в самый темный угол подвала. Огромный черный кот сидел на крышке люка точно так же, как когда она впервые его увидела – недвижимый, словно статуя. Шерсть у кота была густо-черная и блестящая, как нефтяное пятно. Давным-давно Аннабелль МакМартин спрятала в этом люке урну с прахом своего деда. А потом, уже совсем не так давно, снова извлекла ее на свет – и Олив невольно помогла ей в этом.

На девочку нахлынули воспоминания о ветре в нарисованном лесу, который вздымал прах Олдоса ввысь, заслоняя небо, о том, как пепел шелестел и жужжал, будто миллионы черных насекомых, как они с Мортоном мчались к спасительной раме картины…

Она взмахнула руками, прогоняя и картинку, и ощущение крошечных черных крыльев на коже.

– Чем занимаешься, Леопольд? – спросила Олив, присев на корточки рядом с люком и пытаясь заставить сердце успокоиться.

– Стою на страже, – отвечал кот, выпятив грудь. – Как известно, цена безопасности – неусыпная бдительность.

– Но там уже ничего нет.

Леопольд открыл рот, словно собирался возразить. Снова закрыл. Хорошенько откашлялся и только потом заговорил:

– Солдат не ставит под сомнение приказ.

– Но кто отдал тебе этот приказ? – удивилась девочка.

Наступило долгое молчание. Сидевший по стойке смирно кот уставился перед собой так пристально, что зеленые глаза начали косить.

– Ладно, неважно, – поспешно сказала Олив, опасаясь, как бы у него от такого напряжения не заболела бы голова. – Я просто подумала: может, ты сводишь меня в картину наверху навестить Мортона?

– Хм-м-м, – протянул Леопольд. – Мне пришлось бы оставить пост, мисс. Это против правил.

– Понятно, – кивнула Олив. – Ну, а если, чтобы тебе не оставлять свой пост, мы побудем тут и, например… спустимся в люк?

Кот усиленно затряс головой.

– Мисс, это абсолютно заключено. В смысле, завершенно отключено. В смысле, НЕТ.

Олив опустилась на колени на холодный каменный пол и почесала Леопольда между ушей. Мало-помалу тот начал наклонять голову в сторону ее руки.

– Ну давай… – рискнула продолжить Олив, когда кот уже почти закрыл глаза. – Ты же все время будешь со мной. Я просто хочу посмотреть. Одним глазком. Пожалуйста…

Леопольд встрепенулся.

– Это просто-напросто исключено, мисс, – отрезал он, снова вытягиваясь по струнке. – Я готов пойти ради вас на многое, но спуститься в лаз не позволю. И «самоволка» тоже не обсуждается.

– Какого-какого волка?

– Самовольное отлучение с поста, – четко проговорил Леопольд, объясняя термин с видимым удовольствием. – Если желаете, в пятнадцать часов мы можем поиграть в «Улику»[1]1
  «Улика» (англ. Cluedo, амер. Clue) – настольная игра с детективным сюжетом


[Закрыть] – здесь, не отходя с места. Только обещайте, что позволите мне играть за полковника Мастарда, – добавил он.

– В пятнадцать часов? – переспросила Олив. – Так, двенадцать – это полдень, плюс один – тринадцать, плюс два…

– В три часа дня, – услужливо шепнул кот.

– И играть надо обязательно тут?

– Боюсь, мне нельзя оставлять базу, мисс. Во всяком случае, пока вы находитесь дома одна.

Олив обвела взглядом каменные стены, утопающие во мраке углы. Со стороны стиральной машины ее ответил взглядом маленький, вырезанный в камне череп.

– Не обижайся, Леопольд, но мне тут не нравится.

– Я не обижаюсь, – ответил кот и на секунду словно бы задумался. – А где Харви?

