Текст книги "Папина дочка. История о счастливой, но очень недолгой любви"

Он опустился на топчан, прикрыл глаза и стал размышлять. С чем связано его задержание? Скорее всего, с той заварушкой вокруг «Феникса»…

Однако, он чист. Реально доказанных фактов криминала ему инкриминировать нельзя. На чем же станут его «колоть»? Огнестрельное оружие? Как сотрудник частного охранного предприятия, имеет полное право на его ношение… Что еще? Могут подбросить в комнатушку дурь, а потом, в присутствии понятых, «найти»… Не исключено. Эти шустрые ребятки и не на такое способны…

А потом начнется торг. Ты выкладываешь все, что тебе известно о деятельности «Ржевского» и его «псов», а мы снимаем с тебя обвинение…

Он опять ощутил приступ злости. А вот хер вам! Отсосите, холуи. В свое время отмотал я годик в местах, не столь отдаленных, и ничего. Жив-здоров, как видите. А Ручьёва раскручивайте без меня. Тут я вам не помощник. «Феникс», может, и сборище головорезов, но не сброд предателей.

Он откинулся на спину. Ну-ну. Помаринуйте меня, раз вам это кажется

целесообразным. Я уж постараюсь убедить вас в обратном…

Кажется, он даже ненадолго задремал, но тут же вскочил, когда раздался лязг железных запоров. Если пришли избивать (на их языке – прессовать), это, конечно, хреново… но не смертельно. Главное, вовремя сгруппироваться…

– Орлов, на выход! Руки за голову!

Послушно завел руки за голову, двинулся по узким коридорам.

– Сюда… входи.

Сильный тычок в спину. Он обернулся. «Я тебя срисовал, холуй. Пеняй теперь на себя. Уверен, свидимся еще».

За столом – полу-лысый, в очках, мужчина. На вид лет тридцать пять. Может, чуть больше.

– Садитесь. Моя фамилия Григорьев. Петр Николаевич. Я занимаюсь расследованием убийства Орловой Марины Алексеевны.

Вначале ему показалось, что он ослышался.

– Чьим… убийством?

Быстрый взгляд поверх очков.

– Вашей бывшей жены. С которой вы официально развелись два месяца назад. Ее труп был обнаружен в ее же квартире.

Он вдруг ощутил тонкий, противный звон в ушах.

– Как… она была убита? – спросил, не узнавая собственного сдавленного голоса, Снова острый, испытующий взгляд. Пауза. Значительная.

– Шесть ножевых ранений. Из них три, как минимум, могли являться смертельными. Из квартиры пропали ценности и, судя по всему, некоторая сумма денег. Итак… где вы находились вчера вечером, между пятью и десятью часами?

Он шумно вздохнул.

Так, Митяй, сосредоточься. Дело-то нешуточное… Мотив очевиден – неприязненные отношения бывших супругов… Да, вот так, красавица. Быстро же ты поплатилась за свою стервозность… И пары месяцев не прожила в новенькой, подло оттяпанной у бывшего мужа-лоха квартирке…

– Вчера до семи вечера я находился на дежурстве. Служба безопасности «М-банка». Мое алиби подтвердят, как минимум, человек шесть.

– А после семи?

А после семи он, как последний идиот (впрочем, почему идиот? Знать бы, где упадешь…) поперся в городской сад, зашел там в пивбар… Что ж. При должном старании и тут ему могут обеспечить алиби. Кто? Барменша Светка, которую он периодически «имеет»? М-да… Хреновое алиби…

Ну, а потом… Одна надежда, что старуха полоумная, семидесятилетняя, засвидетельствует, что с девяти вечера он торчал дома, наедине с телевизором…

– Орудие преступления вы, конечно, не нашли?

– Отчего же? – голос следователя холоден и бесстрастен. – Она была убита обычным кухонным ножом. Следов пальцев рук на нем не обнаружено.

