Текст книги "Нет мира в конном мире. Часть 1. Вход"

«На табак» звучало особенно экзотично. Сперва надо было долго-долго карабкаться в гору, потом идти к месту, где стояли в полях огромные табачные сараи. Работницы приносили с плантации большие плетеные корзины табачных листьев, а ученики должны были каждый листочек аккуратно проткнуть огромной иголкой. Утыканная листьями табака железная игла с большим ушком сдавалась старшим. Те вдевали в нее бечевку, листья аккуратно протаскивались на веревку и полученные гроздья натягивались на огромные деревянные рамы, которые, как вагонетки, катались по деревянной дороге, обеспечивая непрерывный приток воздуха к ценному экспортному сырью. Табак назывался «самсун». До сих пор помню тонкий и изысканный горьковатый аромат табачных листьев…

В сентябре гостей было мало и, когда уезжали последние, жизнь в нашем дворе замирала. Исчезали вечерние посиделки за чаем и телевизором, многочисленные истории из жизни наших общих знакомых, анекдоты, пересказы последних фильмов и книг. Время становилось вязким и тягучим и его, казалось, можно было резать ножом, до того оно текло неспешно. Потом, в мае, вновь начинался «отдыхательный» сезон, и время снова летело на всех скоростях, стремительно вовлекая в водоворот интересных событий и новостей…

Теперь мне не часто доводилось принимать участие в массовых гуляниях на пляж и в кино – приходилось помогать маме с сестренками. Наш домашний детский сад постоянно галдел, рассыпался в разные стороны и требовал неусыпного внимания. Мама предпочитала заниматься домашними делами, а процесс воспитания детей был благополучно «сбагрен» мне. Очень часто случалось, что и «за уроки» я могла сесть только после девяти вечера, когда четверо «команчей» засыпали.

Конечно мне хотелось сбегать в гости к Ваньке, так звали гнедого конька кабардинской породы, которого я когда-то встретила у магазина. Он стал совсем ручным и даже «гугукал», когда я приносила что-то вкусненькое. Одна беда – я еще на нем ни разу не покаталась. А так хотелось! Ванькин хозяин дядя Миша, объездчик виноградника, любил погарцевать по поселку в старом казачьем седле. Меня в это седло не пускали. Мало ли, еще упадет эта странная русская девчонка! Отвечай потом за нее. Но я не теряла надежды. У моего отца было несколько «пунктиков». Один из них – приучать меня к труду. То есть все вещи, которые мне хотелось иметь, я должна была заработать. Джинсы, кроссовки, дополнительные уроки английского. Я терла шкуркой детали машин, которые отец потом красил. Крыло стоило десять рублей. Капот – пятнадцать. Заработанные деньги давали почти взрослую независимость, и это было здорово. Потому что отец любил повторять:

– Ты ешь мой хлеб и должна делать, то, что я считаю нужным! А так – хотя бы джинсы не приходилось выпрашивать, а потом за них благодарить. Именно тогда я поняла, что легче заработать, чем попросить. А потом работать стало так же естественно, как есть, спать, дышать. Это только сначала было обидно, что я надрываюсь в мастерской в то время, когда мои ровесники бегают в кино и играют в карты.

Тем временем случилось нечто, окончательно определившее мою профессиональную стезю. Началась химия. Не повезло мне чудовищно. Я почувствовала это сразу, увидев Плюмбу. Уже и не помню, как эту учительницу звали на самом деле. Все за глаза называли ее Плюмбой и громко смеялись, когда она называла свинец по-латыни: «Плумбум». Возможно я относилась к ней предвзято, но запомнила ее толстой приземистой коротышкой, «так-на-так», с носом картошкой и пронзительным визгливым голосом базарной торговки. Не стесняясь в выражениях, эта самая Плюмба очень любила унижать учеников, особенно из небогатых и многодетных семей, понимая, что их родителям некогда бегать в школу разбираться. Она упивалась своей властью и часто опускала самооценку учеников ниже плинтуса. Меня она невзлюбила, увидев имя и фамилию в журнале.

