Текст книги "Мегрэ в меблированных комнатах"

Жорж Сименон
«Мегрэ в меблированных комнатах»

Глава 1

Как Мегрэ провел вечер в роли холостяка и как этот вечер закончился в больнице Кошен

– Почему бы вам не поужинать у нас чем Бог послал? Уверяю вас, жена так обрадовалась бы!

Бедный старина Люка! Это было совсем не так. Ведь жена его впадает в панику из-за любого пустяка, и для нее настоящая пытка пригласить кого-нибудь к ужину. Конечно, она засыпала бы упреками мужа.

Они вышли вдвоем из уголовной полиции около семи часов, когда еще сияло солнце, направились в пивную «У дофины» и, как обычно, заняли столик в углу. Выпили по первой рюмке аперитива, ни о чем не думая, как люди, закончившие рабочий день. Потом Мегрэ машинально постучал монетой о блюдечко, чтобы подозвать официанта и попросить его принести еще по рюмке.

Мегрэ был убежден, что Люка подумал: «Шефу не очень нужна эта вторая рюмка, и он заказывает ее только потому, что уехала жена».

Вот уже два дня, как мадам Мегрэ вызвали в Эльвас к больной сестре, которой предстояла операция.

Может быть, Люка решил, что это выбило комиссара из колеи или даже огорчило? Во всяком случае, он приглашал его к себе на ужин, невольно проявив при этом, пожалуй, чересчур дружескую настойчивость.

Кроме того, он как-то особенно смотрел на своего начальника, словно жалел его. А может быть, все это существовало только в фантазии Мегрэ?

Словно по иронии судьбы, за эти два дня ни одно срочное дело не задержало комиссара в кабинете после семи часов. Он даже смело мог бы уйти в шесть, тогда как обычно считалось чудом, если он попадал домой к ужину.

– Нет, я воспользуюсь свободным вечером и схожу в кино, – ответил он.

Слово «воспользуюсь» комиссар произнес невольно, как будто оно совсем не отражало его мысли.

Расстались они возле «Шатле», Люка бегом спустился по лестнице в метро, а Мегрэ стоял в нерешительности посреди тротуара. Небо розовело. Улицы тоже казались розовыми. Это был один из первых дней, когда запахло весной и все террасы кафе заполнились людьми.

Чего бы ему поесть? Ведь он был свободен, мог пойти куда угодно, а потому и задал себе этот вопрос совершенно серьезно, перебирая в памяти различные рестораны, которые были ему по душе. Сначала он сделал несколько шагов в сторону площади Согласия, но тут же почувствовал укоры совести, потому что без всякой нужды отдалялся от своего дома. В витрине одной из колбасных он увидел уже приготовленные устрицы, политые маслом, словно покрытые лаком, и посыпанные петрушкой.

Его жена не любила устриц, и потому он ел их нечасто. Но в этот вечер Мегрэ решил полакомиться, иначе говоря, «воспользовался случаем» и повернул к ближайшему ресторану на площади Бастилии, который славился этим блюдом.

Там его знали.

– Один прибор, месье Мегрэ?

Официант смотрел на него с оттенком удивления, с легким укором. Так как он был один, ему не предложили удобного столика, а усадили в своего рода коридоре, напротив колонны.

Да он, собственно, и не ожидал ничего особенного.

В сущности, ему даже не хотелось идти в кино. Он не знал, куда девать свое грузное тело. И в то же время чувствовал какое-то разочарование.

– А что будете пить?

Он не осмелился заказать какое-нибудь изысканное вино, опять-таки не желая показать, что пользуется случаем.

И через три четверти часа, когда в синеющих сумерках зажглись фонари, он уже стоял в одиночестве на площади Бастилии.

Ложиться спать было рано. Вечернюю газету он успел прочитать у себя в кабинете, начинать новую книгу не хотелось, а то еще зачитаешься и заснешь слишком поздно.

И он направился в сторону Больших бульваров, решив все же пойти в кино. Дважды он останавливался и смотрел на афиши, кинофильмы его не привлекли.

Какая-то женщина пристально на него посмотрела, и он чуть не покраснел, поняв, что она угадала его временное положение холостяка.

Может быть, она надеялась, что он воспользуется этим? Она обошла его, обернулась, и чем больше он смущался, тем больше она убеждалась, что это робкий клиент. Проходя мимо него, она даже пробормотала несколько слов, и, желая отделаться от нее, он перешел на противоположный тротуар.

Даже пойти одному в кино казалось ему предательством. Или, во всяком случае, чем-то неестественным.

