Текст книги "Мегрэ и человек на скамейке"

Глава 5
Вдова полицейского

Мебель, которая стояла в комнате, видимо, была куплена на местном аукционе. Добротная, сделана из орехового дерева пять или шесть десятков лет назад. Сюда входил и огромный зеркальный платяной шкаф.

Больше всего Мегрэ поразила клетка с канарейкой, стоявшая на круглом столе, покрытом узорчатой скатертью. Когда он вошел, канарейка начала прыгать. Это напомнило ему квартиру месье Семброна на набережной Межисри, и он мог бы побиться об заклад, что Луи Туре купил птицу после того, как навестил старого бухгалтера.

– Это его?

– Он принес ее с год назад. Полный провал, она не желает петь. Эта самка, которую ему впарили вместо самца.

– Кто тут убирал?

– Я сдаю комнаты с мебелью и постельным бельем, но без услуг. Сперва пыталась, но с уборщицами столько проблем. А поскольку почти все мои жильцы – женщины…

– Месье Луи сам убирал комнату?

– Он стелил постель, вытирал пыль. Раз в неделю, в виде исключения для него, я мыла пол.

Она стояла в двери, и это слегка раздражало комиссара. На его взгляд, это была необычная комната – место, которое Луи Туре выбрал своим убежищем. Иначе говоря, предметы, находившиеся здесь, не соответствовали заурядным жизненным потребностям, как обычно бывает, а отвечали личному, почти тайному вкусу их владельца.

В зеркальном шкафу – ни единого костюма, зато три пары желтых ботинок, аккуратно надетых на сапожные колодки. На маленьком столике – светло-серая шляпа, которую он редко носил, вероятно купленная в каком-то порыве в знак протеста против атмосферы Жювизи.

– Он посещал скачки?

– Не думаю. Никогда не упоминал.

– Вы часто разговаривали?

– На ходу. Иногда останавливался в гостиной и заговаривал со мной.

– Он был веселым человеком?

– Выглядел довольным жизнью.

Опять же в знак протеста против вкусов своей жены он позволил себе халат в разводах и домашние туфли из кожи шевро.

В комнате царил образцовый порядок; каждая вещь стояла на своем месте, ни пылинки. В стенном шкафу Мегрэ обнаружил початую бутылку портвейна и две рюмки. И плащ на крючке.

Об этом он не подумал. Когда в середине дня шел дождь и заканчивался к вечеру, месье Луи не мог вернуться в Жювизи в мокрой одежде.

Он проводил много часов за чтением. На комоде лежала куча книг, дешевые издания, романы плаща и шпаги и всего два или три детектива, которые ему, видимо, не понравились, потому что других он не купил.

Его кресло стояло у окна. Рядом, на круглом столике, – фотография в рамке красного дерева сорокалетней черноволосой женщины, одетой в черное. Ее внешность совпадала с описанием, сделанным продавцом ювелирного магазина. Должно быть, она была высокой, примерно одного роста с мадам Туре. Такого же плотного сложения, крепко сбитая, в ней угадывалось то, что в определенных кругах именуют «величественной осанкой».

– Это она приходила к нему достаточно регулярно?

– Да.

В ящике он нашел еще несколько фотографий, снятых в фотокабинах, на них был запечатлен и сам месье Луи с немного размытым лицом, а на одной – в своей светло-серой шляпе.

Кроме двух пар носков и нескольких галстуков, здесь не было никаких личных вещей – ни рубашек, ни трусов, никаких бумаг, старых писем, тех мелочей, которые мало-помалу накапливаются в ящиках.

Мегрэ вспомнил свое детство, те дни, когда ему нужно было что-то скрыть от родителей, взял стул, подвинул его к зеркальному шкафу и стал осматривать его верх. Как и во многих домах, на нем лежал толстый слой пыли, на котором ясно остался виден отпечаток какого-то предмета: большого конверта или книги.

Это не натолкнуло его ни на какие соображения. Женщина не сводила с него глаз, и, как сказал Лапуэнт, одна грудь, та же самая, дряблая и расплывшаяся, как тесто, все время норовила выскочить из пеньюара.

– У него был ключ от комнаты?

На убитом нашли только ключ от дома в Жювизи.

– Был, но, уходя, он оставлял его у меня.

– Другие жильцы поступают так же?

