Текст книги "Тереза Батиста, уставшая воевать"

– Да, кто бы мне помешал, а? – Жустино поворачивается к Розалво. – Кто-нибудь осмелится, как думаешь, Розалво? Уж не ты ли?

Ответ Розалво еле слышен, голос идет из глубин страха, точно из-под земли:

– Никто, сеньор. Я? Сохрани меня Бог и помилуй!

Сделка почти совершена. Но до получения денег Фелипа держится стойко, хоть и сама любезность.

– Да и вы, капитан, скажите, где это вы найдете такую девушку, способную все делать и по дому, и в огороде, умеющую читать и считать, и торговать на рынке, да еще такую красавицу? И найдется ли такая в городе, чтобы годилась ей в подметки? Разве что сыщется в столице. Ведь так, капитан?

Капитан спокойно пересчитывает купюры, Фелипа, боясь, что он передумает, вдруг откажется, продолжает поддерживать разговор:

– Я вам скажу, капитан, к нам уже приходил один человек, и не какой-нибудь, хотел жениться на Терезе.

– Жениться? И кто же, разрешите узнать?

– Сеу Жовентино, может, знаете. Парень, у которого плантация кукурузы и маниоки в трех легуа отсюда, у реки. Работящий.

Розалво вспоминает: в базарные дни, по субботам, Жовентино, продав кукурузу, маниок, ботаты и муку, бывало, заходил к ним, рассказывал какие-то истории, толковал о разных происшествиях, задерживался надолго. Фелипа из кожи вон лезла, считая, что предмет его интереса она, но он-то, Розалво, сразу понял намерения этого типа: он шлялся к ним из-за Терезы. И тут же решил прогнать его, но не знал, как это сделать, за что уцепиться. Жовентино очень скрытный, дальше взглядов не шел, два слова скажет и молчит, ну, и приглашал Розалво пропустить по рюмке, Фелипе – пиво, Терезе – лимонад. Фелипа вертела задом, как в молодые годы.

А в одно из воскресений Жовентино появился при галстуке, с разговором о женитьбе. Очень было смешно видеть все это. Фелипа просто осатанела. Целый час торчала перед зеркалом, прихорашиваясь, а парень сидел с Розалво за бутылкой кашасы в ожидании ее появления, а когда она, причесанная и надушенная, перед ними предстала, то услышала, что тот пришел свататься к Терезе. Она тут же выставила парня. Где такое видано: просить руки двенадцатилетней девчонки? Она еще не девушка. Придет же такое в голову! Фелипа была в ярости.

– Я подожду и приду позже, – сказал, уходя, Жовентино.

Теперь она не достанется ни Жовентино, ни Розалво! Капитан кончил считать деньги. Конто и пятьсот мильрейсов – большие деньги, Фелипа!

– Пересчитывайте, если хотите, а я пока вам чек в лавку выпишу.

Он отрывает чек от чековой книжки, карандашом пишет цифру и ставит замысловатую подпись, которой гордится.

– Это вам на покупки в моем магазине. Можете на эту сумму все взять сразу или когда потребуется. Сто мильрейсов, и не тостана больше.

Розалво уставился на деньги. Но Фелипа складывает, заворачивает их в чек и прячет в пояс юбки, и тянет руку.

– Что еще? – удивленно спрашивает Жустиниано Дуарте да Роза.

– Кольцо. Вы же сказали, что подарите кольцо.

– Я сказал, что подарю девушке, это ее приданое. – Он смеется. – Жустиниано Дуарте да Роза никого не оставит без внимания.

– У меня оно сохранится лучше. Девушка в этом возрасте не знает цены вещам: может потерять, где-нибудь оставить. А я сохраню для нее же. Она моя племянница. У нее ведь нет ни отца, ни матери.

Капитан внимательно посмотрел на стоящую перед ним цыганку вымогательницу.

– Ведь мы договорились, капитан, разве это не так?

Он привез кольцо, чтобы отдать его девушке и тем завоевать ее симпатию, оно ведь ничего не стоит, стекло зеленого цвета и позолоченная латунь. Он снимает с пальца фальшивое кольцо с ярким зеленым камнем. В конце-то концов, что ему симпатия девчонки – она ведь его, он за нее заплатил деньги.

