Текст книги "Мегрэ и мертвец"

Глава 2

С какого момента муж Нины превратился в «мертвеца комиссара Мегрэ», как его прозвали в уголовной полиции? Пожалуй, с первой же их встречи, если можно так выразиться, этой ночью на площади Согласия. Во всяком случае, поведение комиссара поразило инспектора Леке. В чем оно было не совсем обычным – объяснить трудно. В полиции привыкли к насильственной смерти, к самым неожиданным преступлениям, к трупам, к которым относятся с профессиональным безразличием, а подчас и отпускают на их счет шуточки казарменного пошиба. К тому же Мегрэ не выказал волнения в полном смысле этого слова.

Но почему, например, он не начал с самого простого – не наклонился над телом? Нет, он несколько раз пыхнул трубкой и остался среди полицейских в мундирах, разговаривая с Леке и поглядывая на молодую даму в парчовом платье и норковом манто, которая вылезла из очередной машины в обществе двух мужчин и, вцепившись в рукав одного из них, ждала, словно вот-вот случится что-нибудь еще.

Лишь спустя некоторое время комиссар медленно приблизился к распростертому на асфальте телу в бежевом плаще и все так же медленно склонился над ним, словно над родственником или другом, как позднее рассказывал инспектор Леке. А когда Мегрэ выпрямился, с нахмуренным лицом и – это сразу почувствовалось – весь кипя от ярости, он спросил таким тоном, как будто возлагал на окружающих ответственность за случившееся:

– Кто это сделал?

Кулаками или ногами – трудно сказать, но до или после удара ножом пострадавшего жестоко били: лицо вспухло, губа рассечена, голова с одной стороны совершенно обезображена.

– Сейчас придет фургон из морга, – доложил Леке.

Не изуродуй убийцы покойника, лицо у него было бы самое заурядное – моложавое, веселое. Даже после смерти оно дышало какой-то наивностью. Почему даму в норковом манто взволновало не это, а нога в сиреневом носке? Конечно, разутая нога на тротуаре рядом с другой в черном шевровом полуботинке – это несколько смешно. Это наводит на мысль о наготе, интимности. В этом не ощущается ужас смерти. Мегрэ отошел в сторону и метрах в шести-семи от тела подобрал на тротуаре второй полуботинок. Потом опять замер в ожидании, не выпуская трубки изо рта. К группе, перешептываясь, присоединялись новые любопытные. Наконец к тротуару подкатил фургон, и два санитара подняли тело. Крови под ним не оказалось.

– Леке, донесение направите мне.

Мегрэ сел в кабину фургона и уехал. Не означало ли это, что он как бы вступил во владение мертвецом? Так длилось всю ночь. Утром тоже ничего не переменилось. Со стороны казалось, что труп принадлежит Мегрэ, что этот мертвец – его. Комиссар распорядился, чтобы Мерс, один из специалистов отдела идентификации, ждал его в Институте судебно-медицинской экспертизы. Мерс был молод, худ, высок, никогда не улыбался и прятал робкие глаза за толстыми стеклами очков.

– Приступай, малыш.

Мегрэ вызвал также доктора Поля – тот прибудет с минуты на минуту. Если не считать безвестных трупов, подобранных в Париже за последние дни и покоившихся теперь в боксах холодильника, кроме комиссара и Мерса в морге находился только сторож.

Свет был резкий, слова скупые, движения точные. Оба походили на старательных рабочих, выполняющих сложное ночное задание. В карманах почти ничего: пакет табака, книжечка папиросной бумаги, коробок спичек, дешевый перочинный нож, дверной ключ старинной формы, карандаш, платок без метки, немного мелочи, но ни бумажника, ни документов, удостоверяющих личность.

Мерс осторожно, одну за другой, брал вещи, укладывал каждую в отдельный мешок из вощеной бумаги и накрепко завязывал его. То же он проделал с рубашкой, ботинками, носками. Все они были довольно дешевые. На пиджаке обнаружилась метка магазина готового платья на Севастопольском бульваре; брюки, поновее, были другого цвета.

