Текст книги "Сон о белом городе"

Немногословный высокомерно доктор оставил сцену, комментарии офицера в адрес будапештских угодий и занятый стерильным мраком коридор, ведущий в залы пятого центра экспериментальной неврологии, когда записанная на грампластинке мелодия стала отчетливее и громче, заглушая гул вентиляционной системы и глухое эхо монотонных шагов героя. Слепляющий свет больничных ламп на потолке пронизывал кафель стены вокруг, а ровная мозаика бетонных полос между ними словно образовывала сплошную сеть, откуда у угодившей туда однажды жертвы не было выхода, казалось, даже грязный халат на плечах Ролана окрасился в белый глянец, напоминая скорее белоснежные простыни, которыми укрывают трупы.

– «Подлый удар в спину», «предательство верного союзника», – с легкой усмешкой в голосе повторил заученные диктором фразы доктор Сарджерт, приближаясь неторопливо к широким окнам протянувшейся между рядами монолитных колонн столовой, однажды через несколько часов после первых упавших на институт ракет ему довелось побывать там. Тогда Сарджерт с интересом наблюдал, с каким трепетом прославленные умы внимают каждому слову диктора военной пропаганды, с жадностью следят за каждым наименованием населенного пункта, где бои идут только на бумаге и в фантазиях кабинетных Наполеонов. Ролан в силу новой должности знал несколько больше, и этого оказалось достаточно, чтобы понять, что все, о чем с таким важным видом говорили в новостных передачах, было не просто неправдой, а скорее даже ложью и ложью безумной.

– Быть может, среди коллег остались и те, кто верит в возможность снятия оперативного окружения, – заключил строго втайне для самого себя доктор, опасаясь в случайной беседе обронить пару лишних фраз, что впоследствии станут веской причиной для продвижения по карьерной лестнице осведомителей тайной полиции. Туннельное мышление – результат тотальной слежки и доносительства, от чего жизнь вне этой порочной вертикали кажется какой-то болезненно неверной и подлежащей скорейшего лечения террором и бессмысленными расстрелами.

Наконец, фигура Сарджерта остановилась у затемненного стекла, сразу за которым глазам героя открывался вид на просторное помещение столовой, за место завешенных тканями ламп в залах горели таинственно восковые свечи, столы были заставлены пустыми стеклянными бутылками, что объяснялось отсутствием официантов, звучала сквозь смех празднично музыка из старого граммофона в центре.

– Неужели до моих дорогих коллег стало доходить, что исход событий уже предрешен? – задался вопросом изумленный Ролан, завидев беспечных гостей заведения в белых халатах, что пили шампанское и весело о чем-то говорили, пока некоторые из них под издевательски веселую джазовую мелодию бросились пританцовывать. Знамена умирающей империи повисли над ними сатирически.

Сарджерт, наблюдая равнодушно за торжеством обреченных, знал, что его за затемненным стеклом видно не будет, словно бы он, уподобляясь бессмертным богам древности, отбросил все человеческое и ненужное, сыграв роль безучастного наблюдателя за судьбами людей в безумном театре жизни. Монолитные колонны залов были способны выдержать прямой ракетный удар, во многом именно по этой причине сотрудники избрали своей последней обителью общую столовую.

– Нам не покинуть «Сант-Гофф» без дыры в затылке, – выдохнул с тяжелой горечью на сердце одинокий мужчина, – быть может, если бы каждый из нас осознал эту простую истину раньше, то, возможно, всего этого и не произошло бы вовсе.

Помимо больничных халатов Сарджерт разглядел за стеклом синие кителя тайной полиции: беззаботные офицеры вместе со своими обворожительными спутницами в вечерних нарядах, что попали на территорию объекта невесть как, нашли места за столами и уже давно принялись разливать запасы из бара по своим бокалам. Герой предположил, что коменданта не волновала их судьба, когда он будет вынужден отдать приказ о ликвидации научного персонала.

