Текст книги "Сахарная вата"

Глава 6

Мои слова произвели на маму впечатление брошенной в нее бомбы. И мама сама взорвалась, как бомба. Она заявила, что я веду себя крайне глупо. Она настаивала на том, что я должна остаться с ней, потому что я член ее семьи.

– Я член папиной семьи тоже, – возразила я.

Папа крепко обнял меня, но затем отодвинул на расстояние вытянутой руки и заглянул мне в глаза.

– Ты хорошо понимаешь, что ты говоришь, Флосс? – спросил он. – Я думаю, может, тебе лучше все же поехать в Австралию с мамой. Ты не обязана оставаться со своим отцом, тебе это известно. Я буду ужасно скучать по тебе, но я справлюсь, обещаю.

– А я не хочу с этим справляться, пап, – сказала я. – Я хочу остаться с тобой.

– Нет, и давай закончим этот балаган, – сердито сказала мама. – Ты моя дочь, и ты должна жить со мной.

– Нет, не должна.

– Должна.

– Нет.

– Да.

– Нет, не должна.

– Эй, эй, эй, прекратите. Вы обе как заведенные, – сказал папа.

– Не командуй, что я должна делать, – сказала мама. – Я уверена, что во всем виноват только ты. Это ты настроил Флосс против нас. Повторяю, она была в восторге от того, что мы едем в Австралию, как был бы любой здравомыслящий человек на ее месте.

– А я вижу, что она не в восторге, и вижу, чего она хочет на самом деле, – сказал папа. – Она хочет остаться со мной.

– Она не может! Дочь должна быть вместе со своей матерью, – продолжала настаивать мама. Она повернулась ко мне и спросила треснувшим, почти плачущим голосом: – Флосс, скажи, милая, ты ведь хочешь остаться со мной?

Она ждала. Папа ждал. И я тоже ждала.

Знала ли я сама, чего мне хочется на самом деле?

Да, знала. Мне хотелось, чтобы Стив и Тигр растаяли словно облачко дыма. Мне хотелось, чтобы в нашей семье были только мама, папа и я. И тогда все снова станет как прежде, давным-давно, когда папа называл маму своей большой принцессой, а она смеялась над его глупыми шутками и по воскресеньям мы завтракали в постели, а потом сидели все вместе, тесно прижавшись друг к другу, на большом диване в гостиной.

Я на секунду закрыла глаза и пожелала, чтобы все это сбылось.

Я знала, что это желание не сбудется, и открыла глаза. Передо мной была мама, над носом у нее появились две глубокие морщинки, губы сжались в тонкую линию. А еще был папа, он отгрызал заусенец на большом пальце – волосы растрепаны, свитер слишком тесно облегает его тугой животик. Я могла загадывать свое желание сколько угодно, могла от натуги раздуться как воздушный шар, но мама с папой все равно никогда больше не будут вместе.

Тигр начал хныкать, потому что мама слишком сильно сжала ему руку. Стив наклонился, поднял Тигра и усадил на свои широкие плечи. Тигр радостно захихикал. Он любил своего отца.

А я любила своего папу. Я любила его еще сильнее оттого, что он не был высоким, и стройным, и красивым, и умным, как Стив. У мамы есть Стив и Тигр. У моего папы нет никого, кроме меня.

– Я действительно хочу остаться с папой, – негромко сказала я маме. – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, разреши мне остаться здесь.

Мамино лицо скривилось. Губы, блестящие от помады, поджались. По ее щекам покатились слезы.

– Хорошо, – прошептала она и схватилась за живот так, словно у нее свело желудок.

Стив обнял маму и притянул к себе. Тигр все еще сидел у него на плечах.

Папа обнял меня. Я чувствовала, как он весь дрожит. Наверное, он тоже плакал.

Было бы намного проще, если бы мы все расстались прямо здесь и сейчас, но я должна была оставаться с мамой, Стивом и Тигром до самого их отъезда в Австралию.