Мертвец лежал уже голый, когда появился доктор Поль: бородка расчесана, глаза ясные, хотя его и подняли среди ночи.

– Ну-с, дорогой Мегрэ, что-то нам расскажет этот бедный парень?

Иными словами, им предстояло заставить мертвеца заговорить. Все шло заведенным порядком. В обычных условиях Мегрэ мог бы отправиться спать: утром все бумаги и без того лягут к нему на стол. Однако комиссар, не двигаясь с места, стоял рядом: взгляд тусклый и сонливый, руки в карманах, трубка в зубах.

Прежде чем пустить в ход ланцет, доктору Полю пришлось дождаться фотографа. Тот запаздывал, и Мерс, воспользовавшись отсрочкой, тщательно вычистил трупу ногти на руках и ногах и осторожно ссыпал частицы грязи в мешочки, на которых начертал кабалистические знаки.

– Не просто будет придать ему веселенький вид! – заметил фотограф, осмотрев лицо.

Обычная работа… Первым делом снимки тела и раны. Потом – для публикации в газетах с целью опознания – фотография лица, насколько возможно более живая. Вот почему техник гримирует убитого, который в ледяном свете выглядит особенно бледным, хотя скулы у него тронуты румянами, а губы накрашены, как у уличной девки.

– Ваш черед, доктор.

– Остаетесь, Мегрэ?

Комиссар остался. До конца. Было уже половина седьмого утра, когда они с Полем выпили кофе с коньяком в маленьком баре, где только что открыли ставни. Вокруг них рабочие ели рогалики, утренний туман оседал на пальто каплями влаги. На разных этажах домов одно за другим загорались окна.

– Скажу для начала, что это человек скромного положения. В детстве, судя по костям и зубам, жил, вероятно, бедно, вниманием не избалован. Руки ни на какую определенную профессию не указывают. Они сильные, относительно ухоженные. Рабочим он не был. Служащим тоже: на пальцах никаких деформаций, говорящих о том, что покойник много писал или печатал на машинке. Ступни, напротив, уплощенные, чувствительные, как у человека, который проводит много времени стоя.

Мегрэ не записывал: слова доктора и без того запечатлевались в его памяти.

– Перейдем к главному: время преступления. Не боясь ошибиться, могу утверждать: от восьми до десяти вечера.

Мегрэ уже уведомили по телефону о показаниях ночных гуляк и о появлении желтого «ситроена» на площади Согласия сразу после часа ночи.

– Вы не заметили ничего ненормального, доктор?

– В каком смысле?

Врач с почти легендарной бородкой состоял судебно-медицинским экспертом тридцать пять лет и в уголовных делах разбирался основательнее, нежели большинство полицейских.

– Преступление совершено не на площади Согласия.

– Безусловно, нет.

– Оно, видимо, произошло в каком-то отдаленном месте.

– Вероятно.

– Как правило, на риск, связанный с перевозкой трупа, особенно в таком городе, как Париж, идут для того, чтобы спрятать тело, попытаться уничтожить его или отсрочить обнаружение.

– Вы правы, Мегрэ. Я вот об этом не подумал.

– В данном случае, напротив, преступники, рискуя попасться или по меньшей мере навести нас на след, везут труп в сердце Парижа, на самое видное место, где он даже ночью десяти минут не пролежит, как его обнаружат.

– Иными словами, убийцам нужно было, чтобы его обнаружили. Вы это хотите сказать? Тем не менее они приняли меры, чтобы затруднить опознание. Удары по лицу нанесены не кулаками, а тяжелым инструментом, форму которого я, к сожалению, затрудняюсь определить.

– Нанесены до смерти?