– Странное дело, – признался нехотя Ролан. – Остатки совести и гордыни останавливают меня от того, чтобы присоединиться к тем, кому посчастливилось встретить конец в столь беззаботной атмосфере, – рассмеялся искренне седовласый доктор, вспомнив, что весь институт уже подготовлен к подрыву. – В нашем суровом мире умереть пьяным и ничего не почувствовать есть высшее благо…

Солдат среди многочисленных гостей видно не было. Возможно, майор Лем справедливо опасался, что его верные подчиненные могут сблизиться с персоналом и за место бездушных мишеней, достойных лишь смерти из благородных и гуманных соображений, разглядеть в них обычных людей. Вентиляция избавляла Ролана от необходимости вдыхать устоявшийся запах спирта, но ему даже сквозь стекло показалось, словно бы пары шампанского прикоснулись робко и играючи его седых волос.

– Кажется, я вспомнил, чем занимался в институте последние годы до катастрофы и вывел занятную закономерность: градус безумия в помещении коррелирует с неумолимо сокращающимся расстоянием до линии фронта, – усмехнулся любопытным наблюдением Сарджерт, наблюдая за пиршеством со стороны, словно бы он не находил себе среди них места.

Молчаливый доктор в пустом коридоре вдруг внезапно и совершенно отчетливо обнаружил причину, по которой он не мог или не желал присоединяться к коллегам. Ролан, пожалуй, впервые за долгие годы испытал неподдельное чувство вины, ведь именно он в конечном итоге похоронит своих коллег, нажав на спусковой крючок детонатора без колебаний, чтобы только не дать совершить это Амалии Розенвуд, словно бы чужие жизни для обоих не значили ничего.

– Я должен быть сильным, ведь только она и воля на ее применение определяет нас в этом жестоком мире, что беспощаден к слабым и ведомым людям, – сорвалось с уст пошатнувшегося от приступа чистой ненависти Сарджерта, когда его лоб коснулся поверхности холодного стекла перед ним. Казалось, в эту секунду он не разбил преграду лишь только по той причине, что она одарила его живительной прохладой. Музыка внутри звучала неизменно.

– Даже жизнь безжалостного коменданта прервется лишь по моей воле, равно как и моя собственная, – убеждал себя отчаянно Ролан, когда его ладонь вновь легла на детонатор в кармане.

Сердце мужчины задрожало раздраженно лишь от одной мысли, что его рука дрогнет, как и убеждения, устоявшиеся после чреды сделок с совестью, от чего обворожительная Амалия своим дьявольским взглядом в последнее мгновенье жизни обоих обличит его слабость.

– Своей железной хваткой она одним движением пальцев подорвет этот проклятый институт вместе с его сотрудниками и с его страшными тайнами, – сорвалось огорченно с уст Ролана, кроме него во всем коридоре не было никого, кто мы мог увидеть его таким жалким в минуту слабости, когда его сердце и разум захватывают чувства.

Свет больничных ламп на потолке длинного коридора разливался по кафельным стенам неизменно, под иглой граммофона оказалась другая виниловая пластинка, гудела вентиляция. Изумленный собственным мыслям доктор в халате одернул руку с детонатора и следом неторопливо отпрянул от затемненного стекла, сразу за которым в полутьме воцарился праздник обреченных, будто бы Сарджерт стал свидетелем таинства мертвецов.

– Проклятье, – выдохнул герой, пальцы его задрожали как струны. – Все равно что глупый мальчишка, – выговаривал самому себе Ролан, точно бы он в это мгновенье вел спор со своей сущностью, что была столь отвратительна, что вызывала отторжение даже у него самого.

Доктор застыл посреди коридора неподвижно, действо перед ним в тени широкого глянца стекла стало размытым, более он не мог различить в силуэтах лица коллег, однако Сарджерт чувствовал на себе прикосновения рубинов кровавых глаз хладнокровной Амалии, видел в полутенях ее серебристые волосы и очертания фигуры. Это не могло не раздражать мужчину, нашедшего себя безумным.

