Текст книги "Черная линия"

6

Серийные убийцы занимали особое место в его расследованиях.

На взгляд Марка, это были алмазы чистой воды. Необработанные камни. В их поступках не просматривались сложные побудительные причины, слепая страсть, паника в минуту опасности. Состояние души, которое объяснило, если не извинило бы, совершенное убийство.

Ничего, кроме стремления убивать.

Холодного, ни с чем не связанного, властного.

Он прочел все книги по этой проблеме. Рассказы. Биографии. Автобиографии, подписанные самими убийцами. Труды психиатров. Он сам составил исчерпывающие досье на некоторых, наиболее известных убийц. Никто не знал их лучше него. Джеффри Дамер, просверливавший дрелью черепа жертв, чтобы налить туда кислоту. Ричард Трентон Чейз, пивший кровь своих жертв и размалывавший их внутренние органы в миксере, чтобы извлечь из них как можно больше жизнетворной жидкости. Эд Кампер, двухметровый людоед и некрофил весом в сто сорок килограммов, который ставил голову жертвы на камин и беседовал с ней, а сам в это время совокуплялся с обезглавленным трупом. Эд Гейн, мастеривший себе маски из кожи, содранной с лиц убитых людей.

Начиная с 2000 года он подавал прошения, добиваясь встречи с заключенными в тюрьму французскими серийными убийцами. Он беседовал, порой по многу часов подряд, с Франсисом Ольмом, Патрисом Аллегром, Ги Жоржем, Пьером Шаналем… Он брал интервью у их знакомых, встречался с их родственниками. И с семьями убитых.

И каждый раз он испытывал разочарование.

Эти люди оказывались такими же обыкновенными, как и те, которых он наблюдал в залах суда. Некоторые были настоящими богатырями, других сотрясал тик, у третьих были действительно мерзкие рожи, но их внешность не свидетельствовала ни о чем особенном. Их секрет, их бездна находилась – и крылась – в глубине их душ.

В подобные моменты он начинал сомневаться в своих способностях вести расследование. Почему ему не удавалось понять их? Заглянуть в их головы? Представить их в момент совершения убийства? Иногда, в приступе злости, он почти жалел, что не мог застигнуть их с поличным, с окровавленными руками, стоящими на коленях перед остывающим телом жертвы.

Занимаясь разными страшными случаями, он нащупал какие-то образы, какие-то лейтмотивы, которые стали тревожить его сон. Он радовался этому. Значит, у него появилось что-то общее с этими изуверами.

Например, его преследовал звук лезвия. Лезвия Франсиса Ольма, которым тот перерезал горло женщины на пляже Мулен Блан возле Бреста. Марк видел фотографии разреза: ровного, глубокого, шедшего от середины шеи за левое ухо. Жертву нашли в купальнике, лежащей на гальке, и он усматривал некую жестокую связь между этой открытой, зияющей раной и серыми камушками, отданными во власть ветра и моря. Вначале в его сне возникал этот мрачный пейзаж, потом внезапно появившийся свист срывал его в кошмар. Звук ножа «опинель», перепиливающего шею.

Ему снилась и загадочная картина, изображающая очень худую женщину с ампутированными кистями рук. Она шествовала с торжественным и мечтательным видом, а из ее открытого живота вываливались спутанные кишки. Каждый раз во сне Марк спрашивал себя: кто она? Где он ее уже видел? Понемногу у него сложился ответ, и этот ответ моментально разбудил его. «Призрак сексуальной привлекательности». Картина Сальвадора Дали.

В 1998 году Марк занимался серией убийств, совершенных в Перпиньяне, причем, как полагали, убийца вдохновлялся именно этой картиной. По меньшей мере в одном случае у молодой жертвы был взрезан живот и ампутированы кисти. Убийцу еще не поймали, и Марк не сомневался, что до тех пор, пока он на свободе, это наваждение, отмеченное знаком Дали, будет витать в воздухе и преследовать его, одинокого журналиста, искавшего разгадку тайны, но находившего только обрывки, только дым.

