Текст книги "Совершенное преступление. Заговор искусства"

Обратный отсчет

Реальность, реальный мир будет длиться лишь определенное время, необходимое для того, чтобы наш вид пропустил его сквозь фильтр материальной абстракции кода и вычисления. Миру, который некоторое время был реален, не суждено оставаться таким слишком долго. В течение нескольких столетий он прошел всю орбиту реального и уже скоро исчезнет за ее пределами.

С чисто физической точки зрения можно сказать, что эффект реальности существует только в системе относительной скорости и континуитета. В более медленных обществах, например первобытных, реальности не существует, она не «кристаллизируется» из-за отсутствия необходимой критической массы. Им не хватает ускорения для возникновения линейности, а следовательно, причинно-следственной связи. В слишком быстрых обществах, таких как и наше, эффект реальности постепенно исчезает: ускорение вызывает столкновение следствий и причин, линейность теряется в турбулентности, и реальности с ее относительным континуитетом уже не хватает времени, чтобы возникнуть. Таким образом, реальность существует лишь в определенном интервале времени и ускорения, в определенном промежутке или в определенном диапазоне расширяющихся систем в фазе высвобождения [libération], в которой находились до сих пор наши модерные общества, но из которой они теперь начинают выходить, – реальность снова теряется в иллюзии, подобной анаморфозу тех же расширяющихся систем, но на этот раз в иллюзии виртуального.

И все же, даже если теперь она всего лишь находящийся под угрозой исчезновения шедевр[65]65
  Игра слов: chef-d'oeuvre en péril – стареющая красавица.


[Закрыть], которому угрожает сам прогресс наук и технологий, обеспечивших ее превосходство, реальность мира все равно является внушающей доверие гипотезой, и как таковая она все еще доминирует сегодня в нашей системе ценностей. Отрицание реальности остается морально и политически подозрительным. Принцип симуляции остается эквивалентом принципа Зла. Настоящий скандал – это не столько нарушение общественной морали, сколько нарушение принципа реальности, и в этом плане мы недалеко ушли от средневековых процессов над ведьмами, когда самым страшным проступком, который им вменялся, было не столько то, что они предались Злу, сколько то, что они поддались иллюзии Зла и ее фантасмагории.

При этом не только микрофизические науки и виртуальные технологии находятся на грани отрицания реальности, но все мы в наших самых повседневных действиях. Концепт реального приобретает своего рода призрачную хрупкость, паническое и коллективное предчувствие, что, стремясь сделать мир все более и более реальным, мы занимаемся его умерщвлением [dévitaliser] – реальное все увеличивается и увеличивается, со временем все станет реальным, и когда реальное станет всеобъемлющим [universel], это будет означать его смерть.

В одном из фильмов братьев Маркс Харпо[66]66
  Маркс, Харпо (1988–1964) – американский актер, комик, участник комедийной труппы «Братья Маркс».


[Закрыть] стоит, прислонившись к стене. «Что ты здесь делаешь?» – спрашивают его. «Я подпираю стену» – говорит Харпо, и, услышав в ответ: «Ты издеваешься над нами! Проваливай отсюда!», он делает шаг в сторону, а стена рушится. Разве мы все не прислонились к стене, и разве эта стена не является стеной Реальности? Достаточно отступить одному – и стена рухнет, погребя под руинами миллионы людей, обитающих в этих ветхих трущобах реальности. Как бы то ни было, положение дел таково, что реальность действительно опустошена, и уже даже не счесть тех, кто заживо погребен под ее руинами. Поэтому речь не идет о том, чтобы утверждать существует реальное или не существует – нелепая пропозиция, которая хорошо отражает то, чем эта реальность является для нас: тавтологической галлюцинацией («реальное существует, я его встретил»). Существует лишь тенденция к обострению реальности к ее пароксизму[67]67
  Пароксизм – крайняя степень чего-либо.


[Закрыть], когда она инволюционирует и имплозирует сама в себя, не оставляя ни следов, ни даже знаков своего конца. Ведь тело реальности так и не было обнаружено. Под саваном виртуального труп реального никогда не найдут.

