Текст книги "Сахарная вата"

Глава 4

Народу на ярмарке было полно, в том числе и слоняющихся без дела взрослых парней, которых мама боялась и называла шпаной. Папа обнял меня за плечи:

– Держись поближе к своему старому папке, солнышко. Ну, куда отправимся для начала?

– На карусель! – не задумываясь, ответила я.

– Отличный выбор! – согласился папа. – Тогда вперед, принцесса, выбирайте себе рысака.

Папа меня не торопил, дал походить вокруг карусели, оценить всех деревянных лошадей, чтобы выбрать ту, которая понравится мне больше всего. Я остановилась на белоснежной улыбающейся лошади с розовой гривой и розовым же хвостом. На шее лошади красной краской было написано ее имя – Перл.

Я побежала к ней сразу же, как только карусель начала останавливаться, но мне было тяжело передвигаться в длинном подвенечном платье, и какая-то девочка догнала меня, оттолкнула локтем и первой уселась на Перл.

– Не важно, – сказал папа. – Подождем.

И мы ждали до тех пор, пока карусель вновь не начала останавливаться, и тогда уже папа побежал к Перл и придержал ее для меня.

– Поехали вместе, пап, – сказала я.

Я задрала длиннющий подол своего платья и села перед золотисто-коричневым шестом, выходившим из спины Перл, папа сел сзади и обхватил меня за талию. С нас собрали деньги, зазвучала красивая старинная музыка, и мы покатили – по кругу, по кругу, все быстрее и быстрее, пока огни ярмарки не слились в разноцветное колесо. Мне ужасно хотелось, чтобы Перл ударила своими серебряными копытцами и, соскочив со своего шеста, унесла нас на себе далеко-далеко, навсегда.

– Хочешь еще разок прокатиться на Перл, принцесса? – спросил папа.

– Да, конечно!

И мы мчались с папой по кругу – снова, и снова, и снова, а когда время вышло, папа разрешил мне на прощание потрепать Перл по носу и погладить ее длинную гриву.

– Она такая чудесная, – сказала я. – Я буквально влюбилась в ее розовую гриву. Смотри, пап, как она подходит к моему платью, точно в тон.

– Лучше проследим за тем, чтобы в тон твоему платью были напитки и угощения, – сказал папа. – Эй! Подать сладости для моей принцессы Флосс!

Он повел меня к киоску, где продавалась сахарная вата. Стены ларька были расписаны розами, а с края тента свешивался огромный розовый плюшевый медвежонок в платьице с оборками.

– Мама никогда не покупает мне сахарную вату, потому что от нее портятся зубы, – сказала я.

– А мы лучше лишний раз почистим их на ночь, – ответил папа. Он кивнул крупной блондинке, торговавшей в киоске сахарной ватой, и сказал: – Две порции ваты, пожалуйста. Мне свои зубы беречь поздно.

– Ну, я бы так не сказала, – улыбнулась продавщица. – У вас очень приятная улыбка, сэр.

После этих слов папа улыбнулся во весь рот, и я тоже. Я люблю, когда мой папа кому-то нравится.

– Ты очень похожа на своего папу, голубка, – сказала продавщица. – И потрясающе выглядишь в этом чудесном розовом платье. Ты была подружкой невесты на свадьбе?

– Нет, сегодня у нее день рождения, и она моя принцесса-именинница, – сказал папа.

– Пап! – Я дернула его за рукав: чувствуя прилив бесшабашного веселья.

– О, это замечательно. Тогда сейчас приготовим особую именинную порцию.

Я зачарованно наблюдала за тем, как продавщица засыпала в металлический бак сахарный песок, потом щелкнула кнопкой, и бак закрутился. Словно по волшебству, внутри бака начали появляться нити, а затем и облачка сахарной ваты. Продавщица взяла длинную палочку и принялась наматывать на нее сахарную вату, наматывала до тех пор, пока не получилось насаженное на палочку огромное розовое облако невесомой сахарной ваты.

– Это тебе, душенька, – сказала продавщица, протягивая мне это чудо.

– Ой! – восторженно выдохнула я.

