Книга: Досье «72» - Жан Коломбье

История такая. Дело происходит во Франции, вышедшей из ЕС. Как и везде теперь, наблюдается засилье стариков в политике, бизнесе и общественной жизни. Кроме того, "третьему возрасту" необходимо 200 миллиардов франков на медицину ежегодно. Ну и правительство хочет решить все проблемы самым идиотским образом: путём ограничения возраста французов. Отныне мужчинам позволяется жить 72 года, женщинам -- 75. (Узнав об этом, американские феминистки взывают к равенству женщин, но их французские сёстры почему-то молчат.) Есть некоторое количество противников этого закона, но демагогия и другие безотказные политтехнологические методы дают результат. Общество в целом за. А как может быть иначе? Сэкономленные деньги можно использовать на создание рабочих мест -- это раз. Во-вторых, придётся меньше кормить пенсионеров, так что пенсионный возраст можно снизить до 55 лет для всех. Ну и так далее. Жан Коломбье рассматривает вопрос с самых разных сторон, и получается убедительно. Аж 17 лет прекрасной жизни, а для женщин и все 20. После этого можно и умереть в праздничной обстановке. Я и сам считаю, что знать точный срок жизни полезно по многим причинам.

Премьер-министр произносит патетическую речь:

— Дорогие соотечественники, мне недавно исполнился семьдесят один год. Пока будет разработана применительная практика этой меры, за которую я выступаю, я приближусь к роковому возрасту. Будьте уверены в том, что на это последнее свидание я отправлюсь с убеждением, что служу своей стране, что обеспечиваю ее будущее, что принимаю участие в ее обновлении. Я с легким сердцем отдаю мою жизнь моему народу. Благодарю вас за доверие, я тоже верю в вас. Да здравствует республика, да здравствует Франция!

Осталось утрясти мелкие детали, примерно как в классическом анекдоте:

верёвку выдадут или свою принести?

В целом интересно и временами смешно. Однако всё же не политологический трактат написал Жан Коломбье, а художественную книгу. Все подробности анализировать, по-моему, не было необходимости, достаточно было бы рассмотреть наиболее яркие моменты, и от этого книга только выиграла бы. От его текста постоянно вспоминается анекдот об экономной экономике кладбища:

Для экономии древесины предлагается не делать гробы, а заворачивать покойников в полиэтиленовую плёнку. Для экономии площади -- закапывать их не горизонтально, а вертикально. Для экономии гранита: закапывать по пояс. Верхнюю часть красить извёсткой -- вот тебе и памятник готов.

Трудно сравнивать, но Чехов смог бы описать то же самое на 20 страницах без потери смысла. Жванецкий -- и вовсе на двух.

А вот характерная забавная деталь:

Что я намерен предпринять, господин министр? Ничего! [...] Мы ведь не можем запереть дома всех стариков!

Неправда! Ещё как можем! В 2020-м всех заперли -- и не только в свободолюбивой Франции.

Последняя 1/5 текста совсем другая. Если в начале герою-рассказчику 28 лет, то теперь до роковых 72 ему осталось 11 месяцев. Самое время задуматься о вечном, примерить ситуацию на себя. Что решил для себя (безымянный?) герой повествования, я не скажу. За пролетевшие годы процедуру переселения в мир иной отработали до совершенства. Это, конечно, не совсем то, о чём говорил Воланд Андрею Фокичу Сокову, но тоже достойно. И, добавлю, отвечает нашему стереотипному представлению о французах.

А в конце, как и полагается, все умерли.

И пучина сия поглотила ея. Очень грустная история.

Уно-уно-уно-уно моменто...

«Значит, моему палачу было восемьдесят девять лет. В свои восемьдесят девять лет он выпил с приятелями и повез жену домой на своём красном «фольксвагене». А сигналы светофора его ничуть не беспокоили. А то, что он едва не отправил к праотцам двух молодых людей, впереди у которых было целое будущее, заботило его намного меньше, чем стоимость ремонта его собственной тачки».

