Текст книги "101 полезный совет по жизневодству"

Женя Левкович
101 полезный совет по жизневодству

© Женя Левкович, 2022

© Интернациональный Союз писателей, 2022

Глава первая. Содержание жилища

1. Содержание жилища

 
Жилище, в котором мы с вами порою
Ночной иногда обитаем,
Должно обнаруживать вкус к Домострою –
Хотя бы когда залетаем…
 
 
Гнездо из кредитов, с удобствами возле,
Что мы с вами строим, снимая
То мышкину норку, то стойло с Некозлик
У Банки Немозгвынимая,
Должно перво-наперво быть безупречно
Удобным для влёта вовнутрь,
Чтоб, пару часов пролетевшись беспечно,
Стояла в глазах перломутрь.
 
 
Красоты уюта и прочие люстры
Оставим для скучных скворешен
Из красного дуба с ковром Заратустры
На самой верхушке Черешен.
 
 
А наше жильё будет гигиеничным –
Не надо бежать до столовой
Из кухни (они все в сортире) – с отличным
Матрасом на сечке перловой.
 
 
Не стоит дупло захламлять неуместным
Столом и тем паче кроватью.
Цвет стен – это фон, а не дань повсеместной
Узорчатой ткани от «Сватья».
 
 
Портьеры должны быть другого оттенка,
Чем окна напротив за ними,
Но лучше их вовсе повесить на стенку –
А то лишний свет мы отнимем
У наших соседей, что тоже билетик
На свой горе-Ноев корабль…
 
 
Два фикуса, пальма и шишек букетик
Украсят любой дирижабль!
 

 
Скатерть в огорчении от складок,
Сокрушений штукатурки ребус.
Утверждённый жизнью беспорядок –
Не трагедия, не драма, просто эпос
С героическим фактически сюжетом,
Только абсолютно без героя.
Разрыдаться, может быть, на этом?
И скончаться… непременно стоя!
В тоге шторы, пятнами печальной,
В маске скорбной, гипсово-ячменной,
С чашкой треснувшей, отчаянно бесчайной,
Перед сахарницей битой с ложкой пленной.
 

 
Да! С нами нужно осторожно…
Дурить нас лучше хитроумно –
Не просто, но не слишком сложно –
У нас логично всё безумно.
 
 
Да! С нами нужно аккуратно –
Не стоит нас кошмарить часто,
Достаточно лишь однократно,
Но вовремя и безучастно.
 
 
Да! Нас нельзя вот так, насильно –
Мы сразу в домике и в норке.
Нас стукнуть можно, но не сильно.
Нельзя замачивать нас в хлорке!
 
 
Попробуй с нами тихой сапой,
Прикинься чайником и шлангом
Одновремeнно и не капай
Нам чай на соль, когда мы в танке.
 

 
С Мандельштамом в Воронеже тебе бы чуть-чуть пожить,
Чтобы вместе потом вас с ним в Магадан сослали.
И с Ахматовой под тюремным окошком помёрзнуть и потужить,
Через Чистополь и Казань эвакуируясь в ташкентские дали.
 
 
По дороге с Цветаевой выпить елабужского чайку
Без заварки и сахарина – изгнанья кипящего взвара.
А когда отболит, с Пастернаком отведать нобелевского кофейку,
Поджидая смерть на диванчике тесном, как милосердного санитара.
 
 
Только ты с ними не был, не жил, не тужил и не ждал.
Ты привык на Болотной орать, что ни день: «Я – свободный!»
 
 
Ох, Марина, неужто могли Вы предвидеть Корсyни раскосый оскал!
Ох, Борис Леонидович, разве Вы чаяли Сурожи облик животный!
 

 
Деревья умирают стоя,
Не исчерпав судьбы запас.
Их век удвоив, меркнет Троя,
Но всё ещё мерцает Спас.
 
 
Мы продолжаем вне покоя
Больничного судить за нас
О нас, безбожно беспокоя
Масонов, ВОЗ и третий глаз
 
 
Того, кто взял и – вместе с нами! –
Нам предназначенную твердь
Литературы сделал снами.
 