Отличненько, и тут все не в его пользу… Что же делать? Думай, Орлов, думай, вспомни, что у тебя, помимо накаченных мышц, имеются и мозги, недаром же в свое время политех закончил с красным дипломом… М-да. Лучше б ты, Орелик, юрфак закончил…

– Я вас ни в чем не обвиняю, Дмитрий Евгеньевич, – голос следователя теперь звучит мягко. Вкрадчиво. – Припомните, может, у вашей бывшей жены имелись… м-м… сомнительные контакты?

Контакты? Да сколько угодно! Откуда ему знать, с кем эта курва контактировала,

когда он находился на ночных дежурствах или в командировках?

Ох, дерьмо… Ладно, время работает на него. В сущности, кроме весьма сомнительного мотива, у органов на него ничего нет. Он, слава Богу, никогда не был в оттяпанной Мариной квартирке – следовательно, и пальчиков его там быть не должно…

А мебель? Она же хапнула секретер, трюмо…

Он откинулся на спинку стула, на пару секунд прикрыл глаза. Ну, ладно. Даже если и предъявят ему обвинение, всегда остается надежда на «Ржевского» – тот «псов» своих и не из таких передряг вытаскивал…

Да вот только загвоздочка состоит в том, что «Ржевскому» сейчас самому приходится шкуру свою спасать…

А если нажать на него? Шантаж?

Нет. Нет, это исключено. В свое время Ручьёв выволок его из дерьма, а он таким образом его «отблагодарит»? Нет, шантаж исключен. Остается надеяться…

– Что же вы молчите, Дмитрий Евгеньевич? Я задал вам вопрос…

Он с усилием выпрямился, заставил себя смотреть следователю в глаза.

– Я думаю, Петр Николаевич. Думаю. Вспоминаю… ее контакты. Контакты? Контакты?!

Ослепительно ясное озарение, и следом за ним – приступ сильнейшей тошноты. Нет, это невозможно. Решительно невозможно…

А с другой стороны – кто еще мог это сделать?

Человек, которого она хорошо знала. Человек близкий. Она же была патологически пуглива и осторожна, она ни-ко-му, даже почтальонам, даже представителям коммунальной службы не открывала дверь, предварительно не накинув цепочки. Однажды промурыжила за дверью пятнадцать минут представителя горгаза, дозваниваясь в соответствующую службу и выясняя, работает ли там такой-то, такой– то…

Значит, Максим. Этот прыщавый наркоман. Братец родной, единокровный… младшенький. Она все отказывалась верить, что он дурью увлекается, и бесполезно было ей что-либо доказывать… А он-то с первого взгляда определил, что пацан прочно сидит… возможно, даже на игле. Характерно суженные зрачки, остекленевший взгляд, нездоровое возбуждение, растягивание гласных при разговоре… Наконец, тембр речи. Да все, все говорило о том, что он наркоман!

Ну, а на что эта публика способна ради дозы, знают, пожалуй, уже и детсадовцы…

Он сглотнул слюну и покосился на графин с водой (чудовищно грязный графин с мутной водой, но на безрыбье…)

– Знаете, кое-какие соображения мне в голову пришли… Но можно мне вначале глоток воды? И сигарету…

«Полцарства… за пачку „Явы“.»

* * *

6.

Свиридов (семнадцать лет назад)

Директор гимназии оказался толстяком с обширной лысиной и добродушной физиономией. Впрочем, добродушие это являлось кажущимся. Достаточно было столкнуться с ним взглядом. Взгляд у него был умный, острый, хваткий, оценивающий.

– Простите, чем обязан? Вы…

Он улыбнулся. Улыбнулся как можно неотразимее. Обаятельная улыбка – тоже необходимое условие успешного бизнеса. Так же, как и безупречный внешний вид – элегантный, но неброский костюм, со вкусом подобранный к светлой (но не белоснежной) сорочке галстук, сверкающие ботинки… аккуратная прическа. «Ноблесс оближ», как когда-то со смешком говорила Ирина, экипируя его перед деловыми встречами.

– Добрый день. Моя фамилия Свиридов. Игорь Генрихович Свиридов.

– Свиридов? – мгновение взгляд озадачен, но тут же проясняется, а добродушная физиономия расплывается в широкой улыбке, – Неужели – древесина и стройматериалы?