– Алевтина Адажий! Хренова аристократка, к доске!, – взвизгнула она. И сразу же прицепилась к моему ответу. Так появилась первая тройка. По химии. Спокойная и комфортная жизнь в школе ушла в небытие. Теперь я готовилась к урокам химии по учебнику для поступающих в вузы, тщательно зубрила и штудировала материал. И получала всегда одну и ту же оценку – «удовлетворительно». На свою беду, в начале года я «перешла дорогу» ее внучке Леночке – в седьмом классе выиграла республиканскую олимпиаду по литературе. И теперь мне, а не плюмбиной внучке, досталось негласное и абсолютно не нужное звание «первой девочки школы». Плюмба как-то заявила мне в «подсобке» своего кабинета, без свидетелей, что я никогда не получу по ее предмету больше тройки, и что она обязательно испортит мне аттестат. Тогда еще действовал конкурс аттестатов – если средний балл не дотягивал до определенного, принятого в данном ВУЗе, то у выпускника документы в этот ВУЗ не принимали.

С «тройкой по химии» пытаться поступить в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию выглядело отчаянной наглостью. Профессии зооинженера по коневодству обучали только там, ну еще в Алма-Ате. В Алма-Ату мне не хотелось. Поэтому надо было подавать документы на филологический факультет, где профилирующие предметы – английский, русский и литературу и история – с которыми все у меня сложилось отлично. Но аттестат-то надо было спасать в любом случае.

У меня произошел серьезный разговор с директором Надеждой Ивановной, которая хорошо относилась к моим успехам на олимпиадах и конкурсах. Пожилая директриса была, конечно, в курсе истории с химичкой. Плюмба грозилась уволиться, если Надежда Ивановна вмешается в учебный процесс, поэтому мой вопрос на должном уровне решить не удалось.

– Ты же умная девочка, ну так и найди к ней подход, – предложила директор.

Подходы были испробованы разные – от попытки проигрыша районной олимпиады по литературе плюмбиной внучке Леночке (не удался по причине бездарного сочинения, написанного самой Леночкой) до банальных подношений цветов и конфет по случаю дня рождения, дня учителя и восьмого марта. Ничего не помогало. «Горел» мой аттестат, и его надо было срочно спасать. Ситуация оказалась тупиковой.

И вот тогда меня в первый раз посетил Рафаил. Да-да! Мне приснился самый настоящий ангел. С белыми крыльями и печальными темными глазами. Выражался он очень странно, медленно и туманно. Видимо, так говорят все ангелы.

– Бесполезны твои переживания. Но ты можешь бороться и победить… – величественно изрек ангел и улетел.

Я все думала над его словами и не могла понять их смысл. Как может бороться школьник с учительским произволом? Но против одной силы всегда находится другая. И я решилась на отчаянный шаг – пригласила на школьный экзамен по химии районную комиссию. В присутствии проверяющих Плюмба изменилась до неузнаваемости Корректна, дружелюбна. Просто мать родная! Мне была поставлена на экзамене совершенно справедливая пятерка, которая вкупе с тройкой за год дала в аттестате четыре. Это была первая в моей жизни настоящая победа над несправедливостью. Так я научилась бороться и идти до конца, если есть, конечно, благородная цель. Но, учитывая отсутствие гарантий, что я все-таки вытяну химию, мне, скрепя сердце, все-таки пришлось два последних года готовиться на иняз. К тому же в Москве у нас не было никаких родственников, а в Питере меня ожидала родительская квартира. Родители стояли непреклонно – поступаешь в Ленинграде.