Ролан пожелал уйти, как вдруг внезапно расслышал раздавшийся внутри залов столовой выстрел, а потом еще один, что заставил его вновь прильнуть к стеклу и отыскать среди халатов китель майора Лема, тот сидел за карточным столом вместе со знакомыми герою учеными восьмого центра астроэкологии и раскручивал барабан револьвера. Приятной наружности комендант под одобрительные комментарии гостей и аккомпанемент бьющихся друг о друга бокалов стрелял по пустым бутылкам на столе.

– Майор Лем пожелал примерить на себе маску того, кто уже давно растерял смысл всего происходящего вокруг и отдал предпочтение последним аккордам увеселений посреди рушащегося мира, – заключил наблюдатель, и отважный офицер, словно в подтверждение слов героя, с трудом направив оружие в сторону, метким выстрелом разбил стеклянную бутылку, на что зал мгновенно отозвался обезоруживающими овациями. – Как предусмотрительно.

Музыку и громкий хохот из столовой смог ненадолго заглушить лишь глухой отзвук артиллерийской канонады. Трагическая развязка была близка.

– Три дня. Потребовалось всего три дня, чтобы превратить нас в стадо животных, – признал обреченно Сарджерт, завидев вдали призрачное сияние закатного зарева алых глаз Амалии, в следующий миг наваждение исчезло, и он добавил: – Или чтобы мы лишились рассудка.

Ролан оставил черный глянец затемненных окон и вскоре, покинув длинный коридор, за последним поворотом обнаружил прорубленную в отвесной скале террасу, что оказалась безлюдной, ведь верным слугам коменданта в черных шинелях и высоких сапогах не было необходимости охранять отделенный невысокой бетонной плитой обрыв. Длинный провод тянулся по полу к взрывчатке, привязанной колючей проволокой к грубым глыбам каменных колонн справа и слева от балкона.

– Даже морских обитателей не обошла стороной незавидная участь, – пронеслось в мыслях Сарджерта, когда он обнаружил привычно в центре зала квадратный аквариум, хотя беспечные цветные рыбы с изящными веерами плавников и не догадывались о скорой гибели, смотря на гостя в мятом халате равнодушно.

Герой приблизился к бетонной плите террасы и коснулся ладонями парапета, из-за которого взору его усталых глаз, открывался без всякого стеснения размалеванный теплыми полутонами в какой-то причудливой игре красок холст, от чего казалось, что художник вылил на мольберт перед собой всю палитру, ведь, по его мнению, это наилучшим образом отражало текущее состояние скатывающегося в бездну города. Даже чистое небо налилось красным в вечернем зареве, словно бы заставляя Ролана вновь ощутить на себе прикосновения кровавой изморози дьявольских глаз Амалии.

Доктор Сарджерт с научным интересом наблюдал за силуэтом Цуркавицы у подножья покрытых лесами гор, что всякий раз на раскаты взрывов отзывались эхом, помимо османских стервятников гремела развернутая стволами в сторону города у берега бухты артиллерия: гарнизону оставалось только, затянув агонию железной рукой, отсрочить конец настолько, насколько это будет возможно. Улицы города терялись в черных пятнах дыма от пожарищ, лишь серость домов у бухты разбавляла палитру теплых полутонов огней.

– Пусть мне и не суждено увидеть дирижера этой трагедии, но застать конец света с лучшего ложа тоже большая удача, – приободрил себя одинокий свидетель, осознавая все отчетливее, что сердце его противилось оброненным в молчаливой беседе словам. Доктор не желал признавать, что ошибся и сделал это неоднократно, ведь даже через призму отрешенности Ролан понимал, что кроме коридоров секретных лабораторий института «Сант-Гофф» видел слишком мало, умышленно отказавшись от излишних, по его мнению, мыслительных процессов.