– Именно. Прошу, моя визитная карточка…

– Очень… очень приятно, – пухлая ладонь неожиданно оказывается очень сильной, он оценил это по крепкому рукопожатию, – А я Олег Сергеевич. Признаться, не ожидал, что «король древесины» столь молод…

– Мне тридцать один.

– Да-да, пожалуйста, присаживайтесь…

Мягкое, обитой кожей кресло. Явно не для простых посетителей.

– Так чем же мы обязаны вашему визиту?

– Видите ли, все просто. В вашей гимназии учится моя дочь, Вероника. Первый «Б» класс.

– Прекрасно. Одну минуту… – пухлый палец ложится на кнопку селектора, – Саша, будь добра, пригласи ко мне Валентину Михайловну Изергину, – взгляд в его сторону, – Это учительница первого «Б». Да, Сашенька, и кофейку нам, пожалуйста.

Теперь маленькие острые глаза устремлены на него.

– Вы считаете, у вашей… э-э… девочки проблемы с учебой?

– О проблемах я хотел бы услышать от вас, – мягко сказал он, – Вы ведь понимаете, по роду своей деятельности я, к сожалению, не могу уделять дочери достаточно времени… («Но я исправлюсь, принцесса, честное слово, исправлюсь…”) А мать Веры… в общем, несколько месяцев назад ее не стало. Лейкемия.

Добродушная физиономия тут же приобретает приличествующее случаю печальное выражение.

– Простите, искренне вам сочувствую…

«Как же, жучила… Сейчас ты попытаешься выжать из меня максимум – такая „золотая рыбка“, да сама в руки плывет…»

В кабинет вплыла смазливая длинноногая секретарша с подносом.

– Кофе, пожалуйста, Олег Сергеевич…

– Спасибо, дорогая. Проблемы… – вздох, – Признаюсь вам откровенно, дорогой Игорь… э-э…

– Генрихович.

– Да, Игорь Генрихович. Проблем хватает и у нас…

Он подавил насмешливую улыбку. Кто бы сомневался? Чем богаче спонсор, тем больше проблем.

– Вызывали, Олег Сергеевич? – тоненькая девушка (от силы лет двадцати пяти на вид) неуверенно переступила порог кабинета. Миловидное лицо, темные волосы, очки в элегантной оправе, строгий костюм. Необыкновенно приятный голос. В ней было обаяние. Много обаяния. Он решил, что такую училку дети должны любить. Определенно, голоса она на них не повышает.

– Прошу, Валентина Михайловна, это отец одной из ваших учениц. Тонкий палец в замешательстве тянется к дужке очков.

– Простите, но мы… разве знакомы?

– Увы, – вот тут бы тебе, Свиридов, следовало смутиться. Жаль, положение не обязывает. Бизнесмен не имеет права смущаться. – Мы с вами действительно не знакомы, – он встал с кресла, – Свиридов. Игорь Генрихович.

– А, отец Ники Свиридовой? – у нее действительно обаятельная улыбка. А на тонком безымянном пальце правой руки нет обручального кольца, – Очень приятно… Я действительно хотела бы поговорить с вами о Нике…

– Да вы присаживайтесь, Валентина Михайловна, – мягко предложил директор, —

Присаживайтесь… и без утайки расскажите нам обо всем, что вас беспокоит… Она послушно опустилась на стул, прямая как струна; напряженная.

– Я все понимаю, Игорь Генрихович, вам, конечно, и без того нелегко… и очень вам сочувствую…

– У Веры какие-то проблемы с учебой? – перебил он, стараясь сделать это как можно мягче, – Она испытывает трудности?

Палец снова тянется к переносице, на щеках появляется слабый румянец. «Сейчас она сама напоминает гимназистку», -подумал он.

– Нет-нет, с учебой как раз все нормально, Ника очень способная девочка, сообразительная, но… так сказать, не слишком коммуникабельна, понимаете? Хотя, конечно, она пережила сильную душевную травму…

– Довольно о травмах, – мягко сказал он, – Пожалуйста, выражайтесь яснее. В чем заключается ее некоммуникабельность? Она агрессивна?

Легкое пожатие плечами.