Мечту о коневодстве пришлось оставить. На какое-то время… И общение с лошадью тоже. Хозяин местного конечка был очень обеспокоен беззаветной привязанностью, которую его Ванька питал ко мне за горбушки и морковки с нашего огорода. Конь бежал ко мне, завидев издалека. Он терся о мое плечо гривастой головой и выпрашивал вкусные кусочки, протягивая ножку. Он любил, когда ему чесали затылок и стоял, блаженно закрыв глаза. Ванька тыкался горбоносой головой мне в живот, совсем легонько – заигрывал. Жаль только, что хозяин редко приводил его с виноградника к себе домой. В один «прекрасный» день Ванька был сослан на виноградник окончательно, и мы совсем перестали видеться. Я не смогла даже попрощаться с ним, хотя успела уже сесть в седло. Хозяин коня все-таки разрешил мне на нем покататься. Казачье седло снабжено мягкими кожаными подушками, сидеть в нем оказалось удобно, только стремена, конечно, пришлось подтянуть покороче. Сидеть было высоко, а ехать быстро очень тряско, но я смогла ощутить то бесконечное счастье, которое дает единение с конем, и, возвращаясь домой, несла его в себе, стараясь не расплескать. Каждый раз, подходя к повороту улицы, где жил Ванькин хозяин, я вглядывалась вдаль, не мелькнет ли вдали темно-коричневая фигурка? Но она не появлялась. Ванька был далеко. Отплясав на выпуском вечере, на следующий день я уже спускалась по трапу адлеровского самолета и вдыхала питерский воздух. И поняла: я дома. Абхазия оказалась только перевалочным пунктом на моем жизненном маршруте. Родиной был Ленинград. Перед отъездом я изрядно удивила отца: – Помогать мне не нужно. Сама справлюсь. Больше не хочу есть твой хлеб, буду зарабатывать свой.

Глава 2

Ленинград встретил меня влажным холодом. Лето в тот год было удивительно холодным. Низкое свинцовое небо, Нева цвета мокрого асфальта и для контраста – бирюзовое здание филологического факультета, точно дорогая брошка на сиротском платье. Неделями шли дожди. А когда их не было, с неба все равно сочилась противная морось. Каждый день всего плюс четырнадцать-шестнадцать. Я постоянно мерзла и куталась в теплую кофту.

А конкурс аттестатов действительно отменили! Теперь можно подавать документы в любой ВУЗ. Красота! На ум пришли туманные слова ангела. Выходит, прав был Рафаил. Моя отчаянная война с Плюмбой оказалась совершенно напрасной. Или нет, не такой уж напрасной, в результате я приобрела не очень пока понятный опыт. Опыт борьбы и достижения результата. Родители, как бы сильно я ни старалась, неизменно были мной недовольны. А тут у меня получилось! Получилось! Свобода!

Документы были поданы на английское отделение филологического факультета ЛГУ, на дневное. На экзаменах я провалилась. Затем поступала туда же на вечернее, и снова провалилась. Качество обучения языкам в сельской школе не шло ни в какое сравнение с уровнем подготовки абитуриентов из языковых спецшкол Ленинграда. И я пошла на подготовительное отделение. Приходя туда на занятия, я каждый раз открывала тяжелые дубовые двери филфака и благоговейно думала: – Я буду ЗДЕСЬ учиться.

У меня появились репетиторы – преподаватели университета, которые точно знали, что от меня потребуется на вступительных экзаменах. Самая колоритная – Марина Андреевна – сухопарая пожилая женщина, похожая на маленькую суетливую птичку. Она не выговаривала, наверное, добрую половину букв алфавита и забавляла учеников сентенцией:

– Бавыфни, бавыфни! Вот ефли вы неудацно выдите замуф, то вы мовете вазвестифь. Но ефли вы пофтупите в инфтитут, а не унивефситет – вы с вафим дипвомом уфе никуда не вазведетесь!

Но за право открывать эти двери в качестве студентки надо было еще побороться.