Сигнал автоответчика прервал размышления Марка – он изучал фотографии Реверди с той минуты, как проснулся. Все пространство квартиры заполнил голос Вергенса: «Это я. Ты три дня назад дал мне свою писанину по поводу малайзийского дела. Надеюсь, что тебе снова удастся заполнить наш номер. Позвони мне утром. Обязательно. (Пауза.) Напоминаю тебе, что через несколько недель начнется война. И тогда всем начхать будет на наши истории. Так что Богом прошу: сделай нам конфетку!»

Марк улыбнулся при упоминании о неизбежном конфликте в Ираке. Как будто ему нужен обратный отсчет, чтобы приняться за дело. Одиннадцать утра. Он проверил свой почтовый ящик. Ни одного послания – ни от «Франс Пресс», ни от «Рейтерс», ни от «Ассошиэйтед Пресс». Ни от знакомых из «Ньюс страйтс таймс» и «Стар», главных газет в Куала-Лумпуре. Никакого ответа на запрос, направленный им ЗГО (заместителю государственного обвинителя), выполняющему в Малайзии те же функции, что следственный судья во Франции. Не подает вестей и французское посольство, которое должно было бы выпускать ежедневные коммюнике. Скорее всего, Реверди по-прежнему находится в тяжелом состоянии в психиатрической клинике. И имя его адвоката по-прежнему неизвестно. Мертвая точка.

Марк отправился в кухню, смежную со студией и оборудованную на американский манер, чтобы сварить себе кофе. Он обожал кофе – это была одна из его холостяцких привычек. Благодаря своим обширным связям он добывал уникальные сорта «арабики», редкие сорта «робусты», лучшие образцы кофе со всего мира, а во времена своего процветания обзавелся очень сложным аппаратом с паровой насадкой для капуччино и встроенным очистителем от накипи, позволявшим получать поистине божественные напитки. Каждый день он выпивал чашек двадцать крепкого напитка, причем в зависимости от времени суток менял сорта и страны-производители. Сейчас он решил выпить чашечку колумбийского кофе, такого крепкого, что он называл его «дьявольским сортом». От такого и мертвец проснется. Вот именно это ему и нужно.

Потягивая маленькими глотками сок, он стоял у стола из белого дерева, осматривая свою берлогу. Большое квадратное помещение, площадью около ста двадцати метров, с впечатляюще высокими потолками. Когда он покупал его, ему показалось, что эта высота позволит воспарить его духу. Спустя восемь лет он все еще ждал этого.

Квартира, расположенная на первом этаже, выходила в маленький мощеный дворик, украшенный двумя карликовыми пальмами – через застекленные двери они казались двумя большими ананасами, стоящими на страже. Вдоль стен тянулись стеллажи с книгами, нотами, компакт-дисками. Целые пласты его жизни, поднимавшиеся до скошенных витражей мансарды, были лишь преддверием настоящей библиотеки: маленькой смежной комнатки внизу, заставленной специальными книгами.

Здесь было собрано, свалено, распихано все или почти все, написанное о серийных убийцах, включая кипы старых газет с разделами происшествий. Эта коллекция ужасов была такой полной, что другие журналисты «Сыщика» частенько приходили сюда, чтобы посмотреть то или иное издание или освежить в памяти историю какого-то кровавого убийцы. Именно этой свалкой и объяснялся запах сырости, царивший в квартире и заставлявший Венсана повторять при каждом визите: «Хватит тебе курить грибы».

Меблировка большой комнаты была предельно проста: вместо письменного стола – доска, положенная на козлы; расположенная в глубине зона «гостиной» была представлена продавленным диваном и беспорядочно разбросанными подушками; в нескольких метрах справа, в углублении, находилась постель. Матрац без изголовья, прямо на полу, перед низким столиком, на котором стоял большой телевизор и пирамида аппаратуры – DVD-проигрыватель, видеомагнитофон, колонки и прочее.