Но все же он пошел в маленький кинотеатр в подвале, где показывали только новости дня.

В половине одиннадцатого Мегрэ снова был на улице, постоял, набил трубку и поплелся к себе на бульвар Ришар-Ленуар.

В общем, весь вечер ему было не по себе и, хотя он не делал ничего предосудительного, где-то в уголке сознания его как бы мучили укоры совести.

Поднимаясь по лестнице, он вынул из кармана ключ и направился к своей двери, из-под которой не виднелось полоски света. Навстречу не пахнуло ничем вкусным. Ему самому пришлось включить в комнате свет, потом он подошел к буфету и решил еще выпить, не чувствуя на себе сегодня укоризненного взгляда жены.

Он начал раздеваться, затем подошел к окну, чтобы задернуть шторы, и, когда он уже снимал подтяжки, раздался телефонный звонок.

В ту же минуту он понял, что произошло что-то неприятное и что именно этим объяснялось его плохое настроение на протяжении всего вечера.

– Алло!..

Он боялся, что сейчас услышит голос жены, которая скажет, что его свояченица умерла… Но звонили из Парижа.

– Это вы, шеф?

Значит, звонят из уголовной полиции. Он тут же узнал пронзительный голос Торранса, так напоминавший звуки трубы.

– Я рад, что вы вернулись домой. Звоню вам уже четвертый раз. Я уже звонил Люка и узнал от него, что вы пошли в кино, но он не мог сказать, на что именно…

Взволнованный Торранс, казалось, не знал, с чего начать.

– Я звоню по поводу Жанвье…

Странная реакция. Мегрэ машинально спросил ворчливым голосом:

– А что ему надо, Жанвье?

– Его только что отвезли в больницу Кошен. Кто-то всадил ему пулю в грудь…

– Что ты говоришь?

– Думаю, что он сейчас на операционном столе.

– Откуда ты звонишь?

– С набережной Орфевр. Кто-то должен же быть здесь. Я сделал все необходимое на улице Ломон. Люка поехал в больницу. Я позвонил мадам Жанвье, и она, вероятно, уже там.

– Еду немедленно туда. – Он хотел уже повесить трубку и одной рукой стал натягивать подтяжки, как вдруг догадался спросить: – Это Паулюс?

– Неизвестно. Жанвье был на улице один. Он заступил в семь часов вечера, а малыш Лапуэнт должен был сменить его в семь утра.

– Ты послал людей в этот дом?

– Они и сейчас там. Меня держат в курсе дела по телефону. Пока ничего не удалось обнаружить.

Только на бульваре Вольтера Мегрэ удалось поймать такси. Улица Сен-Жак была почти пустынна, лишь в нескольких бистро горел свет. Он вошел под арку больницы Кошен, и на него сразу пахнуло специфическим запахом всех больниц, в которых ему приходилось бывать.

Зачем создают такую мрачную, такую унылую атмосферу для больных, раненых, людей, которых собираются вернуть к жизни, и тех, которым уже не суждено жить? Зачем этот скупой и одновременно чересчур резкий свет, который встречаешь только здесь да еще в некоторых административных помещениях? И почему от самых дверей тебя встречают так неприветливо?

От него чуть было не потребовали удостоверения личности. Дежурный врач оказался совсем мальчишкой и из озорства заломил свою белую шапочку набекрень.

– Корпус Ц. Вас туда проводят.

Мегрэ сгорал от нетерпения, злился на всех: даже медицинская сестра, которая вела его к больному, раздражала его тем, что у нее завиты волосы и накрашены губы.

Плохо освещенные дворы, лестницы, длинный коридор, в глубине которого три силуэта. Путь до них показался ему бесконечным, а паркет более скользким, чем где бы то ни было.

Люка сделал несколько шагов навстречу Мегрэ, не глядя ему в глаза, с видом побитой собаки.

– Врачи надеются, что он выкарабкается, – сказал Люка почти шепотом. – Вот уже сорок минут, как он в операционной.

Мадам Жанвье, с покрасневшими глазами, в небрежно надетой шляпке, посмотрела на него умоляющими глазами, словно от комиссара что-то зависело, и вдруг разрыдалась, закрыв лицо платком.

Мегрэ не знал третьего человека с длинными усами, который скромно держался в сторонке.

– Это их сосед, – объяснил Люка. – Мадам Жанвье не могла оставить детей одних. Она попросила соседку приглядеть за ними, а муж соседки предложил пойти вместе с ней в больницу.