Я устроилась лаборанткой на кафедру в Институт повышения квалификации преподавателей общественных наук при ЛГУ. Точнее, стеклографисткой. Мало кто помнит, что был такой множительный прибор – стеклограф, прообраз современного ксерокса. Огромная махина. Сам прибор давно списали, а должность осталась. Традиционно ее занимали такие как я горе-абитуриенты. Работа «не пыльная» Я изредка печатала на машинке расписание лекций и авторефераты, пила чай с коллегами, такими же праздными, как и я, а в основное время, конечно, мечтала о лошадях. Пока только мечтала – надо было зарабатывать на жизнь. Работа находилась далеко от моего «спального» района, и домой я попадала около восьми, выходные уходили на решение бытовых проблем – стирка, уборка, беготня по магазинам. Я боялась второй год подряд провалиться на английское отделение и подала документы на польское, куда был меньше конкурс. На этот раз у меня все получилось, и к родителям я поехала в августе уже в новом качестве – полноправной студенткой филологического факультета.

В Абхазии меня ждало сильнейшее разочарование – мои журналы «Коневодство и конный спорт» за семь лет, аккуратно сложенные перед отъездом, оказались «прочитанными» моими младшими сестрами. Уцелело всего несколько страниц. Это было так неблагодарно с их стороны! Я заботилась о них, ночей не спала, кашей кормила, носы подтирала… Рыдая, я собирала то, что осталось от моих сокровищ. Мама лишь пожимала плечами:

– Надо было сразу забирать с собой.

Уезжая тогда, я тащила толстенные словари, которые позарез были нужны для учебы, и маме это обстоятельство было известно. Но она не выносила детского плача и готова была дать им что угодно, лишь бы девочки молчали. Журнал с девочкой Оксаной, едущей испанским шагом, я так и не нашла…

Родители были воинствующими атеистами. Меня же крестили по настоянию бабушки в возрасте шести месяцев. Я носила крестик и молилась про себя, как умела. С заявлениями «Бога нет» я была категорически не согласна. Это оказался дополнительный клин в отношениях с родителями, которые и без того не были простыми. Отец мечтал о сыне, дочки считались «браком», и себя он называл «бракоделом». Мама детей не любила, они ее раздражали, особенно я, которая была похожа на ее нелюбимую свекровь. Ту самую, которая настояла, чтобы меня окрестили. Мне часто доставалось от матери совершенно безо всякой причины. Она просто отыгрывалась на мне, замученная непростой и неустроенной деревенской жизнью. Меня она называла «скотобазой», и это было очень обидно.

Именно тогда пришло понимание того, что мир несправедлив. Я не была завистливым ребенком, но что-то похожее на зависть всегда шевелилось в моей душе, когда я видела, как относятся к детям другие люди. Они любили их просто так, ни за что, со всеми их двойками и шалостями. Эта рана рубцевалась долгие годы и периодически дает о себе знать и сейчас, точно как место старого перелома ноет при перемене погоды. То, что теперь родители далеко, оказалось очень кстати. Виделись мы редко, и никогда эти встречи не доставляли мне удовольствия. Мама регулярно сравнивала меня с сестрами и считала, что именно они, а не я – предмет ее гордости.

Мне хотелось, чтобы мной гордились тоже. Я старалась хорошо учиться, помогать по дому, не перечить отцу и матери, но все было бесполезно. Наши абхазские соседи искренне считали, что я – дочь отца от первого брака, то есть падчерица. Теперь ситуация изменилась. В Ленинграде я была независимой, сама себя обеспечивала и за родительской помощью не обращалась никогда. Пять лет учебы прошли в трудах – я работала репетитором английского языка с маленькими детьми, письменным и устным переводчиком.

Училась на дневном на филфаке, а со второго курса еще и на экономическом факультете в школе бизнеса. Занятия там шли по субботам с девяти до восемнадцати. В эти дни я пропускала занятия на филфаке на совершенно законных основаниях. Попала я в школу бизнеса совершенно случайно. На втором курсе, в разгар экономических потрясений, когда рубль стремительно обесценивался, за колбасой выстраивались километровые очереди, денежные вклады населения сгорали и предприятия месяцами не выплачивали зарплату, во мне поселился страх – оказаться безработной со своим горячо любимым польским языком. Поскольку я была прилежной студенткой, меня заметил преподаватель политэкономии и предложил получить второе высшее образование в школе бизнеса.

