Текст книги "Тереза Батиста, уставшая воевать"

Так вот, совсем недавно слышал я в одной забегаловке на рынке, как один хвастун рассказывал нескольким сеньорам из Сан-Пауло и одной розовощекой – истинное наслаждение для богатого, – улыбающейся, ах, будь я не женатым… Так вот, как я говорил вам до того, эта сеньора – ухоженный цветок Сан-Пауло, обратила на себя мое внимание, болтун этот, вполне современный молодой человек, не очень изощренный во лжи, но желающий выпить чашку кофе с заезжими посетителями, убеждал, что Тереза – блондинка, светлая мулатка и толстая; единственное, что он сказал верно, что она храбрая, однако вскоре он покончил и с ее храбростью и славой, сказав, что однажды, когда Тереза пыталась развязать драку на улице, он призвал ее к порядку бранью и окриками – вот так. Здесь, на рынке Меркадо-Модело, мой уважаемый, люди слышат ужасные вещи, ложь, которую надо прибивать к стене русским молотком и балочным гвоздем.

Если бы я был знатным аристократом, оставил бы я это занятие – выяснять происхождение; что пользы знать, течет ли в жилах Терезы кровь малийцев или ангольцев, подсуетился ли здесь араб, или то были цыгане, помогавшие на ферме? Мне рассказывал один молодой человек, что есть такая дона Магда Мораис, так вот она, поддерживаемая сестрами, говорила, что Тереза – негритянка, глупая и тупая. И блондинка, и негритянка, и не имеющая себе равных красавица, и страшная уродина; на рынке о ней судачат не переставая; в забегаловке я слушаю и молчу, кто, как не я, знает о ней все, не так ли, кум?

О расовой принадлежности Терезы больше я не скажу ни слова, я не побожусь, что она не Янсан; не ее двоюродная сестра, может быть, следующая по воде за родственником Огуном. Что же касается вашей собственной национальности, мой уважаемый, не стоит далеко ходить за правдой, я сей же момент могу сказать о главном в бразильской нации. Под белизной кожи я слышу глухой звук негритянских барабанов – вы, скорее всего, лорд из нации светлых мулатов, так называемых белых баиянцев, это говорю вам я, Камафеу де Ошосси, оба де Шанго, поселившийся на рынке Модело в бараке Сан-Жорже в городе Баии – пупе земли.

11

Какими же трудными были дни Терезы Батисты, ей приходилось делить их между Жоаной дас Фольяс, Флори Хвастуном, «Веселым Парижем» и капитаном Жануарио Жеребой, Жану, как слышалось ей в ласково дующем ветре, в голубином ворковании, в рокоте моря, в любовном шепоте самой Терезы. Ухаживание поклонников, необходимость посещать кабинет дантиста, настойчивые домогательства Венеранды – все это делало день Терезы еще труднее.

Около десяти утра Тереза выходит у ворот дома Жоаны дас Фольяс на остановке, которую специально для нее делает шофер битком набитого маринетти. К этому часу большая часть работы трудового дня Жоаны уже сделана, нанятый ею парень с корзинками овощей садится в первый маринетти и отправляется к покупателям на многолюдные улицы. Копавшаяся в земле, половшая, собиравшая, удобрявшая еще до восхода солнца Жоана теперь идет мыть руки.

Они с Терезой садятся за обеденный стол, положив на него карандаш, ручку, перья, чернильницу, книгу, тетради, и приступают к работе решительно и настойчиво. Терезе эта работа не в новинку; в Эстансии на тихой улице с редкими прохожими она уже обучала грамоте детей Лулу и Нины, к которым тут же присоединялись двое малышей из дома напротив, чаще всего их становилось семеро, они окружали Терезу, садились вокруг нее на корточки, а она улыбалась им и журила почти по-матерински. В то доброе и веселое время Тереза сама знала немного и немногому могла научить, тому же, что Тереза знает теперь, она обязана таким счастливым и добрым дням, какими недобрыми и мучительными были все остальные дни ее жизни, до и после дома доктора Эмилиано Гедеса. Конечно же, в том была заслуга и сельской учительницы Мерседес Лимы, которая в те годы, так же как и Тереза позже, знала не очень много, но хорошо обучала. На утренних занятиях, с десяти до одиннадцати утра (исключая дни, когда доктор оставался дома), были урок и пикник; Тереза давала детям букварь, таблицу умножения, тетрадь для чистописания и завтрак: хлеб с сыром, домашние сладости, фрукты, шоколад и газированную воду.