Человек, услышав эти слова, поклонился и улыбнулся Люка в знак благодарности за объяснение.

– Что говорит хирург?

Они стояли и тихо переговаривались у дверей операционной. На другом конце коридора, как муравьи, сновали взад и вперед медицинские сестры, держа что-то в руках.

– Пуля не задела сердце, но попала в правое легкое.

– Жанвье что-нибудь сказал?

– Нет, он был без сознания.

– Вы думаете, месье комиссар, они его спасут? – спросила мадам Жанвье, она была уже заметно беременная, с желтыми пятнами под глазами.

– Нет оснований опасаться.

– Вот видите, не зря я всегда плохо спала, когда он уходил на ночное дежурство.

Они жили в пригороде Парижа, в коттедже, построенном Жанвье три года назад из-за детей, которых трудно было воспитывать в городской квартире. Он очень гордился своим садом.

Обмениваясь обрывками каких-то незначительных фраз, они тревожно поглядывали на дверь операционной, которая все не открывалась. Мегрэ вытащил из кармана трубку, потом засунул обратно, вспомнив, что курить здесь запрещено.

В присутствии мадам Жанвье он не стал подробно расспрашивать у Люка о происшествии. Кроме Люка, который был его правой рукой, Мегрэ больше всех инспекторов любил Жанвье. Он пришел к нему работать совсем юным, как теперь вот Лапуэнт, и Мегрэ до сих пор иногда называл его «малыш Жанвье».

Наконец дверь отворилась, но вышла только рыжая санитарка и, не глядя на них, торопливо направилась к другой двери, потом пошла обратно, держа что-то в руках, – они не могли разглядеть, что именно. Им не удалось остановить ее, спросить, как идет операция.

Все четверо посмотрели ей в лицо, но, к своему разочарованию, прочли на нем только профессиональную озабоченность.

– Если все кончится плохо, я этого не переживу, – сказала мадам Жанвье, которая, несмотря на поставленный ей стул, продолжала стоять, дрожа, боясь потерять секунду, когда наконец откроется дверь.

Раздался шум, обе створки дверей операционной распахнулись, и показалась тележка. Мегрэ схватил мадам Жанвье под руку, чтобы помешать ей броситься вперед.

На мгновение он испугался: ему показалось, что лицо Жанвье закрыто простыней. Но когда тележка поравнялась с ними, он понял, что их опасения напрасны.

– Альбер!.. – вскрикнула жена Жанвье, сдерживая рыдания.

– Тихо… – предупредил хирург, проходя мимо них и снимая на ходу резиновые перчатки.

Глаза у Жанвье были открыты, и он, видимо, узнал их. На губах его показалась слабая улыбка.

Больного увезли в одну из палат. За ним следом пошли жена, Люка и сосед, а комиссар задержался у окна, чтобы поговорить с врачом.

– Он будет жить?

– Нет оснований опасаться плохого исхода. Выздоровление будет долгим, как обычно после ранения легкого, и придется соблюдать меры предосторожности, но практически опасность миновала.

– Вы извлекли пулю?

Хирург на минуту вернулся в операционную и вышел оттуда, держа в руках окровавленную марлю, в которую был завернут кусок свинца.

– Я возьму это с собой, – сказал Мегрэ. – Потом верну. Он ничего не говорил?

– Нет. Пока давали наркоз, он что-то бормотал, но очень невнятно, а я был слишком занят, чтобы прислушиваться.

– Когда я смогу с ним побеседовать?

– Когда оправится от шока. Думаю, что завтра днем, часов в двенадцать. Это его жена? Передайте ей, чтобы она не беспокоилась. И пусть не пытается увидеться с ним до завтра. Согласно полученным распоряжениям ему предоставлена отдельная палата и сиделка. Простите меня, но я не могу больше задерживаться. В семь часов утра мне снова надо оперировать.

Мадам Жанвье не захотела уйти до тех пор, пока не увидит, как устроили ее мужа. Им велели подождать в коридоре, потом разрешили только заглянуть в палату.

Мадам Жанвье о чем-то тихонько попросила сиделку, женщину лет пятидесяти, похожую на переодетого мужчину.

Выйдя на улицу, они не знали, что делать, – нигде ни одного такси.

– Уверяю вас, мадам Жанвье, все будет прекрасно. Доктор нисколько не беспокоится. Приходите завтра к двенадцати, не раньше. Мне будут регулярно сообщать о его состоянии, и я тут же буду звонить вам. Думайте о детях…

Им пришлось дойти до улицы Гей-Люссака, пока не попалось свободное такси. Не отстававшему от них мужчине с усами удалось на минутку отвести Мегрэ в сторону.