Багровое солнце заливало спасительную линию горизонта кровавыми лучами, даже безразличное к страданиям людей море за песчаной косой приобрело алый оттенок, а волны у силуэтов сраженных морских чудовищ розовели. Не все корабли, дожидавшиеся погрузки на внутреннем рейде, успели выйти в море, когда посыпались первые бомбы из люков османских самолетов, теперь суда с изорванными туловищами, выстроившихся в один ряд в своем последнем параде, заблокировали узкий вход в бухту, разрушив надежды граждан на эвакуацию. Цитадель потопленных судов оказалась неприступной, и безграничным силам наступающего неприятеля оставалось заниматься только лишь варварским, но одновременно с этим искусным и методичным расстрелом многокилометровых автоколонн на выезде из Цуркавицы. Беженцы, что в отчаянной попытке решились вырваться из захлопнувшегося горного капкана по извилистым серпантинам, оказались в еще большей ловушке, и с каждым мгновеньем петля на шеях несчастных затягивалась все сильнее, места для иллюзий уже не могло быть: время грез закончилось, разбившись о суровую реальность.

– Полагаю, столичное руководство точно в такой же ситуации, как и я, поэтому сейчас им нет дела до наших жизней. Пожалуй, лучшее, что они еще могут предложить это уничтожить все наработки предыдущих лет вместе с остатками персонала, – иронично усмехнулся Сарджерт, найдя картину перед собой умиротворяющей, и вытащив из кармана ключ-карту. Головной институт присвоил герою высший уровень допуска, чтобы только он не предпринял попытку бегства и не попал в руки противника.

– Одному богу известно, над какими вещами здесь работали, и зачем понадобилось создавать несколько подобных комплексов по всей империи. Только за проект нашего отдела меня можно отдать под суд международного трибунала, – размышлял неторопливо Ролан, когда в небе над городом показались силуэты пары стальных птиц, приглушенная симфония сирен зазвучала на улицах с запозданием. – Хотя, вероятно, что тем, кому известно хоть что-то, уже давно на все плевать…

Османские стервятники бесшумно пронеслись над бухтой, без всякого волнения выискивая новую цель для своих бомб и ракет, противовоздушная оборона Цуркавицы отвечала молчанием, только раззадорив пилотов. Сарджерт, мысленно отсчитав прошедшее с последней смены караула время, заметил, что этим вечером они навестили побережье раньше обычного, словно бы самолеты неприятеля занимали все новые и новые аэродромы.

– С военной точки зрения превращать беззащитный и обесточенный город в руины бессмысленно, но полагаю, всем уже строго все равно, – заключил, наконец, отстраненный до этой минуты Ролан. – Мы натворили в Европе столько ужасных дел, что ни одному человеку на всем свете не будет жаль, если в этой бесконечной веренице взаимоуничтожающего насилия маленький городок вовсе будет стерт с лица земли.

В следующее мгновенье Ролан отстранился от бетонного парапета и побрел вдоль брошенного по полу кабеля, чтобы выйти из катакомб неподалеку от однотонно серого фасада первого центра полевой хирургии, длинная лестница упиралась прямо к старой мощенной камнем дороге, что проходила вдоль всех корпусов и замыкалась прямо у переднего двора резиденции «Сант-Гофф». Внезапно прямо в небе над объектом пронеслась пара османских стервятников, но Сарджерт уже не желал искать спасения в подземельях, поскольку полагал, что пилоты за два захода уже опустошили боезапас, хотя втайне для себя надеялся, что допустил ошибку, и фугасная авиабомба упадет прямо на него.

Доктор, выйдя из укрытия на дорогу, обратил свой взгляд к вечернему августовскому небу, где головокружительным масляным пятном свозь изящную дымку растекались лучи розовеющего солнца. Ролан признавал, что ранее, когда к его затылку не было приставлено дуло карабина, он никогда не замечал и даже не задумывался над тем, насколько живописные пейзажи вокруг полны красок, словно бы он так жадно начал ценить каждую минуту именно сейчас, восхищаясь даже прикосновениям ветра к собственным губам.

