Текст книги "Джихадизм: назад к жертвоприношениям"

Глава 1
Об эффективных и холодных машинах для убийств

Удивительна судьба некоторых слов. Еще не так давно США и не подумали бы удостаивать террористов «войной». Конечно, террористами называли некоторых врагов – но лишь незначительных. Противостояние им не было частью полноценной войны, где задействованы регулярные, представляющие государство войска. Борьба с террористами не относилась к благородному военному делу: в лучшем случае ей занимались полицейские и шпионы. В эпоху, растянувшуюся чуть ли не на всю долгую историю человечества, войны были ограничены во времени и пространстве. Сперва объявляли о начале боевых действий, случались наступления и отступления, победы и поражения, и все кончалось перемирием, с заключением мирного договора или же без. Соперник, с которым велась распря, был четко определен и понятен, а цель агрессии – ограничена продолжительностью войны: сегодняшний враг мог некогда быть другом или союзником и мог со временем снова им стать. Так или иначе, мы без затруднений распознавали его как врага, и он распознавал нас в ответ. Во времена исторических битв и дуэлей врага можно было назвать по имени, противостоять ему лицом к лицу. Даже когда в пылу сражения массы бойцов смешивались, они оставались различимыми по униформе и флагу, и это взаимное узнавание задавало смысл и границы смертельной битве.

Кажется, та эпоха осталась в прошлом. Сегодня террорист уже перестал быть подлым и ничтожным противником, вести войну с которым ниже нашего достоинства. Теперь он, напротив, превратился в главного и абсолютного Врага. Можно ли сказать в таком случае, что происходящее сейчас – война? Есть основания утверждать, что традиционные военные конфликты уступили место состояниям насилия, более диффузным и оттого еще более непримиримым формам враждебности. Подпольные сети вместо армий, солдаты, которые не носят форму и атакуют не других солдат, а гражданских на их рабочих местах, во время прогулки, в концертных залах и кафе. Отныне нельзя определить, где начинаются и где заканчиваются военные действия: мы столкнулись с перманентной, не дающей передышки угрозой. Невозможно отследить врага, который является будто бы из ниоткуда. Невозможно защитить границы от агрессора, пришедшего из твоей собственной страны, а не из-за рубежа; когда ничто – или почти ничто – не позволяет выявить его, пока тот не начнет убивать.

Велик соблазн смотреть на террористов так же, как и они на нас, и видеть в них абсолютного врага, исчадие дьявола, взывающее к безграничной ненависти и тотальной войне, конец которой будет положен только с полным уничтожением этого врага. Так джихадисты воспринимают кафиров99
  Кафир (или кяфир) – человек, совершивший куфр. Под куфром понимается неверие, то есть непризнание ислама или отход от его норм. Вследствие отсутствия ортодоксии в исламе единые критерии куфра отсутствуют, поэтому обвинения в куфре зачастую используются как инструмент политической борьбы. – Примеч. ред.


[Закрыть] – неверных, то есть нас с вами. Уже Спиноза знал, что «ненависть усиливается от взаимной ненависти»1010
  Цит. по: Спиноза Б. Этика. Минск: Харвест, М.: АСТ, 2001. С. 259.


[Закрыть] и что она может привести к подражанию врагу, то есть объекту ненависти. Так вышло, что стратегии Запада завели его в эту самую ловушку: мы также сочли терроризм абсолютным злом и ведем «войну с терроризмом», позаимствовав у врага ее модель, и не добились при этом ничего, кроме как его усиления. Как разорвать порочный круг, в котором терроризм и контртерроризм подпитывают друг друга? Как не позволить ненависти демонизировать врага, который так жестоко бьет по нам?