Фелипа потерла камень о одежду, надела на палец и, довольная, залюбовалась его игрой на солнце. Больше всего на свете она любит украшения: ожерелья, браслеты, кольца. На безделушки, покупаемые у бродячих торговцев, она всегда тратила свои сбережения, пусть даже маленькие.

Капитан Жусто подтянул ноги, встал, на груди зазвенело ожерелье из золотых колец – колокольчики невинности. Завтра в этом ожерелье появится новое кольцо, восемнадцатое.

– Теперь зовите девчонку, мне пора.

6

Еще во власти радостных чувств от полученного кольца, Фелипа громко крикнула:

– Тереза! Тереза! Иди сюда скорее.

Девочка прибежала вместе с собакой и остановилась в дверях.

– Вы звали, тетя?

Ах, если бы сердце Розалво вспыхнуло от искры ярости, если бы он встал, оторвав приросшие к полу ноги, перед своей женой Фелипой, как хозяин и господин. Но нет, он неподвижен и молчит, точно набрал в рот воды, сдерживает рвущиеся с языка слова и проклятия: Фелипа, чума ты этакая, мерзкая, бессердечная женщина! Когда-нибудь ты поплатишься, Бог призовет тебя к ответу! Не продается сирота-племянница, как скотина какая-нибудь, это наша дочь, которую мы вырастили, наша дочь, Фелипа, ах ты, мерзкая из мерзких! Чума, чума!

Неотрывно глядя на кольцо, Фелипа говорит почти ласково:

– Собери-ка свои вещички, Тереза. Ты пойдешь с капитаном, будешь жить в его доме, будешь служить капитану. Там у тебя будет все, как у знатной сеньоры, капитан – человек хороший.

Обычно Терезе не надо повторять сказанное, в школе учительница Мерседес всегда хвалила ее за то, что она все схватывает с первого слова и быстро научилась читать и писать. Но того, что она сейчас услышала, она не понимает.

– Жить в доме капитана? Почему, тетя?

Но ответил ей Жустиниано Дуарте да Роза, ее хозяин. Протянув к ней руку, он сказал:

– Задавать вопросов не нужно, все вопросы должны быть кончены, ты будешь жить у меня и мне подчиняться, знай это раз и навсегда. Пошли.

Тереза подалась назад, но не сразу, и капитан схватил ее за руку. Коренастый и толстый, почти без шеи, Жустиниано был ловким и сильным, подвижным и проворным, хорошим танцором и еще способным разбить кирпич одним ударом руки.

– Оставьте меня, – попыталась отбиться от него Тереза.

– Пошли.

Он ее подталкивал к двери, когда девочка вдруг со злостью укусила его за руку. Зубы оставили кровавый след на толстой волосатой руке. Капитан выпустил ее, и Тереза скрылась в кустах.

– Ах ты, сукина дочь, надо же, укусила, но ты мне за это заплатишь! Терто! Терто! – позвал он охранника, сладко храпевшего в грузовике. – Терто, ко мне! И вы тоже! – крикнул он Фелипе и Розалво. – Все вместе мы быстро поймаем эту дрянь, я не намерен терять здесь время попусту.

Капитан и Фелипа выскочили во двор, где к ним присоединился Терто Щенок.

– А Розалво, что он там стоит?

Фелипа обернулась и вонзила взгляд в мужа.

– Ты не идешь? Я-то знаю, что ты хочешь, козел бесстыжий. А ну, иди, пока у меня не лопнуло терпение!

Будь проклята такая жизнь! Что ему остается, как не идти с ними вместе ловить девчонку, но идет он не по своей воле, это же грех; грех не мой, а этой мерзкой шлюхи, он-то знает, что такое дом капитана – это чума, голод и война. Но он, Розалво, примет участие в охоте на Терезу.

Охота шла целый час, а может, и больше, капитан не засек времени на своем хронометре, но когда в зарослях кустарника Терезу окружили, все были с высунутыми языками. Розалво подкрался тихо с противоположной стороны, и дворняжка не залаяла, занятая всеми остальными. И тут Розалво схватил Терезу обеими руками, прижал к себе, всю целиком, прежде чем отдать ее капитану.