– Не беспокойтесь за нее. Положитесь на мою жену и на меня.

И, только очутившись с глазу на глаз с Люка на тротуаре, Мегрэ вдруг подумал о том, есть ли у мадам Жанвье деньги. Ведь сейчас конец месяца. Ему не хотелось, чтобы она каждый день ездила в больницу на поезде и в метро. А такси стоит дорого. Решил, что завтра этим займется.

Повернув наконец к Люка, он зажег трубку, которую давно уже держал в руке, и спросил:

– Что ты обо всем этом думаешь?

Они находились в двух шагах от улицы Ломон и пошли по направлению к меблированным комнатам мадемуазель Клеман.

Улица, безлюдная в этот час, имела удивительно провинциальный вид. Между большими доходными домами были зажаты и трехэтажные домики. Один из них принадлежал мадемуазель Клеман. Три ступеньки вели на крыльцо, а сбоку висела дощечка: «Меблированные комнаты. Сдаются на месяц».

У порога двое болтавших друг с другом полицейских из муниципалитета узнали Мегрэ и поприветствовали его.

Над входной дверью горел свет, светились также окна справа и на третьем этаже. Мегрэ не пришлось звонить – видимо, его уже поджидали, – дверь сразу открылась, и показавшийся инспектор Ваше вопросительно посмотрел на комиссара.

– Он выкарабкается, – сообщил ему Мегрэ.

И тут же из комнаты справа раздался женский голос:

– А что я вам говорила?

Странный голос, одновременно ребячливый и веселый. И тут же в дверях появилась женщина, очень высокая и очень полная. Она радушно протянула руку комиссару и заявила:

– Счастлива с вами познакомиться, месье Мегрэ.

Она походила на огромного младенца: розовая кожа, неопределенные формы, огромные голубые глаза, очень светлые волосы, яркое платье. Глядя на нее, можно было подумать, что ничего трагического не произошло, что все обстоит наилучшим образом в этом лучшем из миров.

Комната, куда она их провела, оказалась уютной гостиной. На столе стояли три ликерные рюмки.

– Позвольте представиться, я мадемуазель Клеман.

Мне удалось отправить всех своих жильцов спать. Но, само собою разумеется, я могу пригласить их сюда в любой момент, когда вы захотите. Итак, ваш инспектор остался жив?

– Пуля продырявила ему правое легкое.

– Теперь хирурги справляются с этим в один миг.

Мегрэ был несколько ошарашен. Прежде всего, он представлял себе иначе и дом и хозяйку. А два инспектора, Воклен и Ваше, которых Торранс послал на место происшествия, словно забавлялись его удивлением.

Воклен, который был с ним в более близких отношениях, чем Ваше, даже подмигнул ему, указывая на толстуху.

Ей было, вероятно, за сорок, может быть, сорок пять, возраст определить было трудно. И, несмотря на внушительные габариты, она словно казалась невесомой. Кроме того, она была настолько экспансивна, что, невзирая на обстоятельства, в любую минуту могла разразиться веселым смехом.

Речь шла о деле, которым Мегрэ лично не занимался. Он не выезжал на место преступления, а работал по донесениям, возложив всю ответственность за операцию на Жанвье, который очень радовался такому заданию.

Никто в уголовной полиции и не подозревал, что это дело, которое прозвали «Делом с „Аистом“, представляло опасность.

Пять дней назад в маленький кабачок под названием «Аист» на Монпарнасе, на улице Кампань-Премьер, между двумя и половиной третьего ночи, когда кабачок уже собирались закрывать, вошли двое.

Лица у обоих были закрыты черной материей, а один из них держал в руке револьвер.

В кабачке были только хозяин, официант по имени Анжело и служительница туалета, которая уже надевала перед зеркалом шляпку.

– Кассу! – скомандовал один из вошедших.

Хозяин, не оказав ни малейшего сопротивления, выложил на стойку выручку за вечер, и через несколько мгновений воры умчались в автомобиле темного цвета.

На следующее утро Мегрэ допрашивал у себя в кабинете служительницу туалета, толстушку со следами былой красоты.

– Вы уверены, что узнали его?

– Лица его я не видела, если вы это имеете в виду, но я хорошо запомнила нитку на его брюках и узнала материю.

В сущности, деталь идиотская. За два часа до кражи один из клиентов, сидевших в баре, вошел в туалет, чтобы вымыть руки и причесаться.