– Если вы пришли в университет получать знания, то вы ошиблись дверью. Что возьмете, то и ваше! Это был состоявшийся ученый и мудрый человек. Он все про нас, студентов, знал – кто с кем дружит, у кого по какому предмету даже неявные «хвосты», и кто к какому клану принадлежит – литературоведов или «языкознавцев». Еще на первом курсе я почувствовала, что на кафедре идет какая-то странная война. Сделанный мною реферат по языкознанию был подвергнут жесточайшей критике со стороны нашего преподавателя польской литературы Максима Павловича. Яду было вылито столько, что стало понятно – существует какая-то другая причина для столь яростной критики, чем фактически допущенные мной в работе ошибки и неточности. Мне не хотелось еще одной войны, я и в школе была сыта этим по горло. И выход нашелся как-то сам собой. После того случая я держала нейтралитет, благоразумно занявшись стилистикой, которая находится где-то посредине двух дисциплин. И от меня тут же все отстали, и моя учеба на славянской кафедре прошла в довольно доброжелательной атмосфере. На филологическом мне посчастливилось учиться у замечательных преподавателей. Помню профессора Иванова, который всегда торжественно входил в аудиторию – высокий, стройный для достаточно почтенного возраста, в идеально выглаженных белоснежных рубашках. Иванов читал лекции по русской литературе второй половины девятнадцатого века. И как читал! Он не сделал в своих лекциях ни одной интонационной ошибки! Его речь была безупречной. Образец ПРЕПОДАВАТЕЛЯ СТАРОЙ ШКОЛЫ. Я не пропустила ни одной из его лекций, удивительно красивых и по форме, и исключительно интересных по содержанию.

Помню первый экзамен – древнерусскую литературу. Готовилась я к нему, прямо скажем, неважно. Приехали в гости тусовщики из Люберец, и мы всю ночь слушали записи «Аквариума», вели душеспасительные беседы и употребляли портвейн на моей просторной кухне. В итоге, из наспех прочитанных текстов я почти ничего не помнила. Зато до сих пор помню свой билет – «Житие Александра Невского».

– Нуте-с, сударыня, – прогудела басом грузная преподавательница по фамилии Демкова, или «бабушка Демкова», как звали мы ее за глаза.

– При каких обстоятельствах появился на свет Александр Невский? Я густо покраснела и сказала:

– Не знаю.

– Да, матушка! А «Житие Александра Невского» вы не читали. Ибо, если бы вы его читали, то с легкостью бы ответили, что Александр Невский появился на свет от Святого духа.

Двойка была совершенно справедливая. Это был первый и последний экзамен в университете, который я завалила. Ко всем последующим экзаменам и зачетам теперь готовилась аккуратно – читала в течение года тексты, записывали их краткое содержание. Перед самим экзаменом просматривала сделанные записи. Я помнила, на каком этаже жила старуха-проценщица, какой породы был пес у дамы с собачкой и какой мундир был у Чичикова. Собственно говоря, мундиров у этого литературного героя было два – брусничный и «цвета наварринского пламени с искрой». Это были излюбленные вопросы преподавателей на экзамене. Считалось, что студент, читавший текст, обязан помнить такие подробности. К экзамену у профессора Иванова студенты, даже самые несознательные, готовились тщательно. Читали тексты из данного Ивановым списка, записывая основное содержание повестей и романов, фиксируя все детали, на которые преподаватель мог обратить внимание при проверке. Не ответить профессору Иванову было бы просто стыдно. Каково же было наше разочарование, когда Иванов не явился на экзамен, и наши блестящие знания были продемонстрированы какой-то аспирантке с кафедры.

Причина оказалась серьезной – тяжело заболела его жена. Глядя в глаза молоденькой аспирантки, я мысленно представляла себе высокого седого преподавателя в кипенно-белой рубашке, который за время лекций не сделал в своей речи ни одной ошибки. Профессор Иванов стал тогда моим камертоном и примером для подражания. Я бесконечно благодарна этому удивительному человеку, который собственным примером научил меня бережно и благоговейно относиться к каждому родному слову.