Терто дал пинок собаке, она отлетела в сторону и, распростертая, осталась лежать на земле, возможно, со сломанной лапой, потом поспешил на помощь Розалво, схватив Терезу за руку. Она отбивалась, пыталась укусить их, глаза метали молнии. Подошел капитан, остановился против девочки и изо всей силы ударил ее по лицу своей большой мясистой ладонью. Один, другой, третий, четвертый раз. Тоненькая струйка крови потекла из носа Терезы. Слезы она проглотила, даже капелька не появилась на ее сухих глазах. Командир не плачет – этому учили ее мальчишки, играя в войну.

– Пошли!

К грузовику ее тащили капитан и Терто. Фелипа пошла в дом. Зеленый камень блестел на ее руке. Розалво постоял еще какое-то время и подошел к собаке. Животное выло, зализывая лапу.

На подножке грузовика яркой голубой краской было написано: СТУПЕНЬКА СУДЬБЫ. Чтобы заставить Терезу подняться на эту ступеньку, капитан еще раз, как мог, сильно ударил ее. Так Тереза Батиста отправилась навстречу своей судьбе: чуме, голоду, войне.

7

Из грузовика Терезу вытащили капитан и Терто Щенок вместе, взяв за руки и за ноги, и бросили в комнату, заперев дверь. Это была маленькая каморка в глубине дома, с маленьким заколоченным окошком наверху, через щели сочились воздух и свет. На полу лежал двуспальный матрац с простыней и подушками, стоял ночной горшок. На стене висели олеография, изображающая Благовещение Пресвятой Девы – Мария и архангел Гавриил, – и плеть из сыромятной кожи. Раньше здесь стояла кровать, но она дважды разваливалась из-за непредвиденных обстоятельств первой ночи, вначале с этой негритянкой Ондиной, настоящим дьяволом, а потом с перепуганной насмерть, сумасшедшей Грасиньей, так что Жустиниано решил убрать ее.

Такая же комната была у него и на ферме, и в городском особняке за магазином. Все одинаковые, они предназначались для одного приятного дела – любовных утех капитана Жусто с молодыми девушками, которых он выискивал везде и повсюду. Предпочитал он самых молоденьких, чем моложе, тем лучше, а еще лучше – девственницы. «Те, что моложе пятнадцати, еще молоком пахнут», – так говаривала любительница образного языка Венеранда и тут же – плетка по ней плачет! – подсовывала ему уже занимающуюся проституцией более года Зефу Дутру. Но те, кто действительно был моложе пятнадцати, удостаивались чести быть отмеченными появлением нового золотого кольца в золотом ожерелье капитана. Тут Жустиниано был сверхпедантом. На свете есть тысячи коллекционеров, есть собиратели марок, их тысячи, начиная с покойного короля Англии до простого почтового служащего и хорошего игрока в биску Зороастро Куринги, а есть собиратели кинжалов, как, например, Милтон Гедес, один из совладельцев сахарного завода; в столице немало собирателей изъеденных шашилем статуй идолов, спичечных коробков, фарфора и слоновой кости и даже глиняных фигурок, продающихся на базарах. Жустиниано коллекционирует девочек, собирает экземпляры разного цвета кожи и разного возраста, некоторые из них старше двадцати, они хозяйки собственной жизни, однако коллекцию составляют лишь те, что еще пахнут молоком, те, кому меньше пятнадцати, и их он отмечает новым золотым кольцом в своем ожерелье.

Многих он валил на матрац, что в доме на ферме, и на тот, что в городском доме. Некоторые были уже опытными, в основном это те, что постарше, те, что познали мужские руки и ко всему готовы, но большинство составляли пугливые, робкие и дикие девочки, часто старающиеся спрятаться от капитана в каком-нибудь углу, а он охотился на них, ловил. Однажды одна такая, когда капитан поймал ее и схватил, от страха обмочилась, залила все – и ноги, и матрац, чем доставила огромное удовольствие Жустиниано.