Когда-то оба этих понятия были связаны в живом движении истории: из возможного [virtuel] возникало реальное [actuelle], словно статуя из куска мрамора. Сегодня они перепутаны в так называемом движении смерти. Ибо смерть продолжает движение, а труп реального продолжает расти. Более того, виртуальное – это всего лишь расширение мертвого тела реального, пролиферация завершенного мира, которому ничего не остается, кроме как бесконечно гиперреализироваться.

Мы находимся в фазе ускорения этого движения, когда все «реальные» вещи спешат жить и умирать. Мы находимся в, возможно, бесконечной фазе гистерезиса[68]68
  Гистерезис (отставание, запаздывание) – явление, которое состоит в том, что физическая величина, характеризующая состояние тела (например, намагниченность), неоднозначно зависит от физической величины, характеризующей внешние условия (например, магнитное поле).


[Закрыть] реального, остаточной намагниченности клочьев реальности в безграничной виртуальности, которая их окружает, подобно клочьям территории, медленно тлеющим на пространстве карты в рассказе Борхеса[69]69
  О точности в науке – рассказ Борхеса о карте, покрывшей всю территорию Империи, с которого Бодрийяр также начинает свою книгу «Симулякры и симуляция».


[Закрыть].

По сути, мы упорно продолжаем все более и более изощренную деконструкцию мира, который больше не способен определить свой собственный конец [fin]. Так что все может продолжаться до бесконечности. У нас больше нет возможности остановить процессы, которые отныне разворачиваются без нас, по ту сторону реальности, так сказать, в бесконечной спекуляции, в экспоненциальном ускорении. Но, как следствие, также и в экспоненциальном безразличии. «Sans fin» [бесконечный] созвучно с «sans faim» [не голоден]: это как история, страдающая анорексией, которая больше не подпитывается реальными событиями и которая истощается в обратном отсчете. История без желания, без страсти, без напряженности, без реальных событий, когда задача стоит не в том, чтобы изменить жизнь, что было максималистской утопией, а в том, чтобы выжить, что является минималистичной утопией.

Мы переживаем одновременно как идефикс первичной сцены, так и саспенс терминальной стадии. При этом последняя характеризуется воскрешением всех демонов первичной сцены, которых не обезвредили ни прогресс, ни историческая революция и которые, точно так же как микробы и вирусы, считавшиеся уничтоженными, оживают один за другим в терминальной фазе болезни.

Кстати, СПИД является прекрасной иллюстрацией этого предопределенного наступления срока смерти. Но это лишь частный случай: в будущем мы все будем обречены заранее знать дату и подробности нашей смерти. Таким образом, мы все окажемся в состоянии обратного отсчета, запрограммированного истечения времени. По сути, это предопределение смерти в определенный срок – своего рода бомба замедленного действия и пугающее событие, потому что кладет конец даже перспективе ее случайного возникновения. Вот почему жизненно важна необходимость оставаться вне исполнения этой программы, депрограммировать конец. Однако наша система стремится как раз к противоположному: преодолеть конец на пределе возможностей.

Род людской уже вышел за пределы своих возможностей. Эксцесс потенциального интеллекта, гипертелия интеллекта. Если бы закон естественного отбора был правдой, наш мозг должен был бы сжиматься, потому что его потенциал [capacites] превосходит всякую естественную целесообразность и угрожает виду исчезновением. По этому поводу была полемика еще между Дарвином и Уоллесом, которую последний разрешил путем вмешательства Бога. Только сам Бог оказался ответственен за эту сверхъестественную привилегию человека. Но если Бог несет ответственность за эту биологическую причуду, тогда он в сговоре с духом Зла, которому присуще подталкивать вселенную к чрезмерности [excés]. Нет ли в катастрофическом успехе человечества признаков искажения божественной воли?

