Текст книги "Порыв. Избранная лирика"

«Последний раз в твоем лице…»

Г.Р.

 
Последний раз в твоем лице
мне жизнь, прощаясь, улыбнулась,
слезой горючей навернулась
в судьбой задуманном конце.
 
 
Рассветы, реки, поезда,
оставшись в прошлом безвозвратно,
лишь сновидением невнятным
в ночи забрезжат иногда.
 
 
Ты помнишь нежные слова,
что мы в восторге лепетали? —
они бессмысленными стали
и вспоминаются едва.
 
 
Ты будешь снова повторять
такого рода приключенья,
но если лишь для развлеченья,
то можно душу потерять!
 
 
Живи, люби и не грусти,
ведь в жизни счастья так немного!
А мне пред дальнею дорогой
скажи последнее «прости».
 

Юбилей

Г.Р.

 
Благодаренье вышним силам,
что я дожил до этих дней,
и той, что жизнь мне разделила
на ДО и ПОСЛЕ встречи с ней.
 
 
Но как не равны половины,
как скупо годы сочтены,
как мгла окутала вершины,
как воды Стикса холодны!
 

1995 г.

«Вся наша жизнь – в незавершенности…»

Г.Р.

 
Вся наша жизнь – в незавершенности
и в ожиданьи встреч и дней,
в неведении предрешенности
и в нераздумии о ней.
 
 
Всего, что свыше предназначено,
скорей закончить не спеши,
и там, где не дано удачи нам,
не трать Божественной Души.
 
 
Дари лишь гран её, единственной,
тем, кто указан был судьбой,
чтобы, придя тропой таинственной,
быть очарованным тобой.
 
 
Тот дар души – не подаяние,
с ним, как с лампадою в руке,
смелее встретим мы страдания,
что громоздятся вдалеке.
 

ноябрь 1996 г.

Корабль

Т.Ж.

 
Как жаль, что мы друг друга не застали
на судне жизни – дивном корабле:
когда на борт вы весело бежали,
в конечном пункте был я на земле.
 
 
Прощальный взгляд мой, кажется, заметив,
вы мне слегка кивнули головой,
но паруса наполнил свежий ветер,
и бросился к штурвалу рулевой.
 
 
«Отдать концы!» – пропел бывалый боцман,
(и каждый это понял, как сумел).
Сейчас судьбе навстречу понесется
ваш парусник, вздымая волны дел.
 
 
Желаю вам пройти в проливах узких,
не дать при шторме запредельный крен,
любви – без треугольников Бермудских,
без рифов из предательств и измен.
 
 
«Друзей» остерегайтесь незнакомых,
чтоб флибустьерам в лапы не попасть,
в тавернах сок предпочитайте рому,
чтобы при качке за борт не упасть.
 
 
Преодолев все бури и теченья,
быть может в грустный или в звездный час
подумайте о порте отправленья
и вспомните о проводивших вас.
 

Весна

Т.Ж.

 
Между нами – океан времен,
но кругом весна, и я влюблен:
раздувая жар ночных костров,
плавлю мысли для отливки строф,
что-то в полудреме бормочу,
строчки неуклюжие шепчу —
из души проросшие цветы
к алтарю несбыточной мечты.
 
 
Мне б для Вас быть майским ветерком,
на плече пригреться мотыльком,
ревновать бы к ландышу в руке,
к лепестку, прилипшему к щеке;
ночью вместе с пламенем костра
охранять бы сон ваш до утра,
а в июльский нестерпимый зной
стать речной прохладною волной;
напоить бы свежестью грозы,
крылышком коснуться стрекозы,
убаюкать лепетом ручья,
растревожить трелью соловья…
 
 
Дождевою каплей на песок
я б хотел упасть у ваших ног,
расстелиться скошенной травой,
прошуршать опавшею листвой,
но, пожалуй, буду лучше пнем,
чтоб могли вы отдохнуть на нем —
гладок рез безжалостной пилы,
и засохли слезы из смолы.
 