– После. Через несколько минут. Во всяком случае, меньше чем через полчаса… А теперь вот что, Мегрэ: есть еще одна деталь, о которой я, видимо, умолчу в заключении, потому что не уверен в ней и не хочу, чтобы адвокаты оспорили мое мнение, когда дело дойдет до суда. Вы видели, я долго изучал рану. Я вообще изучил несколько сот ножевых ранений. И я утверждаю, что это нанесено не наугад. Представьте себе: два человека стоят лицом к лицу, разговаривают, и вдруг один бьет другого ножом. Ему ни за что не нанести рану вроде той, что я сейчас осмотрел. Вообразите, напротив, что человек сидит или даже стоит, но занят чем-то своим. Другой подкрадывается сзади, обхватывает жертву рукой и с силой вонзает нож в намеченное место. Или еще точнее: предположим, жертву связали или крепко держат, и злоумышленник как бы «оперирует» ее. Ясно?

Мегрэ и без того знал, что на мужа Нины напали не внезапно: он целые сутки пытался уйти от убийц. То, что для доктора Поля составляло, так сказать, чисто теоретическую задачу, представало глазам комиссара в куда более человеческом плане. Он, Мегрэ, слышал голос покойного. Почти что видел его, следил за каждым его броском от бистро к бистро, пока несчастный отчаянно кружил по одним и тем же кварталам Парижа между площадями Шатле и Бастилии.

Комиссар и врач шли по набережным, один с трубкой, другой с сигаретой во рту: Поль курил даже во время вскрытия, утверждая, что табак – лучший антисептик. Занималась заря. По Сене спускались первые караваны барж. По каменным лестницам с трудом поднимались клошары, окоченевшие после проведенной под мостами ночи.

– Беднягу убили вскоре после того, как он поел. Может быть, даже сразу.

– Что он ел – знаете?

– Гороховый суп и треску по-провансальски с картофелем. Пил белое вино. В желудке я обнаружил следы и кое-чего покрепче.

Ба! Они как раз поравнялись с «Погребами Божоле», где хозяин только что распахнул деревянные ставни. С улицы был виден темный зал, откуда тянуло винным запахом.

– Вы домой? – осведомился доктор, собираясь поймать такси.

– Нет, загляну в отдел идентификации.

Огромное здание на набережной Орфевр было пока безлюдно, если не считать уборщиков на лестницах и в коридорах, еще пропитанных зимней сыростью. У себя в кабинете Мегрэ застал Люка, дремавшего в кресле комиссара.

– Что нового?

– Фотография разослана по газетам, но поместят ее в утреннем выпуске только некоторые из них: она доставлена слишком поздно.

– Машина?

– Проверил уже три желтых «ситроена». Ни один не подходит.

– Ты звонил Жанвье?

– Явится к восьми и сменит меня.

– Если будут спрашивать, я наверху. Предупреди коммутатор: соединять со мной по любому звонку.

Спать Мегрэ не хотелось, но он как бы отяжелел и двигался медленнее, чем обычно. Комиссар взобрался по узкой, запретной для посторонних лестнице под крышу Дворца правосудия. Приоткрыл дверь с матовым стеклом, заметил Мерса, склонившегося над своей аппаратурой, и направился к нему, но не успел даже заговорить, как дактилоскопист покачал головой.

– Ничего, господин комиссар.

Мегрэ заглянул в картотеку, потом вернулся к Мерсу, снял пальто и, поколебавшись, развязал галстук, давивший ему шею.

Мертвец был не здесь, а в Институте судебно-медицинской экспертизы, где сторож поместил его в холодильный бокс № 17, но люди все равно ощущали его незримое присутствие. Говорили они мало. Каждый занимался своим делом, не замечая, что сквозь чердачное оконце уже пробивается солнечный луч. В углу стоял раздвижной манекен, которым постоянно пользовались. На этот раз прибег к нему и Мегрэ.

Мерс, уже успевший выбить одежду прямо в мешках, исследовал теперь собранную таким способом пыль, а комиссар занялся самими вещами. Тщательно, как торговец, украшающий витрину, он одевал манекен, высота которого примерно соответствовала росту пострадавшего. Начал он с рубашки и кальсон и уже взялся за пиджак, когда вошел свежий, отдохнувший Жанвье: он-то до самого утра спал в собственной постели.

– Они таки добрались до него, шеф. – Жанвье отыскал глазами Мерса и подмигнул ему, намекая на то, что комиссар сегодня в «неразговорчивом» настроении. – Мы засекли еще одну желтую машину. Люка проверил ее и утверждает, что она не представляет для нас интереса.

