Текст книги "Судьба семьи Малу"

Глава 3

Утром, в день похорон, в комнате, где лежал покойник, мужчины стояли, как подобает, в иерархическом порядке. Первым стоял Эдгар Малу, старший сын. Впрочем, в течение трех дней его никто здесь не видел, но в то утро он приехал, когда все еще спали, чтобы удостовериться, все ли в порядке. Он не заказывал себе черного костюма еще со времен своей свадьбы, а это было пять лет назад, но костюм этот он носил мало и вообще с одеждой обращался аккуратно. И все-таки, поскольку Эдгар чуточку потолстел – он стал более дряблым, – костюм ему был тесноват, и казалось, что он купил его в дешевом магазине готового платья.

Любопытно, что в то утро глаза у Эдгара были красные, и он поддерживал их в таком состоянии на протяжении всей церемонии. Действительно, только он один из присутствовавших то и дело подносил к лицу носовой платок. Эдгар и в самом деле был бледен, и когда смотрел на людей, которые пожимали ему руку, как будто едва узнавал их и горячо благодарил, словно очень несчастный человек, для которого малейшее утешение проливает бальзам на душевные раны.

Рядом с ним Ален в костюме из черного шевиота казался еще более высоким и худым. Следующим стоял Жюль Доримон, муж их тетки.

Доримоны приехали накануне, и пришлось поселить их в доме. Жанна, сестра г-жи Малу, проплакала большую часть вечера по поводу горестей сестры, а заодно и своих.

Если смотреть на них близко, женщины очень походили друг на друга. С той только разницей, что у Жанны все казалось грубее, вульгарнее, словно она была карикатурой на свою сестру.

Например, у г-жи Малу волосы были с легким оттенком красного дерева, тогда как у Жанны они были противного медного цвета, и уже намечалось несколько седых прядей. У обеих были большие глаза, но у Жанны они выступали из орбит. Если у г-жи Малу лицо было полноватое, то у сестры просто отвисал двойной подбородок. Никто не мог понять, как Жанне, тете Жанне, как называли ее дети, удавалось так неумело краситься – она малевала себе кровавый рот, контуры которого не совпадали с контурами губ, и рисовала на скулах два полумесяца странного розового цвета.

Тетя Жанна вечно на что-нибудь жаловалась и всех жалела. Ее миниатюрный муж походил на статуэтку – такой он был изящный, с женственным тонким розовым лицом и мягкими серебристыми волосами. Прежде он подвизался в роли опереточного тенора, и они вместе ездили по провинциям, пока Доримон не потерял голос. А после этого Эжен Малу взял его к себе в дело.

Одно время, когда Ален был еще малышом и они жили в Бордо, у них был общий дом и общий стол с Доримонами. В конце концов Эжен Малу устал от жалоб свояченицы, он даже утверждал, что у нее дурной глаз; и так как в это время дела у Малу шли хорошо – они жили в замке, в Дордони, – он дал своему зятю деньги на покупку маленького книжного магазина с читальным залом в Париже..

У Доримонов был сын Бертран, на девять месяцев младше Алена. Он стоял четвертым в ряду мужчин у гроба, освещенного горящими свечами. Бертран походил на мать. У него была большая голова, напоминавшая лошадиную, и никакая одежда его не украшала. Ему не купили ничего нового по случаю похорон, и на нем был серый костюм, на рукаве которого прикрепили черную повязку.

Рядом с Доримонами Малу казались почти аристократами. То же ощущение возникало и в столовой, где собирались женщины.

Когда Франсуа Фукре, подрядчик, пришел, чтобы выразить соболезнование, Ален наклонился к нему и что-то тихо сказал. Фукре сначала заупрямился, но потом все-таки встал в конце ряда мужчин.

Только женщины могли знать, что происходило на улице, потому что иногда поглядывали сквозь щель между ставнями. Моросил мелкий дождик. На площади образовались маленькие группы: мужчины курили трубки или сигареты, поглядывая на дом, ожидая, пока их соберется побольше, чтобы войти и проститься с покойным. Когда набиралось несколько человек, знакомых друг с другом, они тушили сигареты, поправляли галстуки, степенно подходили к крыльцу, и вскоре становилось слышно, как они топчутся на лестнице.