 
Не половину – только треть –
Поэзии смог запереть
Внутри себя, но не словами…
 

Ныне убо лучше есть нам возвратитися во Египет.

Числа 14:3

 
Не лучше ли нам возвратиться в Египет?
К чему нам скитания в этой пустыне,
Где жезл Ааронов песками засыплет,
И чем Моисей нам поможет, гугнивый?
Вернёмся назад, под покров фараона,
Пред тенью златого тельца преклонимся!
Да что нам Иисус, сын Навинов, – Закона
Не знает, юнец! Сорок дней уж постимся,
И манна небесная нам не отрада.
А сорок-то лет? Разве путь мы осилим
Из рабства в родство? Сорок вёсен парада
По дебрям пустыни под облаком пыли…
 
 
Нам лучше в Египет вернуться! Не поздно?
Чтоб хлеба краюшка и лука головка…
Но море Чермнoе сомкнулось, и грозно
Горит купина – возвращаться неловко…
 
 
Не лучше ли нам… Двадцать лет миновало,
Ах нет, уже тридцать! А мы всё плутаем –
Меняем пророков на мыло и сало,
И горе забыли, и счастья не знаем.
 

 
Не расправившись с гнилью, погубишь весь урожай.
Осень ближе, чем есть, но ты не спеши в неё.
Вытрави всё, что с гнильцой, и по новой сажай.
Выполи все сорняки и сожги старьё.
 
 
Хлам превращается с возрастом в отчину,
В патриотизм, в наследство чужих долгов.
Выдохни и отойди на обочину –
Пропусти вперёд всех, кто рвётся, без лишних слов.
 
 
Кофе бодрит с утра, а потом клонит в сон.
Ночью абсент норовит заглянуть в глаза.
Из подземки на свет вырывается Люк Бессон
И молчит про любовь и другое на все голоса.
 

 
Когти у каждого произрастают по-разному,
При этом у правых живее растут, чем у левых.
У склонных к «умом шевелению своеобразному»
Вообще не растут. Как у красных, так и у белых
Когти одной остроты и стиля заточки –
Так же как у голубых, розовых и зелёных.
Стричь их нельзя слишком коротко, до крайней точки –
 
 
Можно слегка лишь подпиливать. Страстно влюблённых
В когти чужие к своим обращать нет резона –
Когти соседские будут всегда им милее
Вместе с коровой, издохшею в центре газона,
И в мышеловке сосиской. Чтобы веселее
Было следить за всеми подряд когтями,
Лучше всего свои удалить под корень,
Чтоб не морочили, впрочем… решайте сами!
Когти должны быть строго режиму вровень.
 

2. Уход за мебелью и коврами

 
За голосами бы лучше вообще не ходить…
Но коль они отовсюду фактически лезут –
Вплоть до першенья и зуда везде, – надо пить
Курсами курс оглушителей. Коль до зарезу
Нужно от них отвязаться, возьмите любой
Ветоши клок и заткните им тщательно уши
Вместе со ртом – а иначе вы их за собой
В собственный лепет утащите, вынув наружу.
 
 
Для укрепленья ухода от всех голосов
Голову тщательно мойте отваром софии,
С горсткой надежды и веры, накапав любовь
В виде эфирного масла нездешней стихии.
 

 
В пустотелом теле окарины
Зыбкий сумрак и немножко душно,
Но душа по-прежнему воздушна
В этой гулкой гавани из глины.
 
 
В этом керамическом по сути,
Музыкой наполненном до края,
Пустотой затопленном сосуде
Звуки, с тишиной в лапту играя,
В воздух льются оторопью меткой,
Ввысь струятся, льнут друг к дружке тесно –
Ведь душа по-прежнему небесна
В заточении грудной трёхмерной клетки.
Вся она во временах текущих –
Бывшем в будущем, журчащем в настоящем –
Погостит у Моисея в Кущах,
Полыхнёт в кустах огнём цветущих –
На какой из звёзд её обрящем?
 

 
Горизонта струна натянута на океан.
Чья рука прикоснётся к ней, вынуждая звучать?
И каков этот звук? Мягкий бархат? Тафты обман?
Ситца обморок? Золототканой парчи печать?
 