Стоит задаться вопросом об адекватности концептов и теорий, которые мы используем для объяснения феномена джихадизма, и в частности самого слова «терроризм». Возможно, самое время поразмыслить над этим ключом от всех дверей. Непростая задача, ведь эмоциональная нагрузка весьма велика: стоит лишь произнести его, и в голове тут же проносятся невыносимые картины искалеченных, обугленных тел… Терроризм ужасает и шокирует, мешая критически оценить его значение. Давайте сразу зафиксируем одну аномалию. Суффикс «-изм» в целом указывает на политическую, философскую или религиозную доктрину, которой открыто придерживаются. И при этом ни одно движение никогда не определит себя как «террористическое». Хотя некоторые, как и джихадисты, прямо задаются целью запугать врага, они все равно называют себя иначе: бойцы, партизаны, участники сопротивления, революционные милиции или «солдаты Халифата». Короче говоря, «террорист» – это всегда другой, враг, с которым ведут борьбу. Смысл этого псевдоконцепта – чисто полемический; он призван изобличать, а не объяснять – да и какой толк от термина настолько неоднозначного, что его можно применить одновременно к Бен Ладену, Жану Мулену1111
  Жан Мулен (1899–1943) – герой французского Сопротивления. – Примеч. пер.


[Закрыть] и Нельсону Манделе?

Кому может понадобиться обвинять противников в «терроризме»? Тому, кто на определенной территории обладает монополией на легитимное насилие: государства ставят это понятие себе на службу, чтобы заклеймить негосударственные движения, оспаривающие эту монополию. Не сосчитать движений сопротивления, что боролись с иностранными оккупантами или собственным репрессивным тоталитарным режимом и были изобличены тем правительством как «террористические». С другой стороны, мы почти никогда не используем это понятие для определения террора, исходящего от самого государства, хотя знаем, что оно отнюдь не стесняется терроризировать народ, над которым хочет установить власть. То есть существует форма террора, присущая именно суверенности государства. Это не значит, что любую суверенную власть можно считать «террористической». Если государство развязывает террор, то его суверенитет переживает кризис и надеется от него оправиться, или же речь идет о новорожденной суверенности, которой требуется укрепиться.

Не стоит смешивать террор и жестокость. Конечно, стратегии террора чаще всего включают примеры отчаянной жестокости: пытки, депортации, коллективные казни. Но и «нормальное» отправление суверенной власти, как объяснил нам Фуко, сопровождается определенным уровнем жестокости, как показывает «блеск казни»1212
  «Блеск казни» (фр. L’éclat des supplices) – название второй главы книги М. Фуко «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» (М.: Ад Маргинем Пресс, 2015. С. 42). – Примеч. пер.


[Закрыть] – те жестокие церемонии, когда монархи прошлого оставляли свое клеймо на искалеченной плоти. И тем не менее такие карательные практики оставались достаточно редкими и были ограничены узкими рамками, не в пример Террору современности с его отсутствием каких бы то ни было границ. Однако «Исламское государство», по всей видимости, задействует одновременно обе эти опции – современную стратегию массового террора и классические зрелища с пытками. Когда палачи снимают на видео мучения своих жертв и отправляют этот спектакль гулять по интернету, ИГИЛ стремится одновременно запугать врагов наряду с подданными и убедить их всех в своей суверенной мощи. В этом заключается его отличие от тоталитарных режимов XX века, которые умерщвляли втихомолку и тайно.

К тому же термин «терроризм» кажется слишком общим и пространным, поскольку стирает любые различия между разными типами стратегий и практик. И узким тоже, не будучи применимым к государственному террору. Отсюда еще одна проблема: на уровне прессы и полиции на первый план выходят такие качества терроризма, как эссенциализм и постоянство; это дурная сущность, продуцирующая одни и те же эффекты. Тем не менее уличенные в терроризме и многочисленных убийствах движения часто бросают эту стратегию – ФАТХ Ясира Арафата, «Ирландская республиканская армия» (ИРА), «Страна басков и свобода» (ЭТА), «Революционные вооруженные силы Колумбии» (ФАРК) тому примеры. Их предводители время от времени добираются до власти и становятся уважаемыми главами государств, как это было в Алжире и многих других странах третьего мира. Спрашивается, может ли столь статичное понятие учитывать подобную смену условий и стратегий? Учитывая вышесказанное, мне кажется, что от использования этого слова лучше было бы отказаться. И все же сети, виновные в убийствах и нападениях, необходимо как-то называть. Я предлагаю определить их как диспозитив террора. Речь не о том, чтобы заменить одно выражение другим, но попытаться мыслить иначе: в терминах стратегий и диспозитивов.