Весенняя патология
(в другом тоне)

Т.Ж.

 
Между нами – океан времен,
но весной, простите, я влюблен.
Раздувая жар ночных костров,
я пеку на нем оладьи строф,
на шампурах рифмами кручу,
пьяный бред какой-то бормочу…
Утром я – с тяжелой головой,
тик, люмбаго, кашель – но живой.
 
 
Мне б для Вас стать майским ветерком,
оренбургским ласковым платком,
на плече пригреться мотыльком,
в волосах запутаться жучком,
к платью прицепиться паучком…
(чтоб замолк – лягните каблучком!)
 
 
Ночью вместе с пламенем костра
грел бы Вас бесплатно до утра,
а в июльский нестерпимый зной
стал речной прохладною волной;
напоил бы свежестью грозы,
крылышком коснулся стрекозы,
убаюкал лепетом ручья,
растревожил трелью соловья…
Ревновал бы к ландышу в руке,
к лепестку, прилипшему к щеке…
(что-то снова щелкает в виске…).
 
 
Дождевою каплей на песок
я б хотел упасть у ваших ног,
расстелиться скошенной травой,
прошуршать опавшею листвой,
но, пожалуй, буду лучше пнем —
Вы могли б позавтракать на нем.
Гладок рез безжалостной пилы,
и засохли слезы из смолы.
 

«Любовью насмерть пораженный…»

Т.Ж.

 
Любовью насмерть пораженный,
за вашу честь иду в поход.
Из всех известных в мире донов
я этот, как его? – Кихот.
 
 
Не покажусь ли беспардонным
(я от любви изрядно пьян),
но вам из тех известных донов
милее, кажется, Жуан?
 
 
Хотя любовь моя бездонна,
но, к сожаленью, мне никак
не быть в ряду великих донов,
зовите просто: дон Чудак.
 

Ангел

Т.Ж.

 
Уж на восходе солнце не играет,
и на лугах поникшие цветы,
но от восторга сердце замирает —
меня сегодня посетила ТЫ!
 
 
На циферблате жизни ангел с неба
смешал минуты, годы и часы,
и словно накормил пахучим хлебом
и дал напиться утренней росы.
 
 
И перед ним коленопреклоненный,
как судно без ветрил и без руля,
несусь, куда не зная, опьяненный,
не ведая, где небо, где земля…
 
 
Вдруг он исчез, меня оставив с жаждой,
которую вовек не утолить…
 
 
Приди еще когда-нибудь однажды,
и ради этого я буду жить!
 

«Мной дан обет перед Всевышним…»

Т.Ж.

 
Мной дан обет перед Всевышним:
плодов запретных не алкать,
и путь, незримый и неслышный,
к своей Голгофе продолжать.
 
 
Еще одним гвоздем в запястьи
не становись в моей судьбе
за то, что я, гонясь за счастьем,
дерзнул приблизиться к тебе.
 
 
Я буду Господу молиться,
чтоб за деянья на веку
помог в пути и дал ослицу,
иль, на худой конец, клюку.
 

«Как я хотел бы послать Вам…»

Н.П.

 
Как я хотел бы
    послать вам прекрасный сонет,
но, к сожалению,
     только душою поэт.
В адских мученьях
     встречаю холодный рассвет,
           а сонета все нет!
 
 
Осенней листвою
     ложатся слова невпопад,
в бурном потоке
     несусь на багровый закат,
и слышно уже:
     ревет впереди водопад —
            не вернуться назад.
 
 
Бабочкой глупой
     лечу на манящий костер,
играю в спектакле,
      где гибнет герой и актер.
От Клеопатры
      смертельный приму приговор —
            пусть наточат топор!
 
 
О Дульсинея!
      Я преданный вам Дон Кихот.
Труба боевая
      на жаркую битву зовет.
Бужу Росинанта,
       пришпорив, бросаю в намет —
             в мой последний поход.
 