Благоговейно держа палочку в руке, я осторожно приблизила голову к сахарному облаку, все еще не решаясь откусить от него.

И тут кто-то бесцеремонно толкнул меня сзади, и я уткнулась в розовое облако носом. К моим щекам тут же прилипли волоконца сахарной ваты.

– Полегче, приятель! Ты толкнул мою малышку, – сказал папа, оборачиваясь.

«Приятель» был не один. Их было шестеро или семеро – огромных парней с банками пива в руках. Они расхаживали по ярмарке, громко несли всякую чушь и еще громче ругались. Самыми ужасными словами. Ни на папу, ни на его слова никто из них не обратил ни малейшего внимания.

– Дай-ка мне большой кулек орешков, – сказал самый здоровенный парень, обращаясь к продавщице сахарной ваты.

– Ага, и мне тоже. Перекусить захотелось, – сказал второй парень.

– А мне попкорн, большой стакан, – сказал третий.

– Подождите своей очереди, ребята, я обслуживаю этого джентльмена, – ответила продавщица.

– Некогда нам ждать. Сказано тебе обслужить нас, так обслуживай – дошло?

– Это мой киоск, и я не обязана никого обслуживать, так что можете проваливать – дошло?

Парни помолчали – наверное, ждали, пока до них дойдет.

– Кто ты такая, чтобы так со мной разговаривать? – спросил здоровенный парень и добавил в конце ужасно грубое слово, которое я не могу повторить.

– Не смей так говорить о женщине, – сказал папа. – Иди и вымой свой рот с мылом, сынок.

– А ты заткни свою пасть, жирный болван, – огрызнулся парень и, не раздумывая, ударил папу прямо по лицу.

Папа дал парню сдачи, но тут же в драку бросились остальные. Я взвизгнула, меня кто-то толкнул и повалил лицом в грязь. Какое-то время я так и лежала, приходя в себя и слыша крики и шум борьбы.

Наконец я сбросила оцепенение, подняла голову и громко закричала:

– На помощь! Они бьют моего папу!

– Все в порядке, душенька, теперь с твоим папой уже все в порядке. Ну-ка, давай я помогу тебе подняться, бедная ты моя. – Это была продавщица сахарной ваты. Она осторожно помогла мне сесть и принялась вытирать мое испачканное лицо. Рядом с нами в грязи валялась моя серебряная корона, смятая и разорванная.

Я в отчаянии осмотрелась вокруг, ища глазами папу. Вдали я увидела целую толпу – большие крепкие парни выгоняли пристававших к нам подвыпивших хулиганов прочь с ярмарки.

– Они же не выгонят вместе с ними и моего папу, правда? – спросила я.

– Нет, конечно нет. Твой папа здесь, рядом с моим киоском, видишь?

Папа действительно стоял возле киоска вместе с одним из ярмарочных парней, который как раз в это время протягивал ему свой носовой платок, чтобы промокнуть разбитую губу.

– Эй, Саул, не давай ему эту старую грязную тряпку! – крикнула продавщица сахарной ваты. – Слушай, побудь в киоске минут десять, пока я схожу возьму пару чистых платков в своем фургоне.

Она помогла мне подняться на ноги, сочувственно охая и рассматривая мое платье.

– Ничего, ничего, моя милая. Платье только испачкалось, но не порвалось – хотела бы я сказать то же самое о джинсах твоего бедного папочки! А грязь с твоего платья смоется довольно легко, я уверена. Скажи, милая, эти идиоты не ушибли тебя?

– Не думаю, – сказала я, все еще не понимая толком, что произошло. Вроде бы только что хулиганы навалились на моего папу, а потом сразу бац! – и их уже прогоняют прочь крепкие парни с ярмарки.

– Папа! Пап! – воскликнула я, ковыляя к киоску. – Ты побил всех плохих парней, да?

Папа рассмеялся, но тут же поморщился из-за своей разбитой губы:

– Я? В драке я полный ноль, Флосс.

– Вот уж нет, – возразила продавщица. – Вы были просто великолепны, когда заступились за меня.

– Папа и за меня заступился тоже, – сказала я.