– Нет. Но он говорил, что все теряет, поэтому предпочел бы оставлять ключ у меня, а возвращаясь, забирать. Поскольку он никогда не возвращался вечером или ночью…

Мегрэ вынул фотографию из рамки. Перед уходом налил канарейке свежей воды, еще немного потоптался в комнате.

– Скорее всего, я еще вернусь, – объявил он.

Она спускалась по лестнице впереди них.

– Наверное, нет смысла предлагать вам выпить по рюмочке?

– У вас есть телефон? Какой ваш номер? Возможно, мне придется кое-что у вас уточнить.

– Бастилия, два-два-пять-один.

– Ваше имя?

– Мариэтта. Мариэтта Жибон.

– Благодарю.

– Это все?

– На данный момент.

Под непрекращающимся проливным дождем Лапуэнт и Мегрэ погрузились в машину.

– Поезжай до угла улицы, – сказал Мегрэ водителю. – И, обращаясь к Лапуэнту: – Вернись назад. В комнате наверху я оставил трубку.

Мегрэ никогда и нигде не забывал трубок. К тому же он всегда носил с собой две.

– Нарочно?

– Да. Отвлеки Мариэтту на несколько минут. Потом вернешься сюда.

Он показал небольшой бар, где продавали уголь и дрова. Сам он бросился к телефону и связался с сыскной полицией.

– Позовите Люка. Это ты, Люка?.. Немедленно организуй прослушивание номера: Бастилия, два-два-пять-один…

Потом, дожидаясь Люка, выпил свой стаканчик у стойки – больше ему нечем было заняться, – и стал рассматривать фотографию. Его не удивило, что Луи нашел любовницу, похожую по типу на жену. Интересно, отличались ли они по характеру? А что, если нет?

– Вот ваша трубка, шеф.

– Она говорила по телефону, когда ты вернулся?

– Не знаю. С ней были две женщины.

– Голая?

– Она накинула пеньюар.

– Иди обедай. Увидимся потом на Набережной. Машину оставлю себе.

Он назвал водителю адрес Леон, улица Клиньянкур. По пути остановился возле кондитерской и прихватил коробку конфет, которую спрятал под плащом, пока шел по тротуару. Ему казалось неприличным войти в магазин, где лежали такие хрупкие и нежные вещи, вот так, в намокшей одежде, но выбора не было. Он неловко протянул коробку и произнес:

– Для вашей мамы.

– Вы об этом подумали?

Наверное, из-за влажности здесь было еще жарче, чем в прошлый раз.

– Не хотите вручить коробку сами?

Он предпочел остаться в магазине, где еще существовала какая-то связь с внешним миром.

– Я только хочу показать вам эту фотографию.

Леон взглянула на нее и тут же сказала:

– Это мадам Машер!

Он был доволен. Это не входило в число побед, о которых трубят в газетах. По сути, это пустяк, но он означал, что Мегрэ не ошибся в отношении месье Луи. Он не из тех, кто способен подхватить женщину на улице или в пивной. Комиссар не мог себе представить, чтобы тот заигрывал с незнакомой женщиной.

– Откуда вы ее знаете? – спросил он.

– Она работала у Каплана. Правда, недолго, около шести или семи месяцев. А почему вы показываете мне это фото?

– Она была хорошей знакомой месье Луи.

– А!

Он наверняка причинил ей боль, но никак не мог избежать этого.

– Вы никогда ничего не замечали, когда они вместе работали на улице Бонди?

– Готова поклясться, что между ними ничего не было. Она отвечала за хранение товара, их там было человек десять-двенадцать в зависимости от времени года. Она жена полицейского, я это прекрасно помню.

– Почему она ушла с работы?

– Насколько мне известно, ей должны были делать операцию.

– Благодарю вас, простите, что снова побеспокоил.

– Совсем не побеспокоили. А вы видели месье Семброна?

– Да.

– Скажите, месье Луи жил с этой женщиной?

– Она приходила к нему, он снимал комнату возле площади Республики.

– Я уверена, что они были просто друзьями и между ними ничего не было.

– Возможно…

– Если бы еще существовали регистрационные книги магазина, я могла бы узнать вам ее адрес, но понятия не имею, куда они делись.

– Ну, если речь идет о жене полицейского, я разыщу ее. Вы ведь сказали Машер, так?