Это было ужасно. Ни мама, ни я не знали, как нам себя вести друг с другом. Сегодня она могла держаться со мной холодно и отстраненно, постоянно смотреть на меня с упреком. Назавтра могла вести себя оживленно и деловито, постоянно твердить, что я расстраиваю все их планы, но если я такая глупая, что не хочу ехать с ними в Австралию, так от этого хуже будет только мне, а не ей. А на следующий день мама с утра начинала плакать, и я вместе с ней. Тогда я садилась к маме на колени, и она прижимала меня и качала так, словно я была такой же малышкой, как Тигр.

– Я буду скучать по тебе, детка, – говорила мама.

– Я тоже буду по тебе скучать, мама, – отвечала я.

– Пожалуйста, поедем с нами, – шептала она мне на ухо.

Мне тоже этого хотелось, я видела, что мама тоже будет по мне скучать, быть может, не меньше, чем скучал бы папа. Я не представляла, как буду жить без мамы. Я вспоминала наши с ней объятия, и «девичьи» разговоры, и походы по магазинам, и тайны, которые она открывала мне, рассказывая о том, что происходит с девочками, когда они взрослеют, и об отношениях между девочками и мальчиками.

Дни сменяли друг друга, и я начинала подозревать, что буду скучать даже по Тигру. Теперь я часто стала брать его на руки. Когда я крутила Тигра в воздухе или щекотала губами его толстый животик, он хихикал, и визжал, и сучил своими пухлыми ручками и ножками, как лягушонок. Он даже начал называть меня по имени, хотя ему еще не давалась буква «л», и я у него была «Фосси».

Неожиданно для себя я почувствовала, что такое быть старшей сестрой, и мне это нравилось. Я сажала Тигра к себе на колени и читала ему скучные маленькие книжки-картинки про трактора и танки. Я рисовала ему собачек, кошек и коров, а Тигр радостно лаял, мяукал или мычал, разглядывая их. Я кормила его с ложечки пюре из курицы с морковкой, изображая, что ложка – это самолет, который летит-летит, а затем пикирует прямо в его раскрытый маленький ротик. Я купала Тигра, запускала ему в ванну пластиковых уточек и заставляла их «клевать» его животик своими ярко-оранжевыми клювиками. Вечером я уложила Тигра спать вместе с его полосатым плюшевым медведем и своим кенгуренком.

– Можешь оставить этого кенгуренка себе, если хочешь, – прошептала я, и Тигр просиял от радости. – Я знаю, он тебе нравится.

Тигр крепко прижал кенгуренка к себе.

– Может быть, нужно отдать тебе и маму-кенгуру, – сказала я. – Наверное, они будут скучать друг без друга.

Я знала, как мне самой не хочется разлучаться с мамой. Я все еще надеялась, что она передумает ехать в Австралию и решит остаться здесь, со мной. Или вдруг Стив не получит эту новую работу, и тогда все останется по-прежнему: мы будем жить втроем, а по выходным я буду видеться с папой. И тогда у меня будет почти настоящая семья, пусть даже мама с папой живут порознь.

Но ничего этого не произошло. Стив привез домой кучу картонных коробок и начал укладывать вещи. Тигр с восторгом играл в своем новом коробочном городе, топтал куски пузырчатой пленки и хохотал, когда она лопалась у него под ногами.

Мама тоже начала собираться – отбирала свои лучшие платья, а меховые вещи и сапоги складывала отдельно, чтобы сдать эти коробки на хранение. Ведь в Австралии всегда тепло, даже зимой. Мои вещи она тоже начала укладывать. Хорошие – в одни коробки, которые поедут к папе, вещи похуже и старые игрушки – в другие коробки, чтобы отправить на распродажу в фонд помощи хосписам.

Я собрала своих кукол и плюшевых зверей. Я их очень любила, но Рианнон сказала, что мы уже не дети, чтобы играть в игрушки. Я крутила в руках своих Барби, одну за другой, и отправляла в большой пластиковый мешок.

– Ты уверена, что куклы больше тебе не нужны, Флосс? Тебе не захочется проиграть в них, когда ты будешь жить у отца? – спросила мама.

– Я уже большая, – твердо ответила я.

– Ну хорошо, только почему же тогда ты отбрасываешь этих кукол – ведь они все еще такие красивые, – но оставляешь старых, поеденных молью медвежат?

– Я их тоже не оставлю, – ответила я, и покидала зверюшек в мешок вслед за куклами. Он сразу разбух от мягкого желтого и коричневого искусственного меха.