Владелец «Кафе де Пари» пришел одним из первых и извинился, что должен сразу же уйти. Четверть часа спустя, как только хозяин вернулся в кафе, в доме Малу появился Габриэль, поджидавший выноса.

Пришли поставщики, даже те, которым не уплатили и теперь уже никогда не уплатят. Они образовали отдельную группу на площади, группу преуспевающих людей, привыкших к такого рода церемониям.

В последнюю минуту появился и граф д'Эстье. Его машина остановилась на площади. Он прошел сквозь толпу, с достоинством переступил порог комнаты, где лежал покойный, долго жал руку Эдгару и извинился, что на кладбище пойти не может, так как уезжает одиннадцатичасовым поездом.

Наверное, на лестнице он встретился с этой женщиной. Ее не ждали, никто ее не известил. Она вошла в комнату покойного, распространяя резкий запах дешевых духов. Ален, который никогда эту особу не видел, с удивлением смотрел, как она бросилась к Эдгару и обняла его.

А сам Эдгар не знал, как ему держаться. Это была его мать, первая жена Эжена Малу, которая приехала с юга.

Она сказала вполголоса:

– Мне нужно сейчас же поговорить с тобой.

Потом, осмотревшись, спросила:

– А где же они?

Одета она была очень ярко, с лиловым шарфом на шее; пудра, покрывавшая ее лицо, тоже была лиловая.

Эдгар тут же решил отвести ее в столовую, дверь которой закрылась за ними.

Служащие бюро похоронных процессий поднялись по лестнице, чтобы нести гроб. Только что прибыл роскошный тяжелый катафалк, и люди стали собираться группами, чтобы идти за гробом на кладбище.

Ален, не отрываясь, смотрел на посеребренные гвозди, на гроб из вощеного дуба, и пока все суетились вокруг покойного, мысленно пытался воссоздать в уме лицо отца.

Поверили бы окружающие, если бы он признался, что это ему не удавалось? Конечно, он, хотя и неясно, представлял себе лоб, щеки, нос, знакомый подбородок, а в ушах еще слышался хриплый, резкий голос Эжена Малу.

Он видел вновь невысокого, немного тучного, но очень подвижного человека: Эжен Малу всегда спешил, и его хотелось даже удержать, взяв за пуговицу пиджака.

Но снова увидеть его живым, вспомнить его взгляд, представить человека, каким он был…

Каким он был человеком? Его сын, который прожил возле него столько лет, ничего о нем не знал, и только теперь у него начинало складываться свое суждение об отце.

Вот почему он с настоящим отчаянием смотрел на гроб, который выносили на улицу, в то время как из столовой слышалось рыдание женщин. Замечал ли Ален прежде, что живет в странной семье? Он настолько свыкся с такой жизнью, что не обращал внимания на ее странности.

Взять хотя бы, к примеру, эту женщину, словно вышедшую из сомнительного заведения, первую жену его отца, мать Эдгара…

Было столько вещей, которых он не знал, столько вопросов, которые ему не приходили в голову! Он почти ничего не помнил о том времени, когда они жили в Бордо, а ведь с тех пор не прошло и восьми лет, и он тогда уже был большим мальчиком. Сначала они жили в довольно просторной квартире, потом занимали целый дом. Там тоже у них были слуги, автомобиль, в какой-то период даже два. Уик-энды и каникулы они проводили в старом замке, где всегда работали мастера. Приглашали много гостей. Родители почти каждый вечер выезжали, мать надевала свои драгоценности, отец – смокинг или фрак.

Много говорили о деньгах. Их часто не хватало, но Малу в последний момент всегда доставал деньги. В доме принимали депутатов, сенаторов, других важных персон.

Потом вдруг дела пошли плохо, и они переехали; им не пришлось перевозить много вещей, все было конфисковано. Две недели они прожили в маленькой гостинице в Надте. Правда ли, что они уехали оттуда, не заплатив? Эдгар однажды утверждал это во время ссоры с братом.