– В чем? Нет, Ника вовсе не агрессивна, напротив… она, я бы сказала, несколько пассивна. Говоря простым языком, она девочка… несмелая. Немного замкнутая.

– Интроверт? – негромко уточнил он.

– Ну, пока рано говорить о том, насколько она интроверт…

– А в чем выражается эта «несмелость»? – вступил в разговор директор, – Поподробней, пожалуйста, Валентина Михайловна.

– Она редко поднимает руку, хотя, как правило, в материале разбирается зачастую лучше других детей… – неуверенная улыбка, – Друзей у нее немного… так, пара девочек, с которыми у нее, скорее, приятельские отношения. Хотя, казалось бы, у вашей дочери имеются все данные для того, чтобы стать в коллективе популярной.

– Ее мать являлась типичным интровертом, – тихо заметил он, – Не любила шумных сборищ… и была очень разборчива в выборе друзей.

Молодой педагог вздохнула.

– Хорошо. Хотите пример? Недавно у нас проводился праздник, к празднику мы ставили спектакль… короткая версия «Золотого ключика». Так вот, Ника идеально подошла бы на роль Мальвины, думаю, вы со мной согласитесь? Роскошные светлые волосы, прелестная внешность… отличная дикция…

– И что же помешало? -к горлу внезапно подкатил ком.

– Она просто отказалась. Наотрез, – симпатичная Валентина Михайловна в очередной раз слегка смутилась, – И, если хотите знать мое мнение относительно того, почему она это сделала… – девушка подалась вперед, – Она знала, что никто из близких не придет на нее посмотреть. Никто из людей, чье мнение для нее очень важно, ею… не восхитится. Вот и все. Я ни в коей мере вас не осуждаю, вы наверняка человек очень занятой…

– Господин Свиридов руководит крупной фирмой, – негромко, но с весьма жесткими интонациями сказал директор, – И упрекать его за то, что он не смог явиться на школьный спектакль, это, Валентина Михайловна, простите, инфантилизм. Понимаете? Инфантилизм.

Он еле заметно усмехнулся. Вы определенно отличный хозяйственник, Олег Сергеевич. Блюдете свои интересы исправно…

– Я все понял, – спокойно сказал он, – Более того, я согласен с вами. Но давайте исходить из того, что мы имеем. Моя дочь неконтактна? Мне не просто неприятно это слышать. Меня это всерьез беспокоит. Вы можете предложить что-то реально, чтобы исправить существующее положение вещей?

– Конечно! – воскликнул энергичный директор, – У нас в гимназии работает трое детских психологов, и у них, разумеется, имеется множество методик для того, чтобы…

– Если хотите знать мое мнение, – неожиданно перебила шефа Валентина Михайловна. Правда, смотрела она не на шефа, а на него, Свиридова, а щеки уже пылали, и, черт возьми, рассерженная, она даже похорошела, – Нике просто не хватает… любви. Да, родительской любви и ласки. Самый близкий ей человек умер, а замены… не нашлось. Так что…

Он поднялся с кресла.

– Не следует так эмоционально реагировать, Валентина Михайловна, – не холодным – ледяным тоном сказал он, – И не нужно доказывать мне очевидное. Я прекрасно понимаю все сам.

– Валентина Михайловна! – вдруг рявкнул директор, наконец-то выказав свой истинный норов, – Вы забываетесь! Вы не просто нарушили субординацию, а проявили чудовищную бестактность в отношении отца одной из ваших учениц! Я прошу вас удалиться и заняться своими прямыми обязанностями!

– Простите, – сейчас у нее был совершенно убитый вид, – Простите, Игорь Генрихович. Простите, Олег Сергеевич. Извините…

Она выскочила из кабинета, а директор снова повернулся лицом (конечно же, добрым и сочувствующим) к нему.