– Если память не изменяет, ее звали Антуанетта.

– До свидания, мадемуазель Леон.

– До свидания, месье Мегрэ.

Комиссар выскочил на улицу, поскольку старуха в задней комнате стала проявлять признаки жизни, а у него не хватало духа зайти к ней.

– В префектуру.

– На набережной?

– Нет. В городскую полицию.

Был полдень. Люди выходили из контор и магазинов, но не решались переходить через дорогу, чтобы попасть в привычные рестораны. На каждом пороге стояла небольшая группа прохожих, у всех в глазах сквозила мрачная покорность судьбе. Газеты в киосках набухли от дождя.

– Подожди меня.

Мегрэ нашел начальника отдела кадров и навел справки о некоем Машере. Несколько минут спустя ему стало известно, что был такой полицейский Машер, но погиб два года назад во время уличного ограбления. Он жил тогда на авеню Домениль. Вдова получает пенсию. Детей у них нет.

Мегрэ записал адрес. Чтобы сэкономить время, позвал к телефону Люка, в этом случае можно было не переходить бульвар дю Пале.

– Она никуда не звонила?

– Пока еще нет.

– И ей никто не звонил?

– Звонили, но не ей – одной из девушек, Ольге, по поводу примерки… Вызов был от портнихи на площади Сен-Жорж.

Он пообедает позже. А пока ограничился аперитивом в баре по дороге и снова погрузился в черную маленькую машину.

– Авеню Домениль.

Это было довольно далеко, около станции метро. Мещанский неказистый дом унылого вида.

– Где квартира мадам Машер?

– Пятый этаж налево.

Здесь был лифт, который двигался рывками и все время норовил застрять между этажами. Медная кнопка звонка на двери была начищена до блеска, чистый коврик. Он позвонил, сразу же послышались шаги.

– Минутку! – крикнули ему изнутри.

Наверное, не одета и что-то натягивает на себя. Такая не покажется в пеньюаре даже рабочему, пришедшему проверить газовый счетчик.

Она молча смотрела на Мегрэ, но он видел, что она волнуется.

– Прошу, господин комиссар.

Она выглядела так, как на фотографии, и так, как описал ее продавец ювелирного магазина: высокая, сильная, спокойная и сдержанная. Она узнала Мегрэ и, разумеется, поняла, зачем он пришел.

– Проходите. Я убирала.

Но тем не менее волосы у нее были аккуратно причесаны, одета она была в темное платье, одна кнопка плохо держалась. Паркет блестел. Возле двери стояла пара войлочных туфель, наверное, она надевала их, вернувшись домой с мокрыми ногами, и скользила по полу.

– Я вам тут наслежу.

– Не важно.

Здесь все было не таким новым, но более начищенным, такой же интерьер, как в Жювизи, похожие безделушки на столиках, а над сервантом фотография полицейского в рамке, к которой прикреплена медаль.

Он не пытался ни смутить ее, ни застать врасплох. Впрочем, она явно была подготовлена. Он просто сказал:

– Я пришел, чтобы поговорить о Луи.

– Я этого ждала.

И хотя она выглядела грустной, глаза у нее оставались сухими и держалась она с достоинством.

– Садитесь.

– Я вам замочу кресло. Вы были хорошими друзьями с Луи?

– Он меня очень любил.

– Только и всего?

– Наверное, любил. Он никогда не был счастлив.

– У вас уже были отношения, когда вы работали на улице Бонди?

– Вы забываете, что мой муж был тогда еще жив.

– Луи ухаживал за вами?

– Он смотрел на меня точно так же, как на остальных женщин на складе.

– Значит, вы снова встретились гораздо позже, когда магазин Каплана закрылся?

– Через восемь или девять месяцев после смерти моего мужа.

– Вы случайно встретились?

– Вы не хуже меня понимаете, что вдовьей пенсии на жизнь не хватает. Мне пришлось искать работу. Еще при жизни мужа мне случалось работать, в частности у Каплана, но с перерывами. Одна соседка представила меня начальнику отдела кадров театра Шатле, и я получила место билетерши.

– И там?..