Они жили также в Париже, всего несколько недель, в меблированных комнатах в квартале Терн, потом устроились здесь, в новом городе, но не сразу поселились в роскошном частном особняке, сначала жили в буржуазном доме такого типа, как тот, где жил Эдгар.

Знал ли он еще что-нибудь? Вряд ли. Каждый в этой семье жил сам по себе. Когда они собирались сесть за стол всей семьей, приезжал Эжен Малу с пятью-шестью приглашенными, и они спускались в парадную столовую.

У г-жи Малу были драгоценности. Она обожала драгоценности, и о них говорили часто, слишком часто. Особенно в последнее время, с тех пор как возникло напряженное положение, когда началось то же, что и в Бордо с судебными исполнителями и заметками в газетах.

Отказала ли она мужу, когда он попросил ее продать драгоценности, чтобы они могли продержаться еще несколько недель? Взял ли их Эжен Малу? Теперь она утверждала, что взял, что у нее ничего не осталось. Но у Алена вдруг возникли сомнения.

Распорядитель церемонии выстроил всю семью в ряд за погребальной колесницей, и, подождав еще минуту, процессия двинулась по направлению к кладбищу, потому что Эжен Малу, как самоубийца, не имел права на внесение его тела в церковь.

Они шли медленно, останавливаясь, чтобы пропустить трамвай, потом процессии вдруг приходилось идти быстрее, и тогда промежуток между рядами увеличивался, а кортеж становился длиннее. Эдгар обернулся.

– Пришло все-таки много народу, – с удовлетворением заметил он, – некоторых я и не ожидал увидеть.

Сначала шли мужчины, потом женщины, а в конце какие-то люди, которых никто не знал даже с виду. Франсуа Фукре скромно вышел из семейного ряда и шагал вместе с рабочими и поставщиками, ни с кем не разговаривая.

Так они шли в течение получаса по все менее оживленным улицам. Когда проходили мимо того места, где жил Эдгар, он повернулся, чтобы увидеть свой дом, на который всегда смотрел с удовлетворением. Потом появились вывески торговцев надгробными плитами и венками – кладбище уже было близко.

Большие аллеи были посыпаны гравием, но даже там пришлось месить ногами мокрую глину. В одном месте дорогу преграждала лужа, и некоторые, разбежавшись, прыгнули через нее, другие предпочли пройти по могилам. Наконец подошли к свежевырытой яме. Люди жались друг к другу. Гроб опустили, вытащили веревку. Эдгар плакал. Жюль Доримон сморкался. У Алена глаза были сухие, но он казался бледнее всех остальных. Он посмотрел на Фукре, а тот подошел, незаметно пожал ему руку и вполголоса, украдкой спросил:

– Вы ведь уезжаете, правда?

Ален отрицательно покачал головой. Он хотел остаться в городе. Ему казалось, что уехать, как другие, было бы чем-то вроде предательства. Ему ведь надо узнать еще столько подробностей!

Хотя никто не говорил ему, что это надо сделать, он схватил первые попавшиеся цветы, бросил их в могилу, потом резко высвободился из толпы и ушел. Фукре догнал его. Брат недовольно посмотрел на Алена: ведь он нарушил традиционный порядок, по которому должны происходить похороны.

– Не знаю, подумали ли вы о том, что я вам сказал, господин Ален.

Было холодно. Ален ощутил какое-то раздражение в ноздрях, предвещавшее простуду.

– Я случайно узнал еще кое-что. Я только что говорил с Габриэлем, официантом из «Кафе де Пари»… Так вот, в тот день, отпустив свою машину, ваш отец зашел к ним в кафе, чтобы поговорить по телефону. Обычно номер набирал ему Габриэль, но на этот раз ваш отец не захотел. Он вышел из кафе в начале четвертого и пошел пешком, а несчастье случилось после четырех…

В три часа Эжен Малу в последний раз воспользовался своей машиной. И он это знал: в этот самый день ее должны были забрать. Ее конфисковали, как и все остальное, а шофер Арсен был уже уволен.

Они выходили с кладбища. За ними шли группы людей, очень громко разговаривая о своих делах. Некоторые заходили в маленькое кафе с запотевшими окнами, где, вероятно, было тепло и где, конечно, пахло старым вином.