– Молодость, недостаток опыта… – голос звучал сокрушенно, – Вы должны понять, Игорь Генрихович… при катастрофическом недостатке кадров, особенно высокопрофессиональных…

– А, по-моему, она неплохой педагог, – спокойно заметил он, – И хорошо разбирается в детской психологии…

«В отличие от тебя, кретин, „древесный король“ с опилками вместо мозгов…»

Он вспомнил слова Ирины: «Ты совсем ею не интересуешься… ты слишком занят собой…»

«Я исправлюсь, принцесса. Честное слово, исправлюсь. Ты еще сыграешь Мальвину. И Мальвину, и Золушку, и Красную Шапочку… И аплодировать громче всех буду тебе я. Я. Твой отец».

Он заставил себя улыбнуться.

– Ну-с, насчет Веры мне все более или менее ясно… что ж, давайте теперь обсудим другие проблемы? Вы намекали на то, что они у вас есть…

Вздох колоссального облегчения.

– Не то слово, Игорь Генрихович. Немерено проблем! Немерено!

* * *

7.

Дмитрий (наши дни)

Григорьев действительно являлся истинным профессионалом. После подробного двухчасового допроса Дмитрий ощущал себя не просто измочаленным, а выжатым досуха.

Наконец, его снова отвели в камеру. Подали на ужин какую-то бурду, тем не менее он съел все. Силы ему еще понадобятся. Черт, только бы не подвела его интуиция! Если преступление совершил действительно братец-наркоман со товарищи (а он наверняка был не один), ребят возьмут «тепленькими»…

Однако, это только в том случае, если игра ведется честная. А это, увы, весьма сомнительно… Неужели эти волкодавы упустят столь великолепный шанс раскрутить одного из «псов» «Ржевского»? Неутешительно, совсем неутешительно… Так что готовиться нужно к худшему. К нему в камеру и среди ночи могут ворваться и применить силовой метод к человеку, уже деморализованному… Конечно, Марина являлась

редкой стервой, тем не менее столь ужасной кончины она не заслужила… несчастная баба. Недолго же она ощущала себя победительницей… а, может, и не ощущала вовсе?

Он пытался бороться со сном… но где-то часам к трем (он всегда великолепно чувствовал время, обычно ошибаясь в пределах четверти часа, не больше), его все же сморило. Сон его был беспокойным и тяжелым. То преследовали жуткие видения искромсанного тела бывшей жены (Григорьев не поленился продемонстрировать ему фотографии трупа), то Марина являлась живая… такой, какой он запомнил ее при их последней встрече – во время бракоразводного процесса.

Разбудил его снова металлический лязг замка.

– Орлов, на выход!

Его снова провели в тот же кабинет, где находился тот же следователь, чьи покрасневшие, воспаленные глаза и осунувшееся лицо красноречиво свидетельствовали о том, что, если и удалось ему поспать этой ночью, то не больше часа. Если вообще удалось.

Голос Григорьева звучал устало.

– Мы тщательно проверили ваше алиби, Дмитрий Евгеньевич… а также и прочие ваши показания, – пауза. Он помимо воли затаил дыхание. Черт, что же этот стервец замолчал? Нервы выматывает? Чего он выжидает?

– Вам нечего больше добавить к тому, что вы мне рассказали? Во рту резко пересохло.

– Я сказал все, что знаю. И высказал все свои предположения. Добавить мне нечего. Покосился на «качка» с крайне тупой и сонной физиономией, стоящего у двери.

Григорьев вздохнул.

– Ну, ладно. Не вижу больше причин и оснований вас задерживать. Подойдите к столу и подпишите это… а также заберите свои личные вещи.

Он на ватных ногах приблизился к казенному столу, а, когда взял ручку, ему пришлось приложить усилие, чтобы унять дрожь в пальцах.

– Все? Я… свободен?

Григорьев вскинул на него глаза, сощурился.

– Вы не убивали свою бывшую жену. Но это вовсе не означает, что вы кристально чисты перед законом, верно… «гюрза»?

Он сумел сохранить на лице невозмутимое выражение.

– Простите, не понимаю, о чем вы. Так я могу идти?

– Можете, – тусклым голосом сказал Григорьев, – Семин, проводите гражданина…

Выйдя за пределы территории следственного изолятора, он глубоко втянул в себя прохладный воздух раннего утра. Ох, это сладкое слово свобода… Сейчас домой, принять ванну и… отоспаться, наконец. Отоспаться вволю…

Однако, это желание ему удалось реализовать не так скоро, как хотелось. Минут пять спустя после того, как он вошел в свою коммуналку, в дверь снова позвонили.