Тот же Фуко отучил нас от таких якобы универсальных категорий с постоянным набором атрибутов, как Безумие, Разум, Человек и Власть, заменив их более тонким анализом с учетом диспозитивов – уникальных, подвижных и гетерогенных структур, которые соединяют в себе разнородные элементы (идеи, практики, знания, институты) и способны привлекать людей, чтобы те отдались им душой и телом. Будучи безусловным продуктом исторических обстоятельств, сталкиваясь с внутренним и внешним сопротивлением, переживая пертурбации, расколы и потери, диспозитив постоянно трансформируется, расширяет или сужает свое поле, модифицирует стратегию и дискурс, а порой распадается, чтобы потом собраться в иной форме. Автор «Надзирать и наказывать» предостерегает нас от ошибки приписывать власть исключительно органам государственного управления. Диспозитивы власти он описывает как многогранные структуры, выходящие далеко за пределы ее центрального очага и разветвляющиеся во всех социальных слоях вокруг бесчисленных очагов микровласти. Можно заключить, таким образом, что существуют диспозитивы террора, которые спускаются сверху как часть стратегии государства по подчинению населения, но есть и те, что рождаются внизу из движений сопротивления, пытающихся бороться с режимом, будь то собственное государство или иностранные оккупанты.

Как охарактеризовать такие диспозитивы более точно? Фуко различает диспозитивы исключения, примеры которых дают «Великое заточение» безумцев в эпоху Античности и прокаженных – в Средние века; и диспозитивы дисциплинарной нормализации, такие как тюрьмы и психиатрические лечебницы, которые приходят им на смену начиная с XIX века. Почему-то он не упоминает о существовании диспозитивов власти еще одного типа. Они не имеют целью исключать, нормализовать или контролировать, но только уничтожать. Такого рода диспозитивы работали во времена охоты на ведьм в XVI–XVII веках и, что ближе к нам, в ходе уничтожения армян, евреев и тутси. Их можно определить как диспозитивы гонения – с тем условием, что мы понимаем это слово в том смысле, какой оно имело в латинском языке: там persequi означало «неустанно преследовать, загнать до смерти». Гонение может быть направлено на отдельного человека или очень ограниченную группу; но когда оно вырастает до того, чтобы сделать своей мишенью целые нации, я предпочитаю говорить уже о диспозитиве террора. Последний следует той же логике и подвержен тем же аффектам, что и диспозитив гонения (в строгом смысле слова): им движет прежде всего ненависть.

У диспозитивов есть и другой аспект, исследованный у Фуко недостаточно: ни один из них не имеет устойчивого характера, и каждый способен мутировать в диспозитив другого типа. Диспозитив террора вполне может трансформироваться в победившую и с тех пор привилегированную государственную власть. Бывает, что диспозитив исключения становится диспозитивом террора и истребления. О том, уничтожались ли в XIV веке средневековые прокаженные после долгого заточения в лепрозориях, ясных свидетельств нет, но европейские евреи несколько раз сталкивались со схожими процессами, которые приводили их из гетто на костры и в газовые камеры. Возможны и другие типы мутаций. Встречаются контрдиспозитивы, которые, вместо того чтобы подпитывать доминантную власть, стремятся ей противостоять, усугублять линии разлома и помогать тем, кто находится у нее в подчинении, выйти из-под ее влияния. Их можно характеризовать как диспозитивы эмансипации. Ими движет упование на более справедливую жизнь, жажда сопротивления и надежда. Однако если диспозитив эмансипации захватит власть, он может превратиться в диспозитив государственного террора, как это показал Террор якобинцев и революционных коммунистических режимов XX века.

Если мы хотим лучше понять работу диспозитива террора, нужно учитывать эти мутации и применять более тонкий и дифференцированный анализ, чем это обычно делают; ведь существуют разные виды террора, которые соответствуют диспозитивам разных типов. В первую очередь стоит разделить насилие и террор в строгом смысле слова. Когда одержимая гневом толпа бросается линчевать жертву, мы имеем дело со спонтанным всплеском насилия – он может утихнуть достаточно быстро. И напротив, диспозитив террора задействует стратегию – продуманную и долгосрочную. Здесь насилие осуществляется намеренно и с определенными целями. Его непосредственные жертвы не обязательно совпадают с реальной мишенью: показушная жестокость адресована тем, кого хотят подчинить, войскам оккупантов или же государству, которых хотят сбить с толку с помощью террора. Другими словами, речь идет о стратегическом, или инструментальном, насилии – оно является не самоцелью, но средством на службе какой-то иной цели. Такая форма террора требует стратегии и расчета. В ней есть рациональный аспект, так что за определенные границы она выходит редко. Значительное число движений, которые мы считаем «террористическими», – в особенности те, что сражаются за независимость своих территорий, – на самом деле принадлежат к диспозитивам стратегического террора. Добившись цели, они, как правило, отказываются от этой стратегии. Иначе говоря, они ведомы не одной только ненавистью и желанием уничтожить всех своих врагов до единого. На вопрос судей о том, ненавидит ли Бог англичан, Жанна Д’Арк дает великолепный ответ: «Любит Бог англичан или ненавидит, это мне неведомо; я знаю лишь, что он хочет изгнать их из Франции».