С польским у меня как-то не заладилось. В ленинградской школе мне легко давался французский. Но я была слегка ленива и не слишком старательна в его изучении. Потом, в Абхазии, я начала учить английский с четвертого класса. И этот язык тоже давался легко, играючи. И тут такая неудача с польским… Было странно копировать манеру «нарочито» произносить слова. Интонации, свойственные у нас речи не слишком культурных людей, были абсолютной нормой произношения для поляков. Ничего не поделать, уж такая в польском языке мелодика. Долго я не могла преодолеть внутренний протест, который рождался в душе, когда надо было ее воспроизводить. Привыкала мучительно и целый год и была исключительно молчалива на уроках польского. Меня уже собирались отчислять и даже нашли на мое место девочку с биофака. Но мне на роду было написано закончить университет по специальности «славистика».

Летом я познакомилась с Анджеем Бартошем, своим первым мужем. Погружение в среду изучаемого языка сотворило чудо, и я заговорила по-польски легко и свободно. Как будто перешла с этим языком на «ты». Девочка с биофака осталась на биофаке. Но мне и этого было мало! Я очень хотела учиться на экономическом и получить второе высшее. Записочка преподавателя политэкономии сработала, и меня в школу бизнеса зачислили. Лучезарно улыбаясь, я «стрельнула» конспекты у мальчиков, которые учились с самого начала, аккуратно переписала их и подготовилась к своему первому зачету. Система обучения была жесткая. Один зачет не сдал – вылетаешь. Из четырех сотен новобранцев до финиша доползли всего около тридцати. Самые стойкие и трудолюбивые. Главным открытием из дисциплин бизнес-школы для меня стал маркетинг. Читал его преподаватель по фамилии Остапенко – симпатичный молодой человек в модном пиджаке горчичного цвета. Он проходил стажировку в Америке, где заразился бациллой маркетинга и был, несомненно, человеком, весьма увлеченным предметом. И эту увлеченность он передал мне. Я читала «Основы маркетинга» Филиппа Котлера словно захватывающий роман Переса-Реверте, до того мне было интересно. Маркетинг надолго стал моей философией и путеводной звездой в бизнесе. Позже я узнала, что именно маркетинг дает наиболее сильный толчок к последующей карьере руководителя. В моем случае так оно и случилось.

Открывать дубовые двери филфака мне уже изрядно поднадоело, субботы на экономическом приносили гораздо больше удовлетворения. Я летела туда не потому, что боялась быть отчисленной. Иностранные языки не были хорошей профессией, это лишь полезный навык для каждого образованного человека. Другое дело – бизнес! Мне действительно нравилось учиться в бизнес-школе. Это было не решение отца, а мой осознанный выбор. Биржа и ценные бумаги – первый экзамен. Я зубрила термины и повторяла лекции. Хотя нынче, признаюсь, не отличу авизо от опциона. Финансы меня интересовали мало. Помню, мы составляли баланс в качестве выпускного экзамена, и он не сошелся сразу у всех.

– А-а-а! – он и не должен сойтись, – я цыфирки перепутал на доске, – заговорщицки прищурился наш завкафедрой Пашкус, или любимчик Пашкус, как звали его за глаза. Всем в итоге поставили «зачет».

Меня больше интересовали целевые группы и паблик рилейшенз, истории, которые содержали интересные рекламные сообщения. Маркетинг продукта, маркетинг услуги, и особенно маркетинг личности. Как потом все это пригодилось в моей будущей работе и карьере!

Жизнь текла исключительно насыщенно. Итак, два факультета, зарабатывание денег уроками, экскурсиями и переводами, бытовые заботы, семейная жизнь… Лошадей я видела редко, но каждый раз мое сердце замирало в благоговейном восторге. Мне хотелось сесть в седло, хотелось чистить лошадей, купать, разносить душистое сено. Но в этот мир было рано, я еще не заработала свой пропуск туда. Лошади стремительно проносились мимо. Пока. Иногда они все же останавливались и даже поворачивали голову в мою сторону. Помню, как-то раз в Александровском парке я уселась на прокатную вороную рысачку и даже самовольно проехалась на ней рысью, метров десять, после чего нас поймали, и с лошади меня сняли. Прогулка быстрым аллюром в планы мужа не входила.