– Как хочешь, Флосс, – сказала мама. – Но маму-кенгуру и кенгуренка я бы на твоем месте все же оставила, это самые лучшие твои игрушки. И очень дорогие. Тигр их мигом уделает.

– Нет, мам, я хочу отдать их ему. Подарок от его старшей сестры.

– Это очень мило с твоей стороны, дорогая. Да, пожалуй, ты права. Ты уже стала слишком взрослой для мягких игрушек.

А затем мама неожиданно выудила со дна коробки для игрушек потертого розового пуделя. У него – точнее, у нее – было странное имя: Р. П. (Просто я сократила до инициалов его полное имя – Розовый Пудель; узнав об этом, Марго и Джуди наверняка принялись бы фыркать от смеха, а возможно, и Рианнон тоже.)

– Выброси его, мам, – сказала я.

– Нет, Р. П. мы сохраним, – сказала мама, поглаживая пуделя.

– Но, мам, он совсем древний. – Собака теперь действительно была скорее серой, чем розовой, шерсть у нее вылезла, и остался только один глаз, придававший морде Р. П. странное злобное выражение.

– Когда ты была маленькой, ты нигде не расставалась с Р. П., – сказала мама. Она посмотрела на меня и добавила: – Да ты и сейчас еще маленькая. Такая маленькая.

И заплакала.

До этого я много раз видела маму плачущей, но она никогда не плакала так, как сейчас. Она раскачивалась взад-вперед, рот у нее раскрылся и стал похож на щель в почтовом ящике, и это было очень страшно. Даже Тигр вылез из шкафа, где играл с туфлями, подошел к маме и, уткнувшись лицом в ее шерстяную шаль, тоже заревел.

Мне тоже хотелось заплакать, но Стива дома не было, он отправился играть в гольф с какими-то «нужными людьми», поэтому, кроме меня, утешать маму и Тигра было просто некому. Я должна быть сильной. Я же взрослая! Я обхватила маму за плечи, начала успокаивать ее, а она крепко обняла меня, прижала к своей груди и плакала, плакала до тех пор, пока не промочила слезами мою футболку насквозь.

– Пожалуйста, не плачь, мама, прошу тебя, – умоляла я. – Я уже не маленькая, я взрослая, мне будет хорошо у папы, а когда вы вернетесь из Австралии, мы снова станем жить вместе всю неделю, кроме выходных, и все будет нормально, вот увидишь.

– Ах, дорогая моя, – всхлипнула мама. – Мне кажется, что я сошла с ума. Что я делаю? Я не могу оставить тебя, просто не могу.

Глава 7

У меня появилась надежда, что мама в самом деле изменит свое решение. Она останется здесь и забудет про свою Австралию.

На следующий день она приостановила свои суматошные сборы и отправилась на консультацию к адвокату. Зайти в его офис вместе с ней мне не разрешили. Пришлось остаться в приемной и присматривать за Тигром. Сидеть у меня на коленях он не пожелал и вместо этого принялся шустро ползать повсюду на четвереньках и хватать своими липкими ручонками стоящие на полках своды законов в солидных кожаных переплетах. Секретарша пыталась сюсюкать и щебетать с ним, но Тигр не был расположен к таким нежностям. Вскоре он заревел во весь голос, и ревел до тех пор, пока из офиса адвоката не появилась мама. У нее был такой вид, будто она сама готова зареветь.

– Можно подумать, что мне делать больше нечего, как только шастать по адвокатам и выслушивать их увертки! – взорвалась она в ту же минуту, как только мы вышли на улицу. – Мы купили билеты, уладили все дела, мы не можем больше попусту терять время! Стив должен приступить к работе в сиднейском отделении фирмы уже в этом месяце. Отпустить его одного я не могу, ему нужна моя помощь, а там, не дай бог, появится еще какая-нибудь глупая молоденькая девица, начнет строить ему глазки и кружить голову. Что мне делать?

Мама посмотрела на меня так, словно это я во всем виновата.

– Почему ты упускаешь такой фантастический шанс, Флосс? Я сошла с ума, когда позволила тебе навязывать мне свои условия. Слушай, ты едешь с нами, хочется тебе этого или нет!