– Да, он очень вежливый и смелый, твой папа, – кивнула продавщица. – А теперь пойдемте все ко мне, я приведу вас в порядок.

– А почему же тогда те парни перестали драться? – спросила я, пока мы шли вслед за продавщицей мимо киосков и трейлеров к выстроившимся в круг фургонам.

– За порядком на ярмарке наблюдают наши ребята, – сказала продавщица сахарной ваты. – Чуть что – сразу сбегаются, а они у нас крутые.

– Это точно, – кивнул папа. – Особенно один, светловолосый, с кольцами в ушах. Тот самый, что предлагал мне свой платок. Он повалил троих мерзавцев одним ударом!

– Его зовут Саул. Это мой сын, – с гордостью сказала продавщица. – Вообще-то он растяпа, особенно с девушками, зато тому, кто с ним схватится, не позавидуешь.

– Я чертовски рад, что он был на моей стороне, – сказал папа.

– Ну, вот и мой фургон, – сказала продавщица.

Фургон был чудесный, ярко-розовый, с аккуратно нарисованными над дверью красными розами.

– Я люблю розы, – сказал папа.

– А меня зовут Роза, – сказала продавщица. – Мою маму тоже так звали, и бабушку тоже. Они утверждали, что мы родственницы знаменитой гадалки Цыганки Розы. Они тоже гадали по руке, предсказывали будущее, глядя в стеклянный шар, и все такое прочее.

– А вы умеете предсказывать будущее? – с замиранием сердца спросила я.

– Во всяком случае, гадать на чайной заварке могу не хуже их, – улыбнулась Роза. – Заходите, поднимайтесь на крыльцо.

Мы поднялись по чистеньким, выкрашенным золотой краской ступенькам и вошли в розовую дверь.

– О-о-о! – восторженно выдохнула я.

Еще никогда в жизни я не видела такой удивительной, волшебной, странной комнаты. Изнутри ее стены тоже были окрашены в розовый цвет, и на них висели картины. На картинах были нарисованы цветы, деревенские домики, маленькие дети в ночных пижамках. Еще на стенах висели большие стеклянные зеркала, все предметы в них двоились, троились, и трудно было понять, где настоящий предмет, а где лишь его отражение. В комнате был большой красный бархатный диван, на нем лежали вышитые вручную подушки, а еще стоял полированный столик, накрытый кружевной скатертью, а в углу – застекленный шкафчик, заставленный фарфоровыми фигурками (в основном это были леди в платьях с кринолинами). На серванте тикали часы в позолоченном корпусе, а рядом с ними, слева и справа, сидели две большие фарфоровые собаки.

– Как красиво! – сказала я.

– Рада, что тебе нравится, душенька, – улыбнулась Роза. Она прошла на крошечную кухню и стала наливать воду в красный тазик.

– У вас есть водопровод? – удивился папа.

– Да, мы к нему подключаемся сразу же, как только приезжаем на новое место.

– А путешествуете по всей стране?

– Не совсем, только по юго-востоку. Труднее всего летом, когда нужно перебираться с места на место каждую неделю. – Роза намочила тряпку и принялась вытирать мне лицо и руки. Она терла очень осторожно, особенно возле глаз, носа и рта, а не тяп-ляп, как это делают многие взрослые. Затем Роза начала оттирать грязные пятна на моем платье.

Пока она этим занималась, я с удовольствием еще раз осмотрела комнату.

– Как вам удается так часто переезжать с места на место и ничего при этом не разбить? – спросила я.

– Я же волшебница. Я просто делаю вот так – цап! – Роза взмахнула своими длинными, с серебряным маникюром, пальцами. – Все вещи силой моей магии приклеиваются к стенам.

Я удивленно моргнула, глядя на Розу. Папа тоже.

А Роза посмотрела на нас и рассмеялась.

– Да нет же, разумеется, магия здесь ни при чем, я пошутила! Просто заворачиваю каждую вещь в пузырчатую пленку, – объяснила она.

– А где вы спите? Я нигде не вижу кровати, – спросила я.

– Флосс, не надоедай миссис Розе, – сказал папа. – Неприлично задавать так много вопросов.