Железные птицы осман, чьи силуэты высоко в небе напоминали скорее правильные треугольники, окончательно скрылись из виду, а рокот их реактивных двигателей достиг института через полуминуты, накрыв уцелевшие здания мощной ударной волной. Затрещали безумно листья деревьев вокруг, даже подол халата на плечах Сарджерта затрясся следом, доктор предпочел продолжить движение по брусчатке, когда его взгляду внезапно предстала черная штабная машина с разбитыми окнами и передними фарами. Сделав еще несколько шагов к брошенному у обочины автомобилю, герой обнаружил на ней эмблему зальцбургской стрелковой дивизии, после чего предположил, что кто-то из высоких чинов решился справить свой последний праздник здесь.

– Должно быть, оставивший нас гросс-канцлер и не предполагал, что открытие третьего фронта станет для держащейся на последнем издыхании и верности фанатиков империи точкой невозврата, – усмехнулся предательскому самоустранению регента Сарджерт, после чего добавил вслух несколько возвещено: – Сколь громки были первые парады, победы и триумфы, столь горестно обернулись последние поражения: оставление Галиции, прорыв атлантического вала, крах балканской холодной войны.

Ролан оставил машину и вдоль отвесного обрыва серпантина за мраморным парапетом направился к аллее рукотворных деревьев, выведенных в лабораториях восьмого центра астроэкологии. Всякий раз оказываясь у двухцветных крон гибридов, герою казалось, что все эти цветочные деревья сошли со страниц какой-то детской сказки, обладая неестественно выверенной формой и идеальными пропорциями, они не имели отличий друг от друга, все равно что клоны. Необычайная красота не стала спасением для редких рукотворных деревьев: огненная волна варварского ракетного удара оголила благородную аллею, и на земле, выстлавшись ковром, лежали сорванные цветы, лепестки которых налились красным и пепельно-белым.

Кабель под ногами Сарджерта тянулся вдоль рядов погасших навечно фонарей, теряясь в пестрых пятнах, прямо к стволам деревьев, ведь согласно генеральному плану ликвидации объекта, составленного им на совещании с комендантом и начальниками отделов, аллею предписывалось взорвать. Доктор теперь даже представил, как после подрыва на месте развалин института «Сант-Гофф» молчаливым напоминанием об их существовании останутся только сорванные цветы искусственно выведенных деревьев.

– Красные пятна под ногами так сильно напоминают рубины бездонных глаз Амалии, а опавшие цветы – пьянящий аромат в вишневом саду, где было так прекрасно проводить долгие вечера, – пронеслось в мыслях героя, когда он приблизился к молчаливому белому мрамору продолговатой смотровой площадки, что хранила память о спокойных днях института.

Ролан спустился к деревьям, из-за которых завидел вдали отчетливо полосу бескрайнего моря, волны которого бились о побережье, даже безмятежные морские чудовища у длинной песчаной косы фарватера выглядели теперь иначе, как следы прошедших когда-то давно сражений, словно бы вся эта бойня завершилась уже несколько веков назад. Сарджерт искренне желал, чтобы это, в самом деле, было так, чтобы он навсегда забыл тех несчастных, кому выпущенные из карабинов расстрельной команды солдат пули дарили свободу, но было уже слишком поздно…

Закатное солнце где-то у линии горизонта коснулось морской глади с необычайным трепетом, будто бы боясь сделать в ней трещину, будто бы его обжигающие прикосновения были болезненны для розовеющего глянца, но Адриатика всегда прощала его за это.