Малыши почти все, как когда-то она в классе доны Мерседес, были остроумны и непоседливы, но кое-кто – дикий и твердолобый, однако ни один не мог соперничать с Жоаной дас Фольяс. Не то чтобы она была глупой или тупой, наоборот, очень сообразительная. И когда Лулу Сантос посвятил ее в план действий, она тут же все поняла. Но приняла предложение Лулу не сразу, ей оно не очень понравилось. Она женщина честная. Лучше, если она заплатит мерзавцу восемь конто, данных ей взаймы, ну, и грабительские проценты, как и было договорено, но адвокат не согласился, объяснив, что либо все, либо ничего. Ведь чтобы заплатить реально взятые в долг деньги, Жоана должна была признать по меньшей мере хоть часть подписанного ею документа действительным и разоблачить подделку цифр. А как это сделать? К несчастью, это невозможно. Единственно возможным, как считал Лулу Сантос, было то, что предлагал он, а предлагал он не признавать поставленную подпись, не признавать документ вообще, обвинить Либорио в мошенничестве и обмане. Никогда она не брала ни одного тостана в долг и ничего не должна. Она умеет читать, писать и может поставить свою подпись, и готова это доказать немедленно, в присутствии судьи. Он же, Лулу, хочет только одного: увидеть выражение физиономии этого мерзавца.

Так что из двух возможных следовало выбрать одно-единственное, а именно: либо признать документ, после чего земля сейчас же будет конфискована и пойдет с молотка прямехонько в руки Либорио – мы не можем доказать подделку цифр, – и Жоане дас Фольяс придется работать, как рабе, теперь уже на земле Либорио, той самой земле, которую она полила своим потом, будучи хозяйкой, или идти с протянутой рукой по улицам Аракажу, либо объявить документ фальшивым, что спасет ее землю от какой-либо угрозы, ей не нужно будет отдавать долг, а мерзавец не получит ни тостана, и это решение идеальное. Побежденная убедительными доводами Лулу, Жоана в конце концов согласилась. В таком случае, считала Жоана, приготовленные ею деньги для выплаты долга пойдут Лулу как гонорар, а то ведь доктор так и не получит оплаты за свое милосердие, взявшись за такой случай, который не сулил ему никакого вознаграждения. И это не так, моя дорогая, все судебные издержки и гонорар выплатит этот негодяй, если приговор будет справедливым, каковым он должен быть. В глубине души Жоане нравилась мысль проучить Либорио за подделку документа; хитрость у нее, как у крестьянки, была в крови, она понимала, что ее сообразительность облегчит ей обучение алфавиту, слогам, чтению.

Между тем руки Жоаны были не такими уж ловкими и быстрыми, как ее голова, способная разгадать хитрость и коварство. Они были как две мозоли, два комка сухой земли с корявыми пальцами, похожими на корни дерева, привыкшими к лопате, мотыге, тяпке, ножу, топору, но никак не к карандашу или ручке, нет!

Она только и делала, что ломала карандаши, искривила столько перьев, испортила тонну бумаги, но в этом марафоне против времени и неловкости рук Жоаны Тереза держалась удивительно спокойно, и Жоана, убежденная доводами Лулу Сантоса, трудилась с железным упорством. Чтобы облегчить Жоане задачу, Тереза, положив свою руку поверх ее, водила рукой Жоаны, стараясь придать ей необходимую легкость и уверенность в движении.

Так трудилась Тереза над рукой Жоаны до трех часов дня, отвлекаясь разве что на легкий завтрак. Утомительный, но вдохновенный труд: каждую минуту нужно было подбадривать ученицу, говоря о явном прогрессе, не дать впасть в уныние, предотвращать неудачи, поддерживать дух, преодолевать усталость и соблазн отступить. А Жоана? О, для нее это было непомерным напряжением сил! Иногда она выкрикивала имя Мануэла, прося прийти на помощь, иногда кусала свои руки, чтобы наказать их, а когда вдруг ей удавалась буква «j», плакала от радости.