«Пусть я совсем не тот…»

Н.П.

 
Пусть я совсем не тот,
единственный,
из всех ниспосланных судьбой,
чтоб на путях ее таинственных
быть очарованным тобой;
не тот, кто утром удивительным
парит блаженно в небесах,
на белом бриге ослепительном
придя на алых парусах…
 
 
Но счастлив я твоим явлением,
будь то во сне иль наяву,
и тем, что рядом,
          в отдалении
тобой наполненный живу.
 
 
Не страшен меч молвы,
           карающий
за то, что не совершено,
и Хронос,
         слепо пожирающий,
все, что им в спешке рождено.
Не опечалят судьи строгие
мои прекраснейшие дни —
не знают души
              хронологии,
так как бессмертные они!
Взбираясь вверх тропой тернистою,
в поту, в пыли,
              порой в крови,
ополоснись
             водою чистою
из родника моей любви.
 

Платье

Н.П.

 
Надень свое лучшее платье
и мимо поближе пройди,
не смею мечтать об объятьях —
а так полыхает в груди!
Волною прекрасного платья
мне руку случайно задень,
и даже без рукопожатья
то будет счастливейший день!
 
 
Люблю я тебя троекратно:
как дочь, как сестру и жену,
твоя красота необъятна,
я весь в ее сладком плену,
и буду – не меркни от гнева,
моя роковая звезда —
поэтом твоим, королева,
шутом – извини – никогда!
 
 
Судьбу не могу угадать я,
любовь неподвластна уму.
Надень свое лучшее платье —
зачем? – я и сам не пойму.
Как много хотел бы сказать я
открыто, у всех на виду.
Надень свое чудное платье,
и я насмотрюсь и уйду.
 
 
Хочу, чтобы искрилось платье,
чтоб шелк колыхался у ног,
чтоб взгляда не мог оторвать я,
а ночью уснуть бы не мог.
В твое шелестящее платье
лицом бы зарылся, хмельной,
и было б совсем наплевать мне,
что сделает стража со мной.
 

Наваждение

Н.П.

 
Надень свое лучшее платье,
из шелка живую волну,
и твердо могу обещать я —
тебе я его не сомну!
 
 
Своею божественной статью
как клин, ты засела в судьбе —
какое бы ни было платье,
не вижу его на тебе!
 
 
Сожгу со стихами тетрадь я
и все эти файлы сотру —
нависла любовь, как проклятье,
боюсь, от нее я умру.
 
 
Могу об одном лишь мечтать я,
уже неподвластный уму:
надень свое лучшее платье,
а я аккуратно сниму.
 

Киллер

Н.П.

 
Меня, не боясь ошибиться,
ты киллером подлым зови —
ведь я беспощадный убийца
ни в чем не повинной любви!
 
 
С какой первозданною силой
она у меня расцвела!
Нигде ни о чем не просила
и ничего не ждала.
В какие опасные дали
мы с ней уносились вдвоем,
как самозабвенно шептали
волшебное имя твое!
Запели душевные струны,
и сердце забилось сильней,
она меня сделала юным,
мы словно крылатые с ней!
Счастливым я стал и богатым,
и снова мне радостно жить…
Воистину, страшная плата
нужна, чтоб все это убить!
 
 
Как будто бетонные плиты
подмяли живые цветы …
Как с ней мы просили защиты,
но нас не услышала ты!
 
 
У сердца удары глухие,
а в жилах холодная кровь,
и смерть тебе платою, киллер,
убивший такую любовь!
 

Вопросы, вопросы …

Н.П.

 
Исчезнуть с ослепительным гореньем,
сказав: прости, красуйся и люби!
Иль дальше прозябать в режиме тленья?
Во истину «to be or not to be?»
 
 
Во мне любовь в цветеньи и сияньи,
в пустыне незаконно рождена.
Срубить ее и сжечь в костре страданий?
Скажи на милость, в чем ее вина?
 