– Вы знаете, как это бывает. Вдруг что-то заметишь, не отдавая себе в этом отчета. Протягивая ему полотенце, я увидела у него на брюках белую нитку, с левой стороны, примерно на уровне колена. Нитка была длиною сантиметров в десять, и ее извилистые линии образовали какой-то рисунок. Я даже подумала, что это похоже на профиль.

Она хотела ее снять и если этого не сделала, то только потому, что молодой человек тут же вышел.

Потому что это был молодой человек. Она даже сказала бы – мальчишка. Последнее время она часто видела его в баре. Однажды вечером он познакомился там с одной девушкой, усердно посещавшей «Аист», и тут же ее увел.

– Ты этим займешься, Жанвье?

Не более чем через три часа один из грабителей был опознан. Жанвье пришлось только разыскать девушку, некую Люсетт, которая жила поблизости в отеле.

– Он провел со мной всю ночь. Он удивился, узнав, что я из Лиможа. Оказывается, он и сам оттуда родом, а его родители живут там и поныне. Зовут его Паулюс. На вид ему не дашь и восемнадцати лет, хотя на самом деле уже скоро двадцать.

На розыски его потребовалось бы еще какое-то время, но Жанвье нашел в списках жильцов частных гостиниц некоего Эмиля Паулюса, родом из Лиможа, прописанного уже четыре месяца в меблированных комнатах на улице Ломон, у мадемуазель Клеман.

Жанвье взял кого-то с собой. Мегрэ запомнил, что это происходило около одиннадцати утра и было солнечно. Через два часа инспектор вернулся и выложил Мегрэ на письменный стол конверт с банковскими билетами, игрушечный револьвер и кусок черной материи.

– Это действительно Паулюс.

– Сумма соответствует?

– Нет. Здесь только половина. Эти ловкачи, должно быть, уже поделили добычу. Среди денег оказалось три доллара. Я сходил к хозяину «Аиста», и он подтвердил, что в тот вечер какой-то американец расплатился долларами.

– А где сам Паулюс?

– Кровать в его комнате была не застелена, но его там не оказалось. Мадам Клеман не видела, как он уходил, и полагает, что он ушел около десяти утра, как обычно.

– Ты там кого-нибудь оставил?

– Да. Мы там устроим мышеловку.

Наблюдение велось уже четыре дня, и все безрезультатно. Мегрэ этим делом не занимался, но, просматривая рапорты, видел имя дежурившего там инспектора и каждый день одну и ту же приписку: «Ничего не обнаружено».

Пресса никак не откликнулась на находку, сделанную полицией. Паулюс ушел из дому без вещей, и все ждали, что он вернется за маленьким состоянием, оставленным в чемодане.

– Ты принимал участие в засаде, Ваше?

– Дважды.

– Как вы ее организовали?

– Кажется, в первый день Жанвье сидел наверху в доме и поджидал Паулюса в его комнате. – Он искоса посмотрел на толстую мадемуазель Клеман. – Потом, должно быть, Жанвье сообразил, что так дело не пойдет, что парня могут предупредить до того, как он станет подниматься по лестнице.

– И что же дальше?

– Мы стали по очереди дежурить на улице. Мне дежурить ночью не пришлось. А днем это легче и приятнее. Неподалеку, на другой стороне улицы, есть маленькое бистро с двумя столиками на террасе. Честное слово, там кормят совсем неплохо…

– Дом обыскали в первый же день?

На этот вопрос ответила мадемуазель Клеман веселым голосом, словно речь шла о забавном приключении:

– Сверху донизу, месье Мегрэ. Могу еще добавить, что месье Жанвье приходил ко мне не менее десяти раз. Что-то его раздражало, не знаю что. Он часами ходил наверху взад и вперед по комнате. Случалось, он заходил посидеть и поболтать со мной.

Теперь он знает все подробности из жизни моих жильцов.

– Что же в точности произошло в тот вечер? Вы знали, что Жанвье дежурит на улице?

– Я не знала, кто именно, но знала, что кто-то из полицейских там дежурит.

– Вы могли его видеть?

– В половине десятого, перед тем, как лечь спать, я вышла на крыльцо. Кто-то ходил взад и вперед по тротуару, но фонарь отсюда так далеко, что лица я разглядеть не смогла. Потом я вернулась к себе в спальню.

– Она на втором этаже?