В три часа дня на том же маринетти Тереза ехала к дантисту, от дантиста на репетицию в «Веселый Париж», где ее поджидал тоже после трудового дня Жануарио: он работал на погрузке, наводил чистоту на баркасе, подкрашивал его, проверял парус, словом, готовил «Вентанию» к отплытию. В секрет Лулу Сантоса и Терезы – обман и контробман (нет ничего приятнее, говорил Жануарио, чем обмануть обманщика) – посвящен был только он один. Не удостоился такой чести даже Флори, все время поторапливавший дантиста и ясно видевший высвечивающуюся перспективу своей любовной связи со Звездой самбы, потому что капитан баркаса, без сомнения, взял крепость, Тереза сражена, влюблена и глупо хихикает. И, согласно тому, что Хвастун, как я уже говорил выше, человек многоопытный и в жизни, и с женщинами, он просто не сдается и не приходит в уныние: днем раньше, днем позже, когда наконец погрузка сахара на баркас завершится, паруса и якорь будут подняты, легкая «Вентания», отдав швартовы, возьмет курс на Баию. Наигрывая на пианино самбу, Флори без боли в сердце посматривает на стоящего наверху лестницы великана: он ведь только согревает ему постель; не бывает сладострастней постели, чем постель покинутой женщины.

С появлением Жануарио поэт преследует разве что ускользающий призрак, несостоявшуюся идиллию, мимолетную мечту, увековеченную в поэмах, вдохновленных девушкой цвета меди, и страстных роковых стихах. Молчаливый, с обращенным в глубь себя взором художник стремится удержать в памяти незабываемый образ в любом проявлении, будь то тяжелое прошлое или сегодняшняя жизнь: балерина, женщина с цикламеном, девственница сертана, дочь народа. В стольких картинах, под столькими названиями он изобразил лицо Терезы!

После репетиции в седьмом часу Тереза возвращается к Жоане дас Фольяс, но уже в сопровождении Жануарио, и урок продолжается. Обе усталые, рассеянные, не имеющие ни минуты передышки. В эти трудные дни Тереза и Жоана подружились. Негритянка рассказала Терезе о своем муже, крепком, обращавшем на себя внимание крестьянине, добряке, печалившемся только по поводу сына, в котором он хотел видеть продолжателя своего дела, обрабатывающего землю, увеличивающего ее размеры под сад и огород, которая постепенно превратится в фазенду. Он так и не простил бегства сына. Красивый и пылкий, он любил подкручивать густые усы и никогда не заглядывался на других женщин; Жоана была для него всем. Когда он умер, Жоане был сорок один год, из которых двадцать три она прошла рядом с Мануэлем Франса. После смерти мужа у нее наступил климакс. Как женщина она, похоже, умерла вместе с ним.

В минуты отдыха Лулу Сантос навещал Жоану дас Фольяс с единственной целью: увидеть прогресс в ее обучении и узнать, сколь он велик. Поначалу он приходил в уныние: руки Жоаны дас Фольяс годились только для обработки земли, разбрасывания навоза, для лопаты и мотыги, ей никогда не научиться писать свое имя; времени остается не так много, судебное разбирательство на носу, адвокат Либорио, этого подлеца, все время поторапливает судей. Спустя какое-то время Лулу воодушевился, к нему вернулся оптимизм. Теперь находившаяся в руке Жоаны ручка не рвала бумагу, клякс стало меньше и благодаря Терезе из-под пера Жоаны начинали рождаться буквы.

Теперь уже Тереза не водит рукой Жоаны и после восьми тридцати прощается с ученицей (в битком набитом маринетти она возвращается, осыпаемая поцелуями Жануарио, и для них наступает ночь любви), а ученица снова и снова пишет алфавит, слово за словом, свое собственное имя сто, тысячу раз, без счета. Кляксы остались в черновике, каракули с каждым днем преображаются в хорошо написанные буквы. Так Жоана дас Фольяс старается защитить все, чем владеет: маленький земельный надел, на котором трудился ее Мануэл, а она превратила его в образцовое хозяйство, где произрастают всякий овощ и всякая зелень, где плодоносят фруктовые деревья, ведь земля – ее кормилица, наследство, полученное от мужа, которое поможет ей поддержать безрассудного, неблагодарного и столь горячо любимого сына.