Эта диспропорция между человеческим мозгом и конкретными задачами рода людского является вопиющей в отношении подавляющего большинства видов нашей деятельности (ставки на спорт, бег трусцой, телевидение, не говоря уже о деловых отношениях и политике). Если восемьдесят процентов человеческих генов бесполезны, то как насчет полезной нагрузки мозга? Действительно ли было необходимо мобилизовать такой кортикальный и цереброспинальный механизм, чтобы достичь того, чего мы достигли? Кто скажет, зачем тот или иной обладает арсеналом в миллиард нейронов? Конечно, это глупый вопрос с точки зрения включенности индивида в телеономическую[70]70
  Телеономия – явление повышения внутреннего порядка биологических систем, что можно интерпретировать как их целеустремленность.


[Закрыть] мутацию вида. Он даже может обольщаться надеждой, что является частью этой таинственной пропорции бесполезных сущностей (таких как восемьдесят процентов генов – бесполезных для чего?), которые, несомненно, выполнят функцию защиты и сохранения вида в противоположность этим гипермозгам, прикованным к своим компьютерам, мозгам, которые, и без того в значительной степени недоиспользуемые, еще больше умаляют свою роль, позволяя вместо себя функционировать машине.

То же самое повторяется с искусственным интеллектом и новыми технологиями. Уже сейчас компьютерные чипы превосходят любое возможное их полезное использование, вовлекая систему в безумную эксплуатацию. Перепутанные вместе человеческие мозги и технологии совпадают в стремлении максимизировать время-капитал и жизнекапитал, когда исчезают все границы времени [marges] и все свободные зоны. Нет больше резерва бесполезности, он находится под угрозой интенсивной эксплуатации. Незначимость находится под угрозой переизбытка значимости. Банальность находится под угрозой момента своей славы. Масса плавающих означающих опасно сокращается. Сама смерть находится под угрозой смерти… Как только диалектический баланс нарушается, вся система становится террористической. Следовало бы изменить слова Гельдерлина «Там, где возрастает опасность, возрастает и спасение») и сказать: там, где возрастает спасение, возрастает и опасность. Что характеризирует гораздо более серьезную угрозу дезинтеграции и смерти, которая исходит от нашей чрезмерной безопасности, от профилактики, неуязвимости, фатального избытка позитивности.

Прекрасной иллюстрацией этого виртуального истечения являются часы Бобура (Центр Помпиду), которые отображают в цифровом виде в миллионах секунд обратный отсчет до конца этого тысячелетия. Словно при запуске космических ракет или в бомбах замедленного действия (возможно, Бобур – одна из них?), время больше не исчисляется от начала, а отсчитывается с конца. И этот конец уже не является окончанием истории, прогрессивного развития, а является признаком игры с нулевой суммой, обнуления, истечения время-капитала.

Нет больше финальности у человечества, с тех пор как человек стал частью генетического капитала и был пронумерован его геном. Нет больше ни истории, ни времени, строго говоря, с тех пор как оно регистрируется в обратном отсчете. Ведь если мы отсчитываем секунды, отделяющие нас от конца, то это значит, что все уже кончилось. Возможно, это тень двухтысячного года, которая нависает над этим регрессивным отсчетом и над усладительным или ужасающим наслаждением от того промежутка времени, которое нам осталось.

Материальная иллюзия

До тех пор, пока иллюзия не рассматривается как заблуждение, ее значимость [valeur] полностью эквивалентна значимости реальности. Но как только иллюзия рассматривается как таковая, она больше ею не является. Так что это само понятие иллюзии, и только оно, является иллюзией[71]71
  Очень вольная интерпретация того, что Зигмунд Фрейд понимал под иллюзией в книге «Будущее одной иллюзии».


[Закрыть].