 
Кому отдать накопленную нежность?
Другим, случайно встреченным в пути?
Или, прожив во мраке, без надежды,
туда, где все мы будем, унести?
 
 
Так и живу, тобою опаленный,
весь мир затмила эта красота!
Кидаю душу в пропасть глаз бездонных,
а остальное – выбросить с моста?
 
 
Вопросов – тьма, и нет на них ответа,
хоть плачь, молчи иль на весь мир труби,
так помоги же ты решить все это,
в конце концов, to be or not to be?
 

Хрустальная роза

Наташе

 
Храни эту нежную розу,
ни лепестка не сорви,
на ней благодарные слезы,
прикосновенья любви.
 
 
Будет цвести в поколеньях
дар к алтарю красоты,
как не подверженный тленью
символ прекрасной мечты.
 

Конец Дон Кихота

Н. П.

 
О Дульсинея! Я угомонился,
и жар в груди, естественно, угас,
хотя, казалось, снова я родился,
когда-то встретив на турнире Вас.
 
 
Давно забыты рыцарей утехи —
охоты, маскарады и пиры.
Снимаю я помятые доспехи,
навеки выбывая из игры.
 
 
От серенад я вновь вернулся к прозе,
а вместо вин пью гадкий самогон,
Мой Санчо стал известным мафиози,
а вы, я слышал, рветесь за кордон?
 
 
Давно на свалке сапоги и шпоры,
и вместо урны шлем стоит в углу.
Копье, враги дрожали пред которым,
наш дворник переделал на метлу.
 
 
В чулане искарёженные ножны —
не выхватить зазубренный булат!
И с мельницами битва невозможна:
куда ни глянь – компьютеры стоят.
 
 
Клич боевой издал бы, как бывало,
но слышен лишь какой-то хриплый вздох,
дырой зияет ржавое забрало,
а Росинант от голода издох.
 
 
Теперь от жизни я не жду привета
и скоро кончусь от сердечных спазм.
Какая уж любовь в такие лета!
Ведь это просто старческий маразм!
 
 
Уйду в деревню и куплю кобылу,
чтоб от безделья вовсе я не скис —
она б себя на пастбище кормила,
а мне б давала иногда кумыс.
 
 
Кончаю я, собрав остатки силы,
последнее послание моё —
совсем засохли в принтере чернила,
а ручка тяжелее, чем копьё.
 

Аксиома

Н.П.

 
Я теперь далеко-далеко.
Как из бездны глухого колодца,
до тебя еле слышным гудком
мой прощальный привет донесется.
 
 
Если в чем-то неправ я – прости,
не суди так безжалостно строго,
погрустим – ведь прямые пути
пересечься два раза не могут.
 

Вторая жизнь
(поэма)

С.С.С. посвящается

Остановись, мгновенье!

Ты прекрасно!

(И. В. Гете, «Фауст»)

Предисловие

 
За лето мной разрешены проблемы
по сложности одна другой под стать:
запас грибов и о любви поэма —
полезное с приятным, так сказать.
Грибы зимой, конечно, пригодятся,
поэма всё ж важней боровиков —
одна она позволила остаться
и автору в числе их едоков…
Судей предвижу чрезвычайный пленум,
насмешки и убийственный сарказм:
– Своей студентке посвятить поэму?
Как аморально! Старческий маразм!
Но хоть один судья найдётся правый,
кто, автора ни словом не коря,
тепло, от всей души меня поздравит
с тем, что свой отпуск я провел не зря.
 

 
Когда звенят не шпаги, а стаканы,
а честь и совесть проданы за грош,
любовь ушла из книги и с экрана,
и всюду грязь, стяжательство и ложь,
я верю – мой подарок пригодится,
хочу, чтобы в вечерний тихий час
под вашим взглядом ожили страницы,
написанные автором для вас.
Хочу душою, выплеснутой в строки,
век Совершенству Вашему служить,
чтоб никогда мне не было упрека,
в том, что не мог – иль не хотел – любить.
 