– Как ты это себе представляешь, мама? Украдешь меня и унесешь под мышкой? Или собираешься запихнуть меня в один из чемоданов?

– Перестань чушь молоть! – закричала мама, схватила меня за плечи и сильно тряхнула.

– Ты тоже прекрати навязывать мне свои условия! – огрызнулась я. – Эй, ты делаешь мне больно! Я уже сказала, сказала, сказала, что не поеду. Я остаюсь с папой.

– Но почему ты так хочешь с ним остаться?

– Я люблю его.

– Больше чем меня?

– Я люблю вас обоих! – крикнула я и заплакала. – Мама, я нужна ему.

– Значит, тебя больше заботят его чувства, чем мои? Ну и ладно, оставайся с ним. Больше я тебя уговаривать не буду. Довольна? – отрезала мама.

Ни довольна, ни счастлива я, разумеется, не была. И мама тоже. Это становилось невыносимо. В один день мы могли с мамой без умолку болтать обо всем подряд, как две лучшие подруги, назавтра же становились огрызающимися друг на друга смертельными врагами.

День накануне отъезда мамы, Стива и Тигра выдался особенно суматошным. Мама то обнимала меня, то буквально через секунду принималась на меня кричать. Но когда настала ночь, мама оставила Стива одного в их огромной двуспальной кровати, окруженной со всех сторон последними незапакованными коробками, и забралась на мою узкую односпальную постель. Мама крепко обняла меня, а я прижалась к ней. Обе мы в ту ночь почти не спали. Мама рассказывала истории из моего детства, а я рассказывала ей о том, что собираюсь сделать, когда стану взрослой. Мама обнимала меня так сильно, словно боялась отпустить хоть на секунду.

Утром за мной приехал папа в своем фургоне, чтобы забрать мои пожитки. Я всегда любила ездить на этом большом белом фургоне, мне ужасно нравилось сидеть на высоком сиденье рядом с папой и смотреть сверху на дорогу. Но я заметила, как покачал головой Стив, разглядывая на фургоне вмятины и облупившуюся местами краску. Папа это тоже заметил, но не подал виду и даже пожал Стиву руку и пожелал удачи на новом месте. Потом папа погладил по голове Тигра и наконец неуклюже обнял маму.

– Давай останемся друзьями, Сэл, – сказал он. – Клянусь, что позабочусь о Флосс. А ты наслаждайся своей новой жизнью в Австралии, только не забудь при этом вернуться домой, крошка.

Мама всегда терпеть не могла, когда папа называл ее крошкой, но сегодня она лишь испуганно шмыгнула носом и тоже обняла папу.

Когда мои родители обнялись, у меня перехватило дыхание. Может быть, хотя бы сейчас, в самую последнюю минуту, они поймут наконец, что на самом деле любят друг друга. Но затем мама освободилась из объятий, и момент был упущен.

Теперь пришла очередь обниматься нам с мамой. И мы с ней обнимались, обнимались, обнимались… У меня сердце разрывалось от боли. Мне казалось, что я совершаю самую большую ошибку в своей жизни.

– Возьми это, Флосс, – сказала мама, протягивая мне конверт. – Здесь авиабилет до Сиднея с открытой датой. Ты можешь использовать его в любой момент в течение ближайших шести месяцев. Конечно, это довольно необычно, когда девочка в твоем возрасте летит одна на такое далекое расстояние, но стюардессы за тобой присмотрят. А можешь изменить свое решение прямо сейчас и улететь вместе с нами.

Мне захотелось обнять маму и сказать: «Да, да, да!»

Но я увидела лицо папы. Он кивал и пытался улыбнуться. После этого я уже не могла сказать «да». Я только грустно покачала головой и обещала не потерять билет.

Папа открыл дверцу фургона. Стив подсадил меня. Мама в последний раз меня поцеловала. А затем мы покатили прочь от моей мамы, моего дома, всей моей семьи…

Я махала и махала рукой даже после того, как фургон завернул за угол. Потом я сгорбилась на сиденье и зажала руками рот, чтобы не издать ни звука.