– Да ничего страшного, – ответила Роза. – Видишь тот диван? Поднимаю сиденье – и моя кровать готова. Уютная, полностью скрывающая меня от посторонних взглядов.

– А Саул? Где его кровать?

– У него теперь собственный фургон. Саул стал уже слишком взрослым, чтобы жить в одном фургоне со своей старенькой матерью.

– А где же отец Саула? – спросил папа.

– Так кто здесь надоедает с вопросами? – хмыкнула Роза. – Ладно-ладно, отец Саула смылся от нас давным-давно. В последний раз его видели с какой-то цирковой гимнасткой, вдвое моложе его.

– О, простите, – покраснел папа.

– Не волнуйтесь, голубчик. Мне нравится быть независимой. Ну вот! – Она растянула подол моего розового платья. Оно было мокрым, но грязи на нем действительно почти не осталось.

– Великолепно! – похвалил папа.

– Ну так опыт большой! В детстве Саул ни разу не приходил чистым с гуляния, – ответила Роза.

Она сполоснула тазик, заново налила в него воды, достала чистую тряпку и сказала:

– Ну, сэр, теперь ваша очередь.

– Я не сэр, я Чарли, – сказал папа. – А это моя дочь Флосс.

– Добрый вечер, Чарли. Ну давайте приводить вас в порядок. Тот маленький негодяй раскроил вам губу и расквасил нос. Теперь вам день-другой нельзя будет целоваться.

Она очень осторожно вытерла папе лицо. Обычно, если папа ударится или порежется, он ведет себя как ребенок, но сегодня держался молодцом и ни разу не поморщился, даже когда Роза обрабатывала его порезы антисептиком.

– Так, а ваши ноги? На них тоже есть порезы? – спросила Роза, глядя на разодранные на коленях папины джинсы.

– Нет, ерунда, там я всего лишь слегка ободрал кожу, – ответил папа.

– Вы очень мужественный, – сказала Роза. – Но встряску мы все пережили основательную. Думаю, глоточек бренди поможет нам успокоить нервы, как вы полагаете?

Она налила бренди в два симпатичных темно-красных стаканчика, а мне дала вкусного-превкусного лимонада в большом кубке из зеленого стекла.

– Как вам это белое вино, мадам? – спросила она, подмигивая.

– Чудесно! – ответила я. – Но нельзя ли мне еще и чашку чая?

– Ты же не любишь чай, Флосс! – удивился папа.

– Не люблю, но хочу, чтобы Роза погадала мне на чайной заварке.

– Э… честно признаюсь, милая, у меня в шкафу только чайные пакетики. Но если хочешь, я могу погадать тебе по руке. Хочешь?

– О да!

Я нетерпеливо протянула Розе свою руку. Роза села радом со мной, взяла мою ладонь и внимательно всмотрелась в нее.

– Ого! – сказала она.

– Что? Пожалуйста, прошу вас, что там?

– По-моему, Роза хочет сказать, чтобы ты не грызла ногти, и что ты зеница ока для твоего отца, и что вообще у тебя сегодня день рождения, – со смехом сказал папа.

– Ну тебя, пап, – отмахнулась я.

– Да-да, папа, тсс, – сказала Роза, осторожно водя пальцем по линиям на моей ладони. – Так, вот эта линия разорвана, значит, ты испытываешь сердечную боль и чувствуешь, что разрываешься надвое, верно?

– О да!

– Не волнуйся об этом, милая. Я вижу, что впереди у тебя все будет хорошо. Тебя ожидают перемены.

– Терпеть не могу перемен, – сказала я. – Их в моей жизни было уже слишком много.

– Ну, тебя ждут не просто перемены, а перемены к лучшему. Вот погоди немного, и сама увидишь.

– А какие именно перемены? – настороженно спросила я.

– Ну, это ты в будущем сама увидишь.

– Но хотя бы намекнуть вы можете?

– Эти перемены будут связаны с твоим домом, твоей семьей, твоими друзьями…

– О нет! Неужели Рианнон собирается порвать со мной и подружиться с Марго?