– Нет, тут что-то не так. Ты не находишь? – вздохнул Мегрэ, отступив на шаг и критически осмотрев свое произведение.

– Минутку… Нет, ничего не замечаю… Правда, покойник был чуть повыше. Пиджак кажется малость коротким.

– А вот меня удивляет, что он не из того же материала, что брюки, да и цвета другого.

– Ну, это бывает.

– Погоди-ка. Присмотрись к брюкам. Они почти новые. Они от одного костюма, а пиджак от другого, который носили, самое малое, на два года дольше.

– Похоже.

– Звони в «Погреба Божоле» и другие бистро. Постарайся выяснить, был ли вчера покойный в пиджаке и брюках от разных костюмов.

Жанвье устроился в углу, и голос его создал в помещении своего рода звуковой фон. Инспектор поочередно вызывал разные кафе, до бесконечности повторяя:

– Уголовная полиция… Да, я был у вас вчера… Не скажете ли…

К несчастью, покойный нигде не снимал плащ. Расстегивал – возможно, но никто не обратил внимания, какого цвета на нем пиджак.

– Что ты делаешь, вернувшись домой?

– Целую жену, – ухмыльнувшись, отозвался Жанвье: он женился всего год назад.

– А потом?

– Сажусь, а она приносит мне шлепанцы.

– Потом?

– Понял! – стукнул себя по лбу инспектор. – Меняю пиджак.

– У тебя есть домашняя куртка?

– Нет. Я надеваю старый пиджак, который стал мне маловат.

Эта деталь сразу сделала незнакомца человечнее и ближе. Они представили себе, как он возвращался домой и, может быть, подобно Жанвье, целовал жену. Во всяком случае, снимал новый пиджак и надевал старый. Потом ел.

– Какой сегодня день?

– Четверг.

– Значит, вчера была среда. Тебе часто случается есть в ресторанах? В дешевых, вроде тех, где бывал наш незнакомец?

Разговаривая, Мегрэ натягивал на плечи манекену бежевый плащ. Накануне, в такое же время, нет, пожалуй, чуть позднее, этот плащ был еще на живом человеке, зашедшем в «Погреба Божоле» почти что у них на глазах: им и сейчас довольно выглянуть в чердачное оконце, чтобы увидеть витрину этого заведения на другом берегу Сены.

Незнакомец взывал к Мегрэ. Требовал разговора не с кем-нибудь из инспекторов или комиссаров, не с самим начальником уголовной полиции, как делают порой те, кто считает свое дело особо важным. Ему нужен был Мегрэ. Правда, он предупредил: «Меня вы не знаете». Но ведь и добавил: «Хотя знавали мою жену Нину».

Жанвье раздумывал, куда гнет комиссар со своими разговорами о ресторанах.

– Треску по-провансальски любишь?

– Обожаю. Желудок, правда, не принимает, но при случае все-таки ем.

– Вот именно!.. Жена тебе охотно ее готовит?

– Нет, слишком хлопотно. Это блюдо редко получишь у себя дома.

– Значит, берешь его в ресторане, когда оно есть в меню?

– Да.

– А оно там часто встречается?

– Не знаю. Дайте сообразить… По пятницам бывает.

– А вчера была среда. Соедини-ка меня с доктором Полем.

Врач, дописывавший заключение, не удивился вопросу Мегрэ.

– Можете сказать, доктор, треска была с трюфелями или нет?

– Разумеется, нет. Я обнаружил бы кусочки.

– Благодарю… Так вот, Жанвье, трюфелей не было. Следовательно, дорогие рестораны отпадают: там обычно добавляются трюфели. Спустись к ребятам, возьми себе в помощь Торранса и еще двух-трех. Телефонист на коммутаторе, конечно, разорется: вы надолго заблокируете линию. Вызывай все рестораны подряд, начиная с тех кварталов, где вчера мотался. Узнай, не было ли в вечернем меню трески по-провансальски.