Марк обожал спать на полу. Он чувствовал себя солдатом, устроившимся на земле, чтобы получше прицелиться. Такая позиция соответствовала его образу жизни: всегда быть в засаде, в убежище. Ночью он рассматривал стену из книжных корешков, поблескивавших в свете дворового фонаря, а цепочка маленьких красных лампочек, подвешенных перед книгами, напоминала сигналы на взлетно-посадочной полосе аэродрома. Когда он взлетит? Когда найдет истину, которую ищет?

Он сварил вторую чашку кофе и уселся за стол. Навел порядок в куче документов, заметок, фотографий, кассет, относившихся ко все той же, единственной теме. Материала хватит, чтобы написать потрясающую биографию Жака Реверди. Но это будет биография великого спортсмена, а не убийцы.

В течение двух последних дней Марк шаг за шагом восстанавливал его жизнь. В начале восьмидесятых годов Жак был настоящей звездой. Статьи, интервью, фотографии складывались в героический образ одного из величайших ныряльщиков конца века. Наравне с Жаком Майолем и Умберто Пелиццари. Однако в своих интервью Реверди никогда не злоупотреблял штампами, обычными при описаниях этого спорта: поиск абсолюта, возвращение к морю-кормильцу, единение с морскими млекопитающими… Напротив, он подчеркивал противоестественность задержки дыхания и связанных с нею опасностей: риск потери сознания, нарастающее давление, глубинное головокружение. Марк был знаком с этим видом спорта – он немного занимался им на Корсике и помнил, как чуть было не потерял сознание в подводном гроте. Он тут же прекратил погружения; этот случай напомнил ему о двух провалах в сознании, случившихся в его жизни.

Чемпион действительно говорил о задержке дыхания как о поединке человека с морем. Поединке, который следовало выигрывать с помощью собственного тела, чтобы преодолеть своего рода барьер глубины. В своих интервью он постоянно говорил об этой таинственной границе, известной только самому ныряльщику. Безусловно, границе рекорда, но также и границе разума. О самой высокой планке, установленной, как ни парадоксально, на глубине. Когда он говорил о ней, становилось ясно, что в сумеречных глубинах, где царило немыслимое давление, где легкие превращались в два жалких камушка, а свет – в воспоминание, ныряльщик получал нечто большее, чем медаль или кубок…

Марк нашел более свежую статью, опубликованную в «Экспресс» в августе 1987-го, в самый разгар успеха «Голубой бездны», когда тысячи французских подростков, вдохновленных фильмом Бессона, внезапно прониклись страстью к глубоководным погружениям. Репортеры отыскали Реверди, ставшего простым тренером по дайвингу в Таиланде. Тогда он производил впечатление более спокойного человека, гораздо более соответствующего представлению о мудрости и духовности ныряльщиков.

Марк докопался и до более раннего периода жизни Реверди. Ему удалось узнать кое-что интересное, что позволяло предположить наличие неких травмирующих обстоятельств, способных пролить свет на теперешние события.

Жак родился в 1954 году в Эпине-сюр-Сен, в департаменте Валь-д’Уаз. Он был единственным ребенком в семье, рано лишился отца и жил с матерью, сотрудницей социальной службы. Детство его протекало без особых происшествий вплоть до 1968 года, когда Моник Реверди покончила с собой. Четырнадцатилетний Жак нашел тело матери в их квартире в луже крови: она вскрыла себе вены.

С этого момента подросток совершенно изменился. Застенчивый и сдержанный ребенок превратился в агрессивное существо, в неуправляемого бродягу; он скитался из одного приюта в другой, постоянно воровал, хулиганил, крушил все вокруг себя. В семнадцать лет его отправили в Марсель, в «колонию», в центр для трудных подростков. Так произошло второе решающее событие в его жизни. Он познакомился с руководителем центра Жан-Пьером Женовом, очень прогрессивным психиатром, который и приобщил его к дайвингу. Это стало для мальчика своего рода откровением. Жак полюбил этот вид спорта и проявил удивительные способности.