– Все в порядке, милая. Поплачь, если хочется, – сказал папа. – Я знаю, как это все для тебя ужасно. И как ты будешь скучать по маме. Я тоже по ней скучаю, несмотря ни на что. Но через шесть месяцев она вернется, а это время пролетит моментально, даже не заметишь. Ах, если бы мне удалось выиграть в лотерею! Мы бы тогда сели с тобой в самолет и слетали на пару недель в Сидней – просто проветриться. Да, если я выиграю в лотерею, сразу же решатся все наши проблемы. – Тут папа тяжело вздохнул. – Я так неловко чувствую себя, малышка Флосс. Наверное, я должен был настоять, чтобы ты полетела с мамой.

– Я хочу быть с тобой, пап, – пробормотала я, хотя в данный момент не была так уж уверена в этом.

Мы приехали в кафе. Папа отпер его и принялся готовить чай и кофе, хотя особого смысла в этом я не видела – в кафе не было ни одного посетителя, даже Билли Щепки, Старого Рона или мисс Дэвис.

– Пожалуй, я все-таки закрою кафе. Сомневаюсь, что до обеда сюда хоть кто-нибудь заглянет, – сказал папа. – Пойдем, детка, прогуляемся слегка. Куда бы тебе хотелось пойти?

Куда! В том-то и штука, что на самом деле мне ничего не хотелось. Мы с папой побродили немного по городу, поглазели на витрины магазинов – совершенно бесцельное занятие, если вспомнить, что у папы в кармане не было ни гроша. Папа начал было фантазировать, что бы мы с ним купили, если бы он выиграл в лотерею, но мне, честно говоря, совершенно не хотелось поддерживать эту игру.

– Я полагаю, новый муж твоей мамы мог бы купить тебе любую из этих вещей. Для этого ему было бы достаточно всего один раз взмахнуть своей кредитной карточкой, – вздохнул папа.

– Мне ничего из этого не хочется, – ответила я.

– Ах ты, моя милая, – горячо воскликнул папа. – В жизни нет ничего дороже самых простых радостей, ты согласна со мной? Знаешь что, пойдем-ка мы с тобой в парк, покормим уточек. Тебе это всегда нравилось, правда?

«А не слишком ли я стала большой, чтобы уточек кормить?» – подумала я, но вернулась вместе с папой в кафе, где мы набрали целую сумку зачерствевшего хлеба, и поплелись в парк, хотя к этому времени начал накрапывать дождь.

– Разве это дождик? – сказал папа. – Так, ерунда, две капли.

Короче говоря, до пруда мы добрались, промокнув до нитки и дрожа от холода, потому что вышли налегке и без зонтов.

– Отличная погода, чтобы покормить уточек, – сказал папа. – В самый раз.

По пруду плавали, крякая, несколько взрослых уток – каждая со своим выводком.

Я стала бросать им хлеб – большие куски для уток-мам и совсем мелкие крошки для их деток, но утки, похоже, были уже перекормлены и не давали себе труда подхватить клювом хоть один из плавающих возле них кусочков. Очевидно, с утра возле этого пруда побывало уже слишком много мам, желавших покормить уток со своими малышами.

– Не беда, – сказал папа. – Давай отнесем хлеб назад домой и сделаем из него горячие бутерброды с жареной картошкой. Два тебе, два мне – и ням-ням-ням, а?

Папу я сейчас слушала невнимательно, потому что следила за летящим в небе самолетом. С земли он был похож на маленькую серебристую птичку.

Папа перехватил мой взгляд и негромко сказал:

– Мамы в этом самолете нет. Они еще и в аэропорт не уехали, у них же ночной рейс.

У меня в голове мелькнула сумасшедшая мысль – схватить свои вещи, броситься со всех ног к маме, обнять ее и умолять, чтобы она взяла меня с собой.

Может быть, из-за этих мыслей я и была такой нервной, рассеянной и несобранной, когда мы с папой вернулись домой. Я вертелась на диване, слонялась из угла в угол, минут десять смотрела какое-нибудь видео, потом переключалась на другое, но и его бросала через пять минут. Я прочитала две страницы в книге, затем отложила ее, достала свои фломастеры, начала рисовать, но тут же скомкала рисунок. Кончилось тем, что я стала катать фломастеры по полу, гоняя их из угла в угол.