– Мне казалось, что перед неотвратимой гибелью человек видит образы из счастливых воспоминаний, пусть даже их и не так много, чтобы соткать из них киноленту, – размышлял герой, оставаясь неподвижным, его мысли наводнили полузабытые образы, что были запечатлены словно в прошлой жизни. Той жизни, где они с Амалией были совсем другими и еще не знали, какие потрясения им придется пережить, где кровавая пелена не застелила изморозью глаза очаровательной девушки. Сарджерт вспомнил сияющую улыбку на ее миловидном девичьем лице, чей аккуратный контур словно был выведен плавно карандашом и не закрашен вовсе, оставаясь беспредельно бледным, как чистый лист бумаги, как вспомнил и их первую встречу в стенах университета, бесконечные разговоры на крыше под аккомпанемент пылающей революции. Тогда ему, влюбленному семнадцатилетнему юноше, не было никакого дела до красивых лозунгов на красочных плакатах красного ордена, развешанных по всей Вене…

Бархат чистого мрамора расстелился перед ногами Ролана, тот вышел из тени аллеи рукотворных деревьев и сделал несколько шагов к обрыву за оградой, словно бы это могло сделать его бегство возможным. Он облокотился мечтательно о перила с изысканными округлыми балясинами и вытащил из кармана сигарету, как делал это когда-то вместе с погибшими в первые минуты вторжения коллегами во время перерывов.

– Из последних сил скорее даже по старой привычке ухватившись за удобную только для нас обоих ложь, мы настойчиво продолжаем играть роли в этой комедии, и никто кроме нас никто уже не замечает привкуса недосказанности, – думал в эту минуту только об Амалии герой, закурив у обрыва.

Извилистая дорога перед площадкой упиралась в усиленный мешками с песком пропускной пункт, а среди листвы зеленых деревьев снизу по склону проходил неприступный периметр института «Сант-Гофф». Крыши пылающего города вдали вокруг бухты чернели неизменно, а полутьму ночи дополняла искусно мозаика мертвых окон.

– Знаешь, ведь мне и не хотелось тебя отвлекать, – раздался вдруг из-за спины голос доктора Розенвуд, этим вечером она обратилась к нему без присущего им обоим друг с другом официоза.

– Но все равно сделала это, – иронично заметил Сарджерт, когда обернулся и запечатлел на скамейке фигуру девушки в расстегнутом халате на ее хрупких плечах, локоны серебристых волос перебирал неторопливо теплый ветер с побережья, а благородный рубин ее глаз словно смотрел свозь мужчину.

– Мой дорогой, ведь ты меня не заметил, – жаловалась ребячески Амалия, когда Ролан выбросил окурок из рук, а где-то за его спиной раздался грохот поочередных залпов дальнобойных гаубиц.

– Довольно, – выпалил раздраженный не столько самим фактом встречи, сколько фальшивой лаской в обращении Сарджерт, – ты сказала мне прийти, и я уже здесь, ты сказала прийти без ассистента, и мы говорим с тобой наедине, – доктор вдруг сделался серьезным, как и во все дни до этого.

– Ты меня пугаешь, Ролан, – сорвалось с тонких губ насмешливой Амалии, когда на ее лице засияла полуулыбка, а на чистом мраморе площадки перед аллеей цветочных деревьев раздался ласковый звон тонких каблуков.

– Кукла, еще более бессердечная, чем я сам, – за секунду пронеслось в мыслях Сарджерта, который вновь ощутил внутренний холод, исходящий от очаровательной собеседницы.

Казалось, Амалия всем своим видом пыталась уверить мужчину, что не было всех этих лет после их разлуки, когда разработки Розенвуд заинтересовали функционеров красного ордена, когда она согласилась работать под началом доктора Кравеца, когда не было еще института «Сант-Гофф».

Гротескный топот каблуков напоминал стальной звон гильз, что сыпались на асфальт монотонно, красные и белые попеременно пятна листьев на ветках рукотворных деревьев колыхались от порывов ветра. Очаровательная Розенвуд играючи приблизилась к Ролану, от чего он даже вновь ощутил аромат духов, что пьянил также как и много лет назад, и незаметно для себя оступился, попятившись назад и коснувшись спиной холодного парапета, словно бы девушка умышленно загнала героя к пропасти.

– Знаешь, ведь тебе всегда удавалось создать видимость наличия какого-то плана, верно именно поэтому ты еще не распустил сотрудников, солгав им о скорой эвакуации, – говорила настойчиво Амалия, зная, что Ролану нечего ей противопоставить, одна из ее тонких рук лежала в кармане с детонатором.