12

До чего же нынешние девицы неразумны и легкомысленны, не думают о завтрашнем дне, рассуждает в разговоре с Лулу Сантосом Адриана и покачивает курчавой головой.

– Глупая, отказывается от своего счастья…

Этим счастьем был промышленник и сенатор.

Лулу Сантос пришел навестить Терезу, но попал на старуху, которая разоткровенничалась:

– Тереза почти не бывает дома, сразу после утреннего кофе уходит и весь день до ночи бегает за этим проклятым парнем. Такая красивая девушка да с такой фигурой здесь, в Аракажу, могла бы иметь все, что пожелает, в городе столько достойных мужчин с положением, деньгами, пусть женатых, но готовых содержать или покровительствовать таким, как Тереза.

Она, Адриана, не умрет от любви к Венеранде, нет. Лулу знает причины, но надо сказать правду. На этот раз Венеранда вела себя очень деликатно: попросила Адриану уговорить Терезу встретиться, и знаете, с кем, Лулу? Попробуйте догадаться! Она даже понизила голос, произнося имя промышленника, банкира и сенатора Республики. И за один вечер, проведенный с Терезой в постели, за один только вечер он предложил неплохие деньги. Похоже, он положил глаз на Терезу давно, еще когда она жила в Эстансии, старая страсть, подогретая на медленном огне (простите, Лулу, за сказанное, повторила слова Венеранды). Венеранда обратилась к Адриане как к посреднице, обещая ей неплохие комиссионные. Терезе же – кучу денег и еще, если ему понравится любовь Терезы (а она ему понравится), богато обставленный дом. Тереза получит все, что пожелает, а она, Адриана, будет довольствоваться малым. Но Тереза глупая, и где у нее голова? Не только отказалась, но когда Адриана стала настаивать – надо же было сдержать слово, данное Венеранде, – пригрозила, что снимет комнату в другом доме. Ну разве не дурость – пренебрегать самым богатым человеком в Сержипе и бегать за ничтожным морячком, ну где такое видано? Ах, эти нынешние пустоголовые девчонки, совсем не хотят думать о том, кто им платит, а только о зазнобе, каком-нибудь бедняке. Главное забывают – деньги, а ведь миром правят только деньги, ну а потом эти дурочки кончают жизнь в больницах для неимущих.

Лулу Сантоса забавляет негодование старухи, и еще больше – неотступное желание получить обещанные Венерандой комиссионные. Выходит, старая Адриана, женщина с убеждениями и сдержанная, превращается в сводню, находящуюся на службе всем известной содержательницы дома свиданий в Аракажу? И откуда у нее подобная профессиональная гордость?

– Лулу, времена трудные, а деньги ведь не пахнут.

Адриана, милая Адриана, оставь девушку в покое. Тереза цену деньгам знает, не обманывайся, но знает и цену жизни и любви. Думаешь, только сенатор преследует Терезу, держа в одной руке бумажник, а в другой свою палку (простите, повторил выражение Венеранды)? Еще есть поэт, сочиняющий стихи, каждая строка которых стоит миллионов промышленника. И если Тереза не принадлежала поэту, почему она должна принадлежать хозяину текстильной фабрики? Да и меня она не любит, хотя я – сладенькое для женщин Аракажу, но любит того, кто мил ее сердцу. Оставь Терезу в покое на короткое время любви и радости и приготовься к тому, чтобы приласкать ее, согреть дружбой, когда завтра или чуть позже, через несколько дней, моряк уедет и для Терезы начнется время такого горького ожидания, что она станет грызть край ночного горшка (простите это грубое выражение нашей утонченной Венеранды).