Ограничивая анализ диспозитивами этого типа, мы рискуем ошибиться в том, что именно называем терроризмом, видя в нем лишь технику ведения боя («оружие слабых…»), которая используется при определенных обстоятельствах и от которой можно с легкостью отказаться. Тем не менее стратегия прицельного террора может уступать место другой его форме. Возьмем, к примеру, охоту на ведьм, отправившую на костер столь много жертв в Европе XVI–XVII веков. Долгое время она затрагивала преимущественно женщин, в особенности бедных и немолодых крестьянок, занимавших маргинальные позиции в своем сообществе. И тем не менее несколько раз гонения раскручивались до того, что били равно по городам и по деревням, по мужчинам и женщинам, богачам и беднякам – кто угодно мог быть осужден и закончить жизнь на костре. В совсем другом контексте мы можем проследить тот же самый феномен в ходе Французской революции: относительно узконаправленный Террор, принятый Конвентом осенью 1793-го, спустя несколько месяцев уступил место Безграничному Террору. Охота за «подозрительными» разрослась непомерно, а в Вандее была развязана настоящая истребительная война, в которой с целью уничтожить «мятежное племя» были умерщвлены десятки тысяч мирных граждан, включая женщин и детей. И тот же процесс повторится в ином виде в СССР, когда на смену красному террору первых лет его существования придет Большой террор Сталина 1930-х годов. Каждый раз мы переходим от ограниченной враждебности к абсолютной, от террора стратегического – к тотальному, чья цель вырастает до всеобъятности. Вопрос уже не в том, чтобы запугать народ пытками и убийствами отдельных людей и таким образом подчинить его себе: объектом террора становится весь народ целиком.

Сложно понять, что именно провоцирует это разрастание диспозитива террора, и еще сложнее – как его остановить. Ясно одно: максимально организованный и системный, диспозитив тотального террора всегда движим ненавистью; он отнюдь не сводится к дикой, неконтролируемой агрессии, а, напротив, может быть терпеливым, расчетливым и мобилизовать все интеллектуальные ресурсы, чтобы уничтожить абсолютного врага, которого он себе избрал. Некоторые люди открыто признаются, что их действия происходят из «непримиримой ненависти к врагам», что «наделяет человека особой силой, превращает его в эффективную, яростную, избирательную и холодную машину для убийств. Такими и должны быть наши солдаты»1313
  Цит. по: Че Гевара Э. Послание народам мира, отправленное на Конференцию трех континентов // Научно-просветительский журнал «Скепсис». URL: [https://scepsis.net/library/id_1478.html]. Перевод изменен.


[Закрыть]. Речь о том, продолжает автор, чтобы «вести войну везде, где присутствует противник: и там, где он живет, и там, где он отдыхает; нужно сделать войну тотальной. Нельзя давать противнику ни минуты покоя… нужно атаковать его всюду, где бы он ни находился; противник должен везде чувствовать себя затравленным зверем»1414
  Там же.


[Закрыть]. Эта апология ненависти и тотального террора принадлежит не какому-нибудь фашистскому идеологу или эмиру ИГИЛ, а одному из наших былых героев, иконе революций третьего мира – Че Геваре…

Разные типы террора и разные диспозитивы, которые их запускают, не всегда просто отличить друг от друга. В этом может помочь их манера назначать врага и определять круг своих жертв. Рассматривают ли они противника как реального врага, с которым в будущем возможно заключить мир, или как абсолютного врага, недостойное жизни «чудище»? Метят ли в одних только военных, полицейских и государственных лидеров или убивают в том числе и простых гражданских? Бьют ли они по символическим целям или устраивают слепую бойню, чтобы жертв стало как можно больше? Это существенные критерии, но среди них нет ни одного абсолютного, поскольку всегда остается вероятность, что диспозитив наберет обороты и любые границы его действия сотрутся. Так что там с диспозитивами джихадистов? Какому типу и фазе террора они соответствуют?