На сей раз ребята из спецназа на него не налетали. Двое бывших спецназовцев просто стояли по бокам владельца охранно-сыскного агентства «Феникс» Сергея Александровича Ручьёва (среди своих– просто «Ржевского»).

– Прости, что побеспокоил тебя, Дима, – устало сказал Ручьёв, – Но уж не обессудь. Сейчас съездим с тобой в одно место, и ты подробно мне расскажешь, что произошло…

Он покосился на невозмутимые физиономии ребят (оба были ему знакомы) и определенно понял – не поедет он добровольно, поволокут силой.

– Валяйте, шеф, – обреченно сказал он, – Но вам придется заготовить для меня пару литров крепчайшего кофе, иначе я просто вырублюсь.

Ручьёв тонко усмехнулся.

– Достаточно одной таблетки, «гюрза». И кофе не понадобится.

– Черта с два, – дерзко возразил он, – Я потом сутки от этой «химии» буду отходить. Не пойдет…

Разумеется, там, куда его привезли, его ожидал «полиграф», как же иначе?

Ручьёв устроился на стуле напротив него, опутанного проводами электродов (с груди и до кончиков пальцев). Впрочем, допрос оказался гораздо короче, нежели тот, который ему удалось пережить за последние сутки.

– Григорьев? – вначале брови Ручьёва изумленно взлетели вверх, – Петька Григорьев?! – и тут, к великому удивлению Дмитрия, шеф «Феникса» хлопнул себя ладонями по коленям… и расхохотался.

– Не понимаю, почему…

– И нечего тебе понимать! – теперь железная длань «Ржевского» хлопнула его по плечу,

– Тебе невероятно повезло, «гюрза»! Ты же в рубашке родился!

– Он что, из наших? – осторожно спросил Орлов, но Ручьёв отрицательно помотал головой.

– Ты будешь смеяться, но… он просто честный парень. Один из немногих, кто еще не забыл, что значит играть по правилам. Смешно, да? Вот так. Человек, добросовестно выполняющий свою работу. Удивительно, как это его начальство лоханулось, поручив ему расследовать это дело… хотя, он же еще и высокий профессионал… Видимо, какой– то мудила решил, что дело простое, и доказать твою вину будет так же просто, как два пальца… об асфальт. Ан нет! Ребята, – обратился он к своим подручным, – Снимите с

Димы это дерьмо, я не сомневаюсь в том, что игра велась по правилам… А тебе, «гюрза», урок на будущее, – на тонких губах играла усмешка, однако, взгляд темно-серых глаз был очень серьезен, – Будь разборчив в связах. В том числе и половых.

– Да уж буду, – он провел ладонью по лицу, – Ну, а как насчет кофеечку?

– По такому случаю – даже с коньяком, – подмигнул Ручьёв, – А вообще, парень, я в тебе, похоже, не ошибся, как думаешь?

Дмитрий пожал плечами.

– Вам, шеф, виднее…

* * *

8.

Свиридов (семнадцать лет назад)

– Тогда братец Лис ка-ак размахнется, ка-ак ударит второй лапой по смоляному чучелку… И вторая его лапа тоже намертво прилипла.

…Все, принцесса. Время вышло. Ровно девять. Пора баиньки.

– Ну, па-ап… еще страничечку…

Боднула его лбом в плечо, хитрюга босая, в пижамке, разрисованной потешным зверьем, с расплетенными на ночь косичками. Маленькая, теплая, нежная… и ужасно хитрющая. Теперь диван в его кабинете – ее излюбленное место. Забраться на него с ногами (непременно чтоб и розовый заяц был под мышкой. Любимая игрушка – может оттого, что Ирина этого смешного «братца Кролика» ей подарила?), прильнуть к отцовскому плечу и… «Папочка, давай сказки читать! По очереди…»

Но, конечно же, в основном почему-то выпадала его очередь читать сказки.