 
Все орудия струнные ввергнуты в трепет и дрожь.
Немота духовые сражает прицельным огнём.
Шелест шёлковый к берегу мчится с волною – не трожь!
Прикоснёшься, порвёшь – и разверзнется дна окаём.
 
 
Там, за краем, за чёткой чертой… безмятежный сон,
Глубина в высоту струится безбрежной рекой.
Океана струна натянута на горизонт,
И никто не чает нарушить её покой.
 

 
Уходить за коврами… (Читайте про голоса!)
Ковры очень быстро теряют свою окраску –
Вытираются и выгорают… Лишь искоса
 
 
Лучше на них поглядывать. И к участку,
Который вас сильно затягивает в себя,
Лучше вообще относиться весьма нейтрально.
Пускай выцветает, пылится, о прошлом скорбя,
Кичится своим подтекстом паранормальным.
 
 
От ковров уходите! Не надо их дома хранить.
Ни на полу, ни на стенках – поверьте, не надо!
Только в кладовке, где смех, ну и прочая нить
Для вышивания ждёт своего конокрада.
 
 
Чистить ковры можно Новостью, Лаской, но снег
Самое универсальное средство очистки,
Если он белый и много – вдали от коллег
И сослуживцев, с домашними, после зачистки…
 

3. Борьба с насекомыми и спиногрызами

 
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна…
 

Михаил Лермонтов, вольный перевод из Гейне

 
Чтобы отвадить всех блох, нужно их уложить
Спать на опилках от той одинокой сосны,
Что на вершине пытается всё сторожить,
Голой особенно, севера дикого сны.
 
 
Против клопов применяют дрожь горьких осин
Или же просто отъезд через Минск в Сыктывкар.
Крысы не любят разлитый везде керосин.
Кровососущих от вас отпугнёт скипидар.
 
 
От мозгоедов возьмите коня с королём
И вместо пешек добавьте к ним восемь ферзей.
Против китайских чертей порастёт всё быльём,
И… нет шайтанов с Салтанами – лишь Берендей.
 

 
От тараканов смешайте муры порошком
Десять частей и добавьте к ней двадцать частей
Ржачной муки (или мyки?). Затем пирожком
Этот рецепт запишите. Сто двадцать чертей
К смеси добавьте из свеженьких жёлтых газет.
Сахаром от научпопа присыпьте тик-ток,
Проканифолив ютубом. Запритесь в клозет
С Гегелем, Джойсом и Доджсоном. Если приток
Прусского тараканья увеличится вдруг –
Это нормально, леченье успешно идёт!
Даже когда оно заполонит всё вокруг,
Не сомневайтесь и смело идите вперёд!
Всё обсыпайте указанной смесью на нoчь,
Месяц за месяцем, не пропуская ни дня.
Слушайтесь и применяйте! А что там родня…
Разве она вам когда-то грозилась помочь?
Так что давайте – сто десять частей пирожков
Свежей чухни заливайте крутым кипятком
Самых расшаренных по соцсетям порошков.
Вам и не снилось всё то, что наступит потом.
 

 
От детей наилучшее средство – полнейший затвор,
Отрешенье от мира, свеклa и морковь в кожуре,
Жёсткий ЗОЖ и веганство, из жгучей крапивы забор,
Лапти, валенки, ватник, Спиноза и Пуанкаре,
Пара красных дипломов, зарплата сто десять рублей
(Это после надбавок за докторскую и за стаж),
Ипотека, гастрит, психопатия, горсть сухарей,
Сломанный водогрей и глубокий надёжный блиндаж.
 
 
Если всё-таки дети возникли – бывает и так, –
На какое-то время спасут пылесос марки «Вихрь»,
Дрель и бензопила, абсолютный космический мрак,
Маски – Баба-яга, Змей Горыныч, Кощей, Леший-выхухоль,
Домови́ла, Шиши. га Болотная, Кетцалькоатль –
До тех пор, пока командировка вас не унесёт
В Антарктиду, на БАМ, на Памир, в вулканический кратер,
Изучать птеродактилей кладки и свежий помёт.
 