Обещать Адриана обещала – она будет сестрой и матерью для Терезы, осушит ее слезы (Тереза плачет редко, моя милая старушка), хотя девчонка, ветреная голова, во всем сама виновата; предложила ей плечо и сердце. Но все же есть маленькая надежда: а что, если Тереза, оставшись одна, холодно рассудит и решит принять предложенные сенатором, отцом города, большие деньги? Адриана и грошу будет рада.

13

– Об отъезде ты мне скажешь накануне, – попросила Тереза, – не хочу знать заранее, когда это случится.

Между тем они все так же вместе, точно решили не расставаться ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем, точно «Вентания» навсегда бросила якорь в порту Аракажу. На пляже, в роще кокосовых пальм, на укрывшемся в кустах островке, в комнате Терезы, на борту баркаса все эти дни у них праздник любви. Воздух Сержипе полнится их любовными вздохами.

Жануарио не оставляет Терезу, неотступно следуя за ней по пятам: вот он на репетиции учит ее приемам капоэйры, играм гибкого тела, придающим еще робкой самбе Терезы дерзость, красоту и грацию под барабанную дробь самбы, самбы Анголы, которую ей показывает капитан баркаса, мастер капоэйры, участник афоше́.

С большим интересом следит за малейшими успехами Жоаны дас Фольяс, весело смеется, когда наконец овладевшая своей рукой, хорошо держащей карандаш и ручку, Жоана снова рвет бумагу, разбрызгивает чернила, но выписанные буквы остаются четкими. На вечернем уроке все трое: Тереза, Жануарио и Жоана дас Фольяс – обязательно над чем-нибудь посмеются.

Они целуются в автобусе, гуляют в порту, взявшись за руки, присаживаются поболтать на Императорском мосту и на корме «Вентании». Однажды вечером Жануарио привел Терезу на борт и вышел в море; бросив весла и не обращая внимания на раскачивающие лодку волны, они, обрызгиваемые водой и смеющиеся от счастья, отдались друг другу, а лодка, легко скользя, спустилась вниз по реке. Потом, привязав лодку к берегу на острове Кокосовых пальм, они сошли на берег, чтобы найти укромное местечко. В эту ночь в Аталайе они любовались взошедшей луной, потом, сбросив одежду, вошли в море, и Тереза в морской соленой пене забылась в руках любимого.

– Теперь ты не Янсан, Янсан ты была в драке. Ты – Жанаина, Царица вод, – сказал ей Жануарио, бывший запанибрата с ориша.

Терезе хотелось расспросить его о паруснике «Цветок Вод», о его плаваниях, о реке Парагуас, об острове Итапарика, о портах, в которых он бывал не раз, о жизни там, в Баии. Но с той первой ночи в Аталайе, когда он рассказал о своей жене, они больше не говорили ни о парусниках, ни о реке Парагуас, ни о Магоражипе, Санто-Амаро и Кашоэйре, как и о бухте Всех Святых – Баии и ее пляжах и островах. А только об Аракажу: о судебном процессе Жоаны дас Фольяс и уже назначенной дате, о «Веселом Париже», о репетициях ее танцевальных номеров, ее дебюте, что вот-вот состоится, и золотом зубе, над которым трудился Жамил Нажар – то ли дантист, то ли скульптор. Художник зубных протезов, и этот протез – его главное произведение. Разговаривали, точно не собирались разлучаться, точно их жизнь замерла в дивный час любви.

В воскресенье, как было условлено, они вместе с Лулу Сантосом и капитаном Гунзой пришли на фейжоаду в дом шофера Тиана. Много приглашенных, среди них шоферы такси, музыканты-любители с гитарой, флейтой и кавакиньо, соседки, шумные приятельницы жены Тиана. Кашаса и пиво, газированная вода для женщин. Ели, пили, пели, потом стали танцевать под радиолу. Все считали Жануарио и Терезу мужем и женой.

– Эта красотка – жена того великана!

– Человек моря, сразу видно.

– А она лакомый кусочек!

– Изюминка, Кавалканти, только не вздумай приставать к ней, у нее вон какой защитник!

Жена моряка – кто же не знает, что это такое! Очень скоро становится вдовой, если муж гибнет в море и уходит к Жанаине. Любовь моряка – что морской прилив. Не потому ли, что она, как морской прилив, Тереза и боится ее быстрого отлива.