Уже в 1977 году, после военной службы и нескольких лет тренировок, Жак впервые побил мировой рекорд по погружению с постоянным весом. Эта дисциплина особенно сложна – речь идет не о том, чтобы погрузиться на большую глубину благодаря балласту, а потом всплыть с помощью парашюта, как в категории «без ограничений», а о спуске и подъеме исключительно на ластах. Тогда Жак погрузился на глубину в шестьдесят пять метров. Спустя три года он опустился на семьдесят пять метров. Параллельно он занялся погружениями без ограничений и преодолел барьер в сто метров, – рекорд, уже установленный в 1976 году Жаком Майолем. Но в 1982 году чемпион, которому в то время было двадцать восемь лет, сделал решительный шаг. Он ушел из большого спорта и поселился в Юго-Восточной Азии, где совершенно пропал из вида, пока успех «Голубой бездны» снова не вывел его на короткое время под вспышки фотокамер.

Марк провел большую работу по поиску фотографий. Естественно, ему попалось множество снимков чемпиона, относящихся к периоду его славы. Но ему удалось найти и портрет Моник Реверди. Он увидел высокую худую женщину в наглухо застегнутом платье в цветочек от Лоры Эшли. Болезненная, тревожащая красота. Ее удлиненное лицо казалось еще более вытянутым из-за прически – длинные темные волосы, расчесанные на прямой пробор. В ней поражали две черты – пристальный взгляд черных глаз и похожие на два лепестка чувственные губы, резко выделявшиеся на лице. Глядя на эту фотографию, Марк, как ни странно, подумал о двух рок-звездах разного пола: о Шер и о Мэрилине Мэнсоне. В этой женщине чувствовались стоическая твердость и гордость мученицы. В облике Моник Реверди сочетались набожность и пошлость.

Марку удалось поговорить по телефону с бывшими сослуживцами работницы социальной службы: по общему мнению, Моник Реверди была самоотверженной и великодушной женщиной. «Святая». Почему она вскрыла себе вены?

Из своего опыта криминальных расследований Марк вынес твердую убежденность: единственной общей чертой всех серийных убийц было неблагополучное детство. Насилие в семье, алкоголизм, пренебрежение, инцест… Случай с Жаком, обожаемым единственным сыном, явно выпадал из общего ряда. Может быть, шок, испытанный при виде бездыханного тела матери, оказался достаточным, чтобы спровоцировать роковое нарушение психики?

Он отпил глоток кофе – холодный. Надо найти новый путь. Не для того, чтобы написать статью, а чтобы лучше представить себе портрет хищника. Он разложил свои бумаги, фотографии, заметки в соответствии с хронологией. Дойдя до папки с надписью «КАМБОДЖА», он отметил, что она совсем тоненькая. Портрет Линды Кройц, несколько вырезок из французских ежедневных газет… Добраться до архивных материалов, связанных с процессом, происходившим в разгар государственного переворота, оказалось невозможно. Не удалось ему и выйти на след камбоджийского адвоката Реверди. Насколько он понимал, в камбоджийской судебной системе царила порядочная путаница…

И тут Марка осенило. Он где-то читал, что жертва происходила из обеспеченной семьи. Кройцы наверняка наняли немецкого адвоката, чтобы он составил исковое заявление и представлял их в суде. А может быть, даже частного следователя, который смог бы пролить свет на это дело. Марк понимал, что семья наверняка не сомневалась в виновности Реверди и была возмущена его освобождением.