Поначалу казалось, что мы имели дело с «оборонительным джихадом» – стратегией, направленной на защиту определенной территории. Бен Ладен создал «Аль-Каиду», поскольку не мог стерпеть оскорбительного присутствия американских баз на священных землях Аравии; ИГИЛ поначалу мог позиционировать себя как движение сопротивления суннитов Ирака и Сирии, страдавших под гнетом шиитского и алавитского режимов. Но не будем обманываться: если бы речь шла о территориальной стратегии и конкретных целях, в один прекрасный день мы бы увидели, как джихадисты отказываются от террора. Можно с уверенностью сказать, что этому не бывать. В действительности с момента основания «Аль-Каида» поставила своей фундаментальной целью «дальний», или «глобальный», джихад, направленный не только на охоту за неверными на землях мусульман, но и на то, чтобы «переместить поле боя на землю врага», «поразить врага в самое сердце» массированными ударами. Айман аз-Завахири, преемник Бен Ладена, писал, что для этого необходимо «нанести врагу максимальный ущерб и убить как можно больше людей, поскольку это единственный язык, понятный Западу». Неизбежным следствием тому стали убийства 11 сентября 2001-го и 13 ноября 2015-го1515
  13 ноября 2015 года в Париже произошла серия терактов: подрыв трех террористов-смертников на стадионе «Стад де Франс» в северном пригороде Сен-Дени, массовый расстрел и взятие заложников в театре «Батаклан», а также поджог нескольких кафе и ресторанов в центре города. Погибли 130 человек, эта атака стала самой крупной по числу жертв после Второй мировой войны. – Примеч. ред.


[Закрыть].

«Исламу принадлежит вся Земля, а не ее малая часть»1616
  Maududi Abu Ala. Jihad in Islam. Lahore: Islamic Publications Ltd, 1939. Вначале была опубликована как серия статей в газете «Аль-Джамия» (где Маудуди был редактором) в 1927 году. В 1928 году материалы впервые были опубликованы в виде книги. – Примеч. ред.


[Закрыть], – заявлял в 1930-е годы Маудуди1717
  Абу Аля Маудуди (1903–1979) – мусульманский мыслитель и политический деятель, основатель исламского движения «Джамаат-и-ислами». Выступал за объединение индийских мусульман на основе принципа «мусульманской нации», поэтому не поддерживал антиколониальное движение в Индии, представлявшее индусское большинство. До 1947 года выступал против отделения Пакистана, так как, по его мнению, национальное размежевание отходило на второй план перед более глобальной задачей объединения всех мусульман. Однако после 1947 года, когда независимость Пакистана все-таки была провозглашена, Маудуди и возглавляемое им движение поставили задачу превратить Пакистан в настоящее исламское государство. Подробнее см.: Степанянц М. Мир Востока: Философия: прошлое, настоящее, будущее. М.: Восточная литература, 2005. С. 186–203. – Примеч. ред.


[Закрыть], фундаменталистский мыслитель, на которого очень часто ссылаются джихадисты. Глобальный характер джихада означает, что его цель – установить по всему миру господство ислама, каким они его видят. Именно такова ключевая идея, сколь бы безумной она ни казалась нам с вами. Поэтому установление «Исламского государства» на части Ирака и Сирии никогда не рассматривалось ИГИЛ как самоцель, но скорее как предварительный этап формирования империи, чьи ответвления уже начинали прорастать в Ливии, Нигерии, вплоть до Пакистана. Тогда потеря Мосула и Ракки представляется как временное отступление, вынуждающее всего лишь вновь сменить стратегию в пользу дальнего джихада. В этой перспективе атаки в Нью-Йорке и Париже были нужны не только для запугивания. Таким способом джихадисты пометили как свою эту территорию, которая должна затем растянуться на всю Землю. Каждое нападение позволяет им утвердить глобальную суверенность, свое абсолютное право убивать в любой точке мира. В отличие от современных национальных государств, которые признают принцип суверенитета, осуществляемый в определенных границах, ИГИЛ не знает никакой другой суверенности, кроме как в старой имперской форме – с ее безграничной, постоянно разрастающейся властью. Здесь становится очевидно, что «Исламское государство» не имеет ничего общего с государством, как мы его понимаем.