Один из фломастеров закатился под диван. Я начала искать его вслепую, ощупывая пол пальцами. Нащупала несколько катышков свалявшейся пыли, пару окаменевших чипсов и скомканное письмо. Я вытащила его, расправила и, прежде чем папа успел выхватить листок у меня из рук, успела прочитать слова «долг», «суд» и «судебные приставы».

– Эй-эй, это мое письмо, Флосс, – сказал папа, комкая листок. Листок все уменьшался и уменьшался, пока не стал тугим и похожим на пулю.

– Что это за письмо, пап? – спросила я.

– Ерунда, – ответил он.

– Но мне показалось, что там написано…

– Это было всего лишь глупое письмо, чтобы попытаться взять меня на испуг. Выброси его из головы, – сказал папа. – Выбросила? Ну и хорошо. А теперь пойдем есть наши горячие бутерброды!

Папа сделал каждому по два бутерброда плюс еще один «на всякий случай». Я съела только половинку одного, да и то с трудом. У папы тоже не было аппетита. Мы с ним одновременно посмотрели на оставшиеся на тарелках бутерброды – их было три, как будто папа приготовил по бутерброду на каждого члена моей двойной семьи. Я не знала, впишусь ли в свою новую маленькую семью всего из двух человек. Я не представляла, как мы собираемся жить дальше.

Глава 8

Я плавала в огромном пруду рядом с гигантскими утками, клювы у них были, словно направленные на меня огромные штыки. Я открыла рот, чтобы позвать на помощь, но тут же стала захлебываться в мутной зеленой воде. Я кашляла и кашляла и все глубже уходила под воду. Меня опутывали длинные скользкие стебли водорослей, я барахталась, но никак не могла вырваться на поверхность. Огромные утки плавали над моей головой, задевая меня своими мощными перепончатыми лапами. Я оказалась в подводной ловушке, мне не хватало воздуха, я задыхалась. И никто не знал, что я здесь, никто не спешил спасти меня, никому не было до меня дела…

Я проснулась, лихорадочно хватая ртом воздух, мокрая насквозь. На какую-то секунду я с ужасом подумала, что описалась, но нет, это был пот. Я выбралась из своей влажной постели, бормоча: «Мама, мама» – и только тогда вспомнила, где я.

Я стояла, дрожа от холода и страха, на темной лестничной площадке. Я не могла побежать к маме, чтобы прижаться к ней. Она была в десяти километрах над землей, на другой стороне планеты.

Я заплакала как маленькая и опустилась на ковер.

– Флосс?

Это был папа. Он вышел из своей спальни, подошел и склонился надо мной:

– Что ты здесь делаешь, моя крошка? Не плачь. Пойдем, я уложу тебя обратно в постель. Все в порядке, все хорошо. Твой папа здесь, рядом. Тебе просто приснился плохой сон.

Мне казалось, что я увязла в своем ночном кошмаре. Папа осторожно уложил меня в постель, укутал, но он не знал, как правильно взбить мне подушку, как расправить простыню. Он не принес большой платок, чтобы вытереть мне нос. Он не погладил меня по волосам. Правда, он нежно поцеловал меня в щеку, но лицо у него было колючим от щетины и от него не пахло кремом и духами, как от мамы.

Я попыталась угнездиться под одеялом, но от него тоже плохо пахло старым домом и жиром, на котором жарят картошку. Мне хотелось очутиться сейчас в мамином доме, но там уже все изменилось. Наши вещи были упакованы и вывезены. Вскоре в этом доме появятся новые люди, которые его снимут. Я представила чужую девочку примерно моего возраста, которая будет жить в моей белой спальне с вишнево-красным ковром на полу и шторами в вишенках. И будет смотреть из моего окна в мой сад и качаться на моих качелях. Это было невыносимо.

Три месяца назад Стив установил в саду маленькие качели для Тигра – раскрашенные во все цвета радуги, обвешанные кисточками и фонариками.

Послушно изображая старшую сестру, я качала Тигра на этих качелях, но не могла забыть, что, когда я была маленькой, у меня не было качелей и никто меня на них не качал.