 
Пятилетки четыре – и можно вернуться назад,
К лаптям, валенкам, ватнику, жирному борщевику,
Что скрывает теперь очень плотно землянки фасад,
Но с детьми (что вам дети припрут) нужно быть начеку!
 

4. Ремонт жилища

 
Прежде чем заменить свой пол на другой,
Нужно узнать, что его замена возможна,
После чего тот, что есть, ощупать рукой,
Новый чётко представив себе в полусне тревожном.
 
 
Удостовериться в том, что у вас под ним
Нету несущих конструкций и прочих балок
Крайне насущных. Если он неуловим –
Как, например, у гномов или русалок, –
Может быть, лучше оставить его как есть?
Вообразите только – кошмар ремонта,
Выбор нового (типов сортов не счесть!),
Липовая поддержка девятого фронта…
 
 
Прежде чем пол менять, стоит прежний умыть,
Пересчитать рачительно все морщинки
И с вурдалаками на новый месяц повыть
В образе то ли женщинки, то ли мужчинки.
 

Ты – женщина, и этим ты права!

Валерий Брюсов, 11 августа 1899 г.

 
Быть женщиной уже не модно –
Иные времена, друзья!
Но можно говорить свободно
О том, что вымолвить нельзя.
О том, что призрачно печалит,
О том, что сумрачно влечёт,
Когда любовь почти отчалит
От пристани «Переучёт».
 
 
Быть женщиной – неактуально,
Банально! Это не брехня!
Всё это пошло, тривиально,
Мазня бездарная, возня
Мышиная, когда так грязно
На кухне, тесно у плиты.
Быть женщиной – почти заразно!
Ну как не понимаешь ты?
 
 
Быть женщиной – не толерантно!
В конце концов, на склоне дня
Ты почитай того же Канта,
А после Мeня и меня!
Быть женщиной… Да сколько можно! –
Аптека, ночь, тень фонаря…
Ошибочно и невозможно,
Бесцельно это всё и зря.
 

 
Если не оплатить мне ничем эту жизнь,
То зачем умножать этот долг?
Дождь стучит о карниз: «Откажись, откажись…» –
Допечатал абзац и умолк.
 
 
Убежала вода в водосток: «Согласись», –
Тьму хлебая простуженным ртом,
Тишина зашептала: «А ты согласись!
Поглядим, что наступит потом…»
 
 
Снова дождь прошибает блестящую жесть,
Словно снайпер, картечью строчит…
«Успокойся! Ты только один, и Ты – есть!» –
Сморщив тучи, сурово молчит…
 

 
Я не справляюсь без Тебя –
В печатном шуме растворяясь,
Тону в обыденности дня,
Собой неловко притворяясь.
Столь неумело, что никто
Не верит, – мельком подмечая –
Что заблудился Жан Кокто
В полях седого иван-чая.
 

5. Ремонт санитарно-технического оборудования

 
Чтобы вожжи служили исправно, не лезя под хвост,
Нужно их, прибирая к рукам, очень крепко держать.
Недоуздкам не вволю давать самостийный прирост
И держать в поле зренья стезю, где начнут вновь сажать.
 
 
Хомуты отличая от шор, закусив удила,
Обращайте вниманье на силу давленья подпруг.
На слова не смотрите, пока не наступят дела.
Наступили? Вальтрап? Мартингал душит шею вокруг?
 
 
Значит, старые вожжи сносились, и их обновлять
Точно время настало, но денег на новые нет…
Прибирайте к рукам те, что есть! Главное – не стрелять,
Не засматриваясь на попоны соседей опять,
Те, что есть, прибирайте к рукам на ещё …надцать лет.
 

 
Когда заката пурпур перестанет
Гореть и тлеть и в пепел обратится,
День кончится рекламой на экране,
Но не уйдёт – с упрямством очевидца
Бороться будет за себя, казаться
То осуждённым, то судьёй присяжным.
Беги его! Не вздумай прикасаться!
Пусти во тьму корабликом бумажным.
 
 
Когда заката пурпур пеплом станет
И звёзды зацветут тепло и томно,
Ночь очень строго исподлобья глянет
На всё, что день разбрасывал нескромно:
Носки, футболки, грязные сорочки,
Дрянные мысли с умыслом продажным,
Немыслимо изжёванные строчки –
Всё уберёт, протрёт платочком влажным.
 