Посвящение

 
Стихи мои! Последняя утеха!
В них вам дарю души моей тепло.
Ах, если бы чуть слышимое эхо
из дали сердца вашего дошло!
Столетья пишет мир на эту тему —
ЛЮБОВЬ! Не сплю ночей, забыл дела:
для вас пишу я исповедь-поэму,
ведь вы хотели чтоб она была?
И я уйду, хоть сроки неизвестны…
Как скромный дар святому алтарю,
поэму эту лебединой песней
вам с радостью и болью подарю.
За лето поработаю над слогом,
названье есть, и план уже готов,
с эпиграфом, прологом, эпилогом,
и три главы – чуть больше сотни строф.
Прочтя её, Вы будете в сужденьях,
надеюсь, снисходительны к стихам,
ведь тягою такой к стихосложенью
обязан автор, право, только вам.
За время, что придется вам потратить,
(в последний раз, клянусь хоть на кресте!)
спасибо вам, единственный читатель
поэмы о несбывшейся мечте.
 

Весна и Осень
(пролог)

 
Украшенная временами года,
в разгуле вьюг и половодьях рек,
жестокая, но мудрая природа
стремит свой вечный, неустанный бег.
 
 
В году, конечно, нет Весны чудесней,
подъема сил природы и души.
В дыму черемух, в соловьиных песнях,
нам не забыть, как ночи хороши!
 
 
Весна прекрасна, но и быстротечна:
не то, чтоб мало дней в календаре,
а просто мы весною так беспечны,
и так нам сладко спится на заре!
 
 
Весна! Ты никогда не возвратишься,
назад к тебе отрезаны пути.
Зачем же так безудержно стремишься,
так страстно жаждешь в лето перейти?
 
 
Из всех других времен прекрасна Осень —
печальная и дивная пора:
меж облаков пронзительная просинь,
и в красках леса грустная игра.
 
 
Прожив года, вы, может быть, поймете,
как много людям осенью дано:
приливы вдохновения в работе,
и урожай, и новое вино,
 
 
и «бабье лето», словно в утешенье
за всё, что не успели мы весной…
(да будут прощены все прегрешенья,
под занавес содеянные мной!)
 
 
Чем явственней природы увяданье,
прозрачней лес и даль небес темней,
тем резче и больней воспоминанья
о безвозвратно минувшей Весне.
 
 
Как хочет Осень снова к ней вернуться,
природу обмануть игрой ума,
но им вовеки не соприкоснуться,
меж ними пропасть – Лето и Зима.
 
 
Кончаю, чтобы скучным не казаться,
прозрачна аллегория моя,
и, кажется, нетрудно догадаться,
что вы – Весна, а Осень – это я.
 

Глава 1
Жизнь

 
Я вырос там, где все – душой – поэты,
среди лугов и стариц, на Оке,
в краю берез, Есениным воспетых,
в мещерском захолустном городке.
 
 
Я пережил невзгоды и лишенья,
суровые, но славные года,
средь женщин, получивших извещенья
о тех, кто не вернется никогда.
 
 
Как разразился черный сорок первый,
забыл прекрасный пол о бигудях,
закручивал он мускулы и нервы
на пашне, за станком, в очередях.
 
 
Отца судьба за что-то обделила
и слепо наказала без вины:
под Спасском-Дальним он нашел могилу,
где, как известно, не было войны.
 
 
Всё в памяти отчетливее фрески:
чтоб лишний хлеба поиметь кусок,
я обстригал овчинные обрезки,
а в шерсть для веса добавлял песок.
 
 
Как знать, не с тех ли детских впечатлений,
когда мешок сдаешь – а в теле дрожь,
познавши страх, позор разоблаченья,
возненавидел я обман и ложь?
 
 
Мне не забыть тифозные палаты
и черствый хлеб, что вкусен, как калач,
и в День Победы, в мае, в сорок пятом,
по всей России страшный вдовий плач.
 