Это относится к субъективной иллюзии – иллюзии субъекта, который заблуждается насчет реальности, который принимает нереальное за реальное или хуже того: который принимает реальное за реальное (вот это уже совсем безнадежно). Этой субъективной и метафизической иллюзии противостоит радикальная иллюзия, объективная иллюзия мира. Противоречие [contradiction] в терминологии: как, каким образом иллюзия может быть объективной? Но суть как раз в этом: заманчиво, чтобы эта объективность, которая так долго играла на стороне действительности, начала играть за другую сторону, как было заманчиво в прежние времена поверить в объективную реальность Зла. Изощренная [spirituelle] ересь, конечно, но очень увлекательная гипотеза. Во всяком случае, если теперь даже наша научная объективность потихоньку приобретает иллюзорный характер, то ничто не мешает иллюзии, в свою очередь, принять объективный характер.

Объективная иллюзия – физический факт того, что в этой Вселенной ничто не сосуществует в реальном времени, ни мужчины, ни женщины, ни звезды, ни этот бокал или стол, ни мы сами вместе со всем, что нас окружает. В силу дисперсии и относительной скорости света все вещи существуют только в отсроченном, невыразимом беспорядке темпоральности, на неизбежной дистанции друг от друга. А значит, они никогда по-настоящему не являются присутствующими [presente] друг для друга, не являются «реальными» друг для друга. Факт этого неустранимого расстояния и этой невозможной одномоментности [simultanéité], тот факт, что, когда мы смотрим на эту звезду, она, возможно, уже исчезла (взаимосвязь, которая при прочих равных условиях может быть распространенной на любой физический объект или живое существо) – вот то нерушимое обоснование [fondement], материальное, если можно так выразиться, определение [definition] иллюзии.

К этому же порядку принадлежит иллюзия времени. Объективный факт заключается в том, что вы никогда не находитесь полностью в конкретном моменте и что полное присутствие [présence] всегда является лишь виртуальным. Если верно то, что в любой точке времени вы присутствуете в этот конкретный момент, а не в какой-то другой, вы никогда не присутствуете в той единственной точке, где суммировано все событие [мировая точка]. «Реального» времени, следовательно, не существует, никто не существует в реальном времени, ничего не происходит в режиме реального времени: реальное время – это полное заблуждение.

Эта дистанция жизненно важна, потому что без нее мы вообще ничего не могли бы воспринять, все было бы в полной скученности [promiscuité], которая, несомненно, является первоначальным состоянием мира – единственным состоянием, о котором можно сказать, что оно существовало в реальном времени, поскольку вся материя сосуществовала с самой собой, присутствовала в самой себе в единственной точке и в единственный момент. Как только это первоначальное (и совершенно гипотетическое) состояние прекращается, начинается иллюзия мира. С этого момента элементы никогда больше не будут присутствующими [présents] друг для друга. Тем самым, все начинает существовать, но на основе не относительного, а окончательного [définitive] отсутствия друг для друга. То есть, на основе безоговорочной категоричной иллюзии.

Эта дистанция, это отсутствие теперь находятся под угрозой. То, что невозможно на космическом уровне (чтобы тьма исчезла в результате одномоментного восприятия света всех звезд) или в сфере памяти и времени (чтобы все прошлое было вечно настоящим [present], и чтобы события больше не исчезали во тьме времен), теперь возможно в технологическом мире информации. Информационно-технологическая угроза – это угроза искоренения тьмы, этого драгоценного различия между ночью и днем, благодаря полному освещению всех моментов времени. Прежде сигналы [messages] затухали в планетарном масштабе, затухали с расстоянием. Сегодня нам угрожает смертельное облучение, ослепительное освещение, в результате непрерывной обратной связи [feed-back] всей информации со всеми точками земного шара.

К счастью, мы сами не существуем в реальном времени! Что было бы с нами в «реальном» времени? Мы идентифицировались бы в каждый момент времени точно сами с собой. Пытка, равная пытке нескончаемым днем, – своего рода эпилепсия присутствия, эпилепсия идентичности. Аутизм, сумасшествие. Чем больше отсутствие в себе, тем больше дистанция с другим. Тогда как инаковость – это то счастливое искажение, без которого все другие были бы тем же самым одномоментно. Именно жизненно важная иллюзия инаковости, иллюзия быть другим – это то, что не позволяет эго капитулировать перед собственной абсолютной реальностью. Также и язык – это то, что не позволяет всему иметь значение в каждый момент времени и позволяет нам избежать вечного облучения смысла. Эта характерная иллюзия языка, эта его поэтическая функция больше не существует в виртуальных или цифровых языках, где идентичность является тотальной, а взаимодействие [interaction] отрегулировано так же хорошо, как в замкнутом цикле вопросов-ответов, энергия же так же немедленно декодируется, как распознается энергия источника тепла водой в чайнике. Эти языки являются языком не больше, чем компьютерные изображения являются образом.

