Текст книги "Мистер Глесс меняет курс"

Жан Рэ
Мистер Глесс меняет курс

В день своего пятидесятилетия Дэвид Глесс отдался воспоминаниям о людях и событиях, так сказать, возвратился в прошлое.

Это нельзя было назвать праздником в прямом смысле: никто ему не подарил ни цветка, ни торта, ни комплимента, да и сам он не позволил себе даже лишнего глотка пива. Недолгие воспоминания резюмировались одной фразой: «Какое все–таки свинство – жизнь!»

Тут в лавку влетела мисс Троссет и напустилась на мистера Глесса: зачем он ей продал красную фасоль, которая никак не желает поджариваться?

Обычно Дэвид Глесс не имел ничего против мисс Троссет – покупательницы скаредной и вечно недовольной, но в этот день, да, как раз в этот среди стольких других, она ему не понравилась. Между тем, вздорная злобная трещотка и не собиралась останавливаться.

– Мне надо купить полфунта риса, но ведь ясно, что он будет весь заплесневелый и в мышином помете! А уж как вы меня обжулите на унции перца!

Бакалейная лавка Дэвида Глесса располагалась между Лавендер Хилл и Клапхэм Коммон на углу кривой улочки, уходящей в мрачный захламленный пустырь. По необъяснимой причине «смог» – этот тяжелый, черный туман Лондона – оседал именно в здешних краях.

И в данный момент безобразная рваная пелена цвета сажи развернулась перед окном: стены старой транспортной конторы на той стороне померкли и пропали из поля зрения.

Дэвид Глесс мягко вступил в монолог:

– Анабелла Троссет, подите вы к дьяволу.

– Что?… Как?… Вы сказали…

Мисс Троссет закрыла руками живот, словно ожидая немедленного удара.

– Мало вам еще? Хотите слушать дальше, пожалуйста: вы грязная потаскуха… любовница старого ножовщика, прогнившего от блуда и экземы, вы, любезная… воруете в больших магазинах!

– Праведный Боже! – взвыла мисс Троссет, которая в свое время была одной из самых ярых прозелиток Армии Спасения. – Небо, защити меня… Пьяница… Сумасшедший…

– Фасоль в моей лавке первосортная, и я в жизни никого не обвесил, – змеиным шепотом продолжал Дэвид, – и должен вам сказать, балованное дитятко сточной канавы…

Он заговорил совсем тихо, прислушиваясь к шуму, который пробивался сквозь плотную завесу тумана…

– Должен вам сказать…

– Не желаю ничего слушать, – завопила мисс Троссет и заткнула уши.

– Отлично, – усмехнулся бакалейщик, – это лучшее, что вы могли придумать.

Шум постепенно определялся: грр… грр…

Покупательница настежь распахнула дверь и несколько помедлила перед черной рыхлой стеной.

Дэвиду Глессу нарастающий шум был хорошо знаком.

– Ступайте к дьяволу, Анабелла Троссет! Если не ошибаюсь, вы сейчас туда попадете.

И он сильно толкнул ее в спину.

Мисс Троссет поневоле ускорила шаг и растянулась на мостовой в ту секунду, когда из тумана появился… грр… грр… огромный грузовик, забитый тюками с хлопком для завода компании «Бразилиа».

* * *

Возможно, в мире и есть места, где о мертвых говорят хорошо. Лавка Дэвида Глесса к ним, безусловно, не относилась, особенно когда собирались окрестные кумушки.

На улице «смог» рассеялся после внезапного утреннего ливня и проглянуло смутное солнышко; дождевая вода смыла очерченный мелом контур, где лежал труп мисс Троссет.

Отпуская муку, маринованную лососину и патоку, Дэвид внимал поучительной беседе добросердечных покупательниц.

– Упокой Господь ее бедную душу!… Однако, представьте, эта тварь носила шляпу и кастрюлю святых дам из Армии Спасения и в то же время служила… подстилкой этому старому подонку – лудильщику Слайку.

– Так, – соображал мистер Глесс. – Это не ножовщик, а лудильщик. Ладно.

– У нее нашли кучу вещей, пропавших из магазина бижутерии миссис Хук, куда она устроилась якобы подметать полы.

– Еще лучше, – прикидывал бакалейщик. – Правда, магазин миссис Хук нельзя назвать большим, но мерзавка воровала… воровала!