Я не думала, что мама и Стив что-то заметят, однако в следующие выходные, пока я была у папы, Стив соорудил еще одни качели – простые, деревянные, достаточно большие, чтобы на них мог качаться взрослый. Во всяком случае, достаточно большие для моего роста.

– Мои качели! – всхлипнула я, лежа во влажной постели.

– Что? Прошу тебя, не плачь так горько, Флосс, и повтори, что ты сказала, я не расслышал, – с тревогой в голосе сказал папа. – Послушай, я понимаю, как сильно ты скучаешь по маме. Твой авиабилет я спрятал в ящик буфета на кухне. Ты можешь взять его и присоединиться к маме и остальным. Это будет удивительное путешествие, ты одна полетишь через полмира!

– Нет-нет. Я хочу свои качели, – сказала я.

Папе потребовалось некоторое время, чтобы понять, о чем я.

– Ну, это ерунда, – сказал он наконец. – Завтра поедем в ваш бывший дом и заберем их. Не расстраивайся из-за этого, солнышко. Твой папа все для тебя сделает и все устроит.

В наш бывший дом мы поехали рано утром в воскресенье, еще до открытия кафе. Папа припарковал свой фургон возле дома. Дом выглядел совершенно таким же, как прежде, мне было трудно избавиться от мысли, что за зашторенными окнами не расхаживают по комнатам мама, Стив и Тигр.

Ключа у нас не было, да он нам был и не нужен. Мы отвернули гайку с болта, на который была заперта боковая калитка, и вошли в сад. Качели Тигра исчезли, их сняли, упаковали и сдали на хранение. От них остались лишь четыре дырки в траве – там, где были вкопаны стойки.

Мои качели стояли на месте, и стояли крепко. Слишком крепко. Папа попытался вытащить их из земли, но безуспешно. Он даже вышиб дверь в садовый сарай и принялся выковыривать качели оставленными Стивом инструментами. Качели как стояли, так и продолжали стоять, а вот новенькая стальная лопата Стива помялась так, что теперь ей место было только на свалке.

– Проклятье, – сказал папа. – Теперь, кроме всего прочего, придется еще и новую лопату покупать.

– Не бери в голову, папа.

– Не могу. Ну почему я такой непутевый? Нет, я вытащу их, чего бы мне это ни стоило.

И папа снова принялся за качели. Он тянул, дергал, раскачивал, даже попытался выкопать их из земли согнутой лопатой, но железные стойки уходили в землю глубоко-глубоко, быть может до самой Австралии.

Наконец папа выпрямился и вытер пот с раскрасневшегося лица.

– Да брось ты их, пап, наплевать, – сказала я.

– А мне не наплевать, – угрюмо ответил папа.

Я уставилась на качели, ужасно жалея, что вообще заикнулась о них.

Папа тоже смотрел на них и шевелил бровями, словно собирался вытащить эти качели из земли усилием воли. Затем он неожиданно хлопнул в ладоши, побежал в сарай и принес длинные садовые ножницы Стива.

– Папа! Что ты собираешься сделать?

– Все в порядке, Флосс. Я только что сообразил. Мы просто отрежем веревки вместе с сиденьем, и эти дурацкие стойки будут нам не нужны. Отрежем качели и унесем их, вот и все.

Папа поднял руки и обрезал обе веревки. Они рухнули на землю вместе с прикрепленным к ним деревянным сиденьем.

– Ну вот и все! – сказал папа с таким видом, будто только что проделал удивительный цирковой трюк.

Я покосилась на изуродованные качели и промолчала.

Когда мы вернулись домой, папа потащил качели на задний двор. Этот двор он никогда даже не пытался превратить в хоть какое-то подобие сада. Если честно, то там все равно практически не было свободного места. Здесь стояли большие мусорные баки на колесиках, куда папа выбрасывал скопившийся в его кафе мусор, валялись прикрытые куском брезента картонные коробки со старым хламом, которые папа много лет все собирался разобрать, а еще обломки древнего мотоцикла и электрический скутер, который, насколько я помню, никогда не заводился и не ездил. Все, что было на заднем дворе от сада, – это крошечная клумба с анютиными глазками (папа любил эти цветы за то, что они напоминают смеющиеся лица), заброшенная песочница, в которой я играла, когда была совсем маленькой, и старая искривившаяся яблоня, слишком старая, чтобы приносить плоды, хотя именно из-за нее папа и купил когда-то это кафе. Он собирался печь яблочные пироги и яблочные торты и делать яблочные приправы и соусы – и все из собственных яблок. Тогда же он заказал новую вывеску над входной дверью – «Кафе Яблоко» – и покрасил стены и окна своего кафе ярко-зеленой краской.