И Жанвье удалился, отнюдь не в восторге от доверенного ему задания.

– Нож у тебя есть, Мерс?

Было уже утро, а Мегрэ все не расставался со своим мертвецом.

– Введи лезвие в разрез на плаще… Теперь замри. – Комиссар слегка приподнял край плаща, чтобы видеть под ним пиджак. – Разрезы на обеих вещах не совпадают… Теперь нанеси удар как-нибудь по-другому… Зайди слева… Зайди справа… Бей сверху… Снизу…

– Понял.

Техники и служащие, приступившие к работе в огромной лаборатории, украдкой наблюдали за Мегрэ и Мерсом, обмениваясь насмешливыми взглядами.

– Опять не совпали. Между разрезами на пиджаке и на плаще добрых пять сантиметров разницы… Принеси-ка стул и помоги мне.

С бесконечными предосторожностями они усадили манекен.

– Порядок… Когда человек сидит, скажем, за столом, пальто иногда встопорщивается. Пробуй.

Как они ни бились, разрывы не совпадали, хотя по логике должны были бы точно накладываться друг на друга.

– Все! – заключил Мегрэ с таким видом, словно решил сложное уравнение.

– Вы считаете, что его убили, когда он был без плаща?

– Почти наверняка.

– Однако плащ, безусловно, разрезан ножом.

– Это сделано после, чтобы сбить нас со следа. Итак, люди не сидят в плаще ни дома, ни в ресторане. Разрез на нем – маскировка, чтобы убедить нас, будто удар ножом нанесен на улице. А раз на это пошли…

– Значит, преступление совершено не на улице, – договорил Мерс.

– По той же причине труп рискнули перевезти на площадь Согласия, хотя убийство произошло вовсе не там.

Мегрэ выбил трубку о каблук, разыскал свой галстук и опять уставился на манекен. В сидячем положении тот был совсем как человек. Со спины и в профиль, откуда не заметно, что у него нет лица, картина получалась ошеломляющая.

– Что-нибудь выяснил?

– Почти ничего, но я еще не закончил. Правда, в трещины подошв набилось немного довольно любопытной грязи. Похоже на пропитанную вином землю, какая бывает в деревенском погребе, где только что пробуравили бочку с вином.

– Продолжай и звони мне в кабинет.

Едва комиссар вошел к начальнику, как тот выпалил:

– Ну, Мегрэ, как ваш мертвец?

Так впервые и прозвучали слова «ваш мертвец». Начальнику уголовной полиции уже доложили, что с двух часов ночи комиссар неотрывно идет по следу.

– Добрались-таки до бедняги! А я, признаться, подумал вчера вечером, что вы имеете дело с шутником или психом.

– Что вы! Я с первого звонка верил каждому его слову.

Почему – Мегрэ вряд ли сумел бы объяснить. Не потому, конечно, что человек обратился лично к нему. Разговаривая с начальником, комиссар блуждал взглядом по залитой солнцем набережной напротив.

– Прокурор поручил ведение дела следователю Комельо. Сегодня утром они отправляются в Институт судебно-медицинской экспертизы. Поедете с ними?

– Зачем?

– Повидайтесь все-таки с Комельо или позвоните ему. Он человек амбициозный.

Мегрэ и сам мог бы кое-что порассказать об этом.

– А вы не думаете, что здесь сведение счетов?

– Не знаю. Надо будет проверить, хотя у меня не сложилось такого впечатления.

Уголовники обычно не дают себе труда выставлять свои жертвы на площади Согласия.

– Словом, действуйте по своему усмотрению. Уверен, что кто-нибудь не замедлит опознать труп.

– Буду очень удивлен, если этого не случится.

Еще одно впечатление, которое комиссар затруднился бы объяснить. Внутренне он убежден в своей правоте, но чуть попробуешь как-нибудь это обосновать, хотя бы для самого себя, – все сразу расползается. Главная трудность – история с площадью Согласия. Выходит, преступники заинтересованы в обнаружении трупа – и притом скорейшем? Но ведь им было бы куда проще и куда менее рискованно бросить, например, тело в Сену, где его выловили бы лишь через много дней, а то и недель.