– В конце концов, – добавила очередная мегера, – тело досталось земле, а душа дьяволу!

Последнее замечание насторожило мистера Глесса:

«Дьявол? А ведь я сам ее отправил к дьяволу. Надо бы все это обмозговать».

Размышления не привели ни к чему, однако ночью Дэвид был побеспокоен весьма неожиданным образом.

Ему не приснилась мисс Троссет, но зато привиделись странные, кошмарные, надоедливые люди и события, так что он с радостью пробудился… в полной темноте. Ночник, похоже, давно погас.

Неопределенный силуэт, источающий бледный свет, недвижно стоит у окна.

Мебель принялась визжать и скрипеть, хотя раньше ничего подобного не замечалось. Застонав почти человеческим голосом, открылась дверь зеркального шкапа, хотя аккуратный Дэвид запер ее накануне на ключ.

Раздались три удара в стену, потом, чуть позже, три удара в потолок.

Освещенный силуэт медленно потемнел и пропал.

Перед тем как снова заснуть, Дэвид додумался до следующей мысли:

«Анабелла Троссет… Выходит, я сделал дьяволу подарок… В таком случае, он, возможно, меня отблагодарит…»

* * *

Утром, когда он распахнул ставни, то получил прямо в физиономию порцию хорошо разжеванной chewing–gum[1]1
  Жевательная резинка (англ.).


[Закрыть]. Озорной голос издевательски пропел:

– Вот тебе подарок, старая сосиска… дожуй…

Хэнк Хоппер – мальчишка–рассыльный компании «Бразилиа» – никогда не забывал преподнести сюрприз мистеру Глессу, равно как всегда удостаивал благосклонным своим вниманием мешок орехов, стоявший в лавке на полу возле входной двери. Обычно этот оголец обзывал Дэвида «ногастой сосиской». Сие нелестное сравнение отличалось, однако, правдоподобием.

– Ладно, сынок, – проворчал Дэвид, – все уладится, вот увидишь.

Попивая чай с поджаренным хлебом, он проглядывал полицейскую хронику в газете. О несчастном случае с мисс Троссет – всего две строчки: три четверти страницы посвящалось последнему преступлению «нового Джека–Потрошителя».

В течение месяца ночной убийца орудовал в основном в портовых кварталах, но время от времени оставлял след – кровавый след – в менее пустынных районах столицы.

В первый раз в жизни Дэвид Глесс читал эти сжатые, тревожные новости – ранее он ограничивался лишь политической и театральной хроникой.

Правда, здесь не было специального умысла – он ощущал только некоторое изменение атмосферы. Еще смутно все это было, проплывало намеком, неопределенным очертанием, словно тот силуэт, что ему привиделся в ночи.

* * *

«Какое все–таки свинство – жизнь!» В памятный день своего юбилея он в известном смысле прозондировал прошлое в поисках резона, оправдывающего сию сакраментальную фразу, и резон, наконец, обрел имя: Энтон Брук. Мистер Глесс отнюдь не всю сознательную жизнь вешал муку и лососину, расписывал приход и расход жалкой бакалейной лавки на Лавендер Хилл.

В двадцать лет он исполнял должность экспедитора в управлении водолечебных курортов, куда его приняли по причине исключительно красивого почерка. Работал он добросовестно и помышлял самое большее о местечке фининспектора, рассчитывая на дружелюбие своего шефа – мистера Энтона Брука, который, к слову сказать, также имел бесподобный почерк.

На какой же ошибке этот потаенный завистник поймал молодого экспедитора? Вряд ли серьезной, поскольку Дэвид ее даже не помнил. Однако ошибка была представлена по начальству с таким коварством и размахом, что бедному Дэвиду предложили применить талант каллиграфа где–нибудь в другом учреждении.

Он уже готовился пополнить армию лондонских безработных, как вдруг его дядя Бернард – бакалейщик с Лавендер Хилл – неожиданно умер от угара, преждевременно закрыв дымоход переносной печки. Завещания он оставить не успел:

Дэвид унаследовал маленький магазин, а также сбережения, оставшиеся после уплаты долгов.

«Какое все–таки свинство – жизнь!»

Если бы он смог, допустим, к жалованью фининспектора присовокупить выручку от продажи дядиного торгового заведения, ему ничего бы не стои

...

конец ознакомительного фрагмента