– Уже слишком поздно, и ты знаешь об этом, – сказал многозначительно Сарджерт, не желая участвовать в словестной дуэли, одна неверная фраза в которой могло привести к гибели института «Сант-Гофф» даже до получения особого распоряжения.

Опавшие листья и сорванные белые цветы у ног героев закружились в медленном танце, им не было никакого дела до разговоров этих нездоровых людей, упускающих такую восхитительную красоту из внимания. Казалось, что собеседники, в мертвых глазах которых навечно отпечаталась серость будней, вовсе перестали различать что-либо кроме себя.

– Зачем ты не оставил меня тогда? – поинтересовалась искренне Амалия, облокотившись о мрамор перил перед собой следом, они оба осознавали свое безрадостное положение, к которому пришли, отказавшись от идеалов, вернее возведя их в абсолют, от чего все они вне последовательности стали по-настоящему абсурды.

– Не смог, – ответил мысленно Сарджерт, смотря на привязанные колючей проволокой к стволам прекрасных деревьев тротиловые заряды.

– Особого распоряжения не поступит до утра следующего дня, – заверила Розенвуд, словно бы давая мужчине время на ответ, сразу после чего вытащила конверт с ядом и положила его в карман Ролана, тот отсчитывал часы до ближайшего сеанса связи с руководством.

Мужчина вновь обратил свой взгляд к небосводу, в закатной полутьме которого виднелось тусклое сияние холодных звезд, кровавое зарево отражалось в океане космической бездны.

– И что будешь делать? – спросила отстранено Амалия, точно она и Ролан вновь возвратились на многие годы в прошлое, где каждая дорога казалась неизвестной, и новый день приносил радость, а не становился щелчком часов обратного отсчета неминуемой катастрофы.

– Проведаю родные коридоры пятого центра, – ответил холодно Сарджерт, мысленно констатируя, что даже перед лицом смерти они оба промолчали. – И из-под кранов там еще должна течь вода.

Взгляды Ролана и Амалии встретились вновь в необычайной близости, и мужчина вновь восхитился разливами кровавого моря в бездонных глазах девушки, должно быть, она тоже эта заметила, но осталась неподвижной.

– Спасибо, – сорвалось с уст героя, он благодарил девушку за исполнение его просьбы, пусть и с некоторым запозданием.

– Ты ведь не думаешь, что я упущу возможность подать тебе смертельный яд? – заметила устало Розенвуд.

– Поэтому я обратился к тебе, пусть и через ассистента, – заверил Сарджерт. – Полагаю, Ален пришелся тебе по душе: порой мне он напоминает меня в его годы.

– Ты себе льстишь, Ролан.

– Ты не могла об этом не сказать, – произнес отстраненно герой, в это мгновенье отчетливо осознав, с какой неумолимой быстротой утекает время, казалось, что сейчас менять что-либо было уже слишком поздно.

Наконец, сияющий красным диск светила скрылся за горизонтом, уступая власть на суще и море царствию ночи. Белесый шелк лунного света стелился торопливо по брусчатке и безликим фасадам номерных корпусов, даже прекрасные цветы на ветках рукотворных деревьев заискрились попеременно, словно бы вся аллея обратилась в чистый янтарь.

– Я не забуду тот миг, когда мы вдвоем разглядывали звезды, пока улицы Вены покружились в хаос, – признался вслух Сарджерт, плененный холодным сиянием звезд.

– Как и сейчас, – усмехнулась Розенвуд, наслаждаясь красочным действом вдали: языки пламени после бомбардировок пожирали руины домов.

В скором времени апатичный Ролан оставил завороженную увиденной картиной девушку и, миновав аллею рукотворных деревьев, вышел к вымощенной в начале прошлого века дороге, где теперь встречались фигуры часовых в черных одеждах.