– Да. На одном утреннике. Мы давали «Вокруг света за восемьдесят дней», помню, как сейчас. Я узнала месье Луи, когда помогала ему найти его место. И он меня узнал. Вот и все. Но он пришел снова, опять на утренник, и стал искать меня глазами, как только вошел. Это продолжалось какое-то время, потому что утренники бывают по воскресеньям, а еще всего два раза в неделю. Как-то он ждал у выхода и спросил, не выпью ли я с ним аперитив. Мы пообедали на скорую руку, мне нужно было вернуться к вечернему спектаклю.

– Он уже снимал комнату на улице Ангулем?

– Полагаю.

– Он сказал вам, что не работает?

– Нет, не сказал, но он всегда бывал свободен днем.

– Вы не знали, чем он занимался?

– Нет. Я не посмела его расспрашивать…

– Он не рассказывал вам о жене и дочери?

– Часто о них говорил.

– Что именно?

– Знаете, есть вещи, которые трудно повторить. Когда человек несчастлив в семье и доверяется вам…

– Он не был счастлив в семейной жизни?

– Его третировали дома из-за зятьев…

– Не понимаю.

Мегрэ понял все уже довольно давно, но хотел услышать от нее.

– У них обоих хорошее положение, бесплатный проезд по железной дороге для них и их семей…

– И пенсия.

– Да. Его укоряли, что он не честолюбив, что всю жизнь довольствуется ничтожной должностью кладовщика.

– Куда вы с ним ходили?

– Почти всегда в небольшое кафе на улице Сент-Антуан. Мы часами разговаривали.

– Вы любите вафли?

Она покраснела:

– Откуда вы знаете?

– Он ходил покупать вафли на улицу Луны…

– Это уже потом, когда…

– …когда вы начали бывать у него на улице Ангулем?

– Да. Ему хотелось, чтобы я увидела, где он проводит часть своей жизни. Называл комнату клетушкой, но очень гордился ею.

– Он не говорил, зачем снял комнату в городе?

– Чтобы иметь свой угол хотя бы на несколько часов в день.

– И вы стали его любовницей?

– Я бывала у него довольно часто.

– Он дарил вам драгоценности?

– Только серьги полгода назад, а недавно – кольцо.

Оно было у нее на пальце.

– Он был очень добр и деликатен. Он нуждался в утешении. Думайте что хотите, но я была для него прежде всего другом, его единственным другом.

– Он к вам приходил когда-нибудь?

– Никогда. Из-за консьержки и соседей. Иначе весь район бы сплетничал.

– Вы виделись с ним в этот понедельник?

– Да. Около часа.

– В какое время?

– Сразу после обеда. Мне нужно было идти за покупками.

– Вы знали, где его можно застать?

– Я назначила ему свидание.

– По телефону?

– Нет. Я никогда ему не звонила. Мы заранее договаривались.

– Где вы встречались?

– Почти всегда в нашем кафе, а иногда на углу улицы Сен-Мартен и Бульваров.

– Он приходил вовремя?

– Всегда. В понедельник было холодно и туман. Я легко простужаюсь. И мы пошли в кинотеатр смотреть хронику.

– На бульваре Бон-Нувель?

– Вы уже знаете?

– В котором часу вы расстались?

– Около четырех, за полчаса до его смерти, если верить газетам.

– Вы не знаете, была ли у него назначена какая-то встреча?

– Он мне ничего не говорил.

– Он не рассказывал вам о своих приятелях, о людях, с которыми общался?

Она отрицательно покачала головой, глядя на застекленный буфет в столовой.

– Можно я предложу вам выпить? Правда, у меня только вермут. Давно стоит, я ведь не пью.

Он согласился, чтобы сделать ей приятное, на дне бутылки темнел осадок, который, наверное, образовался еще при жизни покойного полицейского.

– Я прочла газету и чуть было не пошла к вам. Муж часто о вас рассказывал. Когда вы пришли, я вас сразу же узнала, потому что часто видела на фотографиях.

– Луи никогда не говорил, что разведется, чтобы жениться на вас?

– Он слишком боялся жены.

– И дочери тоже?

– Дочь он очень любил. Для нее сделал бы все на свете. Тем не менее думаю, что он в ней немного разочаровался.

– Почему?

– Это только мое впечатление. Он часто бывал грустным.

Она тоже не выглядела веселой, говорила монотонным, невыразительным голосом. Интересно, когда она бывала на улице Ангулем, то тоже натирала там паркет?