– Подожди немного – и узнаешь. – Роза легонько взяла меня за подбородок и добавила: – Не грусти. Погоди… я вижу столько тайных знаков и предзнаменований… в твоей судьбе настает счастливый поворот, Флосс.

– А я? А в моей судьбе может наступить поворот к лучшему? – спросил папа.

– Хотите, чтобы я и вам по руке погадала?

– Э… Наверное, нет. Не уверен, что мне понравится то, что я услышу, – сказал папа, допивая бренди. – Вы были так добры к нам, Роза. Пожалуй, нам не стоит дольше отрывать вас от вашей работы. Пойдем, Флосс, тебе давным-давно пора спать.

– Ну а если передумаете, возвращайтесь и найдите меня, – сказала Роза, с улыбкой глядя на папу. – Ну и последнее. За ваши переживания вам положена бесплатная поездка на любом аттракционе. Что выберете? Чертово колесо? Американские горки? Ротонда?

Папа посмотрел на меня. Я посмотрела на него.

– Еще разок на Перл? – спросил папа.

– Да, пожалуйста!

Итак, мы совершили еще одну волшебную поездку на карусели.

Перл неслась и неслась по кругу, высоко подбрасывая свои серебряные копытца, ее розовая грива и хвост развевались на ветру. И мы с папой летели на своей белой лошади, играла шарманка, и под ее мелодию у меня в голове, словно карусель, кружилась одна и та же мысль: «Наша судьба меняется, наша судьба меняется, наша судьба меняется, наша судьба меняется!»

Глава 5

Я хотела обо всем рассказать папе в тот же вечер, но так устала, что у меня хватило сил только на то, чтобы отскрести с лица остатки сахарной ваты, почистить зубы и рухнуть в постель.

Поэтому я решила поговорить с папой за завтраком, но он принялся печь какие-то особенные круассаны. При этом он натянул на голову забавный черный берет и повесил на шею связку пластиковых луковиц, изображая из себя француза. Я не могла сказать ему про Австралию, видя, что он так радостно скачет по кухне, напевает французскую детскую песенку «Братец Якоб» и называет меня своей маленькой капусточкой.

Тогда я подумала, что поговорю с папой перед ланчем, но мы отправились в парк кормить уток оставшимся в кафе зачерствевшим хлебом. Хлеба было много, так что у птиц пошел пир горой. Пока я разворачивала очередной кулек, утки нетерпеливо крякали, а затем азартно набрасывались на брошенные в воду крошки. Я не хотела портить своим сообщением настроение ни уткам, ни нам с папой.

Так что перенесла свой неприятный разговор на ланч, но папа усадил меня за столик в своем кафе и стал изображать, будто я какая-то очень важная посетительница.

Он приготовил для меня салат в виде клоунского лица – волосы из латука, вареные яйца вместо глаз, красный нос из помидорки-черри.

– Вот! Скажешь маме, что я кормил тебя очень здоровой и полезной пищей, – сказал папа. – Ладно, а теперь съедим пудинг.

Пудинг не был здоровой и полезной едой. Папа сделал его из ломтиков вчерашнего именинного торта, взбитых сливок, мороженого и малинового соуса. Рассказывать печальные новости под такой пудинг, сами понимаете, совершенно невозможно.

Затем мы развалились каждый на своем конце дивана и поставили древнее видео – «Дети дороги»[3]3
  «Дети дороги» – экранизация романа английской писательницы Эдит Несбит.


[Закрыть]. Фильм время от времени зависал, но мы с папой знали его наизусть, так что не обращали на это внимания. В конце фильма его героиня Бобби приходит на вокзал, видит своего отца и бежит за ним, крича: «Папа, о мой папа!»

Мой папа – это большой наивный ребенок. В этом месте он всегда плачет, а я дразню его слабаком. Но сегодня я вдруг подумала, что сама похожа на эту несчастную Бобби, которую разлучили с отцом, и тоже заплакала.

– Эй! Реветь запрещается! Это моя прерогатива, – сказал папа, ласково подталкивая меня в бок. Затем он внимательно посмотрел на меня и спросил: – Ты же не взаправду плачешь, а, Флосси? Что случилось, эй? Ты можешь поделиться со своим папой? Ну же!