Будучи спортсменом, капитан, естественно, предпочитал тех, кто оказывал сопротивление. Те, что были опытны или быстро сдавались, не доставляли ему того особого чувства нелегко доставшейся победы.

Скромность, стыдливость, сопротивление, наконец, бунт вынуждали его применять силу, внушать страх и уважение, с которым они должны относиться к своему господину хозяину и любовнику, целовать его после данной им пощечины – все это увеличивало наслаждение, делало его более ощутимым и глубоким. Обычно все и заканчивалось пощечинами, зуботычинами, редко приходилось прибегать к ремню, ну а плеть из сыромятной кожи пришлось отведать пока одной Ондине, которая только после плети стала послушной. Одной, самое большее – двух недель было достаточно, чтобы непослушные становились навязчивыми, надоедали капитану своей привязанностью, но именно они удерживались на положении фавориток недолго. Так было с уже упомянутой Грасиньей: чтобы сломить ее, капитану пришлось избить ее до потери сознания. Но и недели не прошло с той горькой ночи, как она вздыхала от нетерпения, желая быть в его объятиях, приходила к нему даже в неположенное время.

А однажды в Аракажу, куда капитан частенько ездил по делам, всем известная Венеранда, сидя с ним за столиком, предложила ему, решив над ним подшутить, совсем юное, как она сказала, создание. Шикарное заведение Венеранды (лучшее государственное учреждение, по словам Лулу Сантоса, постоянного посетителя, несмотря на костыли), существовавшее почти официально, поскольку среди посетителей были политические деятели, начиная с самого губернатора, представители правосудия, промышленники, коммерсанты и банкиры, находившиеся под покровительством полиции (самое тихое и приличное место в Аракажу, включая дома лучших семейств, по словам все того же народного защитника), только однажды огласилось столь нежелательными для знатных клиентов шумом и криками капитана Жусто, пытавшегося переломать мебель, когда он открыл обман Венеранды, выдавшей опытную проститутку за молоденькую невинную девочку, приехавшую из провинции. Когда поднятый капитаном Жусто шум стих и улеглась его ярость, они стали с Венерандой друзьями, и она, пуская пыль в глаза своей образованностью, с того самого дня всегда именовала его «зверем из Кажазейраса-до-Норте, укротителем девочек». В доме Венеранды, действительно неплохом, были и привезенные из Рио и Сан-Пауло француженки, и польки из Параны, и немки из Санта-Катарины – все яркие крашеные блондинки, все знающие и все умеющие. Капитан не пренебрегает компетентными иностранками, наоборот, он высоко ценит их искусство.

Однако в нищей провинции на каждом ее углу, в любом поселке или городе полным-полно своих девчонок, которых не кто иной, как сами родители предлагают богатому капитану. Так Раймундо Аликате, земледелец, возделывающий тростник на землях сахарного завода, в обмен на мелкие подачки отдавал капитану своих девочек. И если он говорил «девственница», то так оно и было. Поставляла аппетитный товар и Габи, хозяйка женского пансиона в городе, но за этой старой сводней нужен был глаз да глаз, чтобы не получить кошку вместо зайца. Капитан не раз грозил разгромить ее заведение, если в очередной раз она обманет, но мошенница была неисправима.

Лучших же капитан отбирал сам на фермах, за прилавком магазина, на танцах и вечеринках, на петушиных боях. Некоторые обходились ему дешево, почти даром. Другие подороже, приходилось тратиться на подарки и даже покупать их. Тереза Батиста обошлась дороже всех, исключая, конечно, Дорис.

Нужно ли вносить в этот список Дорис? С ней все было иначе, за ней он должен был ухаживать и жениться по всем церковным и гражданским правилам и взять ее не в каком-то углу на матраце, а в девичьем алькове дома на Соборной площади, когда после гражданского и церковного бракосочетания «милая новобрачная, которая сегодня вступает на путь счастья и цветущую тропинку бракосочетания» (как поэтически выразился падре Сирило), пошла к себе в комнату, чтобы надеть дорожный костюм, отправляясь в свадебное путешествие, где молодые собирались провести медовый месяц.