 
Когда закат совсем во тьму отпрянет,
Мрак перепишет сумерек наброски,
Пролившись через край, замрёт на грани.
Кристальная мечта не от «Сваровски»
Мерцающим вопросом в копирайте,
Алмазной яростью свою означит цену,
И сдастся день: совсем меня стирайте,
Всё целиком, весь документ, всю сцену.
 
 
Нахлынет следом млечная дорога –
Беспечными мурашками по коже –
И завлечёт к истокам эпилога,
Растает и вернуться не поможет.
 

 
Время идёт и выходит за рамки в пространстве.
Ходики наши беснуются, злятся, бунтуют.
Им невдомёк эти сказки скитаний и странствий –
Тикает сердце настольное, в чашу пустую
Льются секунды со стрелок. Тяжёлые капли
Падают гулко на дно, на изнанку сознанья,
И разбиваются вдребезги. Чувства озябли,
Мысли простыли и кашляют. От наказанья
До преступления шаг, но его не осилить
Нежной душе, даже если бы очень хотелось.
 
 
Тяготы ей не по воле даются – по силе.
Дух удручён – как обрыдла ему мягкотелость.
Вырваться хочет наружу, нарушить границы…
Время не дремлет и пульс неуклонно диктует.
На горизонте маячат бесцветные птицы.
Полная чаша сменяет собою пустую.
 

 
И наконец вот здесь, на этом
Оптимистичном си бемоль
Поставим точку этим летом
И встретим осень, как Ассоль, –
Восторженно и долгожданно,
Чуть нараспев, слегка навзрыд –
Пока сентябрь твердит с экрана,
Что доступ к августу закрыт.
 

 
Пока океан скрывается за стеной
Под аплодисменты полотнища занавески
И окна транслируют тыльною стороной
Утраченность неземную небесной фрески,
Всё видится со стороны, но когда катком
Вечера мрак уравняет берега линию
С чертой горизонта, окажется ли твой дом
За той же рукоплещущей тканью синею?
А если он всё же окажется в стороне
От всякого демократического мирозрения?
 
 
Неважно, в какой тебе выпадет жить стране,
Важно, чтоб занавес был бы всегда в поле зрения.
 

Глава вторая. Жилищное хозяйство

1. Жилищная утварь

 
В хозяйстве встречаются вещи, вот как, например,
Старые платья, костюмы, портки и бельё.
Жалко выбрасывать, ну а на новый манер
Перелатать невозможно всё это жульё.
 
 
Ну а на тряпки пустить эту ветошь легко! –
Мокрые тряпки, сухие, для пола, для стен,
Для затыкания дыр, коль окно велико,
В свете усевших от времени рам перемен.
 
 
Мягкими тряпками можно обмахивать пыль.
Грубыми – с обуви грязь на крыльце вытирать.
Тряпкам не нужен какой-то свой собственный стиль.
Их можно даже выбрасывать вместо стирать.
 
 
Тряпки в хозяйстве – подспорье и помощь везде,
Если с младенчества их обучить, как им жить.
Если клонировать их с точки сборки в гнезде,
То эти тряпки вам будут до гроба служить.
 

 
Из филологии меня
Упорно сносит в зоологию.
Заклятых запятых возня
Влечёт в какую-то берлогию,
 
 
В дупловию, глубоконорию
Под косогорием лучистым.
В высоковольтную гнездовию
С птенцом разнузданно-речистым.
 
 
В уютный домик под корягою –
Под пнём прогнившим, корнем скорченным –
Не тронутым Зелёным скрягою,
Ничем бумажным не испорченным.
 