– Вы не хотите сесть в трамвай, господин Ален? Они немного подождали, и в эту минуту рыжий Петере подошел к своему приятелю.

– Товарищи поручили мне извиниться перед тобой, – сказал он. – Всем вместе невозможно было уйти из класса. Мы еще увидимся, правда? Ты ведь не уезжаешь?

К ним подошли остальные члены семьи, и все они сели в трамвай, где гулял ледяной сквозняк. Ален остался на площадке с двумя спутниками. Он смотрел на своего дядю, на брата, на двоюродного брата, головы которых странно покачивались от толчков трамвая.

Это была его семья, в он с любопытством разглядывал их, как будто никогда не видел. Неужели это все еще его семья? Конечно, когда-то между ним и этими людьми и была какая-то связь, но теперь она исчезла.

Теперь, когда Эжен Малу умер, все разойдутся в разные стороны, кто знает куда? Сегодня вечером дом, конечно, опустеет. Об этом уже шли разговоры два последних дня, в особенности вчера. Спорили до двух часов ночи, распивая бутылку коньяка, найденную где-то в стенном шкафу.

Корина и мать опять ссорились. Дядя Доримон пытался их успокоить и произносил примирительные слова. Тетя Жанна плакала.

Бертран, хотя он и не был сиротой, завистливо посматривал на двоюродного брата. Они почти не разговаривали друг с другом, но Ален все время чувствовал устремленный на него взгляд.

– Я должен сказать вам, господин Ален… Если бы я посмел, я предложил бы вам пойти ко мне. Я говорил об этом с женой. Конечно, это невозможно, ведь вы должны быть там. Говорят, все ваши уезжают…

Это было возможно. Они легли спать в два часа ночи, не приняв никакого решения. Так было всегда, когда вся семья собиралась вместе. Каждый говорил, говорил, но найти общий язык никак не удавалось.

– С вашего разрешения, господин Ален, я зайду к вам вечером. В случае, если вы будете не один, я не стану вас беспокоить.

– Спасибо, господин Фукре.

– Я выхожу здесь.

На площадке остались только Ален и Рыжик.

– Ты будешь работать? – спросил Петере, тоже с оттенком зависти. – Что ты будешь делать?

– Не знаю.

– Я на твоем месте попытался бы устроиться в газету. Он тут же прикусил язык, вспомнив нападки, которым подвергался Эжен Малу в «Светоче Центра».

– Правда, это может быть не так уж заманчиво. Они вышли из трамвая и как будто случайно спустились по маленькой улице, где развернулась эта драма, потом прошли мимо аптеки. Эдгар, по-видимому, объяснял своему дяде, как это произошло, потому что он показывал на аптеку, потом на тротуар и на особняк д'Эстье.

– Я покидаю тебя, старик. Мне нужно бежать, – проговорил Петере.

Оставшаяся группа людей вышла на маленькую площадь с фонтаном. Площадь снова опустела. Больше там никого не было. Все кончилось.

– Есть у кого-нибудь ключ? – спросил Эдгар. Ключа ни у кого не оказалось. Пришлось звонить. Спустилась и открыла дверь тетя Жанна.

– Уже? – воскликнула она. Тетя Жанна привыкла к похоронам с церковной службой и отпущением грехов. – Как быстро!

Вестибюль и ступени лестницы были усыпаны лепестками цветов.

– Вот, Жюль, что мы с сестрой решили… Никто не подумал о том, что надо закрыть дверь комнаты покойного, и это сделал Ален. Сначала ему захотелось запереться у себя и подождать там конца разглагольствований, которые уже начались, но потом он все-таки последовал за остальными в столовую и облокотился о камин.

– Ты твердо решил не уезжать? Он утвердительно кивнул.

– Учти, твоя мать имеет право заставить тебя уехать с ней. На что ты, собственно говоря, надеешься, оставаясь здесь?

– Не знаю…

– Здесь тебе будет труднее устроиться на работу, чем где-нибудь в другом месте. Сегодня люди пришли на похороны как ни в чем не бывало, но завтра они станут такими же злобными, как раньше.

– Мне все равно.