К счастью, есть что-то языке, несводимое к вычислению, есть что-то в субъекте, несводимое к идентификации, есть что-то в обмене, несводимое к взаимодействию и коммуникации.

Даже научный объект неуловим в своей реальности. Как звезды, которые находятся от нас на расстоянии в световые годы, он так же далек от нас и появляется лишь виде следов на экранах. Как и звезды, к тому времени, когда мы регистрируем его, он может уже исчезнуть. Тот факт, что невозможно одновременно определить скорость и положение частицы, является частью иллюзии объекта и его вечной игры. Даже в ускорителе частицы не сталкиваются с собой в реальном времени и не полностью контемпоральны друг другу.

Современная физика предлагает нам иную систему [schema], отличную от нашего принципа реальности. Последний основывается на взаимной дифференциации вещей, но, вместе с тем, на их корреляции в одном и том же пространстве – их взаимном присутствии. Физика же, напротив, основывается на их нераздельности, но, вместе с тем, на взаимном отсутствии вещей (они не взаимодействуют между собой в однородном пространстве). Частицы неразделимы, но, вместе с тем, значительно отдалены друг от друга.

Когда все тайно нераздельно, но, вместе с тем, никогда на самом деле не сообщается, то есть не проникает в так называемый реальный мир, а лишь обменивается сингулярными эффектами, проистекающими из времени и пространства, из сущностей [êtres] и объектов, которые не являются, строго говоря, «реальными» друг для друга (поскольку их «реальность в себе» всегда остается неразборчива), – в этом и заключается объективная иллюзия мира. Этот эффект сингулярности[72]72
  Сингулярность (единственный, особенный, уникальный) – в философии – единичность существа, события, явления.


[Закрыть] относится ко всем вещам, земным и внеземным, обычным или необычным, одушевленным или неодушевленным: наше их восприятие [perception] говорит нам, что они окончательно отдалены от своего первоисточника и что они никогда к нему не вернутся.

Объективная иллюзия – это невозможность существования объективной истины, ввиду того что субъект и объект больше не различимы, а возможность всякого знания основана лишь на этом различии. Такова актуальная ситуация экспериментальной науки – нераздельность явлений [phénomènes], нераздельность субъекта и объекта. И дело вовсе не в их магической перепутанности в так называемом иррациональном мышлении, а в том, что в результате самых сложных научных исследований возникает радикальная загадка объекта и исчезновение его как такового.

Различение субъекта и объекта, фикцию которого еще можно сохранить на уровне человеческого восприятия, полностью исчезает на уровне микроскопических и экстремальных явлений. Потому что они восстанавливают фундаментальную неотделимость одного от другого, другими словами, радикальную иллюзию мира относительно нашего познавательного аппарата. Мы уделили большое внимание искажению объекта со стороны субъекта при наблюдении. Но мы не задавались вопросом об ответном искажении субъекта со стороны объекта и его коварном [diabolique] зеркальном эффекте. Тогда как самыми интересными являются те ситуации, когда объект ускользает, становится неуловимым, парадоксальным, двусмысленным и заражает этой двусмысленностью сам субъект и его методы исследования. Мы всегда уделяли большое внимание параметрам [conditions], при которых субъект обнаруживает объект, и совершенно не исследовали параметры, при которых объект обнаруживает субъект. Мы льстим себе, что мы обнаруживаем объект и считаем, что он смиренно ожидает своего открытия. Но, быть может, объект гораздо коварнее, чем мы считаем, и что, если это он тот, кто обнаруживает нас во всей этой истории? Что, если это он тот, кто встретил нас? В таком случае, из этого следовал бы не только принцип неопределенности, подконтрольный уравнениям, но и принцип обратимости, гораздо более радикальный и агрессивный. (Не аналогичным ли образом вирусы обнаружили нас, по крайней мере в той же степени, в которой их обнаружили мы, со всеми вытекающими отсюда последствиями? И не сами ли индейцы открыли нас, в конечном итоге? Это вечная месть зеркальных существ [Борхес].)