Слова, сказанные в запале, легли на благодатную почву размышлений кузена Макса. Он, оторванный от обычной жизни и запертый в мире подковёрных интриг политиков, рад был с помощью разговоров с братом, заглянуть в обыденную жизнь потенциальных избирателей. Честолюбивый реформатор, он давно раздумывал над бесчеловечной и грандиозной идеей. Его мысли словно притягивают события. И вот беседа уже продолжается на уровне министерства:

«В общественном транспорте ездят одни старики. Черт возьми, к тому же бесплатно! Они мало потребляют, но они дорого обходятся, и очень скоро страна не сможет с этим справляться… »

«С ещё большей страстью, чем перфект, я подчеркнул, каким тяжким грузом старики ложатся на экономику страны. <…> конечно, с точки зрения экономики это большая проблема, но что тут можно поделать? С этим уже столкнулись все западные страны. Это является трагическими последствиями контрацепции, людского эгоизма, морального разложения французского народа».

«Ты даже представить себе не можешь, насколько это важно для сильных мира сего. Даровать своё имя какому-то делу, удачному или неудачному, улице, памятнику, закону, пусть даже самому плохому. А представьте себе, какой соблазн связать своё имя с революцией».

И законопроект, казавшийся неудачной шуткой, чёрным юмором, стал набирать обороты. И вот уже глава кабинета Бофор, обсудил законопроект со своим отцом, который в свои 82 сохранил бодрость тела и духа:

«Мальчик мой, ты занимаешь такой пост, на котором состояние души уже не имеет никакого значения. Ты должен задать себе вопрос, один единственный: пойдёт ли это на благо страны? И это ещё не всё. Видя моё понятное смущение, он добавил: «Знаешь, мой мальчик, я ещё вполне здоров, у меня есть планы, но, если нужно, я готов пожертвовать собой, чтобы стать примером. Ради успеха твоего предприятия. Ради спасения Франции…»

И вот невероятное происходит, первичный шок проходит, минусы перестают резать глаза и вызывать априорное естественное для человека отторжение, люди начинают рассматривать плюсы задуманного проекта.

«Я голосую за ужас, потому что считаю, что у нас нет выбора. Надо смотреть в будущее. Страна уже находится в тупике. А если рассматривать отдаленную перспективу, то можно сказать, что мы идем к катастрофе».

«Франция не создана для неравенства общества. <…> отдать приоритет молодёжи. Сделать так, чтобы старики умирали более молодыми, если так можно выразиться».

«Мера, которую мы рассматриваем, позволила бы людям умереть в уважении и равенстве».

«осуществлённое наконец равенство перед смертью… Вновь обретенное достоинство: тебя больше не считают бегущим от дамы с косой, ты знаешь дату смерти, у тебя есть время собраться, подготовиться. Это уже немало».

«Я в первую очередь отдаю себе отчёт в том, каких богатств лишают нас старики».

Звучали и слабые протесты:

«С кем вы хотите сводить счёты: с вашими родителями? Сами с собой? <…> Хотите вы того или нет, но старики – память народа. Уничтожите память, исчезнет и народ».

Кузен Макс стал двигателем в механизме, продвигающем законопроект. Но идея. Казавшаяся смелой и грандиозной в процессе реализации начала подтачивать создателя:

«он приходил, чтобы найти доказательства того, что молодёжь заслуживала принесения ей в жертву предков». Но компания живущих без цели и смысла молодых людей, катящихся от события к событию, как перекати-поле, не давала ему доказательств. Но останавливаться было уже поздно.

«…в руках у господина министра проект, восхитительный с точки зрения экономики, спорный с социальной точки зрения и несостоятельный с точки зрения человечности».

И даже у прожжённых, а то и выжженных политикой людей, готовый проект не мог не вызвать содроганий:

«…мы приговариваем к смерти миллионы людей, чьё преступление лишь в том, что они дожили до возраста семидесяти двух лет».

«Молодых в кресла, стариков в гробы».