Хороший вопрос. Олив не видела его все утро, а это обычно бывало дурным знаком. В последний раз, когда Харви пропал на два дня, они с Горацио в конце концов нашли его в сарае. На голове у кота была измятая пиратская шляпа, а сам он отчаянно барахтался в старом гамаке, упорно утверждая, что это корабельные снасти. «Капитан Черная Лапа никогда не сдастся!» – выл Харви, пока девочка вытаскивала его из петель.

Что ж, Олив поплелась обратно вверх по лестнице. Разочарованно и хмуро оглядела пустую кухню.

– Харви? – позвала она. – Харви?

Но Харви там не было – как и в столовой, и в гостиной, и даже в ванной комнате на втором этаже, где он имел обыкновение спать на прохладном плиточном полу.

Девочка вернулась в коридор и зашла в розовую комнату, где за изображением древней каменной арки скрывалась лестница на чердак. Когда-то даже в очках Олив не сразу сумела найти вход. Без очков туда вообще никак не пробраться. Безнадежно вздохнув, она придвинулась как можно ближе к холсту, только что не касаясь его губами, и проорала изо всех сил: «Харви!». Ответа не последовало.

Снова спустившись вниз, Олив вышла на парадное крыльцо. Теплый, влажный воздух казался пугающе плотным, будто дыхание незнакомца на затылке. Она бросила взгляд на заросший газон. Густые папоротники, пышно разросшись в подвесных корзинах, испускали пряный аромат. На веранде легонько качались на цепях старые качели. Больше никакого движения. Девочка повернулась было к двери, и только тут кое-что заметила.

На потертых серых досках крыльца, будто огонь светофора, горел зеленый отпечаток кошачьей лапы. Олив опустилась на колени и потрогала его. Краска. К тому же настолько свежая, что еще пачкала пальцы. Девочка встала и внимательно огляделась. У подножия крыльца валялся подаренный ей ящик с красками. Зеленая была открыта, и след от испачканных в ней лап петлял по высокой траве в сторону заднего двора.

Скука, и досада мгновенно сменились у Олив острым любопытством. Насколько она знала, коты никогда не уходили далеко от дома. Даже когда они соглашались выйти вместе с ней на улицу, их будто магнитом тянуло обратно к двери. Если Харви забредет слишком далеко, невозможно предсказать, какие неприятности он найдет на свою голову. Несомненно было только то, что он их найдет.

– Харви? – окликнула Олив.

Никто не ответил.

Искать следы зеленой краски на зеленой лужайке было непросто – пришлось опуститься на четвереньки и вглядываться в траву изо всех сил. Но время от времени девочке все же удавалось заметить то зеленое пятно на одуванчике, то половину отпечатка лапы на сухом листе.

Постепенно улики довели ее до того места, где заканчивался двор Данвуди, – там на мшистой земле лежали густые тени вековых кленов. По-прежнему передвигаясь ползком, Олив нашла ярко-зеленые следы на листьях сирени, которая отделяла участок Данвуди от участка миссис Нивенс. Глянув в просвет между ветвями, чтобы убедиться, что шляпы миссис Нивенс нет поблизости, девочка протиснулась через кусты.

– Харви? – позвала она тихонько. Но кота не оказалось ни на идеальном газоне миссис Нивенс, ни в ее клумбах, ни в ветвях аккуратно остриженных деревьев.

Олив пробралась через лужайку соседки, отделенную от прохода между домами высоким кустарником и изгородью. Миссис Нивенс, которая сидела в гостиной и вырезала из газет купоны на скидку, заметила, что среди гортензий мелькнуло светлое пятно, но, добравшись до окна, успела лишь увидеть, как предательски качнулись ветки берез на границе соседнего участка миссис Дьюи.

Скрючившись между бумажно-белых березовых стволов, Олив принялась озираться в поисках новой улики. Если все прочитанные детективы ее чему-то и научили (а они научили ее большей части того, что она знала), так это уверенности в том, что улики всегда найдутся – если сыщик умеет их найти. Как это случается, следующая подсказка висела прямо у нее перед носом.