И эти явления не ограничиваются микромиром. В политике, в экономике, в гуманитарных науках – нераздельность субъекта и объекта проявляется во всех сферах, где симулированная объективность науки утвердилась за последние три столетия.

Не только в физике невозможно одновременно вычислить скорость и положение частицы. Также невозможно одновременно определить [calculer] реальность и значимость событий в сфере информации, соотнести причины и следствия в таких сложных процессах, как взаимоотношения террористов и заложников, вирусов и клеток. Все наше поведение подобно поведению неустойчивой лабораторной частицы, потому что мы больше не можем одновременно определить цель [fin] и средства. Мы больше не можем одновременно определить цену человеческой жизни и ее статистическую значимость. Неопределенность проникла во все сферы нашей жизни – с чего бы она должна остаться привилегией науки? И эта неопределенность не зависит от сложности параметров: с ней мы всегда можем справиться. Это радикальная неопределенность, потому что она связана с экстремальным характером явлений, а не только с уровнем их сложности. За пределами [ex-terminis] предельных значений сами законы физики становятся обратимы, и мы больше не владеем правилами игры, если таковые еще существуют. Во всяком случае, это больше не правила субъекта и действительности.

Поскольку мы не можем одновременно уловить генезис и сингулярность события, кажимость вещей и их смысл, это означает одно из двух: либо мы ухватываем смысл, а кажимость от нас ускользает – либо смысл ускользает от нас, а кажимость остается. А поскольку смысл ускользает от нас почти всегда, есть уверенность в том, что тайна, иллюзия, которая связывает нас под грифом секретности, никогда не будет раскрыта. Это не мистика, но активная стратегия мира по отношению к нам – стратегия отсутствия и лишения, в результате которой, силой самой игры кажимостей, вещи все больше и больше отдаляются от своего смысла и, без сомнения, все дальше и дальше друг от друга, в то время как мир ускоряет свой бег в странность и пустоту.

В то время как физики ищут уравнения, которые объединили [unifieraient] бы все виды энергии, галактики продолжают отдаляться друг от друга с невероятной скоростью. В то время как семиотики ищут единую теорию лингвистического поля, языки и знаки, подобно галактикам, продолжают отдаляться друг от друга, в результате какого-то лингвистического Большого взрыва, но при этом остаются тайно нераздельны.

Иллюзия мира, его таинственность также проистекает из того, что для поэтического воображения, воображения кажимостей [apparences] мир появился [apparaît] сразу, он показался полностью и единовременно, тогда как для аналитического мышления он имеет происхождение и историю, а все то, что появляется сразу, без исторической последовательности, оказывается непостижимым. Все то, с помощью чего мы пытаемся объяснить этот мир, в состоянии изменить этот первоначальный акт насилия [coup de force], это внезапное вторжение в кажимость, которое тщетно силится отменить стремление к транспарентности и информации.

Если у мира есть история, мы можем рассчитывать, что все закончится его окончательным объяснением. Если же он возник сразу, ему не может быть определен и конец – мы защищены от его конца тем нонсенсом, который черпает силу из поэтической иллюзии. Иллюзия, как непревзойденное искусство появления [apparaitre], внезапно показывающаяся из ничего, защищает нас от существования. А как непревзойденное искусство исчезновения, она защищает нас от смерти. Мир защищен от своего конца своей коварной неопределенностью. Тогда как все то, что определенно, обречено на гибель.