– Нет, на первом. Окна выходят во двор. Я начала раздеваться и уже снимала чулки, когда услышала, как мадемуазель Бланш бежит по лестнице и что-то кричит. Она открыла мою дверь не постучавшись.

– Она была одета?

– В халате. Вы спросите: почему? Когда она по вечерам остается дома, она лежит в кровати и читает. Это милая девушка. Ее комната на втором этаже, рядом с месье Лотаром. Окна выходят на улицу. Оказывается, она услышала выстрел, спрыгнула с кровати и подбежала к окну. Сначала она ничего не заметила. Правда, ей показалось, что кто-то бежит, но в этом она не уверена.

– Мы ее допрашивали, – сказал Воклен. – Она даже совсем в этом не уверена.

– В домах напротив открылись окна, – продолжала мадемуазель Клеман. – Какая-то женщина указывала на что-то, лежавшее на нашем тротуаре, и мадемуазель Бланш поняла, что это распростертое тело.

– Что вы тогда сделали?

– Надела платье, выбежала в коридор, где висит телефон, и вызвала полицию. Тут из своей комнаты вышел месье Валентен, я не хотела, чтобы он открывал дверь, но он не стал слушать и, кажется, первым подошел к телу. Это прелестный человек, настоящий джентльмен, вы сами увидите.

Мадемуазель Бланш была милая девушка, месье Валентен – прелестный человек, Лотары, конечно, тоже великолепные люди. Мадемуазель Клеман улыбалась жизни, мужчинам, женщинам, Мегрэ.

– Выпьете рюмочку ликера?

В рюмках был налит шартрез, и она с явным удовольствием пригубила свою.

– Как ваши жильцы попадают ночью в дом? У них есть ключи?

– Нет. Они звонят. У изголовья моей кровати висит шнурок, как у швейцаров, с помощью которого открывается дверь, а также выключатель, который зажигает и тушит свет в коридоре и на лестнице.

– Они называют свое имя?

Этого не требуется. Перед тем как открыть дверь, я зажигаю свет. Моя комната в глубине коридора. Дом этот старый, очень забавно построенный.

Когда я лежу в постели, мне достаточно наклониться и я через маленькое окошечко вижу, кто входит в дом и кто выходит.

– А чтобы выйти из дома, нужно тоже будить вас?

– Конечно!

– А днем?

– Днем дверь остается открытой. Но есть другой глазок, в кухне, и никто не может пройти без моего ведома. Я вам сейчас покажу.

Она посулила ему это, словно приглашая на увеселительную прогулку.

– Много у вас жильцов?

– Девять. Я хочу сказать, что сдаю девять комнат. Но жильцов вместе с месье Паулюсом получалось одиннадцать, потому что у меня две супружеские пары, одна на втором, другая на третьем этаже.

– Когда совершилось преступление, все жильцы уже были дома?

– Нет. Не было Лотара. Он вернулся через четверть часа после выстрела, когда в доме уже была полиция.

Мадемуазель Изабелла тоже отсутствовала. Она вернулась незадолго до полуночи. Эти господа допросили ее, как и остальных жильцов. Никто не увидел в этом ничего дурного. Ведь все они очень милые люди, вы сами убедитесь.

Было уже около двух часов ночи.

– Вы разрешите мне позвонить?

– Сейчас проведу вас к телефону.

Телефон был в коридоре, под лестницей. Мегрэ увидел оба окошка, о которых ему говорила мадемуазель Клеман. Через них она могла следить за жильцами из кухни и из своей спальни.

Он набрал номер больницы, и взгляд его вдруг упал на предмет, похожий на копилку, который висел рядом на стене. Над ним было прикреплено объявление, написанное от руки красивым круглым почерком: «За каждый городской разговор просят жильцов опустить один франк. По поводу разговоров междугородных просьба обращаться к мадемуазель Клеман. Заранее благодарю».

– Бывает, что кто-нибудь жульничает? – с улыбкой спросил комиссар.

– Случается. И необязательно те, кого можно было бы заподозрить. Месье Паулюс, например, никогда не забывал опустить монетку в копилку.

– Алло! Больница Кошен?

Его соединяли по крайней мере четыре раза, пока удалось узнать, что Жанвье спит крепким сном и что температура у него нормальная.

Тогда он позвонил в Жювизи и сообщил об этом мадам Жанвье, которая говорила очень тихо, боясь разбудить детей.

– Ваш инспектор признался мне, что в этот раз они ждут девочку, – весело сказала мадемуазель Клеман, когда он повесил трубку. – Мы с ним много беседовали. Он такой симпатичный человек.