Неиссякаемым потоком хлынули воспоминания из собственного детства – а он какие сказки тогда любил? Уж точно не «Золушку». Нет, «Золушка» в наше время не слишком актуальна…

Так он раздобыл «Сказки дядюшки Римуса», и «Малыша с Карлсоном», и «Мэри Поппинс,» и «Алису в Стране Чудес», и даже братьев Гримм… правда, прочтя первую же

– о покойнике на заброшенной мельнице и ходящих самостоятельно ногах трупа, он решил, что такие сказки слушать его «принцессе», пожалуй, рановато.

Зато «Приключения Незнайки» пошли на ура.

Теперь почти каждый вечер, в восемь, совершался ритуал. Легкие шаги, приоткрывается дверь его кабинета, и юная Принцесса в своей излюбленной пижамке

и тапочках – на мысках опять же – о, ужас! – морды розовых кроликов, – проскальзывает в его кабинет. В одной руке неизменный заяц, в другой книжка.

Время священнодействия. Лучшие часы.

Единственное, о чем он жалел – почему не организовал такие чтения раньше, гораздо раньше, раньше… года на три?

– Все, все, все, принцесса, ты же знаешь, я ужасно…

– Строгий, непреклонный и суровый, – смеется. Теперь она смеется гораздо чаще, – Ну ладно, расскажи хотя бы, как все закончилось? Как потом удалось отлипнуть братцу Лису от ужасного чучелка?

А действительно, как?

Вот именно об этом-то у дядюшки Римуса ничего не сказано…

– А ты сама придумай, как ему отлипнуть. Вот, ложись в постель, закрой свои ясные очи… и поразмысли – как же все-таки несчастному братцу Лису удалось отлипнуть от смоляного чучелка?

– Ну, ладно, – тяжелый вздох. Уже готовится спрыгнуть с дивана, но останавливается, —

Бабушка сказала, ты опять уезжаешь?

Он снова обнял ее одной рукой за узкие, тонкие плечики.

– На сей раз, принцесса, совсем ненадолго. К субботе успею вернуться. А в воскресенье… не забыла, что у нас запланировано на воскресенье?

– Поход на львов! – торжественно объявляет, как заправский конферансье, и тут же —

опять тоска в синих очах, – Но до воскресенья так далеко…

– А ты постарайся себя занять чем-нибудь. Когда человек занят делом, время летит незаметно.

– Все равно без тебя скучно. И завтракать скучно, и по вечерам…

– Ну, и опять принцесса скуксилась, да? Ну-ка выше нос, ваше высочество… Знаешь, что? Если б людям периодически не бывало скучно, они не придумали бы себе множества занятий… Кстати, и ты, хитрюга, меня убалтываешь, а ведь уже десять минут назад должна бы находиться в своей комнате, в постели…

Лукавая улыбка.

– Я хочу, чтобы ты меня отнес, папочка… Са-ам…

– Вот еще новости. Ты что же, совсем маленькая?

– Да. Да, да, да. По сравнению с тобой – ужасно маленькая…

– И ужасно нахальная… ну, ладно, так и быть, но учти – сегодня уж точно в последний раз!

Но, конечно, этот «последний раз» повторится и в следующий раз, когда придет конец их вечерним посиделкам, и сердится он, разумеется, притворно, потому что и ему эта игра нравится, и он с удовольствием пронесет на руках свою маленькую принцессу от кабинета до ее комнаты, и, разумеется, не забудет чмокнуть в щеку и пожелать сладких– пресладких снов… и даже дождется, когда тени длиннющих ресниц упадут на щеки, хотя он подозревал, что в большинстве случаев она притворяется, что быстро уснула – просто чтобы сделать ему приятное.

Вот только относительно каши юная «инфанта», увы, обещания своего не сдержала. Каши она по-прежнему терпеть не могла. Зато йогурты и сосиски…

Сонная улыбка.