Два направления мышления вращаются вокруг этого онтологического препятствия. Для первого, классического и «рационального», единственной гипотезой является эволюция и развитие природы. Для второго характерна очень маловероятная (без надежды на доказательство) гипотеза, согласно которой биомасса появилась сразу – в результате своего рода Большого взрыва живого – и существует как есть с самого начала (даже если история сложных форм продолжается). Точно так же, как язык в теории Леви-Стросса, логомасса, масса означающего, возникает сразу и целиком. К ней нечего добавить в плане информации. Ее даже слишком много – этот переизбыток означающего никогда не будет уменьшен. Так же, как и биомасса, логомасса, единожды возникнув, остается неистребимой. Нерушимой, как и сама масса, материальная субстанция мира и более близкая к нам социологическая масса, возникновение которой такое же внезапное и непредсказуемое и такое же неотвратимое, как и ее грядущий коллапс.

Астромасса, биомасса, логомасса, социомасса: всем им, без сомнения, предназначено завершение, но не постепенное, а вследствие внезапного обрушения, такого же внезапного, как и их появление. Культуры также создаются сразу – их неожиданное возникновение необъяснимо с точки зрения эволюционистов. Вначале они имеют высокую интенсивность, но затем весьма быстро исчезают, подчас даже внезапно и без видимых причин (лишь наша культура стремится к тому, чтобы длиться вечно).

Что касается ментальной вселенной, она функционирует согласно тому же катастрофическому правилу: все существует как есть с самого начала, а не формируется постепенно. Это как правила игры: они совершенны как есть, и всякая идея их развития [progres] или изменений абсурдна.

Мы даже не можем представить себе, что иллюзия постепенно наступает и что мир становится все более и более иллюзорным (и напротив, можно представить, что он все больше и больше принимает себя за реальный и становится таковым в собственных глазах). Поэтому следует выдвинуть все ту же гипотезу о полном, непредсказуемом и окончательном [definitif] ее возникновении: уровень иллюзии не может ни расти, ни сокращаться, поскольку она соразмерна миру как кажимости. Иллюзия – это сам мир-как-эффект [Teffet-monde].

Эта внезапность, это внезапное появление из самой пустоты, это не-предшествование вещей самим себе продолжает влиять на событие мира в самом сердце его исторического развития. Событие – это то, что порывает со всей предшествующей причинностью. Событие языка – это то, что заставляет его как готовую форму чудесным образом возникать вновь каждый день за пределами всех предшествующих значений. Так же и фотография – это искусство отделения объекта от всякого предшествующего существования и запечатление возможности его исчезновения в следующее мгновение. В конечном счете мы всему предпочитаем ex nihilo [из ничего], все то, что сдержит в себе магию произвола, отсутствие причин и истории. Ничто не доставляет нам большего удовольствия, чем то, что появляется или исчезает сразу, чем пустота, следующая за полнотой [и наоборот]. Иллюзия создается из этой магической части, этой проклятой доли[73]73
  «Проклятая доля» – важнейший образ философии Ж. Батая. «Батай, – отмечает С. Л. Фокин, – указывает на то, что принцип полезности не может быть единственным принципом в объяснении человеческого существования. Некая часть человеческого существования регулируется не исканием пользы, накопления, сохранения энергии (богатств), но прямо противоположным принципом непроизводительной траты. Необходимость траты… напрочь отвергается капиталистическим строем, в котором все поставлено на накопление и почти ничего – на трату. Доля человека, движимая соприродным ему наваждением траты, не просто отвергается моралью капитализма, она подвергается проклятью; это и есть „проклятая доля" современного человека».


[Закрыть], которая, путем удаления причин или нарушения следствий и причин создает своего рода абсолютную прибавочную стоимость.

Эта махинация Ничто, которая заставляет вещи противоречить самой их реальности, может быть истолкована равным образом как поэтическая или как преступная. Все то, что непостижимо, по своей сути является преступным, и всякая мысль, которая питает эту таинственную махинацию, является продолжением этого преступления. Если мир не имеет референции и конечной причины, зачем стремиться к тому, чтобы этим обладала мысль?