Дело идет не о богаче, не о заметной личности, а о маленьком, незначительном человеке. Но если убийцам нужно, чтобы им занялась полиция, зачем задним числом уродовать ему лицо и вынимать у него из карманов все, что может облегчить опознание? Напротив, марка на пиджаке не срезана. Это потому, что преступники знают: на покойнике готовая одежда, продающаяся тысячами штук. Что-то слишком много противоречивых деталей. Особенно комиссара раздражала, чтобы не сказать задевала, одна из них.

В котором часу покойный звонил в последний раз? Последним признаком жизни, который он подал, была записка, оставленная им в почтовом отделении на улице Фобур-Сен-Дени. Случилось это еще днем. С одиннадцати утра незнакомец не упускал ни одной возможности связаться с комиссаром. В записке он тоже взывал к нему, только особенно настойчиво. Просил даже предупредить постовых на улицах, чтобы любой из них мог по первому же сигналу прийти к нему на помощь.

Его убили между восьмью и десятью вечера. Что же он делал с четырех до восьми? Никаких следов, никаких фактов. Полное молчание, которое поразило Мегрэ еще вчера, хотя комиссар никак этого не показал. Это напоминает ему одну катастрофу с подводниками, при которой благодаря радио присутствовал, так сказать, весь мир. В определенные часы от людей, запертых в подводной лодке на дне моря, еще поступали сигналы. Радиослушатели представляли себе, как снуют по поверхности спасательные суда. Постепенно сигналы становились все реже, потом внезапно прекратились.

У незнакомца не было серьезных причин молчать. Похитить среди бела дня на оживленных парижских улицах его не могли. В восемь вечера он был еще жив. Все указывало на то, что бедняга вернулся домой – недаром он сменил пиджак. Пообедал тоже дома или в ресторане. И пообедал спокойно, раз успел съесть суп, треску по-провансальски и яблоко, – вот оно как раз и наводит на мысль, что ничто его во время обеда не беспокоило.

Почему он молчал по меньшей мере четыре часа? Он же не побоялся неоднократно беспокоить комиссара, даже умолять его привести в движение весь полицейский аппарат. А затем, после четырех дня, словно изменил свои намерения и решил оставить полицию вне игры? Это раздражало Мегрэ, как если бы покойный выказал неверность по отношению к нему, хотя выражение «выказать неверность» и не передавало того, что чувствовал комиссар.

– Ну что, Жанвье?

В комнате инспекторов клубился синий дым, четверо мужчин с мрачным видом висели на телефонах.

– С треской по-провансальски дело швах, шеф! – комически вздохнул Жанвье. – А ведь мы уже вышли за пределы района. Я добрался до улицы Фобур-Монмартр, Торранс – до площади Клиши.

Мегрэ тоже позвонил из своего кабинета, но вызвал не кафе, а маленькую гостиницу на улице Лепик.

– Да, на такси… Немедленно…

На столе у него лежали сделанные ночью фотографии трупа, утренние газеты, донесения, записка следователя Комельо.

– Госпожа Мегрэ?.. Неплохо… Не знаю, приеду ли завтракать… Нет, побриться не успел… Попытаюсь забежать к парикмахеру… Да, пока.

Комиссар предупредил служителя, старого Жозефа, чтобы тот велел подождать посетителю, который скоро придет, и действительно отправился к парикмахеру. Для этого нужно было только перейти мост. Мегрэ вошел в первый же салон на бульваре Сен-Мишель и помрачнел, увидев в зеркале большие мешки у себя под глазами.

Он знал, что на обратном пути не удержится и пропустит стаканчик в «Погребах Божоле». Во-первых, он просто любит атмосферу таких вот маленьких кабачков, где всегда малолюдно и хозяин готов поболтать с вами. Во-вторых, любит он и вино «Божоле», особенно когда его, как здесь, подают в глиняных кувшинчиках. Но двигало комиссаром не только это. Он шел по следу своего мертвеца.