Новое название – «Кафе Чарли» – появилось давным-давно, но яблочно-зеленая краска так и осталась, правда, теперь она выцвела, стала почти желтой и во многих местах облупилась. Мама постоянно твердила, что дерево нужно спилить, что от него никакого проку, только лишняя тень, но папа на это реагировал так, будто мама предлагает спилить меня, а не эту яблоню.

– Мы повесим твои качели на яблоню! – радостно объявил папа.

Он подвешивал качели до самого вечера. Сначала проверил, выдержат ли ветки, и для этого стал сам раскачиваться на них, изображая Тарзана, – хотел меня развеселить. Но смеяться мне совершенно не хотелось, я лишь вежливо хихикала, глядя на него.

Потом папа принялся лазить вверх и вниз по приставной лестнице, привязывая веревки, затем бросил это дело и целый час рылся в старинной энциклопедии, изучая, как нужно вязать самые надежные узлы.

Наконец качели были подвешены, но, как оказалось, слишком низко – я на них ударялась попой о землю. Папа укоротил веревки и начал все сначала.

К вечеру все было готово.

– Ну вот и все, принцесса! Твой трон готов! – с гордостью объявил папа.

Чтобы сделать ему приятное, я надела поверх джинсов мое именинное розовое платье и села на качели. Папа сиял, потом вдруг снова засуетился и побежал искать свою старую камеру, чтобы увековечить это сногсшибательное событие. Камеру он искал очень долго.

Оставшись одна, я немного покачалась, но, нужно признать, без всякого удовольствия. Конечно, я не стала ничего говорить папе, но качаться на качелях, привязанных к дереву, было неудобно. Они слишком резко опускались вниз и были перекошены – от этого их раскачивало из стороны в сторону, и меня очень скоро начало мутить. Да и вид с качелей открывался унылый – захламленный задний двор, железки от мотоцикла, коробки под брезентом и мусорные баки, от которых, помимо всего прочего, ужасно воняло.

Я перестала качаться и просто посидела на качелях, ожидая папу, и только когда он наконец появился со своим старым поляроидом, я несколько раз качнулась, широко улыбаясь в объектив камеры.

– Потрясающие качели, правда? – воскликнул папа с такой гордостью, будто это он сам сделал их. – Эй, а почему бы тебе не позвонить Рианнон и не спросить, не хочется ли ей прийти поиграть с тобой?

Я задумалась. Я много раз приглашала к себе Рианнон, но всегда только в дом к маме. Свои субботы и воскресенья я посвящала папе, и только ему одному. Но теперь-то я с папой была постоянно.

– Иди позвони ей, – сказал папа. – Пригласи ее на чай. Она любит бутерброды с картошкой?

В этом я не была уверена. Когда я приходила в гости к Рианнон, нас всегда кормили салатами, курицей и фруктами. Завтраки, которые Рианнон приносила с собой в школу, тоже целиком состояли из «здоровой пищи» – зерновой хлеб, нарезанная соломкой морковка, яблоки и маленькие коробочки с изюмом. Но может быть, Рианнон понравятся бутерброды с картошкой, потому что это запретная для нее еда?

Я знала, что обманываю себя. Я подозревала, что пригласить Рианнон сюда будет большой-большой-большой моей ошибкой. Но у папы мне было очень грустно и одиноко, и здесь совершенно нечего было делать. Если придет Рианнон, мы сможем поболтать с ней по душам и подурачиться, и, возможно, я вновь почувствую себя нормально.

Короче, я ей позвонила. И попала на ее маму.

– О, Флора, как я рада тебя слышать. Как ты? – спросила она и добавила, понизив голос: – Я была так шокирована, когда Рианнон рассказала мне о твоей матери.