Расплата тяжела – траур до гроба, и все же она рада приходу утра любви, пусть очень дорогой ценой, все равно это дешево!

14

По знаку нотариуса все присутствовавшие в зале суда встали – наступил торжественный момент оглашения приговора. Поднявшийся вместе со всеми судья стрельнул глазом в Лулу Сантоса. Лицо народного защитника сумрачно, но хорошо скрываемое удовольствие оттого, что дан отпор обману, надувательству, подделке, грабежу, наконец, преступлению, не ускользает от почетнейшего доктора Бенито Кардозо, судьи с блестящей карьерой, имеющего печатные труды, статьи и публикуемые в журнале «Суд в Сан-Пауло» приговоры. Вот как отозвался о докторе Бенито Кардозо известный юрист, профессор Руй Антунес, который был вызван из Пернамбуко в Сержипе по случаю сложнейшего уголовного процесса: «Доктор Кардозо, кроме глубокого знания уголовного права, владеет удивительным знанием людей».

В глазах народного защитника – искорки хитрости, ведь все судебное заседание было не чем иным, как комедией обмана, но, если разоблачение вора требует лжи и обмана, благословенны будьте, ложь и обман. Наконец-то Лулу Сантос, этот хитрый лис, презрев все предрассудки и букву закона, схватил-таки за руку самого отвратительного биржевого спекулянта города, настойчиво добивавшегося от суда признания своей правоты в абсолютно обманном деле. Сколько же раз доктор Кардозо был вынужден его оправдывать за отсутствием доказательств, хотя знал, что виновник он? Четыре раза – это он помнил. Прекрасные показания Лулу и свидетельниц не потребовали ничего больше, чтобы вынести приговор. Когда все было закончено, судья только из праздного любопытства желал узнать то единственное, что его интересовало.

Он поднимает глаза на Либорио дас Невеса, смотрит серьезно, без осуждения и неприязни. Рядом со спекулянтом лукавый бакалавр Сило Мело, адвокат тюрьмы, который ясно видит во взгляде судьи, что дело проиграно. Даже этот зубастый защитник истца помнит обманы и кражи. Почтеннейший судья профессионально поставленным голосом зачитывает приговор. Голос звучит четко и весомо, в предваряющих решение мотивировках Либорио дас Невес уничтожен, смят, как проткнутый наконец мешок; глаза Лулу Сантоса с нетерпением следят за выражением лица Либорио, этого мешка с дерьмом. Торжественный голос почтеннейшего доктора Бенито Кардозо чеканит каждый слог, каждую букву, особенно в заключение:

– «Исходя из вышесказанного и представленных в суд документов, объявляю настоящий иск Либорио дас Невеса к Жоане Франса несостоятельным ввиду неправоспособности документа, на котором основано прошение. Подобное решение после признания документа фальшивым принято окончательно и обжалованию не подлежит, копия решения отправляется в орган Министерства юстиции. Все судебные издержки взимаются с истца в десятикратном размере, как и двадцатипроцентная надбавка от установленной суммы гонорара коллегии адвокатов, поскольку речь идет о бесчестной тяжбе».

– Я хочу только видеть рожу Либорио, – сказал Лулу Сантос Терезе Батисте в тот памятный вечер в доме старой Адрианы, когда они согласовывали план действий. Но он увидел не только исказившуюся рожу мерзавца и покрывшуюся холодным потом, но и услышал страшный крик гнусавого подлеца и почувствовал себя, Терезу и Жоану дас Фольяс отмщенными.

– Протестую! Протестую! Меня предали, это заговор, заговор против меня, меня обкрадывают! – кричит потерявший себя от отчаяния Либорио.

Судья еще не закрыл заседания. Все еще стоя, он указует на него угрожающим перстом.

– Еще одно слово – и я прикажу запротоколировать сказанное и задержать вас за неуважение к суду. Судебное разбирательство объявляю закрытым.