 
Вы скажете: к чему такие дали?
Пора воспоминаньям на покой!
Но мне хотелось, чтобы вы узнали,
Откуда я, и почему – такой.
 
 
Не расскажу все мелкие секреты,
и память отряхну от шелухи,
к тому же здесь пишу я не анкету,
а для любимой женщины стихи.
 
 
Сейчас я мысли приведу в систему,
чтоб не терять их в этой суете.
Итак, вперед! Вперед, моя поэма
о жизни, о любви и о мечте!
 
 
Не хвастаю, что жил я необычно,
пытаясь «выйти в люди» из нужды,
старался я учиться на «отлично»,
познав немало разной ерунды.
 
 
Полжизни просидел с наукой дома,
за грудами томов потёртых книг,
наивно полагая, что дипломы —
гарантия всех радостей земных.
 
 
Ах, если бы я мог тогда предвидеть,
что мало быть приятным неглиже
в наш век, когда все свойства индивида —
ничто без виллы с «тачкой» в гараже!
 
 
Так что в итоге? – только в мыслях хаос,
а позади ни радостей, ни дат.
Ну, прямо-таки некий новый Фауст
(тот, правда, доктор, я – лишь кандидат).
 
 
Окончив всё, не мучился от скуки,
талантов нет, но всё же не дебил,
в походах отдыхал я от науки
и даже женщин, кажется, любил.
 
 
За жизнь свою я встретил их немало,
но не скажу, что всем был очень рад,
я в них, конечно, жаждал идеала,
хотя не ведал, с чем его едят.
 
 
Насколько помню, с лет довольно ранних
я поклонялся женской красоте,
но, ослеплённый местных «звезд» сияньем,
был вечно у поклонников в хвосте.
 
 
Однако, не без гордости отмечу,
вниманье «звезд» я чем-то привлекал:
быть может, «поэтическою» речью,
в которой страсти слышался накал?
 
 
Разлуки с ними выносил без боли,
ведь жизнь – игра на чет или нечет.
Всё испытал, что мне могли позволить,
была и ложь, но никогда – расчет.
 
 
Что красота порочна (уж простите!)
твердят давно. Идет упорный слух,
что Афродиту изваял Пракситель
с Фринеи, преизвестнейшей из шлюх.
 
 
В той истине мне нет успокоенья,
и это кредо я принять не мог.
Ведь если верно это утвержденье,
вся наша жизнь – один сплошной порок!
 
 
Жить с кем-то без любви в оковах брака —
мне мерзостен подобный симбиоз!
Бродить все жизнь бездомною собакой?
Как видите, не простенький вопрос!
 
 
Вот так и жил, но не терзался скукой,
вина от безысходности не пил,
студентов мучил нудною наукой,
но женщин – так, как прежде – не любил.
 
 
Меня спасти мог только Мефистофель,
уже он ночью в дверь мою стучал…
 
 
Был послан я перебирать картофель,
и там я Маргариту повстречал.
 
 
Что с той поры со мною происходит,
не знал я ни во сне, ни наяву.
На этом вам известном эпизоде
я и закончу первую главу.
 

Глава 2
Мечта

Мысль изреченная есть ложь

(Ф. Тютчев)

 
Внизу – река. Кругом дожди нависли,
вокруг палатки – мокрая трава.
О Вас мои клокочущие мысли
облечь пытаюсь в тесные слова.
 
 
И для поэта – трудная задача,
а как же я такую разрешу?
Слова ничтожны и так мало значат
в сравненьи с той, о ком сейчас пишу.
 
 
Хочу восславить Солнце в непогоду,
награды не предвижу, кроме розг.
Гоню слова по строчкам-электродам,
вживлённым в мой работающий мозг.
 
 
Как вам писать? На “Вы” – звучней немного,
но холодней и как-то суше слог,
а может «ты» – как англичане с богом?
Ведь вы и есть мой всемогущий бог!
 