– Очень мне стало не по себе, господин комиссар, когда я сегодня прочел газету. Вы знаете, видел я его недолго. Но, насколько помнится, парень был симпатичный. Так и представляю себе, как он входит, размахивая руками. Он, конечно, очень волновался, но голова у него варила. Пари держать готов, что в нормальной обстановке он был весельчак. Хотите – смейтесь, хотите – нет, но чем дальше, тем его лицо мне кажется комичней. Что-то оно мне напоминает. Я уже который час ломаю себе голову…

– Напоминает кого-то похожего?

– Нет, это сложнее. Не кого-то, а что-то, только вот что – не могу сообразить. Его еще не опознали?

Это тоже любопытно, хотя пока и не выходит за пределы нормального. Газеты появились утром. Конечно, лицо изуродовано, однако не настолько, чтобы стать неузнаваемым для близких – матери или жены, например. Покойник где-то жил – пусть даже в гостинице. Ночевать он не вернулся. Логически рассуждая, кто-то в ближайшие часы должен либо опознать его фотографию, либо сообщить о его исчезновении.

Мегрэ, однако, на это не надеялся. Он вновь перешел через мост, все еще храня во рту приятный, чуточку терпкий вкус божоле. Поднялся по унылой лестнице, провожаемый почтительными и боязливыми взглядами. На миг заглянул через застекленную дверь в приемную. Нужный ему человек уже стоял там, непринужденно попыхивая сигаретой.

– Заходи. – Мегрэ впустил посетителя в свой кабинет, указал на стул, сбросил пальто и шляпу, украдкой посматривая на вошедшего, которого усадил так, чтобы у того перед глазами оказались фотографии покойника. – Ну что, Фред?

– К вашим услугам, господин комиссар. Вот уж не ждал, что вы меня вызовете. Не знаю, чем…

Посетитель был тощий, очень бледный, элегантный, хотя и чуточку изнеженный. Время от времени ноздри его конвульсивно сжимались – верный признак наркомана.

– Не знаешь этого?

– Я как вошел и увидел снимки, так тут же все понял… Скажите, его здорово разукрасили?

– Ты его не встречал?

Фред добросовестно выполнял обязанности осведомителя – это сразу чувствовалось. Он внимательно пересмотрел фотографии, с некоторыми даже подходил к окну, чтобы разглядеть их на свету.

– Нет… Минутку… Нет. Ручаюсь, никогда не встречал, а все-таки он мне что-то напоминает, хотя и смутно. Во всяком случае, он не из преступного мира. Будь он там даже новичок, я все равно бы его уже видел.

– На мысль о чем он тебя наводит?

– Об этом-то я и думаю. Вам не известно, чем он занимался?

– Нет.

– А где жил?

– Тоже нет.

– Он не провинциал, это видно.

Накануне Мегрэ заметил, что у незнакомца отчетливо выраженный парижский говорок, тот, который слышится в метро, окраинных кафе и на трибунах Зимнего велодрома.

К делу. У Мегрэ появилась идея. Сейчас он ее проверит.

– Некой Нины ты тоже не знаешь?

– Минутку… Есть одна Нина в Марселе, помощница хозяйки в одном из домов терпимости на улице Сен-Ферреоль.

– Не подходит. Эту я знаю. Ей, самое меньшее, пятьдесят.

– Ну, возраст, положим, не помеха, – отшутился Фред, взглянув на фотографии потерпевшего – тому было лет тридцать.

– Возьми одну. Ищи. Показывай ее всюду.

– Положитесь на меня. Думаю, что через несколько дней что-нибудь разнюхаю.

Жанвье за стеной все еще искал треску по-провансальски.

– Вы были правы, шеф. Везде отвечают, что это блюдо готовят только по пятницам. Да и то не всегда. Иногда – на Страстной, еще и в среду, но до Пасхи нам пока далеко.

– Дальше пусть ищет Торранс… Что сегодня днем на Зимнем велодроме?

– Сейчас посмотрю газету… Сегодня гонки за лидером.

– Захвати с собой фотографию. Потолкуй с билетерами, с торговцами апельсинами и арахисом. Обойди бистро по соседству. Затем пошатайся по кафе у заставы Дофина.