Либорио проглотил свой мерзкий язык; бакалавр Сило Мело, мышиная морда со встревоженным видом, не поняв даже половины того, что произошло на заседании, тянет своего клиента к выходу. Присутствующие уходят, нотариус берет под мышку большую черную книгу, где записано решение суда. Наконец, оставшись наедине с народным защитником, уже берущим костыли, старый его друг судья, снимая судейскую мантию, шепотом спрашивает то, что его особенно интересует, все остальное яснее ясного:

– Так скажите мне, Лулу, кто же научил эту негритянку подписываться?

Лулу Сантос медлит с ответом, судья подозрительно смотрит на него.

– Кто? Дона Кармелита Мендонса, она же здесь сказала совсем недавно, дав клятву говорить правду и только правду. Женщина честная и уважаемая во всем Сержипе, учительница наша общая и ваша тоже, это неопровержимая правда.

– А кто ее опровергает? Если бы я хотел это сделать, сделал бы на процессе. Моя учительница, верно. И ваша тоже, вы были ее любимым учеником, так как были умным и…

– Калекой… – засмеялся Лулу.

– Ну, так. Послушайте, Лулу, теперь заседание суда закончилось и приговор вынесен. А ведь дона Кармелита никогда не видала этой негритянки, во всяком случае, до того, как она вошла в зал суда. Понимаю, что вы рассказали ей всю правду и убедили ее прийти в суд, и она хорошо сделала, что пришла. Этот Либорио – омерзительный тип и заслуживает преподанного ему урока, хотя и не верю, что он пойдет на пользу: горбатого только могила исправит. Но, сеу Лулу, кто же все-таки тот гений, который сумел научить эти руки – вы обратили внимание на руки вашей подопечной, Лулу? – так чисто, без помарок писать буквы?

Народный защитник, улыбаясь, взглянул снова на судью, уже без тени подозрения и с полным доверием.

– Если я скажу вам, что это была волшебница, то не погрешу против правды. Не будь вы столь уважаемым судьей, я бы пригласил вас в ближайшую пятницу в кабаре «Веселый Париж» и там бы представил вам девушку.

– Девушку? Женщину-даму?

– Ее зовут Тереза Батиста, необыкновенная красавица, мой дорогой. И дерется она еще лучше, чем пишет.

Сказал и оставил судью размышлять в одиночестве над удивительными явлениями жизни, иногда почти невероятными: этот процесс, хотя и был соткан из сплошных надувательств, вывел на чистую воду мерзавца и был справедливым. Опираясь на костыли, Лулу Сантос быстро пошел навстречу бакалавру Сило Мело, который поджидал его, раздавленный и униженный, ища поддержки. Уже за дверью народный защитник открыто веселился: ах! Морда Либорио в дерьме!

15

Комедия обманов, как назвал процесс почтеннейший, превратила судебное разбирательство в фарс, где каждый с удовольствием играл свою роль, за исключением истца Либорио дас Невеса, который из бледного превратился в мертвенно-бледного и потерял самообладание в самый неподходящий момент. Народный защитник в эйфории от победы пустился в риторику: здесь, в зале суда, восторжествовала справедливость, виновник наказан, правосудие свершилось.

Ради всего этого стоило так трудиться, как трудился Лулу Сантос. Он отправился к уважаемой учительнице Кармелите Мендосе и всеми силами пытался уговорить ее пойти в суд:

– Дорогая учительница, я пришел просить вас предстать перед судьей в качестве свидетельницы и дать ложные показания…

– Ложные показания, Лулу, вы в своем уме? Вечно вы со своими шуточками… Я никогда не лгала, за всю свою жизнь, и теперь не буду. И тем более в суде…

– Сказать неправду, чтобы спасти правду и разоблачить преступника, уберечь от нищеты одну бедную женщину, вдову и большую труженицу, у которой хотят украсть то немногое, что она имеет… Чтобы избежать нищеты, эта женщина, которой уже пятьдесят лет, научилась за десять дней читать и писать. Ничего подобного я в жизни не видел…

Лулу описал всю драматическую историю во всех подробностях, от начала до конца. Учительница Кармелита, уйдя на пенсию, посвятила себя проблеме неграмотности взрослых и очень скоро сделалась цитируемым авторитетом, написав на эту тему много работ и диссертацию. Слушая с нарастающим интересом рассказ Лулу, она живо себе представила старую негритянку, согнувшуюся над листом бумаги и всеми силами старающуюся овладеть пером и чернилами, и была покорена способностями Жоаны дас Фольяс.