– Майор Лем всегда хорошо умел разбираться в людях, словно видел их насквозь, стальным взглядом обнажая их сердца и души. Теперь господин комендант умудрился расставить своих верных псов не только по периметру института, но и внутри, будто бы в этом был какой-то смысл, – рассуждал осторожно Сарджерт, зная, насколько эти солдаты преданы своему командиру, чтобы исполнять его порой бесчеловечные приказы.

Мужчина в больничном халате на плечах миновал вновь брошенную штабную машину и растворился в тени за поворотом к выстроившимся вдоль одной линии отделам института «Сант-Гофф», Ролану стоило больших усилий не обернуться назад, чтобы еще раз запечатлеть среди колышущейся листвы рукотворных деревьев фигуру Амалии. Доктор знал, что он среди вечернего полумрака и чистого мрамора смотровой площадки за аллеей различит пару кровавых глаз девушки, чей хищный взгляд сейчас касался его со спины. Сарджерт вытащил вложенный ему так обходительно в карман конверт с ампулой смертельного яда, словно бы еще раз найдя подтверждение тому, что он уже не более чем ходячий труп, однако ему все равно хотелось броситься прочь от этого института и найти очаровательную, как и много лет назад, Амалию во власти ночи.

– Пара фраз, загадочный взгляд и наигранная робость в непринужденном разговоре. Как просто заставить влюбленного человека делать все, что тебе вздумается, ведь он об этом даже не узнает, поскольку будет упорно избегать правды, все сильнее и сильнее запутываясь в удобной полуправде и сотканной из догадок лжи. Быть может, именно из-за этой хитрости я оказался в этом проклятом месте соучастником страшного преступления, – рассуждал взбешенно собственной твердолобости Сарджерт. – Она не могла об этом не знать, а теперь с такой самодовольной улыбкой свела меня в могилу, но хотя бы перед смертью я не стану для нее успокоением, – уверял себя в немом разговоре мужчина, – но я пришел по ее первому слову и даже не думал сопротивляться.

Мысленно Ролан уже представлял перед собой, как вернется обратно к Амалии и найдет ее хрупкие плечи под больничным халатом, подает в ее нежные объятья, возле себя услышит ее робкое дыхание сквозь шелест листьев, восхититься локонами ее серебристых волос, ее станом и ласковым голосом, после чего ощутит на себе прикосновения ее тонких губ. Им обоим будет плевать, что детонаторы будут брошены в нарушение директив головного института, плевать, что их все равно расстреляют, как и плевать, что их судьбам будет суждено оборваться столь трагически.

– Всего лишь последствия усталости и легкая степень умопомешательства, – уверял себя Сарджерт, держа дрожащей ладонью спусковой крючок детонатора, одна мысль о владении которым лишала его рассудка.

Доктор более не желал никуда идти, предпочтя растратить последние часы жизни на обыкновенный сон в громоздком кресле кабинета начальника института, но решился навестить собственный проект перед ликвидацией. Ролан знал, что даже в случае эвакуации монументальный труд пятого центра экспериментальной неврологии придется похоронить лично вместе со всей документацией, что разрабатывалась тысячи бессонных ночей и являлась результатом работы множества сотрудников, а также жертв подопытных военнопленных.

– Стоит привести себя в порядок, пока это еще возможно, – говорил Сарджерт, зная, что ресурса резервных генераторов и насосов не хватит на долгий срок, а османские стервятники могут запросто изменить и эти прогнозы.

На своем пути Ролан встретил еще несколько пьяных офицеров в кителях тайной полиции, пока, наконец, фигура мужчины не возникла в главном холле отдела. Родные стены пятого центра экспериментальной неврологии встретили Сарджерта гробовым молчанием, словно в эту минуту он пришел проститься с отчим домом, прежде чем уйти навсегда, хотя и это утверждение было не далеко от истины. Длинный коридор был усеян кафельной шрапнелью и серебрящимися в причудливой игре осколками битого стекла, тусклый свет уцелевших ламп разливался по оставленным людьми залам.