Нам говорят, что эти атаки имели целью вызвать у людей Запада враждебные чувства к исламу и, с другой стороны, спровоцировать массовое приобщение к джихаду живущих там мусульман. И не то чтобы это было совсем неверно: именно так ИГИЛ планировал «разрушить серые зоны», в которых, как наивно полагают некоторые мусульмане, они могут мирно сосуществовать с «неверными». Здесь мы узнаем классическую стратегию устремления к крайности, которая исключает возможность нейтральной позиции и усугубляет антагонизм вплоть до окончательного разрешения. И все-таки стратегический террор не является последним словом джихадистского проекта: ведь он использует и абсолютный террор, где насилие из средства переходит в наивысшую цель. Эту идею поддерживает в своей книге «Концепция войны в Коране» теоретик джихада пакистанец С. К. Малик: «Вселять ужас в сердце врага – это не только средство, но и цель… <…> Здесь цель встречает средства и образует с ними единое целое»1818
  Malik S. K. The Quranic Concept of War. Lahore: Wajidalis, 1979. С. К. Малик на тот момент занимал пост бригадного генерала пакистанской армии. Книга снабжена предисловием Зии уль-Хака (шестого президента Пакистана с 1977 по 1988 год) и развернутым введением Аллаха Бухша Карима Брохи, видного политика, близкого к Зие уль-Хаку. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Все это говорит нам о том, что разграничение стратегического террора, имеющего определенные рамки, и тотального террора не имеет в случае джихадизма никакого смысла. «Глобальный джихад» – стратегия, но она влечет за собой абсолютную враждебность, бесконечное приумножение целей поражения. «Мы сделаем из Европы кладбище», – заявлял Ларосси Аббалла, убивший двух полицейских в Маньянвиле1919
  Маньянвиль – коммуна на севере центральной части Франции. – Примеч. пер.


[Закрыть]. В конечном счете любой человек на земле может стать мишенью террора, если упрямо сопротивляется экспансии завоевателей от новой империи. Такая перспектива обрисована в манифесте еще одного теоретика джихада. В «Управлении варварством» Абу Бакр Наджи2020
  Абу Бакр Наджи – автор текста «Идарат аль-Тавахуш» («Управление варварством»), опубликованного в интернете в 2004 году. Документ представляет собой план действий по созданию исламского государства. Автор делает особый акцент на долгосрочной стратегии ликвидации ореола непобедимости «морально разложившихся сверхдержав». По некоторым данным, его настоящее имя – Мухаммед Хасан Халиль аль-Хаким, он отвечал за медиа и пропаганду в «Аль-Каиде»; ликвидирован в результате авиаудара американских вооруженных сил на территории Пакистана 31 октября 2008 года. – Примеч. ред.


[Закрыть] призывает «жечь дома и земли неверных», что станет впоследствии стратегией ИГИЛ. Если же те не усвоят урок и не подчинятся, то «будут уничтожены, и Бог избавит от них Землю».

Мы имеем дело не только с безумием чрезмерно амбициозной идеологии. Разные аспекты террора джихадистов проявились конкретным образом в волне нападений, затопивших Францию кровью. У первых еще были конкретные мишени: убитые Мохаммедом Мера военные, полицейские, обвиненные в «богохульстве» журналисты и, как полагается, евреи. Вслед за этими точечными атаками последовали те, что должны были привести к максимальному числу жертв. Мы не делаем из этого вывод, что джихадисты внезапно сменили стратегию. К тому же подобные акты уже совершались в Мадриде и Лондоне в 2004–2005 годах. Констатируем только, что их диспозитив террора может в равной мере задействовать оба подхода, лишь бы они вели к фундаментальной цели, поддерживали общий проект завоевания и истребления. На этом держится сила и истина девиза «Я – Шарли»: в нем звучит не только солидарность с жертвами, но и утверждение, что жертвой может стать кто угодно. Последующие события это трагически подтвердили.