 
Спешу, однако, вновь отдаться теме,
а как к вам обращаться – пусть решит
по ходу написания поэмы
повествованья тон и колорит.
 
 
Писать портрет, наверное, не надо,
но не могу не вспомнить ваших глаз,
(я мог бы написать о них балладу,
но, извините, только на заказ).
 
 
В них заглянув, забудешь повседневность,
хоть век смотри – не наглядишься всласть:
в них дивчины украинской душевность
и Нефертити пламенная страсть.
 
 
Игра тех глаз богаче всех театров,
какая бездна чувства и мечты!
Отдашься ей – и миф о Клеопатре
вновь обретёт реальные черты.
 
 
Один лишь взгляд Ваш может сердце вынуть,
мне он бесценнее любых наград.
Как я завидую тому мужчине,
кто до конца познает этот взгляд!
 
 
А голос Ваш! Виолончель, валторна,
на обертонах слышится свирель,
металл при гневе, словно отзвук горна,
при смехе – флейты сладостная трель,
 
 
при шепоте – шуршащий в ниве колос,
а «р» – как воркованье голубей.
Мне вместо музыки включите этот голос,
чтоб наслаждаться до скончанья дней!
 
 
Весь облик Ваш я воссоздам едва ли,
ему достойных слов на свете нет.
Как смею я описывать детали,
я, жалкий дилетант, а не поэт?
 
 
Мне вас не разделить на компоненты,
ведь совершенство – слитность всех начал
(слова мои – совсем не комплименты,
писать их вовсе я не намечал).
 
 
Боюсь – не исчерпаю эту тему,
хотя всю жизнь молился красоте,
но все ж продолжу я мою поэму —
поэму о разбуженной мечте.
 
 
Ваш образ – идеал непостижимый
естественности. Нет ни суеты,
ни позы, ни кокетства, ни ужимок —
не в том ли суть волшебной красоты?
 
 
Такая красота достойна оды,
ей сочинить бы надо звонкий гимн,
с ней я забыл бы все мои невзгоды —
все это счастье выпадет другим!
 
 
Любить вас будет каждый поневоле,
кто рядом с вами был хотя бы час.
(По новым представленьям, биополе,
наверное, сильнейшее у вас).
 
 
Быть может вам до приторности сладко,
и нужно влить хоть каплю кислоты?
Однако даже ваши недостатки —
лишь продолженье вашей красоты.
 
 
Писать о них едва ли здесь уместно,
хотя вам век придется с ними жить,
ненужным словом я б испортил песню,
которую хотел о вас сложить.
 
 
К тому ж о них вы ведаете сами,
и я узнал, пожалуй, с ваших слов,
и, признаюсь, с открытыми глазами
пройти и не заметить их готов.
 
 
Дам вам совет – один во всей поэме:
чтоб ореол чудесный не угас,
старайтесь быть по-искреннее с теми,
кто жизнь свою готов отдать за вас.
 
 
Живите честно – это так прекрасно!
Кривить душой – вам это не идёт.
По-моему – надеюсь, вы согласны? —
ложь больше унижает тех, кто лжёт.
 
 
К тому ж – мы все в том убедились сами —
путь лжи не так уж лёгок и хорош,
ведь тут нужна отличнейшая память,
чтоб очень чётко помнить всё, что лжёшь.
 
 
Глава вторая просит завершенья.
Уж ночь давно. Увижу ль вас во сне?
Я слабо написал, но, к сожаленью,
так мало вы позировали мне!
 
 
Простите, что сумел я так немного,
в строку не всё, что думалось, влилось,
глава не завершается итогом,
и перейти на «ты» не удалось…
 
 
Неумолимо близится прощанье
с той, для которой мыслю и дышу.
Торопит время. На одном дыханьи
Последнюю главу я допишу.
 
 
Её названье не совсем законно
(смотри пролог), но как ни назови,
она – повествованье о влюблённом,
а значит – безусловно – о любви.