Союзу композиторов города N с любовью посвящается

 
Дом, нежилой уже, но ещё живой, смотрит сотней пустых глазниц
На готовый сменить его железобетонный сруб.
Ветер обыск проводит: тряпьё, снотворное, шприц,
Обгоревшая рукопись, вскрытые вены водопроводных труб…
 
 
В городских трущобах, в чаще улочек узких, сгинуть?.. Уж мне поверь!..
Изморозь битым стеклом покрывает асфальт, ни души вокруг.
Где-то плачет ребёнок, и бeз толку биться в дверь –
Это музыка… Музыка спёкшейся крови, заломленных за спину рук,
Анонимных доносов, выстрелов в спину, картонных стен,
Тюрем жилого типа, тесной кладки красного кирпича,
Поздних гостей, почти безболезненно доставляющих в пункт N
Всех, кто превысил норму, положенную от стопы до плеча;
Или, напротив, ростом не вышел, или чрезмерно юн –
Молод душой, но при этом слишком уж много успел…
Ужас гонит волну по пустыне зыбучих дюн,
По барханам задушенных страхом неодушевлённых тел.
 
 
Пепел на дно оседает илом, кости жрёт кислота.
Ну а тех, кто остался в «рамках», ожидают престижный вуз,
Красный диплом, диссертация, глухота, слепота,
 
 
Липкие прикосновения местных продажных муз,
Отдающие пoтом слегка, как и всякий прилежный труд.
Проституция, кстати, не просто работа, но древний культ.
А «культурному слою» негоже бросаться в пруд,
Как Офелии слабонервной. Вдохновеньем считая инсульт,
Эпилепсию – гениальностью, что уж пенять на талант!
Что касается искренности откровений – лавр сгодится в борщ.
Отщипнём от венка, пока в царской ложе Гранд-
Дамы крупные формы располагают?
                                          Ты лоб не морщь!
Это вечная склока за место под солнцем – престиж, уют.
Ну конечно же, можно синий от красного отличить на слух!
Но никакие линзы контактные не покажут, как птицы поют,
Как на завышенной гласной дрожит тополиный пух,
Как заполняется воздух шёпотом сонных трав,
Ивы плакучие ветви баюкают иволги грусть,
Как собирает Эхо благозвучий душистый сплав
И, смеясь, прихотливые трели заучивает наизусть…
 
 
В общем… Не было ни гюрзы, ни гадюки – сама приняла тот яд!
И не то чтобы жизнь опостылела, просто не повезло –
Слушать арфу его, флейту, колёсную лиру сутками напролёт… Говорят,
Это счастье высшее, но чрезмерность всегда непременно идёт во зло.
 
 
Ну а он? Что он! – Эвридика… Очнись… Вернись…
(Знойный полдень, злобный змеиный писк, мошкары нытьё.)
Как темно в глазах! Опускает голову ниже. Вниз, вниз
Смотрит. Видит тень свою, а думает, что её.
 
 
Он бы реки вспять,
                         он бы время вброд,
                                               да тростник молчит.
Он бы вслед за ней,
                         да слова не те! –
                                               Отродясь картав
 
 
Без костей язык,
                         онемел от лжи.
                                               Слишком нарочит
Тот мотив, напев –
                          голос не звучит…
                                             На носки привстав:
Он бы стебель сломал, и была бы ему свирель.
Он бы волос её золотой превратил в струну.
 
 
Где-то сваи вбивают… В железо впивается дрель…
 
 
Ну а он знай твердит: всё равно я тебя верну!
Отстранённая струнная, вооружённая до зубов.
Духовая моя бездыханная, в цинк замурованная живьём.
 
 
Что же это за море такое без видимых берегов?
Красное, Чёрное, Мёртвое?.. Слёзное!
                                                     Всё о нём
Безучастно молчит она, всё о нём или нет…
Иль в потёмках Аида слов даже молчать нельзя?
Всюду тени преследуют церберы. Турникет
Там на входе, а выход – не нужен.
 
 
                                         В потёмках скользя
По течению Стикса, как будто бы не о чем петь,
Да и некому, значит, и незачем вовсе дышать…
 
 
Вот такая выходит нелепая, глупая сеть
Обстоятельств. Попались в неё – и не выбраться. Не подержать
Этих звуков в руках, не потрогать. Но ты не верь
Тишине этой мнимой. Сплошной комариный зуд
Майской ночью. Но только лишь скрипнет входная дверь,
Чуткий воздух застынет в молчании птичьем, и тут как тут
Онемевшая музыка – ископаемый раненый зверь.
 

1999 г., Санкт-Петербург