Его задержание на месте нового преступления могло подтолкнуть их к действиям. Они попытаются вновь открыть камбоджийское дело. Да, тут, пожалуй, можно кое-что накопать. Марку следовало найти адвоката, занимавшегося делом Линды Кройц.

7

Марк пользовался разными способами получения информации, и нельзя сказать, что он отдавал предпочтение Интернету. Слишком обширно, слишком запутанно. Вообще, ничто не могло сравниться с телефонным звонком и непосредственными человеческими контактами. Он позвонил в посольство Германии – там работал знакомый пресс-атташе. Последний, даже не отключаясь, соединился по другой линии с приятелем, репортером журнала «Штерн», специализировавшимся на чрезвычайных происшествиях, который сам освещал дело Кройц. У того сохранились координаты Эрика Шрекера, адвоката семьи.

Спустя несколько минут Марк разговаривал с адвокатом. На своем самом лучшем английском он постарался объяснить, что его интересовало: ему хотелось бы выявить возможные связи между обвинением, выдвинутым в Джохор-Бахру, и подозрениями, возникшими в отношении дайвера в Камбодже. Шрекер сухо оборвал его:

– Сожалею, но я ничего не могу вам сообщить.

– Может быть, вы мне хотя бы скажете, собираетесь ли вы снова возбудить дело. Дает ли арест Реверди в Малайзии основания, чтобы подать на апелляцию в Камбодже?

– Суд уже состоялся. Дело было прекращено.

Тем не менее по его тону Марк понял, что у Шрекера и семейства Кройц имелись определенные планы.

– Вы связывались с представителями потерпевшей стороны в Малайзии?

– Пока что слишком рано говорить о чем бы то ни было.

– Но ведь в этих двух делах прослеживается определенное сходство, не правда ли?

– Послушайте! Мы с вами теряем время. Я ничего вам не скажу. Вы знаете, что адвокаты не разговаривают с журналистами, если только это не может помочь им в ведении дела. Это дело требует лишь одного: максимальной деликатности. Я не возьму на себя никакого риска.

Марк откашлялся.

– Вы можете навести обо мне справки. Я – серьезный журналист.

– Дело не в этом.

– Обещаю, что дам вам прочитать статью до опубликования. Я…

Адвокат расхохотался, на несколько секунд его голос зазвучал совсем молодо.

– Если б вы знали, сколько статей мне обещали показать до публикации, а я их и близко не увидел!

Марк не стал настаивать: он не мог припомнить, чтобы хоть раз сдержал обещание такого рода. Он предпочел сделать упор на практическую сторону дела:

– У меня за плечами двадцать лет судебной хроники. Я не из тех, кто готов написать что угодно. Просто введите меня в курс дела. Вы видите связь с папанским делом или нет?

Адвокат промолчал.

– Будут ли сотрудничать правовые системы двух стран?

– Послушайте, я…

– Заместитель гособвинителя Малайзии поедет в Камбоджу?

Молчание Шрекера вдруг стало каким-то другим. Он устало вздохнул:

– Я связывался с ним, когда он был в Джохор-Бахру. Я не получил никакого ответа. И мы по-прежнему не знаем, готовы ли камбоджийцы передать ему материалы по делу Кройц.

– А почему вы сами не дадите ему их?

Адвокат снова расхохотался, на сей раз саркастически:

– Потому что у нас их нет. В 1997 году мы выступали всего лишь в качестве иностранных консультантов. Кхмеры очень чувствительны в отношении всего, что могло бы поставить под сомнение их компетентность. Речи быть не может, чтобы люди с Запада поучали их.

Адвокат начал горячиться; Марк почувствовал, что это дело его волнует.

– Вам следует понять одну вещь, – продолжал Шрекер, – Красные кхмеры убили восемьдесят процентов юридического персонала Камбоджи. В настоящее время уровень подготовки тамошних адвокатов и судей не выше, чем у учителя начальных классов. Да еще коррупция и политическое давление. Полный бардак! Добавьте к этому достаточно сложные отношения между Камбоджей и Малайзией. Кроме того, когда мы попытались действовать через Таиланд, мы…

– Почему через Таиланд?