– Пусть делает как хочет, Жанна, – вздохнула г-жа Малу.

– Хорошо! Во всяком случае, мы увозим твою мать к себе. Она пока поживет у нас. Ей нужно дать время прийти в себя. Нельзя сказать, чтобы у нас было слишком много места в доме, дела у нас идут не так уж хорошо, но это наш долг. Остается вопрос о твоей сестре.

– Настаивать совершенно бесполезно, – отрезала Корина, сидевшая глубоко в кресле, скрестив ноги, с сигаретой в зубах.

– Ты не говорила бы так, если бы отец был жив.

– Отец не занимался моими делами.

И это была правда. Слова ее поразили Алена. Для него это было открытие. Занимался ли когда-нибудь ими отец? Конечно, он приносил им подарки, самые красивые, самые дорогие. Насколько им было известно, ни у одного ребенка не было таких дорогих игрушек, как у них.

И когда дела Малу шли хорошо, дети получали столько карманных денег, сколько хотели.

Но интересовались ли родители, как учится Ален? Он сам подделывал подпись отца в своем дневнике, и отец знал об этом. Что до Корины, то она всегда жила так, как хотела. Кто в этом доме жил не так, как хотел, включая слуг, которые делали все, что им вздумается?

И вот Ален впервые в жизни задал себе вопрос: «Почему?»

Он думал о том, каким человеком был его отец. Например, он вспоминал, как иногда отец клал руку ему на плечо и произносил: «Сынок…»

«Сынок…»

Это была нежность. Это было больше чем нежность. И конечно, отец очень любил жену, раз переносил ее вечную хандру и фантазии.

Что это был за человек?

– Моя мать уехала? – спросил спустя некоторое время Эдгар.

Он неохотно произносил слово «мать».

– Да, она уехала, и, надеюсь, я никогда ее больше не увижу. Сейчас она, наверное, у нотариуса. Она убеждена в том, что существует завещание и что твой отец ей что-нибудь оставил. Кажется, он всегда обещал ей оставить что-нибудь в наследство. Но теперь это, впрочем, нереально, потому что делить-то все равно нечего. Она была в бешенстве. Страшно меня ругала, и тете Жанне пришлось выставить ее за дверь.

– А куда делись драгоценности? – снова спросил Эдгар.

– Ты ведь хорошо знаешь, что они были проданы, уже давно.

– Все?

– Ну да, все. Ты что, хочешь обыскать мои вещи?

– И жемчужное ожерелье тоже?

Он видел его несколько дней назад, и она это знала.

– Оно фальшивое. Настоящее ожерелье было заложено в Париже, и твой отец дал мне это взамен. Если хочешь…

Он колебался. Было ясно, что он сомневался в том, что говорила г-жа Малу, но не посмел потребовать ожерелье, так как она утверждала, что оно фальшивое.

– Но зато я считаю, что тебе надо отдать перстень твоего отца. Сейчас я тебе его принесу. Если вы согласны, Алену я отдам другое кольцо и запонки. Что касается булавки для галстука с рубином, той, которую он всегда носил, я подумала, если вы оба согласны, мы отдадим ее вашему дяде на память.

Жюль Доримон сделал вид, что протестует.

– Остается Бертран. Что я могла бы дать Бертрану? Только янтарный мундштук в серебре. Ты куришь, Бертран?

– Немного, тетя.

Все присутствовавшие чувствовали себя неловко. Г-жа Малу принесла из своей комнаты футлярчики, их содержимое разложили на столе.

– У него был золотой портсигар, но вот уже две недели, как он его продал, а этот, серебряный, куплен по крайней мере лет двадцать назад.

– Я возьму его, – сказал Эдгар.

– Я вот еще о чем думаю. Остались его костюмы, которые не конфисковали. Эдгар слишком высокий, Ален тоже. Но вот Жюлю, если их немного переделать…

– Хорошо бы нам чего-нибудь поесть, – с нетерпением сказала Корина.

– Ничего не приготовлено. Жанна предлагает – и она права – пойти в ресторан.

– Поезд отходит в пять тридцать.

– Но мы же не решили вопрос с Кориной.