Да, да, ни на матраце, брошенном на пол, ни в хорошо обставленном номере отеля «Меридионал» в городе Баии, где они прежде всего должны были остановиться, а здесь, в алькове, рядом с залом, где под присмотром тещи попивали вино и доедали яства приглашенные на свадьбу гости, именно здесь капитан стал взимать проценты с понесенных им расходов, с глупо выброшенных на ветер денег.

Он пошел следом за Дорис, помог ей раздеться, сорвал фату, флердоранж, разорвал подвенечное платье, торопясь переломать ей кости. К губам ее приставил палец и велел молчать – в зале рядом пировала элита города, и, самое главное, сливки общества жадно, как крысы, утоляли голод и жажду. Дом полон народа, Дорис не должна даже стонать.

В грубых руках Жустиниано Дуарте да Роза ломались и отлетали пуговицы, рвались кружева корсета. Дорис вытаращила глаза и скрестила на чахоточной груди тонкие руки, дрожа всем телом, единственным ее желанием было кричать, кричать как можно громче, чтобы слышали все в городе и прибежали на помощь. Капитан же, увидев скрещенные на маленькой груди руки, остановившийся взгляд и такой страх, что гримаса губ, старающихся сдержать рыдания, казалась улыбкой, сбросил пиджак и новые брюки, облизал сухие губы… Да, Дорис стоила ему состояния, открытого счета в магазине, одежды и праздников, самых разных трат, и потехи, и женитьбы.

8

Жустиниано Дуарте да Роза исполнилось тридцать шесть лет, когда он вдруг решил сочетаться браком с четырнадцатилетней Дорис Курвело, единственной дочерью усопшего доктора Убалдо Курвело, экс-префекта, экс-шефа оппозиции и врача, чью смерть оплакивал весь город. Прекрасная диссертация, слава честного, способного администратора, компетентность в медицине и человечность в исполнении своих обязанностей врача – «мозг диагностики», по словам фармацевта Тригейроса; «надежда бедных», по всеобщему мнению, – все это было за ним, когда он отошел в лучший мир, оставив жену и двенадцатилетнюю дочь, не считая отданного в залог дома и денег, которые надо было получить за консультации.

В жизни доктор не испытывал особых трудностей. Хозяин самой большой клиники в городе, где трудились, чтобы выжить, четверо врачей, он получал все необходимое и содержал семью с учетом желания доны Брижиды жить с определенным шиком, как и положено первой даме общества, и даже купил и содержал дом на Соборной площади. Добрую же часть его клиентов составляли те несчастные, у которых не было ни кола ни двора. Очень многие приходили в консультацию из-за тридевяти земель; самые имущие приносили ему в качестве гонорара либо сладкий маниок, либо батат, либо плод хлебного дерева, а неимущие – сказанное с дрожью в голосе пожелание «Бог вам заплатит, сеу доктор». А некоторые даже получали деньги на лекарства – нет предела нужде в такой жалкой стране. Однако, несмотря на все эти траты и покупаемые доной Брижидой предметы роскоши, доктору удалось сохранить кое-какие небольшие сбережения, которые он тратил на политику, чтобы доставить удовольствие друзьям и поддержать честь супруги, отец которой в свое время достиг высот муниципального советника.

Выборы доктора в префекты, поддержка партии, членом которой он являлся, годы административной деятельности, сократившийся рабочий день в клинике из-за растраты, совершенной Умберто Синтрой – казначеем учреждения, единомышленником и вождем предвыборной кампании, одним из оплотов победы, полная утрата сданного под залог дома и особенно последующая шумная предвыборная кампания сразили и разочаровали Убалдо Курвелу, оставив его без гроша в кармане.

Из предвыборной кампании он вышел с пошатнувшейся нервной системой и тяжелым сердцем. Обрушившиеся вдруг неудачи не оставили ничего от его привычной веселости, сделали грустным и беспокойным, не сохранив за ним даже славы доброго и милого человека. И, когда глаза доны Брижиды после похорон мужа высохли и она занялась оставленным ей наследством, ничего, кроме жалкой пенсии вдовы врача народного здравоохранения и уже потерянных счетов за консультации, она не получила.