– Спокойной ночи, папочка…

– Спокойной ночи, принцесса, – поправил ей одеяло, чуть приглушил свет ночника, вышел из детской и увидел ожидающую его в коридоре мать. Та выглядела слегка обеспокоенной (впрочем, насколько он помнил, мать всегда находила поводы, миллион поводов для беспокойства…)

– Игорек, ты не слишком занят? Я хотела бы поговорить с тобой о Нике… Он улыбнулся. О Нике? Пожалуй, теперь это лучшая тема для разговора…

– Где? Пойдем в мой кабинет или…

– Может, на кухне? Заодно попьем чайку…

– Согласен…

Мать уселась напротив него за стол. «Она неплохо выглядит для своих лет», отметил он. Располнела совсем немного (в молодости, по словам отца, она была «тонкой как тростинка»), седые волосы неизменно аккуратно, даже элегантно уложены, здоровый цвет лица.

– Так я тебя слушаю, мам…

– Видишь ли, Игорек, – немного помешала ложечкой в чашке с чаем, сделала небольшой глоток, – С одной стороны, это прекрасно, просто замечательно, что ты, наконец, стал уделять Нике достаточно внимания… Заметил, как она «расцвела»? Раньше, особенно в последние месяцы жизни Ирочки… ну, когда она уже находилась в больнице, и потом, конечно, я без слез не могла смотреть на девочку – бледная, растерянная… Ты знаешь, она так часто начала «уходить в себя», что меня это стало всерьез беспокоить…

– Но теперь-то она «в себя» не уходит, – мягко возразил он, – Ты же сама сказала, что она оживилась…

– Да, – кивнула мать. Вскинула на него темно-серые глаза. Ох, этот вечно встревоженный взгляд… – Но я боюсь, что ты опять бросаешься в крайности… То ты почти полностью игнорировал свою дочь, и это, конечно, было очень плохо… Зато сейчас ты же покатаешь ей буквально во всем! И я боюсь, если так пойдет и дальше, да если еще

учесть твои возможности, то ты попросту испортишь девочку! Она уже знает – стоит ей чуть-чуть на тебя надавить, пустить слезу – и ты выполнишь практически любое ее желание! Сейчас-то тебе кажется, то в этом нет ничего страшного, но что будет дальше? Такими темпами ты в рекордно короткие сроки превратишь Нику в махровую эгоистку, в самую настоящую…

Неожиданно он ощутил злость. Да что это такое? Как долго мать будет держать его за неразумное дитятко? Его! Отца! Отца школьницы!

– Ты забываешь о том, что Вера лишилась главного. Именно того, что не компенсируешь никакими игрушками, походами по циркам, кукольным театрам и паркам аттракционов,

– он начал говорить негромко, но потом непроизвольно повысил голос, – Матери она лишилась, можешь ты это понять?! Прекрасной, молодой, любящей матери! Ты это можешь понять? Нет. Ни ты, ни я, никто из тех, кто подобного не пережил, этого и отдаленно понять не смогут! Я ее не балую, – он перевел дыхание, постарался взять себя в руки, – Я просто наверстываю упущенное. У Веры нет матери, так хоть пусть будет у нее отец. Настоящий отец, не сухарь, не трудоголик, не прощелыга, не тюфяк, не алкаш… Чтобы она была уверена в себе, чтобы, черт возьми, чувствовала себя защищенной. И если у меня есть возможность дарить ей по-настоящему хорошие игрушки, я стану их ей дарить. Если я могу дать ей лучшее, я это ей дам. Не считай меня идиотом, мама, в конце концов. Дело даже не в моем высшем образовании… а в том, что идиотом я был лишь раз в жизни. Я был идиотом, когда игнорировал собственного ребенка. И дважды наступать на те же грабли я не собираюсь. Нет.

Мать прикусила губу, поднялась из-за стола, приблизилась к плите – он решил, что она сейчас не хочет, чтобы сын видел ее слезы.

Он тоже встал, приблизился к ней сзади, мягко обнял за плечи.

– Ну перестань, мам, – сказал как можно мягче, – Давай-ка лучше обсудим другой вопрос

– чем Нике заняться: музыкой, танцами, художественной гимнастикой? Она как раз в таком возрасте, когда у детей выявляются таланты…

Мать обернулась. Глаза блестели, но губах снова появилась легкая улыбка.

– О чем тут говорить? Танцами, конечно же. Девочка должна танцевать…

* * *

Конец первой части