Бартош был почти на тридцать лет старше, и, конечно, баловал меня всеми доступными способами. Относился как к дорогой китайской вазе – бережно и, как к ребенку – нежно. Увидев, как я отчаянно болтаюсь в седле, он дико за меня испугался. Анджей запретил подходить к лошади ближе, чем на десять метров. Но моя эфемерная мечта заняться конным спортом приобрела к тому времени вполне конкретные очертания. Для этого уже не нужно было врываться в круг избранных, допущенных в конноспортивную школу. Коммерческие отношения коснулись тогда и верховой езды тоже. Для приобщения у миру нужны были только свободное время и лишние деньги. С деньгами все обстояло отлично, а свободное время поглощал муж. Надо признаться, разница в возрасте давала мне неоспоримое преимущество. Я как бы была его любимой дочкой, а он – моим заботливым папашей. Я получила задним числом ту отцовскую нежность, которой обделил меня мой родной отец. У Бартоша в Польше оставалась дочь, даже старше меня. Отцовские чувства Анджея изливались на его девятнадцатилетнюю русскую жену, которая в них отчаянно нуждалась.

Бартош решал все бытовые проблемы – мыл полы в моей питерской квартире, снабжал семью дефицитными продуктами и учил меня готовить. Его скудный кулинарный арсенал заключался в двух блюдах – гороховом супе и бигосе. Первое я не любила и поглощала, вяло болтая ложкой в тарелке, а вот второе мне очень нравилось, и я до сих пор с удовольствием иногда его готовлю.

Это старинное польское охотничье блюдо. Основу его составляет капуста – наполовину свежая, наполовину квашеная. Причем капусты должно быть меньше, чем мяса. Сперва варится бульон, и чем разнообразнее будут мясные ингредиенты, тем вкуснее бигос! В идеале это должны быть копченая свиная шейка, колбаса, говядина. Нынче я обхожусь только говядиной и телятиной, потом расскажу, почему. Вкус блюда, несомненно, страдает, но идея бигоса остается прежней – не капуста с мясом, а мясо с капустой. Еще в бигос добавляется сухое белое вино и чеснок. И обязательно тмин. Он облагораживает простецкий запах капусты. И есть бигос лучше не свежеприготовленным, а на вторые сутки. Этому блюду необходимо настояться. И если добавить в него ягоды можжевельника, то бигос приобретет по-настоящему охотничий аромат! Кулинарные экзерсисы чередовались с насыщенной культурной программой.

В польское консульство, где Анджей работал, постоянно приносили дефицитные билеты на концерты и в театры. Муж был также заядлым путешественником и не хотел сидеть дома в выходные. Мы объездили Псков, Новгород, побывали на Валааме, ходили в театр и на концерты, много времени проводили на теннисном корте. В бизнес-школе меня прозвали «Аля, девочка с ракеткой». Семейное счастье оборвалось внезапно. Анджей уехал в Польшу решить какие-то неотложные дела и больше никогда не вернулся, остался лежать в польской земле. Сердечный приступ и скоропостижная смерть. Мы не успели оформить наши отношения официально, и я стала вдовой, так и не успев сталь женой. Закончив универ, из трех возможных вариантов я выбрала самый худший – пойти на работу к дальним родственникам. Работала больше всех, получала меньше всех и терпела пинки и подзатыльники.