Два года спустя после незабываемых похорон доктора Убалдо Курвела, в которых участвовали, сопровождая гроб от церкви до кладбища через весь город Кажазейрас-до-Норте, бедные и богатые, единомышленники и противники, правительство и оппозиция, частные и обычная школы, положение доны Брижиды и Дорис сделалось невыносимым – отданный в залог дом они почти потеряли, получаемой пенсии не хватало, кредит был исчерпан. И как ни старалась дона Брижида скрыть их стесненное положение и превратности судьбы, внешний вид выдавал ее. Торговцы требовали погашения счетов, добрая память о докторе постепенно меркла, со временем забывалась, прожить с дочерью на имеющиеся у вдовы деньги не представлялось возможным.

Неизбежность оставить трон Матери-Царицы дона Брижида видела четко. Первая дама города при жизни мужа-префекта и после его ухода с этого поста продолжала держаться высокомерно, но после его смерти сделалась просто надменной. Одна из городских кумушек, дона Понсиана де Азеведо, у которой был язык без костей, а трепать его ей нужно было на самой большой площади города, как-то на празднике Богоматери Санта-Анны назвала дону Брижиду Мать-Царица, но запал злости не сработал – титул доне Брижиде пришелся по вкусу.

Сама для себя она еще была в мантии и со скипетром, но обмануть кого-либо другого уже не могла. Мстительная и неугомонная дона Понсиана де Азеведо в один из вечеров прикрепила к двери дома доны Брижиды вырезку из журнала: «Царица Сербии в изгнании терпит голод и закладывает драгоценности». Драгоценностей у доны Брижиды было около полудюжины, и все они, кроме нескольких колец, были проданы турку из Баии, бродячему торговцу, скупающему по домам золото и серебро, испорченные фигурки святых и старую мебель, вышедшую из моды мебель, плевательницы и фарфоровые горшки. Однако проданные драгоценности голода не утолили, и она и ее дочь продолжали его испытывать, и вот неожиданная любезность капитана Жусто в тот самый момент, когда все торговцы отказали им в кредитах в своих лавках, предотвратила худшее.

Любезность, возможно, не совсем то слово. Не слишком образованный Жустиниано Дуарте да Роза не был человеком ни тонким, ни обходительным, ни понимающим намеки. Однажды, проходя мимо дома доны Брижиды и увидев ее в окне, он остановился и сказал, даже не поздоровавшись:

– Я знаю, что ваше превосходительство покупает продукты в вонючих магазинах, так как не имеет возможности покупать в других. Так вот, в моем магазине вы можете брать в кредит все, что захотите. Доктор относился ко мне не лучшим образом, но он был просером.

Капитан узнал это слово в последней своей поездке в столицу. Неподалеку от Дворца, где проходят приемы, некто, представив ему государственного секретаря, сказал: «Доктор Диас – просер правительства». Жустиниано слово понравилось, и особенно потому, что знакомый употреблял его и по отношению к капитану: «Ваше превосходительство, капитан Жустиниано Дуарте да Роза, ваш престиж в сертане растет. Я думаю, что очень скоро вы тоже станете просером». Удовлетворенный услышанным, капитан оплатил пиво и сигары беседующему с ним свободному журналисту и, смирив гордость, спросил:

– Просер, а что это такое? Знаете, эти иностранные слова…

– Просер – это политический шеф, важная фигура в государстве, человек образованный, значительность которого подтверждена общественным мнением. Например: Руй Барбоза, Ж. Ж. Сеабра, Гоэс Калмон, полковник Франклин…

– Оно французское или английское?

– Немецкое, – ответил болтун, заказав себе еще пива.

У просера определенные обязанности, а не только то, что он противостоит чему-то в момент политической кампании. Это ясно. И смерть стирает всякие расхождения во взглядах, сказанное уже не сказано, оскорбления и обиды хоронятся с усопшим, доктор был просером – и все. В магазине счет открыт, ваше превосходительство.

Невероятный, неожиданный подарок; несколько дней спустя дона Брижида обнаружила причину открытого ей кредита и сближения ее с семьей капитана. Она была сражена, нет, нет, не может быть, невозможно поверить! Какой-то абсурд, даже представить невозможно, но факт: капитан положил глаз на Дорис и кружил вокруг ее юбок.