Это просто кошмар. Я не могла рассказать папе про Австралию, ведь это было так ужасно! Я обхватила руками его шею и крепко к нему прижалась.

– Я буду скучать по тебе, пап, – прошептала я, уткнувшись носом в его старый серый свитер.

– Я тоже буду скучать по тебе всю неделю, солнышко. Я, можно сказать, живу только ради этих встреч по выходным, особенно теперь… Ну понимаешь, у меня сейчас плохо с деньгами, и в кафе дела идут из рук вон. Но пока мы с тобой вместе, все это ровным счетом не имеет никакого значения. – И папа потерся о мою макушку своей небритой щекой.

Я зарыдала еще сильнее.

– Эй, эй, не плачь, малышка Флосс. У тебя такие чудесные мягкие волосы. И вся ты словно моя маленькая сахарная вата. Смотри, как бы я тебя всю не съел. – Он зачавкал, делая вид, что обкусывает мои локоны.

Я не сдержалась и захихикала, хотя при этом продолжала рыдать что есть сил.

– Ну-ну, не унывай, моя дорогая. Скоро приедет супермен Стив в своей роскошной машине, и я не хочу, чтобы он стал рассказывать твоей маме, как тебе со мной плохо. Ты должна сиять, петь, танцевать и быть самой счастливой девочкой на свете, которая думает, что ее родители просто поссорились из-за какого-то куска пирога. Кстати, о пирогах. Я думаю, тебе лучше не говорить маме, что мы с тобой вдвоем умяли целый торт. Не скажешь, а?

– Папа! Ах, папа, папа!

– Что случилось, милая? Скажи, облегчи душу.

– Я не знаю, как сказать, – простонала я.

Тут я услышала, как к кафе подъехала машина, и вскочила с дивана. Это был Стив. Что-то он сегодня слишком рано приехал. И не один, а с мамой и Тигром. Они все приехали, чтобы забрать меня.

Сказать необходимо было сейчас, другого времени для этого просто не оставалось, и я разразилась водопадом слов:

– Папа, мне невыносимо говорить об этом, но мы уезжаем в Австралию. Стив получил там новую работу, мы улетаем в следующем месяце, они только сейчас сказали мне об этом, и я весь уик-энд собиралась тебе об этом рассказать, но никак не могла решиться, они сказали, что мы уезжаем на полгода, но все равно это для меня целая вечность, и я чувствую себя словно разрезанной надвое, потому что очень люблю тебя, папа.

Прозвенел дверной звонок. Папа ошеломленно потряс головой. На какое-то ужасное мгновение его лицо словно смялось, но затем он глубоко вдохнул и сделал попытку улыбнуться.

– Да, это действительно сногсшибательная новость, Флосс, – сказал он. – В Австралию, значит? Ладно, купим тебе пробковый шлем от солнца.

– Ты в своем уме, папа?! Ты что, ставишь на мне крест?

– Нет, конечно, не ставлю, глупенькая, и я вполне в своем уме. Я буду ужасно скучать по тебе. Надеюсь, ты тоже не забудешь своего старого папку.

– Папа, как я могу тебя забыть! – воскликнула я.

Снова прозвенел звонок. Затем кто-то громко забарабанил кулаком в дверь кафе.

– Нужно пойти открыть, похоже, твоя мама начинает терять терпение, – сказал папа.

Я вцепилась в него, словно обезьянка, не в силах разжать руки. Так, вместе со мной на закорках, он проковылял к двери и неуклюже открыл ее.

– Что за дела, Чарли? Мы звоним и стучим уже целую вечность, – недовольно сказала мама и перевела взгляд на меня. – Флосс, что у тебя за вид? – Она присмотрелась внимательнее и добавила: – Что это за розовая тряпка на тебе? А чьи это серебряные туфли? Они же тебе велики на сто размеров!

Папа осторожно опустил меня на пол. Я покачнулась на высоких каблуках.

– Это мой именинный принцессин наряд, – всхлипнула я. – По-моему, замечательный.