– Вы не могли бы не приставать ко мне?.. – вздохнула она.

– Учти, я не знаю, что делать с тобой в Париже. На бульваре Бомарше тебе жить негде.

– Вот видите!

На бульваре Бомарше был книжный магазин и квартира Доримонов.

– Не говоря уж о том, – вмешался Жюль, – что в настоящее время нелегко найти работу. Кстати, какого рода работу ты будешь искать?

– А вы не думаете, что лучше было бы оставить меня в покое? Я достаточно взрослая и могу позаботиться о себе сама.

– Мне все-таки как-то неудобно оставлять тебя здесь. Разве что ты будешь жить вместе с братом.

Эдгар подумал, что она имеет в виду его, чуть было не заявил, что у него в доме для нее тоже нет места. Но речь шла об Алене.

– Вы ведь неплохо друг к другу относитесь Так как Ален будет целый день работать, а питаться, конечно, в ресторане…

– Если вы настаиваете… Посмотрим… Во всяком случае, мне уже нашли маленькую меблированную квартирку.

Ее не спросили, – кто нашел ей квартиру. Все избегали упоминать имя доктора Фабьена, который, быть может, для того, чтобы не показываться на похоронах, уехал в соседний город, где, по его словам, ему предстояло сделать операцию.

– Тебя это устраивает, Ален?

Ален пожал плечами. Ему так не терпелось поскорее расстаться с ними, со всеми без исключения! При этом он неустанно за ними наблюдал, вглядывался в их лица, вслушивался в их голоса. Ему хотелось задать им тысячу вопросов. Знали ли они, откуда происходил его отец? Об этом в доме никогда не говорили. То немногое, что он выяснил о его прошлом, было почерпнуто из газет.

Если верить газетам, особенно «Светочу Центра», самой ядовитой из всех, Малу были даже не французами, а их настоящая фамилия была Маловы или Маловские. Ходили слухи, что дед Алена, отец его отца, однажды появился неизвестно откуда, во всяком случае из Восточной Европы. Он не умел ни читать, ни писать и говорил на каком-то тарабарском наречии. Никаких документов у него не было, так что осталось неизвестным, кто он такой.

Правда ли, что он работал землекопом на постройке тоннеля через Сен-Готард? В семье не сохранилось ни одной его фотографии. Довольно поздно, когда ему было лет пятьдесят или больше и он работал каменотесом в маленькой деревне, в Кантале, у него родился сын от женщины, на которой он не был женат. Говорили даже, что это была пьяница, никому не отказывавшая.

Должно быть, он уже умер, даже наверняка, раз ему было пятьдесят, когда родился сын. Но эта женщина? Как ее звали? Знала ли это г-жа Малу?

В газетах писали также, что в начале своей деятельности Эжен Малу посещал круги анархистов, сначала в Марселе, потом в Лионе и, наконец, в Париже.

В Лионе он, по-видимому, женился на матери Эдгара, фабричной работнице, как говорили в доме. На проститутке, как намекали газеты.

А сын Малу, внук Малова или Маловского, ничего об этом не знал.

И вот теперь его отец умер, пустив себе пулю в лоб, все разошлись в разные стороны. Каждый занялся чем хотел. Эдгар отбирал рубашки и кальсоны, которые могли еще послужить. Разбирал он также и обувь – у него, как у Эжена Малу, был маленький размер ноги. Что же касается деловых ценностей, в частности участков в Малувиле, то накануне нотариус посоветовал им в эти дела не вмешиваться. Ими занимались предприниматели, и при ликвидации остались бы большие долги.

– Даже если бы можно было что-то получить в наследство, лучше от этого отказаться из-за возможных неожиданностей.

– А все-таки, будем мы есть или нет? Наконец решились. Стали искать пальто, шляпы. Женщины смотрелись в зеркало.

– Не забыть бы ключ.

Впервые за долгое время дом остался пустым, совершенно пустым.

– Куда мы пойдем?

– Хорошо бы найти спокойный ресторан.

– Чтобы все подумали, что мы прячемся?

– Может быть, Корина и права.