Да юбки-то короткие, детские, и туфли без каблуков; дона Брижида не относилась к дочери, как к девушке, хотя ей четырнадцать и пришли месячные, и одевала ее, как девочку, что было дешево и говорило за отсутствие перспектив. Никогда в голову доне Брижиде не приходила такая простая мысль, что кто-то может интересоваться Дорис, этой молчальницей, замкнутой в себе девочкой, трудно сходящейся с кем-либо, без друзей и подруг, всей во власти церкви: месс и новен. «Эта будет монахиней», – повторяли кумушки, и дона Брижида не разуверяла их, нет. Другого пути она и сама не видела, как не видела лучшего решения всех их жизненных проблем.

Дорис унаследовала от отца лабильность нервной системы, с легкостью на все обижалась, плакала по пустякам, пряталась по углам с четками в руках. О физических данных дочери дона Брижида предпочитала помалкивать, хоть и не такая она была уродина. Глаза большие, светлые, испуганные, волосы белокурые, вьющиеся, вот фигура – да, тощая: кости и кожа, ноги как щепки, плоская как доска, однако имела влюбленного. Дона Брижида, в чьей материнской любви никто не может сомневаться, прижимая дочку к своей роскошной груди Матери-Царицы, драматически говорила: «Моя золушка!» Да, явно Иисус, как очарованный принц, отметил эту золушку Сержипе, а монашки педагогического училища и больницы воспитали в ней склонность к задумчивости и молчанию. Жестокие же соученицы-школьницы прозвали ее Матушка Скелет.

И вот ее увидел капитан! Ни на улице, ни в коллеже никогда ни один мальчишка не поднял глаз на Дорис ни с нежностью, ни со злостью, как ни один не пригласил ее за холм, так сказать, классическое место для влюбленных, именно туда держат путь многие после уроков, чтобы постичь азы любовные. Обо всем этом Дорис только слышала. Соученицы имели такую приятную для них слабость поверять ей о поцелуях, объятиях и всем прочем. Хвастливые показывали ей фиолетовые пятна на шее, искусанные губы. Дорис все это слушала молча, не улыбаясь. Но за холм ни с кем не ходила.

И вот капитан, зрелый богатый человек, вроде бы убежденный холостяк, и вдруг обратил свой взор на худышку, ну, кто бы мог сказать! Капитан Жусто, человек с дурной славой, самой дурной, какая может быть. Без сомнения, уважаемый, но за деньги и охранников, которых содержит хитрый муниципальный шеф, всемогущий, грубый, кровожадный. Даже доктор Убалдо, который до того, как пришел в политику, ни о ком не сказал ни одного плохого слова и всегда спокойно относился к чужим недостаткам, Жустиниано не выносил, «монстр» – это его слово. Кстати, одной из причин победы доктора, кандидата от оппозиции, на выборах была его смелость в разоблачениях на митингах сделок между старым префектом, полицией и капитаном, объединившимися против города. Открылись такие невероятные вещи, был такой скандал, что вынудило Гедесов, своего рода корпорацию, защищающую город, разволноваться и лишить поддержки «теневую клику в правительстве». Однако, будучи выбранным, доктор очень мало или просто ничего не сумел сделать против обвиняемых за отсутствием доказательств и солидарности в префектуре; он удовлетворился, по мнению Гедесов, честным руководством. Все имеет свои пределы, как и административная непорочность, а тут политик, неспособный понять тонкости политической жизни, карьера его будет короткой. Гедесов выбирали вдали от города, на тростниковых плантациях, на сахарном заводе, а потом уже в городе, они и свалили доктора Убалдо Курвело, неумеренного гордеца. Последние два года, когда у власти находился Убалдо Курвело, капитан Жусто был как бы на коротком поводке, и ему не нравилось, что двое его охранников теперь ничем, кроме петушиных боев, не могли заниматься. Когда же на последних выборах доктора Убалдо прокатили, он, Жустиниано Дуарте да Роза, появился на главной улице города и на Соборной площади верхом на лошади, салютуя выстрелами в воздух. Новый префект был ниже травы и тише воды, в его кабинете, дома и в конюшне царил страх.