– Думаете, он лошадками интересовался?

Мегрэ этого не знал. Как другие, как хозяин «Погребов Божоле» и осведомитель Фред, он что-то чувствовал, но это что-то было расплывчатым, неопределенным. Он не мог себе представить своего мертвеца ни служащим, ни продавцом. По словам Фреда, покойник не принадлежал и к преступному миру. Зато в маленьких барах для простых людей оказывался в родной атмосфере.

У него была жена Нина. И Мегрэ знавал эту женщину. При каких обстоятельствах? Разве незнакомец стал бы хвастаться тем, что он ее муж, если бы ей довелось быть «клиенткой» комиссара?

– Дюбонне, сходишь в отдел охраны нравственности. Попроси список девиц, зарегистрированных в последние годы. Выпиши адреса всех Нин, какие попадутся. Объезди их… Понял?

Дюбонне был молодой сотрудник, выпускник полицейской школы, чуточку чопорный, всегда с иголочки одетый, со всеми изысканно вежливый, и Мегрэ, вероятно, не без иронии дал ему подобное задание.

Другого инспектора он послал по маленьким кафе вокруг Шатле, Вогезской площади и площади Бастилии.

А тем временем следователь Комельо, руководивший следствием из своего кабинета, с нетерпением ждал комиссара, недоумевая, почему Мегрэ до сих пор не вошел с ним в контакт.

– Желтые «ситроены»?

– Ими занимается Эрио.

Таков уж заведенный порядок. Его надо соблюдать, даже если это ничего не дает. И на всех дорогах Франции полиция и жандармы останавливали владельцев желтых «ситроенов». Необходимо было также отрядить кого-нибудь в магазин готового платья на Севастопольском бульваре, где покойный купил пиджак, и в другой магазин на бульваре Сен-Мишель, где был приобретен плащ.

Одновременно с этим инспектора занимались еще десятками дел. Они входили, выходили, звонили по телефону, печатали донесения. В коридорах ждали люди. Сотрудники бежали из отдела меблированных комнат в отдел охраны нравственности, из отдела охраны нравственности в отдел идентификации.

– Вот что, шеф, – раздался в трубке голос Мерса. – Выяснилась одна деталь, наверняка не лишенная интереса. Я накопал так мало, что сообщаю ее просто на всякий случай. Как обычно, я взял с трупа пробу волос. Анализ обнаружил следы губной помады.

Это было почти комично, но ни Мегрэ, ни Мерс не рассмеялись. Какая-то женщина с накрашенными губами поцеловала покойного в голову.

– Добавлю, что помада дешевая, а женщина, видимо, брюнетка: помада очень темная.

Когда и где женщина поцеловала незнакомца? Не вчера ли? И не у него ли дома, когда он вернулся и сменил пиджак? Но если убитый переоделся, значит, он не собирался больше выходить. Человек, забегающий домой на час, не дает себе труда переодеться. Следовательно, его неожиданно вызвали. Но можно ли допустить, что совершенно затравленный, обезумев от беготни по Парижу и непрерывных звонков в полицию, он все-таки вышел из дому после наступления темноты?

Женщина поцеловала его в голову или прижалась к ней щекой. В любом случае движение это было продиктовано нежностью.

Мегрэ вздохнул, снова набил трубку, взглянув на часы. Начало первого… Вчера, почти в это же время, незнакомец под плеск фонтанов пересекал Вогезскую площадь.

Комиссар распахнул низенькую дверь, ведущую из уголовной полиции во Дворец правосудия. В коридоре большими черными птицами порхали мантии адвокатов.

– Навестим старого павиана, – пробурчал Мегрэ, не выносивший Комельо. Он предвидел, что тот встретит его ледяной фразой, казавшейся следователю самым язвительным из всех мыслимых упреков: «Я ждал вас, господин комиссар…» С него станется сказать и похлеще: «Я заждался вас…» Впрочем, комиссар плевать на это хотел. С половины третьего ночи он жил только мыслью о своем мертвеце.