Они остановили свой выбор на ресторане «Вкусный каплун», но попросили посадить их в маленьком зале на втором этаже. Ален подумал, что мог бы сейчас обедать в доме Фукре. Он по-прежнему молчал и продолжал наблюдать за ними, слушать их.

– Ты уже нашел работу? – спросил его двоюродный брат, сидевший по другую сторону стола.

– Нет еще. Найду.

Все равно какую. Он готов был работать кем угодно, даже курьером. Наконец-то он станет таким же, как другие! Ален не протестовал, когда сказали, что он будет жить с сестрой, но сам твердо решил не делать этого. Может быть, поживет у нее несколько дней, если будет необходимо.

Зачем говорить им об этом? Начнутся новые сцены, а его и так от них уже тошнит. Он хорошо всех знал, хорошо знал свою семью. Они кричали, ругали друг друга, отдавали слугам противоречивые приказания, а потом в конце концов каждый поступал как хотел.

Пусть уезжают! Только этого он и желал. И он начал считать минуты. Он то и дело поглядывал на маленькие электрические часы, вделанные в стену. Ел он машинально. Его мать тоже была замужем, прежде чем познакомилась с Эженом Малу. Она была женой депутата от Луары, который совсем недавно в течение нескольких месяцев занимал пост министра.

Она бросила его из-за Малу. Однажды, во время одной из обычных ссор матери с дочерью, Корина, которую упрекали за ее поведение, возразила:

– А ты? Если бы тебя не застали на месте преступления, стала бы ты когда-нибудь женой папы?

Неужели это была правда?

Алена поражало сейчас, что до сих пор он жил, не думая обо всем этом, не пытаясь узнать правду. Неужели в семнадцать лет он еще оставался таким ребенком, что существовал, ни о чем не задумываясь?

Сначала он был ребенком, потом учеником коллежа, как другие. Немного более застенчивым, чем другие, и именно потому, что вокруг него происходили такие вещи, которых он не понимал или не хотел понимать.

Некоторые ученики избегали играть с ним. Один из них даже откровенно признался:

– Родители запрещаю! мне играть с тобой.

Однако же он не замкнулся в себе. Он никогда не казался скрытным, как, например, его двоюродный брат. Для него отец был отцом, мать – матерью, сестра – сестрой. Эдгара он не очень любил, но считал скорее слабым, чем злым.

И вдруг, вот уже три дня, у него появилось страстное желание узнать человека, который был его отцом и о котором он никогда не задумывался, пока тот был жив.

Он неясно чувствовал, что в своей семье так и не узнает правды.

Его инстинктивно тянуло к Фукре, ему хотелось расспросить его, узнать от него все эти бесконечные тайны.

Когда обед кончился, Жюль Доримон сделал вид, это вынимает из кармана бумажник, но, как он и ожидал, г-жа Малу запротестовала:

– Нет, Жюль. Позвольте мне. Раз не было церковной службы и мы не нанимали машин, похороны обошлись дешевле, чем я думала. У меня осталось около тридцати тысяч франков. Десять тысяч я оставлю Корине и Алену. Это все, что я могу для них сделать, потому что не хочу быть на вашем иждивении. Я не так молода, как они. В Париже как-нибудь устроюсь.

Странная женщина, думал Ален, который смотрел на нее совсем не так, как смотрят на мать. Он был убежден, что она плутует, что она всегда плутовала. Если Эдгар заговорил о драгоценностях – а он никогда не говорил зря, – следовательно, у него были какие-то основания, а не только подозрения.

У Корины давно уже было подозрение, быть может, потому, что она тоже была женщиной. Больше двух лет назад она как-то сказала матери:

– Это ты брось! Я прекрасно понимаю твою игру. Ты все плачешься, что у тебя ничего нет, а сама откладываешь в копилочку!

Была ли она права? И неужели, если бы жена помогла ему в последние дни, Эжен Малу не покончил бы с собой?

В ресторане было слишком жарко. Официанты ждали, когда смогут убрать со стола, потому что время было позднее. Но Малу все-таки заказали спиртное и стали медленно смаковать его.

– Твой багаж готов?