Закон принят. Мне сразу вспомнились старые фильма, названий которых не помню, где люди будущего, живущие в сверхтехнологичном обществе и просто в неприличной нищете, отправляли стариков (а по факту крепких ещё мужчин и женщин, перешагнувших планку определенного возраста) за стены города, где их ждала неминуемая смерть. Но те кадры казались чем-то фантастическим, последствием катастрофы и деградации, чем-то неправдоподобно далеким. А Жан Коломбье изобразил обязательную смертную казнь, узаконенное убийство так натурально, правдоподобно и буквально сегодня, что становится нехорошо. Он показал все этапы принятия решения, социальные и политические механизмы, психологическую последовательность действий, приводящую общество к любому решению, угодному «кукловоду». С тем же успехом можно было протолкнуть закон о людоедстве. В начале – ступор, отказ, восприятие предложения, как злой шутки, даже смех. Потом сомнения, «примерка» решения к сегодняшнему дню, к завтрашнему, вычисление результатов – на сколько градусов отклонится вектор будущего, если вкрутить в законодательную базу вот этот винтик с людоедством, ой простите, с педофилией, то есть, конечно же с узаконенным убийством… стариков…. ПОКА стариков.

«Досье «72» живая иллюстрация проталкиваний законов любой степени отвратительности. И всегда же можно оправдаться, найти заинтересованных. Раз деньги молодёжи, для создания рабочих мест, пусть молодёжь и «поработает», выйдет на митинги, пикеты, в конце концов, пусть затравит бедных стариков до безвыходного положения… и тогда останется всего лишь узаконить беззаконие.

Жан Коломбье сплетает сюжет, основываясь на политических и социальных линиях. Они дают структуру и механизм, определяют последовательность. Главный герой – всего лишь частная иллюстрация, взгляд беспристрастного, пассивного свидетеля, эдакого нигилиста-наблюдателя, который волей случая, нажал на спусковой крючок и послужил линией старта.

После принятия закона возникли и новые, непредусмотренные сложности:

«Вроде бы ничего особенного. Но дело приняло совсем другой оборот, когда стало известно, что грабитель был в возрасте семидесяти одного года и десяти месяцев и что деньги ему были нужны для того, чтобы «совершить последнее безумство». И что при любом исходе ему было наплевать на то, что его посадят в тюрьму на два месяца, поскольку в апреле его все равно должны были ликвидировать».

Кроме того не все пожилые французы согласились сдаться без боя. Так появились первые движения партизан. И правительству дало ответ: первые охотники за беглыми стариками. Одним из охотников стал и главный герой, осветив читателю и эту сторону новой жизни. В начале восставшие против системы престарелые дамы и господа вызывали интерес и уважением, смущали бунтарским духом и провоцировали на действия, размышления, сопротивления, или хотя бы вызывали сочувствие. Но со временем и это приелось. Газеты и читатели стали подшучивать над партизанами в пижамах.

В книге не описывается, но мне очень хотелось бы посмотреть на лицо главного героя, которому один из пойманных им беглецов сказал:

«…не вините себя: вы тут совершенно ни при чём, вы всего лишь орудие системы, которая сильнее вас».

В мире, где каждый знает свой возрастной предел, где не осталось чуда долгожительства, появляются агентства, напоследок исполняющие заветные желания тех, кому вскоре придётся умереть. Смерть становится дорогим товаром.

На трехстах с небольшим страницах умещается жизнь главного героя. От «зачатия» закона, до финального аккорда, когда принятая когда-то мера, должна похоронить его самого. Он стареет. И чем ближе становится семидесятидвухлетие, тем сильнее меняется градус его мышления. Почему, если умиротворяют стариков, не умертвлять и молодых? «Нация без молодых и стариков. Приговоренная к вымиранию».

Я не могу сказать, что книга написана захватывающе, не могу сказать, что она интригует – прочитав аннотацию более менее понятно к чему всё придёт, что закон будет принят, что стариков будут убивать много и долго. Книга берет другим. Скрупулёзным, достоверным, реалистичным повествованием не почему, а как можно провести такой закон. Жан Коломбье приземлён и реален. Он не уходит от тонкостей и деталей, которыми, казалось бы, можно пожертвовать для создания интриги, или динамики.

И поставленные автором вопросы, попытки найти на них ответы, и более чем убедительные опорные точки в объективной реальности заставляют с содроганием сердца идти от странице к странице, приближаясь с каждым шагом к эшафоту.