Зато на работе я познакомилась с бойким парнем и вскоре вышла за него замуж. Меня покорило, что фамилия его происходила от имени Филипп, что в переводе с греческого означает «любитель лошадей». Ухаживал Филиппенко очень романтично. Коммерческий директор птицефабрики, он к нам приехал покупать рацию для служебного пользования. А у этой самой птицефабрики была своя конюшня. И Филиппенко любезно пригласил меня покататься верхом. Упустить возможность сесть в седло я не могла. Тем более, что мне была обещана персональная лошадь! Все оказалось правдой. Конюшня на самом деле существовала. Мне дали огромного вороного мерина латвийской породы по кличке Ла-Манш, настолько флегматичного, что мы с ним даже рысью не смогли поехать. Сколько я ни старалась его послать, то есть толкнуть прижатыми к бокам ногами, ничего не получалось. Ленивый Ла-Манш, или, по-простому, Мальчик, явно не хотел напрягаться! Всю дорогу мы ходили шагом. Конюшенные девочки презрительно оглядывали девку, которую привезло начальство, и не сочли нужным помочь ей справиться с лошадью.

И все равно это было счастье. Я – всадник! С Филиппенко мы поженились, несмотря на то, что с птицефабрики его попросили. Мне не казалось важным, что будущий муж стал безработным и не имел питерской прописки. Я любила его. Но он оказался именно тем солдатом, которые обязательно становятся генералами. Вскоре нашел новую хорошо оплачиваемую работу. Его кипучая энергия сочеталась с умением моментально устанавливать контакты с людьми и заводить нужные знакомства.

У меня была подруга, американка Лея Галперин, из Нью Йорка. Лею прислали в Питер с миссией на целых два года, и ей жилось в России несладко. Фирма снимала служебную квартиру, которую ей приходилось делить с начальником– антисемитом. Маленькая хрупкая девочка оказалась вдали от дома, от заботливых еврейских папы и мамы. Один на один со взрослым миром, враждебным и жестоким. От одиночества Лея завела себе таксу. Моя боксерша Цезария и ее Маца познакомились на собачьей площадке. Нас просто свела судьба в непростой период жизни. Лея боролась с начальством, я мучительно притиралась к мужу. Мы по-женски делились проблемами и поддерживали друг друга морально. Лея представляла в Петербурге Американский Институт Мировой торговли, и у нее имелась потенциальная возможность устроить мне грант на обучение с пятидесятипроцентной скидкой.

– Аля! Чем ты в данный момент собираешься заниматься? – спросила меня она.

– Я хочу беби, – ответила я.

– О Кей! Тогда мы займемся карьерой твоего мужа. И грант на обучение достался Филиппенко. Потом Лея помогла ему грамотно составить резюме, и мой муж устроился маркетологом в иностранной компании. В период беременности я писала за него бизнес-планы, придумывала слоганы для рекламной кампании фирмы, благо, моя голова не была забита рабочими проблемами. Я уволилась с ненавистной работы и готовилась к зачатию ребенка… Это был мой заслуженный отпуск. Можно было заниматься творчеством и наслаждаться прогулками в осеннем парке, расцвеченном золотыми липовыми и красными кленовыми листьями.

Я очень хотела стать мамой. У нас вскоре появилась дочка Лиля. Почти Лея. В честь подруги. Лея вышла замуж за врача-педиатра, в Америке. Первенцем стал мальчик, зато второй ребенок, девочка, был назван еврейским именем, которое отдаленно напоминало звучание моего имени. Дочь евреев-ортодоксов не могла носить имени «Алевтина». Милый, веселый и доброжелательный, мой муж после рождения ребенка резко переменился. Он решил, что я теперь у него, и перестал идти на компромиссы, которые в браке – вещь необходимая. После тирана-отца мне нежданно-негаданно достался тиран-муж. «А куда ты теперь денешься?» – заявлял он. Муж часто находил какой-нибудь мелочный повод и раздувал скандал, наслаждаясь произведенным эффектом. Когда ребенку исполнилось семь месяцев, он просто выгнал меня на работу, заявив, что влюбился в деловую женщину, а домохозяйку терпеть не намерен. Поплакав украдкой в подушку, я, скрепя сердце, нашла дочке хорошую няню и стала искать работу. Первое же собеседование завершилось удачно. Наверное, у меня был такой отчаянный вид, что меня сразу взяли! Я дорвалась до работы и моментально сделала неожиданную карьеру в очень большой компании.