Адвокат не ответил, но Марк догадался:

– В Таиланде возбуждено дело против Реверди?

Шрекер по-прежнему молчал. Марк продолжал настаивать:

– Там у Реверди тоже были проблемы?

– Нет, никаких проблем. Его ни в чем не обвиняли.

Марк судорожно соображал, открывая одну за другой свои картонные папки. Он нашел свои заметки – надо показать Шрекеру, что он действительно разбирается в материале. Он принялся перечислять:

– С 1991-го по 1996 год, а потом с 1998-го по 2000 год Реверди жил в Таиланде. Он возвращался туда в 2001-м и в 2002 годах. В эти периоды были другие убийства?

Немец не отвечал. Марк слышал его затрудненное дыхание. Адвокат не хотел говорить, но что-то не позволяло ему повесить трубку.

– Вы нашли тела?

У Шрекера вырвался вопль:

– Да нет тел, нет! Иначе все было бы просто.

– Что же тогда?

– Исчезновения.

– Исчезновения в Таиланде? С их восемью миллионами туристов в год? Как там можно говорить об «исчезновениях»?

– Есть совпадения.

– Мест?

– Вот именно. Мест и дат.

Марк опустил взгляд на свои записи – среди мест пребывания Реверди одно повторялось.

– В Пукете?

– Да, в Пукете. Два зарегистрированных случая исчезновения. Если быть более точным, в Кох-Сурине, на севере Пукета. Там, где жил Реверди.

– Географическая близость ничего не доказывает.

– Есть кое-что еще. – Адвокат снова разгорячился; без сомнения, он потратил месяцы, чтобы раскопать эти сведения. – Одна из женщин посещала его занятия по дайвингу. Вторая приезжала к нему в бунгало. Есть свидетели. Она казалась влюбленной в него. Больше ее не видели.

Марк вздрогнул: перед ним вырисовывался облик настоящего хищника.

– Жертвы. Назовите мне их фамилии.

– Нет, это уж слишком! Мы годы потратили на составление досье! Не для того, чтобы какой-то журналист все разбазарил!

– «Мы» – это кто?

– Семьи. Мы нашли в Европе родственников пострадавших. Мы объединились. И мы движемся в направлении Малайзии. – Резкий смешок. – Мы его обложили, как крысу.

Теперь голос Шрекера звучал крайне возбужденно, и Марку передавалось его состояние. Сколько же ударов нанес Реверди? Он представил себе, как сам отмечает фломастером на карте Юго-Восточной Азии места, где ныряльщик совершал свои преступления. И внезапно у него в памяти всплыло определение «серийного убийцы-маньяка»: «Как и большинство сексуальных садистов, такой человек очень мобилен, он много передвигается, в социальном плане не выделяется, по крайней мере внешне, так как способен надевать маску нормальности и не пугать своих жертв; кроме того, он полностью держит под контролем место совершения преступления…»

Марк сделал еще одну попытку:

– Вы можете сообщить мне хотя бы, откуда были эти девушки?

– До свидания! Я и так сказал слишком много.

– Подождите! – Он почти кричал. Потом заговорил тише: – Я хотел бы увидеть их лица. Только это. Пришлите мне фотографии.

– Чтобы вы напечатали их в своей газете?

– Клянусь, что ничего не опубликую. Я просто хочу сравнить их с другими жертвами.

– Сходства нет. Это первое, что мы проверили.

– Только фотографии. Меня не интересуют ни имена, ни страны.

– Ни в коем случае. Пока у нас есть только предположения. Мы пытаемся наладить сотрудничество между странами, которые никак не могут объединить свои усилия. Учитывая различия правовых систем, это настоящая головоломка. Я и не подумаю рисковать ради какого-то журналиста, который…

– Забудьте о журналисте. Забудьте о публикациях. Я просто хочу разобраться в этой истории. Я хочу сам расследовать это дело, понимаете?