Он не мог представить себе, как она раздевается перед Луи, ложится на кровать. Он даже не мог вообразить ее обнаженной или в трусах и лифчике. Легче всего было представить их в глубине маленького кафе, о котором она говорила, в полутьме, переговаривающихся шепотом, изредка бросая взгляды на часы над стойкой.

– Он много тратил?

– Зависит от того, что вы понимаете под словом «много». Он себя не ограничивал. Чувствовалось, что хорошо обеспечен. Если бы я ему разрешила, засыпал бы меня подарками, всякими бесполезными безделушками, которые выставлены в витринах.

– А вы никогда не видели его на скамейке?

– На скамейке? – повторила она, как будто этот вопрос потряс ее.

Она поколебалась:

– Только один раз, когда шла утром за покупками. Он разговаривал с каким-то худым мужчиной, который произвел на меня странное впечатление.

– Почему?

– Потому что был похож на клоуна или какого-то комика без грима. Я его не рассматривала. Заметила только, что башмаки у него стоптаны и брюки внизу обтрепались.

– Вы спросили Луи, кто это?

– Он ответил, что на скамейках попадаются разные люди и это забавно…

– Вы больше ничего не знаете? Вам не хотелось пойти на похороны?

– Я не осмелилась. Через день-два я отнесу цветы на его могилу. Надеюсь, сторож покажет. В газетах будет обо мне написано?

– Нет, никогда.

– Это важно. В Шатле с этим очень строго, я бы потеряла место.

Он оказался недалеко от бульвара Ришар-Ленуар, и, выйдя от нее, Мегрэ велел ехать домой, сказав шоферу:

– Иди перекуси и подъезжай за мной через час.

За обедом жена смотрела на него как-то пристальнее, чем обычно. И наконец спросила:

– Что с тобой?

– А что со мной может быть?

– Не знаю. Ты на себя не похож.

– А на кого?

– Не на себя. Ты не Мегрэ.

Он засмеялся. Он так много думал о Луи, что теперь вел себя так, как в его представлении мог бы вести себя Туре, и непроизвольно воспроизводил выражение его лица.

– Надеюсь, ты наденешь другой костюм?

– Зачем? Он тоже промокнет.

– Ты идешь еще на одни похороны?

Он все-таки натянул приготовленную ею одежду, и было приятно пусть ненадолго переодеться в сухое.

Он не зашел сразу в свой кабинет на набережной Орфевр, а направился в отдел полиции нравов.

– Знаешь некую Мариэтту или Марию Жибон? Загляни-ка в картотеку.

– Молодая?

– Годков пятьдесят.

Инспектор тут же выдвинул ящик с пожелтевшими и запыленными карточками. Искать пришлось недолго. Девица Жибон, родом из Сен-Мало, значилась в ней уже одиннадцать лет. Трижды побывала в тюрьме Сен-Лазар в те времена, когда та еще функционировала. Ее дважды задерживали за кражу.

– Сидела?

– Выпустили за отсутствием улик.

– А позже?

– Подождите, пожалуйста. Возьму другой ящик.

Инспектор нашел ее следы в картотеке поновее, но и та была десятилетней давности.

– Перед войной работала массажисткой на улице Мартир. Тогда жила с неким Филиппом Натали, по кличке Филиппи, приговоренным к десяти годам за убийство. Помню это дело. Их было трое или четверо, они пристрелили одного типа из конкурирующей банды в магазинчике на улице Фонтен. По сути, так и не узнали, кто из них его уложил, и упекли всех до одного.

– Он сейчас вышел?

– Умер в Фонтевро.

Эти сведения ничего не давали.

– А теперь?

– Не знаю. Может, и она умерла…

– Не умерла.

– Значит, отошла от дел. Может, стала заниматься благотворительностью в своей родной деревушке?

– Она сдает меблированные комнаты на улице Ангулем, но не зарегистрировалась в департаменте по надзору за гостиницами. У нее проживают в основном девицы, но я не думаю, что работают на дому.

– Ясно.

– Надо проследить за ее домом и навести справки насчет жильцов.

– Запросто.

– Неплохо было бы также, чтобы этим делом теперь занялся кто-то из полиции нравов. Мои люди могут не узнать нужных людей.

– Договорились.