– Нет, вы не придумали, Лулу, эту историю, это правда. Рассчитывайте на меня и приходите за мной в день суда, я скажу то, что вы хотите.

Судья знал, что Лулу борется с Либорио его же оружием – ложью и ложными свидетельствами, чтобы любым возможным способом отрицать подлинность документа, представленного как основание иска, объявив его поддельным от начала до конца. Никогда его подопечная не брала денег в долг у истца, никогда не была ему должна, это можно легко и просто проверить, как неопровержимую истину: она умеет читать и писать, и незачем ей было просить кого-либо что-либо подписывать. Этот документ насквозь фальшивый, чудовищная ложь, сеньор судья.

И он представил иную версию событий: действительно сеньоре Жоане Франса нужно было восемь тысяч крузейро для того, чтобы послать их единственному сыну, находящемуся без денег в Рио, и она пошла к Либорио дас Невесу попросить в долг. Ростовщик был расположен сделать это, коль скоро она готова через шесть месяцев вернуть ему пятнадцать тысяч крузейро за восемь ей данных, иначе говоря, почтеннейший судья, за сто пятьдесят процентов годовых, или двенадцать в месяц. Такие чудовищные проценты заставили Жоану дас Фольяс отказаться от намерения взять в долг у Либорио, тем более что ей, еще когда жив был ее муж – он-то и дал взаймы, – задолжал кум и соотечественник мужа Антонио Салема, или Антонио Миньото, срок истекал через несколько месяцев, и Жоана дас Фольяс отправилась к нему, прося вернуть до срока нужную сумму для отправки сыну, так как у нее положение безвыходное, на что кум тут же согласился. Зная теперь о стесненном положении вдовы и неизвестно от кого о том, что, якобы, выходя замуж за Мануэла Франса, Жоана дас Фольяс не могла подписать необходимые документы, хитрец Либорио разработал план действий с целью завладеть тем клочком земли, что принадлежит подопечной. Подобное он уже проделывал не раз с такими, как Жоана, и весьма успешно, становясь собственником того, чем владели его несчастные жертвы. Он составил документ, ставший основой иска, приписав в бумаге проценты не те, с позволения сказать, «скромные», что предлагал бедной сеньоре при разговоре, а в десять раз больше, нацеливаясь получить поднятую и политую потом семьи Франса землю с завидным огородом и фруктовым садом. Однако при разработке преступного плана кое-что ускользнуло от мошенника, и весьма немаловажное. Вскоре после женитьбы, а вернее, пятнадцать лет тому назад, Мануэл Франса, устыдившись того, что его законная супруга безграмотна, договорился с преподавательницей Кармелитой Мендоса – имя, не вызывающее сомнений, учительница стольких поколений выдающихся сержипцев, известных людей общества, среди которых и наш уважаемый судья. За месяцы тяжелого труда, прилагая максимум своих знаний, дона Кармелита Мендоса, компетентность и добрая слава которой в педагогических кругах Сержипе известна всем и каждому, вызволила дону Жоану из мрака безграмотности, осветив ей жизнь умением читать и писать. За пятнадцать лет и четыре месяца тому назад.

Ну и хитер этот дьявол, Лулу Сантос, размышляет судья, слушая его доказательную речь, сумел уговорить дону Кармелиту обучить Жоану дас Фольяс за несколько дней писать буквы своего имени, но объявляет во всеуслышание, что грамоте негритянка обучена пятнадцать лет назад, – удар сногсшибательный! Однако едва слава педагогической науки, духовная мать стольких сержипцев (по эмоциональному выражению защитника), восьмидесятилетняя симпатичная старушка появилась в зале суда, судье стало ясно, что она ни разу за свою долгую жизнь не видела этой крепкой негритянки, молчаливо сидевшей около Лулу Сантоса. Да, только судья и Либорио дас Невес заметили возникшую вдруг, почти неуловимую нерешительность на лице старушки. Кто научил читать и писать Жоану дас Фольяс?