Снова молчание. Теперь и Марк зашел слишком далеко; но его откровенность, похоже, сработала. Два охотника поняли друг друга.

– Какие гарантии вы можете мне дать, что эти фотографии не будут опубликованы?

– Пришлите мне их по электронной почте, с низким разрешением. Я не смогу их воспроизвести. Просто просмотрю на своем компьютере.

Записав электронный адрес Марка, адвокат заключил:

– Я сообщу вам сроки их пребывания в стране и предполагаемые даты исчезновения. Чтобы вы сориентировались.

– Спасибо.

– Минуточку, услуга за услугу! Мне кажется, вы человек заинтересованный. Если что-то удастся обнаружить, вы должны держать меня в курсе.

– Можете на меня положиться.

Еще одна ложь: Марк привык действовать в одиночку. Он никогда не поделится своей информацией. Он уже собирался положить трубку, но вдруг передумал. Он захотел вытащить из этого человека его собственное мнение:

– Вы уверены, что Реверди – серийный убийца?

Адвокат ответил не сразу. Он обдумывал свой ответ. Он хотел, чтобы его слова прозвучали приговором.

– Жестокое животное, – произнес он наконец. – В двух известных случаях он нанес более двадцати ударов. Он изрезал им лица, половые органы, груди. Он действует в умоисступлении, под влиянием внезапного импульса, заставляющего его убивать без какого-то обдуманного плана, не принимая мер предосторожности. Жестокое животное. Ему просто хочется выпускать кровь из несчастных девушек.

Шрекер ошибался. На основании своего опыта Марк мог предположить, что Реверди действовал по заранее намеченному плану. Иначе его задержали бы уже после первого убийства. Напротив, он готовил свою ловушку. Ему удавалось завлечь молодую женщину в свое логово, а потом избавиться от тела. Но в одном адвокат был прав: он действовал в умоисступлении. Хаотичные, беспорядочные действия. Что-то приказывало ему убивать. Что именно?

По его телу пробежала леденящая дрожь. Вот какой ключ ему хотелось бы найти. Понять, где тлеет очаг зла в мозгу убийцы. Поэтому он задал еще один вопрос:

– Каковы шансы взять у него интервью?

– Ни малейших. Пока что он в прострации, но когда придет в себя, он не скажет ни слова. После Камбоджи он не согласился ни на одно интервью.

Марк затрепетал:

– После Камбоджи?

– Одной журналистке удалось встретиться с ним, когда он сидел в пномпеньской тюрьме «Т-5». Но она не добилась никаких признаний. Он, как обычно, играл в «короля приливов», воспаряющего в высшие сферы. Всякая чушь такого рода. Он ни слова не сказал по моему делу.

– У вас есть координаты этой журналистки?

– Какая-то Пизаи, по-моему… Она работает в «Пномпень пост».

Марк попрощался с адвокатом, рассыпаясь в обещаниях и благодарностях, потом посмотрел на часы: одиннадцать утра. В Пномпене пять часов вечера. Он подключился к Интернету, чтобы найти координаты камбоджийской газеты. Шрекер уже прислал ему портреты пукетских жертв.

Марк открыл оба приложения с помощью программы Рicture Viewer. Адвокат был прав: пропавшие девушки были хороши собой, но совершенно не похожи друг на друга. И не имели ничего общего ни с Перниллой Мозенсен, ни с Линдой Кройц. У одной было квадратное лицо, и стянутые на затылке волосы подчеркивали его решительное выражение. Вторая смотрела искоса, из-под длинных вьющихся прядей. Объединяли их лишь возраст да загар: девушки, любящие путешествия и солнце.