– Я соберу его за полчаса. Ты ведь знаешь, то, что мне оставили судебные исполнители…

Они вышли гуськом. Все смотрели на них. Ален шел последним, немного стыдясь того, что принадлежит к этой компании, и его покоробило, когда сестра помахала рукой двум посетителям ресторана, своим знакомым.

Вот они снова дома, где осталось пробыть только несколько часов.

Они обшарили все неопечатанные помещения, чтобы после них ничего не завалялось.

– Бумаги! – заметила г-жа Малу, увидев зеленый чемодан, полный писем и документов.

Эдгар уже открыл рот, но Ален не дал ему заговорить, и сделал это так решительно, что сам удивился.

– Я займусь ими, – сказал он.

– А что ты с ними будешь делать?

Но Ален держался так твердо, что мать уступила.

– Ну, если ты так хочешь!..

Эдгар не замедлил исчезнуть под тем предлогом, что обещал еще забежать на службу.

– Марта и дети желают тебе счастливого пути. Он пошептался с г-жой Малу, и Ален понял, что Марта опять беременна, о чем он до сих пор не знал.

– Не нужно сердиться на родителей Марты за то, что они не пришли. Они оказались в неловком положении.

– Ну, что поделаешь…

Он сокрушенно обнимал г-жу Малу, а она долго сжимала его в объятиях.

– Ну а ты, надеюсь, не пропадешь, – сказал он Алену, – но тебе стоило бы поискать место в администрации. Сейчас можно найти хорошее место в колониях, а здесь ты всюду будешь встречать враждебное отношение. Я-то хорошо это знаю, сам удерживаюсь на службе с огромным трудом.

Ну, теперь побыстрее разделаться со всем этим, раз и навсегда. Кончат ли когда-нибудь женщины пудриться и красить губы? Убедилась ли наконец г-жа Малу, что в ее сумочке лежит ключ от чемоданчика, который она никому не доверяет нести?

– Ты поедешь на вокзал?

– Да.

– В таком случае надо заказать два такси. Я думаю, что вы потом вернетесь сюда за своими вещами. Вы сегодня будете ночевать здесь?

Ален охотно бы это сделал, но только в том случае, если бы остался один. Он ничего не боялся, только бы все уехали.

– Алло! Пришлите сейчас две машины к господину Малу.

Корина ошиблась, назвав имя г-на Малу, которого уже не было в живых.

– Сейчас подъедут.

Все смотрели на часы. Понесли вниз по лестнице чемоданы и сундуки.

– Я надеюсь, Корина, что ты любой ценой будешь избегать… Словом, ты меня понимаешь.

– Ну конечно, мама.

– Что касается тебя, Ален… – Она всплакнула, обнимая его, и ей пришлось привести лицо в порядок.

А Бертран Доримон по-прежнему с такой же завистью смотрел на двоюродного брата, который останется здесь один или почти один.

Машины подъехали.

Все влезли в такси. Вокзал был недалеко. Жюль Доримон пошел в кассу за билетами. Он не забыл и о перронных билетах для тех двоих, которые оставались.

– Выходит, я прожила в этом городе девять лет, – прошептала г-жа Малу, стоя у своего вагона. – Надеюсь, ноги моей здесь больше никогда не будет.

И это все. Они расцеловались в обе щеки. В окно было видно, как они поудобнее устраивались в купе, потом поезд тронулся.

– Вот и все, – сказала Корина. Она посмотрела на брата и нахмурилась, заметив, что тот такой угрюмый и бледный.

– Что ты сейчас будешь делать? Вернешься домой? Он сам не знал.

– Мне надо пойти по делу. Это займет полчаса. А ты пока собери свои вещи. Сегодня мы будем ночевать в гостинице, я закажу два номера. Завтра утром, надеюсь, мы сможем поселиться в моей меблированной квартире.

Они прошли через зал ожидания.

– Надеюсь, ты не станешь устраивать мне неприятности. Не знаю, что с тобой происходит, но вот уже несколько дней ты как-то странно смотришь на всех.

– Я иду домой, – сказал Ален.

Он поехал на трамвае. Один на площадке. Мимо него проносились тротуары, лавки, газовые рожки, и все это принадлежало миру, частью которого он был, сам того не сознавая.