Итак, не кто иной, как Жустиниано Дуарте да Роза, более известный как капитан Жусто, положил глаз на Дорис. Его видели у их дома и на Соборной площади в час благословения, его маленькие, свинячие глазки следили за Дорис Курвело.

Дона Брижида схватилась за голову – что ж делать, боже? Первым ее желанием было бежать к падре Сирило, к куме Теке Менезес, к фармацевту Тригейросу, чтобы обсудить случившееся, однако остановило благоразумие. Прежде чем что-то обсуждать, надо изучить все и во всех подробностях, собрать нужные сведения, чтобы было над чем думать.

Сидя у порога дома на стульях после ужина, дона Брижида и ее соседки дышали свежим воздухом и с удовольствием сплетничали, обсуждая чужую жизнь: торговцы все – жулики, мужья – подлецы, девицы – бесстыдницы, не говоря уже об ухаживаниях и изменах. Дорис спокойно внимала им.

Услышав стук копыт лошади капитана Жусто, все замолчали, воцарилась тревожная тишина, все смотрели на Жустиниано, а он смотрел на Дорис. Дона Брижида уже было хотела встать и увести Дорис в дом, крепко хлопнув дверью. Однако и на этот раз благоразумие взяло верх: она любезно ответила на приветствие монстра и улыбнулась ему.

9

Много бессонных ночей и тревожных дней провела дона Брижида, обдумывая все «за» и «против» возникшей проблемы и размышляя над будущим дочери. Все взвешивать и решать должна была она одна, ведь невинная девочка жила в ином мире, интерес ее был к делам церковным. Невнимательная на уроках и в коллеже, плохая подруга в играх и на праздниках, о мальчишках и влюбленности и слышать не хотела, бедненькая!

Дорис родилась старой девой, похоже, так надо думать. По складу характера и манере поведения, а также потому, что трудно выйти замуж в городе, где много невест и мало женихов. Едва оперившиеся молодые люди тут же уезжали на юг страны в поисках столь редкой здесь удачи. Городской бюджет складывался из налогов, выплаченных сахарным заводом, собственниками Гедесами, банкирами, хозяевами земель, земель действительно плодородных, орошаемых водами реки; здесь поднимались тростниковые заросли, пейзаж зеленый не в пример пейзажу сертана. Сахарный завод принимал нескольких молодых людей из привилегированных слоев общества, еще двоих-троих – лавки и магазины, ведущие жалкую торговлю, остальные садились в поезд и уезжали. Девушки зло сражались из-за оставшихся; время от времени кто-нибудь из них оказывался в руках бродячего торговца, женатого, с кучей детей, с которым и бежала эта глупая, втаптывая в грязь честь семьи. Кумушки дрожали от страха за своих дочерей.

Гедесы очень редко объявлялись в городе. Три брата с женами, их дети, племянники и племянницы ездили с сахарного завода в столицу прямо без пересадки, садясь в поезд на остановке, что находится на середине пути к тростниковой плантации. В домике на Монастырской площади, который весь год был на замке под присмотром сеу Лирио, садовника и сторожа, бродившего среди столетних деревьев, появлялся каждые два-три года один из братьев Гедесов с женой и детьми, появлялся на празднике Богоматери Святой Анны, покровительницы города и семьи Гедесов. В домике раскрывались окна, смех оглашал коридоры и залы, из столицы приезжали гости, местные девицы были злы, как ведьмы, так как молодые люди на них даже внимания не обращали – уж очень их было много. Так проходила неделя, десять дней, пятнадцать – самое большее. Поцелуи, пожатия рук, щипки, но праздник кончался, и их оставляли, девицы были взбудоражены, но вскоре же возвращались к своим ничего не значащим коллегам, стоящим за прилавком, или домой, на церковные праздники, становясь в двадцать лет старыми девами. Многие доходили до того, что готовы были лечь на матрац капитана Жусто, но он пренебрегал этим, уже старым и потрепанным товаром.