– Ну хорошо. Теперь снимай все это, и едем. Мама Стива ждет нас на чай. – Мама схватила Тигра за руку, которой он отколупывал краску с дверного косяка, и ласково сказала: – Нельзя, милый, это грязь. Ну так мы едем к бабушке или нет?

– Она не моя бабушка, – ответила я. – Я хочу остаться с папой.

Я обхватила, насколько смогла, толстенькую папину талию, прижалась к его груди и услышала, как сильно – бум, бум, бум! – бьется под свитером его сердце.

– Ты ведешь себя как ребенок, Флосс. Ты еще сможешь повидаться со своим отцом до того… До того…

– …до того, как вы уедете в Австралию, – сказал папа, гладя меня по плечу.

– Да, в Австралию! – сказала мама и впервые за все время посмотрела папе в глаза. – Значит, Флосс тебе уже рассказала?

– Да. И как видишь, это ее несколько огорчает, – ответил папа.

– Это ты ее взбудоражил. На самом деле она на седьмом небе от счастья. Поехать в Австралию – это же фантастика! – сказала мама. – Стиву так повезло, что он получил эту работу.

– Я совсем не в восторге от Австралии, – пробормотала я, обращаясь к папе. – И хочу, чтобы она заткнулась и перестала говорить про Стива.

– О чем это она, не слышу? – напряглась мама.

– Почему вы мне раньше об этом не сказали? – спросил папа.

– Ну, вот теперь говорим, – ответила мама. – Стива назначили управляющим австралийского отделения компании, теперь он будет получать вдвое больше, и…

– Да-да, – сказал папа. Совершенно очевидно, что ему, как и мне, тоже хотелось, чтобы мама заткнулась насчет Стива. – Я хочу спросить: как этот переезд скажется на Флосс? И на мне тоже, если уж на то пошло. Для меня смерти подобно, если я не смогу видеться со своей дочерью.

– Прости, приятель, – сказал Стив. Хотя какой папа ему приятель?! Да никогда в жизни! – Так уж получилось, видишь ли. Я не рвался на работу в Австралии, они сами мне это предложили.

Стив пожал плечами так, словно не виноват в том, что он такой талантливый, умный и востребованный.

– «Прости» – это, конечно, сильно сказано, – ответил папа и перевел взгляд на маму. – А как же мое право видеться с Флосс? Я его имею по решению суда, как ты помнишь.

– Ты можешь приехать и увидеться с ней, как только пожелаешь. В любое время, – негромко ответила мама.

– И как же я попаду в Австралию? Пешком? – спросил папа.

– Ну, здесь я ничем не могу тебе помочь, – сказала мама. – Мы не можем упускать такую прекрасную возможность. Ничего не поделаешь, Чарли.

Я почувствовала, что папа как-то обмяк.

– Пожалуй, – печально сказал он. – Что ж, желаю вам успеха. А ты, Флосс, не расстраивайся, я буду тебе писать. Часто. А там, глядишь, выиграю в лотерею кучу денег и прилечу к тебе… Или надену свой суперменский костюм и прилечу сам, на своих крыльях.

Он попытался рассмеяться, но от этого я только еще сильнее расплакалась.

– Пойдем, Флора, не нужно устраивать мелодраму, – сказала мама. – Снимай эти туфли и платье, переоденься, и поедем.

Я отлепилась от папы. Вытерла глаза и отступила на шаг назад. Потом посмотрела на него. В его глазах тоже стояли слезы, хотя губы оставались растянутыми в печальной клоунской улыбке.

Я посмотрела на маму, Стива и Тигра. Вот они, две мои семьи.

И внезапно я поняла, рядом с кем мое место.

– Я не еду, – сказала я.

– Послушай, бабушка Вествуд ждет нас, а Тигр уже весь извертелся. Мне нужно поскорее дать ему бутылочку, чтобы он успокоился и уснул.

– Я вообще никуда не еду, – сказала я и набрала в грудь воздуха. – Я не еду в Австралию. Я решила. И никто не сможет меня уговорить, чтобы я передумала. Я остаюсь с папой.