Шрекер сообщил предполагаемые даты их исчезновения: март 1998 года в первом случае, январь 2000 года – во втором. Марк распечатал портреты в том же формате, что и фотографии Перниллы и Линды, после выложил их рядом на письменном столе, словно игральные карты. Странная игра, в которой возможен только один победитель.

Если эти четыре женщины действительно стали жертвами Реверди, то почему он выбрал именно их? Обладали ли они чем-то, что ускользало от Марка, каким-то признаком, какой-то особенностью, подстегивавшей его убийственное безумие?

Он прикрепил фотографии кнопками к стене и снова занялся поисками координат «Пномпень пост». Говорившая по-английски журналистка в редакции дала ему номер мобильного телефона Пизаи Ван Тхам.

Новый номер.

– Алло?

Марк начал объяснять причину звонка по-английски, но женщина перебила его по-французски. С явной радостью. У нее был странный голос, нежный и в то же время гнусавый. Чашка чаю с кислым привкусом лимона. Казалось, журналистку не удивил его звонок; судя по всему, он был не первым.

– Вы хотите, чтобы я присылать вам мое интервью с Реверди по электронной почте? Текст по-английски.

Марк дал ей адрес, потом продолжил:

– Вы – единственная журналистка, которой удалось взять интервью у Жака Реверди. С тех пор он больше не говорил…

В трубке прозвучал самодовольный смешок.

– Как вам это удалось? Чем объяснить эту честь?

Послышался новый смешок – этакое сдержанное мяуканье. Марк представил себе кошку редкой породы. Золотистая шерстка, зеленые глаза; и нарочитая томность.

– Все очень просто. Я была женщина.

– Женщина?

– Жак Реверди – соблазнитель. Охотник на женщин.

– Каким он показался вам при встрече?

– Очаровательный. – Она снова мяукнула. – Охотник на женщин!

Он вдруг вспомнил. Все ныряльщики были мастерами соблазнять дам. Жак Майоль, Умберто Пелиццари: настоящие сердцееды. Но для Реверди любовь служила лишь маской. Пизаи продолжала:

– Особенно улыбка. Очень медленная, очень сладкая. Такой фрукт, вы понимаете? И голос. Очень горячо. Знаете, женщины это обожают… И он любит женщины.

Ее неправильный французский и это мяуканье начинали действовать ему на нервы.

– Вы думаете, он виновен?

– Нет сомнений. Он убивает женщины.

– Его оправдали в Пномпене, так ведь?

– Такая юстиция в Камбодже. Но виновен, нет сомнений. Я почувствовала за улыбкой… Хочет кожу женщины.

– Вы только что сказали, что он любил этих женщин.

– Именно. Убийство: последняя степень соблазнения. Я учила французский в Сорбонне. «Дон Жуан» Мольера. Я поняла глубокая правда. Соблазнение – это разрушение. Дон Жуан убийца. Он убивает Эльвиру. Он ворует ее сердце, ее душу, ее жизнь. Реверди так же. Убийца женщин.

Она снова рассмеялась, в ее смехе слышался деланый страх. Марк смутно понимал, что она хотела сказать. Убийство как высшая стадия обладания. Кошечка заключила:

– Бабник. Если хотите интервью, пришлите своя подружка.

– С ним можно связаться в Ипохе?

– Он уже не в Ипохе.

– Что?

– Реверди ушел из больница.

Марк забыл об учтивости.

– Мать честная! Где же он?

– Национальная тюрьма в Канаре, возле Куала-Лумпура. Уехал вечером вчера, четверг, тринадцатое февраля. Психиатры сказали: выздоровел. Во всяком случае, в уме. Отвечает за свои действия.

Марк не знал, хорошая это новость или плохая. У него не было никакой возможности установить контакт с Реверди. И он по-прежнему не знал имени адвоката.

– Кто принял решение о переводе?

– Он. Он попросил вернуться в тюрьму… нормальную.

– Он попросил?

– Если он чего-то не хочет, это чтобы его считали сумасшедшим!