Наконец-то Мегрэ мог сесть, вернее, рухнуть в кресло, но на пороге тут же возник Люка.

– Что-то новенькое?

– Это не касается телефона. С этого номера никто не звонил. Но сегодня утром произошел странный случай. Некто мадам Тевенар, проживающая со своим племянником на улице Гей-Люссака, ушла из дома и отправилась на похороны.

– И она тоже?

– Нет, на другие. По соседству. Во время ее отсутствия в квартире никого не было. Когда она пришла домой и открыла кладовку, чтобы выложить продукты, которые купила на обратном пути, то заметила, что исчезла колбаса, которая еще два часа назад там висела.

– И она уверена, что…

– Убеждена. Впрочем, осмотрев квартиру…

– Она не боялась?

– Она ходила по дому с табельным револьвером, который принадлежал ее мужу. Он воевал в девятьсот четырнадцатом году. Судя по всему, занятная женщина – маленького роста, пухленькая, без конца хохочет. Потом под кроватью племянника она обнаружила чужой носовой платок и хлебные крошки.

– Что делает племянник?

– Его зовут Юбер. Он студент. Поскольку семья небогатая, работает днем младшим продавцом в книжном магазине на бульваре Сен-Мишель. Понимаете?

– Да. Тетушка сообщила в полицию?

– Она спустилась к консьержке позвонить в полицию. Инспектор тут же дал мне знать. Я послал Леруа побеседовать с Юбером в магазине. Парень задрожал как осиновый лист, а потом разрыдался.

Альбер Жорис дружит с ним?

– Да. Это Жорис уговорил Юбера спрятать его на несколько дней в своей комнате.

– Под каким предлогом?

– Вроде бы поругался с родителями, а отец так на него зол, что может убить.

– И поэтому он провел двое суток под кроватью?

– Только ночь и день. Первую ночь бродил по улицам. По крайней мере, так он сказал своему другу. Я сообщил всем постам. Мальчишка, видимо, снова болтается по городу.

– У него есть деньги?

– Юбер Тевенар не знает.

– Ты звонил на вокзалы?

– Все сделано, шеф. Я буду удивлен, если до завтрашнего утра его не приведут сюда.

А что сейчас происходит в Жювизи? Наверняка вдова, ее сестры с мужьями и их дочери пообедали вместе. Несомненно, был вкусный обед, как принято устраивать по такому случаю. Обсудили будущее мадам Туре и Моники.

Мегрэ мог поклясться, что мужчинам предложили выпить, и они закурили, как положено, по сигаре, откинувшись на спинки стульев.

– Выпей тоже, Эмили. Тебе нужно взбодриться.

Что они говорили о покойном? Наверное, заметили, что, несмотря на плохую погоду, на похороны пришло много народа.

Мегрэ почти хотелось отправиться туда. Главным образом чтобы увидеть Монику и серьезно с ней поговорить. Но не у них дома. Вызывать ее официально тоже было нежелательно.

Машинально он набрал номер ее конторы:

– Это фирма «Жебер и Башелье»?

– Жорж Башелье слушает.

– Не могли бы вы сказать, должна ли прийти завтра на работу мадемуазель Туре?

– Обязательно. Ей пришлось отсутствовать сегодня по семейным обстоятельствам, но нет причин, чтобы… А с кем я говорю?

Мегрэ повесил трубку.

– Сантони в кабинете?

– Я не видел его с утра.

– Напиши ему записку, чтобы завтра с утра дежурил у входа в контору «Жебер и Башелье». Когда придет мадемуазель Туре, пусть вежливо приведет ее ко мне.

– Сюда?

– Да, в мой кабинет…

– Это все?

– Все! Пусть мне дадут спокойно поработать.

На сегодня ему хватило Луи Туре, его семейства, его любовницы. Если бы не чувство профессионального долга, он бы все бросил и пошел в кино.

До семи вечера он трудился без передышки, словно от этого зависели судьбы мира, заканчивая не только дела с пометкой «в работе», но и старые, ждавшие неделями, а то и месяцами и не имевшие при этом никакой важности.

Когда он наконец вышел на улицу, от бумаг, исписанных черными буквами, у него рябило в глазах. Вдруг ему показалось, что что-то не так, и только некоторое время спустя он вытянул руку и понял, что дождь перестал. И тогда он почувствовал, что чего-то не хватает.