Среди листьев мелькнул длинный зеленый хвост, на котором все же определялись пятна разноцветного меха. Олив подняла голову. Перемазанный краской кот целиком нарисовался на одной из веток.

– Харви! – воскликнула девочка. – Ты что тут делаешь?

Кот оглянулся через плечо.

– Тс-с-с, – прошипел он. – Не выдай моего укрытия. И называй меня кодовым именем: агент 1-800.

Олив понизила голос.

– Что происходит, агент 1-800?

– Залезай сюда, я проведу краткий инструктаж.

Олив взобралась на нижнюю ветку березы. Харви посторонился, чтобы дать ей место, отчего на белой коре дерева появилось еще несколько зеленых мазков.

– Мы сто лет будем тебя от этой краски отмывать, – прошептала девочка.

– Маскировка была необходима, – ответил Харви с акцентом мало напоминающим британский и повернул измазанную зеленым морду в сторону участка миссис Дьюи. – Иногда при исполнении служебных обязанностей секретному агенту приходится идти на неприятные жертвы. – Он провел лапой по носу, стирая каплю краски. – Итак, информация. Совершенно секретно. Ограниченный доступ. Только для твоих ушей.

– Понятно, – прошептала Олив.

– На территорию проник чужеродный элемент.

Олив вспомнила таблицу элементов, которая висела в кабинете химии в ее последней школе. Были там чужеродные? Многие из них, наверно, были открыты в других странах…

– В каком смысле? – спросила она. – Литвий какой-нибудь?

– В таком, – сказал Харви и отодвинул ветку так, чтобы Олив было видно происходившее.

Внизу, в тенистом дворе миссис Дьюи, за деревянным садовым столиком сидел мальчик. И столик, и мальчик выглядели какими-то потертыми и замызганными. Мальчик был довольно тщедушным, с тонкими и длинными руками и ногами. Растрепанные темно-каштановые кудри торчали в разные стороны. На нем были очки в металлической оправе и серая футболка с драконом. Он раскрашивал тоненькой кистью модель замка, слегка хмурясь, как хмурятся люди, когда пытаются вдеть нитку в иголку.

– Кто это? – спросила Олив.

– Чужеродный элемент. Разведчик. Шпион.

Мальчик положил первую кисточку, взял совсем тонюсенькую и осторожно обработал ею грань модели. Олив заметила, что и мальчик, и садовый столик были покрыты капельками краски, но сам замок был безупречно чист.

– Почему ты думаешь, что он шпион, агент 1-800? – шепнула она коту на ухо.

– Да ты посмотри на него! – прошипел Харви. – На его коварную улыбку. На эти бегающие глаза.

Олив наклонилась вперед, пытаясь получше рассмотреть мальчика. И в этот самый момент он заметил, что за ним наблюдают. Перестал раскрашивать замок и медленно поднял взгляд на зелено-золотую крону березы, в которой, глядя прямо на него, сидели Олив с Харви.

– Резерфорд! – раздалось во дворе.

По газону трусила круглая миссис Дьюи; в облегающем белом сарафане, она еще больше походила на снеговика.

– Резерфорд Дьюи, – воскликнула она, – только посмотри, во что ты превратил мой столик! И свою футболку! – Миссис Дьюи выдернула из рук мальчика крошечную кисточку. – Я же говорила, чтобы ты подстилал газеты, разве нет? Иди-ка прополощи футболку, пока краска не засохла.

Мальчик еще раз молча посмотрел на дерево и встретился взглядом с Олив. Они смотрели друг другу в глаза, казалось, целую вечность; оба не желали моргнуть первыми. А потом миссис Дьюи схватила его за плечо и подтолкнула к дому.

Харви облегченно выдохнул.

– Почти попались, Олив, – сказал он. – В следующий раз, когда будешь работать под прикрытием, не забудь про маскировку.