Текст книги "Сад сломленных душ"

Глава 10
Верлен

Я почти бегом спускался по лестнице, совершенно сбитый с толку странными предложениями отца. Он постоянно твердил, что считает меня равным остальным богам, что мои недостатки не так уж и важны и что мое происхождение ничуть не умаляет моей важности в его глазах – по его словам, я такой же, как его первые десять детей. Очевидно, это не совсем так…

Разве отец только что не предложил мне нырнуть на самое дно моей человеческой натуры? Разве он не посоветовал мне отдаться на волю низменным страстям, вместо того чтобы стараться их изжить и подавить, как я делал всегда?

Разумеется, конечная цель осталась неизменной: мне следовало бороться с этими досаждавшими мне слабостями, дабы так или иначе избавиться от них навсегда. Однако эта простая идея мне претила. Предложение отца шло вразрез со всеми принципами, которых я до сих пор придерживался, и противоречило всем прошлым наставлениям, что так часто давал мне Орион…

Даже если порой мною овладевали горечь, одиночество, сомнения и гнев, в моей душе еще никогда не прорастали побеги прочих зол и искушений, типичных для гнусной человеческой природы, составлявшей часть меня. Я не знал ни чувств, ни желаний и совершенно не был склонен их испытывать.

Нет, я определенно выше всех этих низменных поползновений, и, раз уж возникла такая необходимость, я докажу это отцу.

Я много лет вел внутреннюю борьбу и должен окончательно искоренить в себе человека, ведь я поклялся, что сделаю это…

Я заметил двух своих братьев – они стояли в коридоре и беседовали – и едва не свернул в сторону, чтобы пойти другой дорогой. Секунду колебался, поскольку на собственном горьком опыте убедился, что лучше по возможности избегать столкновений со старшими родственниками. В конце концов я все же решил продолжить путь и зашагал дальше по галерее. Я и так уже изрядно припозднился, если не поторопиться, велика вероятность разминуться с Эвридикой.

Эол и Тиресий резко замолчали и вперили в меня неприязненные взгляды своих глаз, словно состоявших из жидкого серебра. Сделав вид, что в упор их не вижу, я старательно смотрел на роскошную арку зала Победы, возвышающуюся в конце коридора. Один из старших братьев презрительно фыркнул, когда я проходил мимо, и мне в спину ударил мощный порыв ветра. Однако на этом все и закончилось – из всех моих братьев и сестер мало кто мог сравниться с Гефестом по части демонстрации отвращения на мой счет.

Затем я ступил под своды главного нефа и наконец добрался до железного портика, выкованного так искусно, что металлические прутья походили на тонкое кружево; за портиком начинался Последний Сад. Стеклянные стены этого колоссального сооружения запотели, став чуть менее прозрачными, капельки воды стекали вдоль металлических опор каркаса здания.

Я сделал глубокий вдох, стараясь прогнать из головы внезапно всплывшие перед глазами болезненные образы, и вошел в оранжерею. Тяжелая атмосфера этого места наполняла мои легкие, пока я шагал по дорожке, петляющей между деревьями и пышными кустами. Запах вскопанной влажной земли неприятно щекотал мне ноздри, а на сочных листьях играли последние лучи солнца, лившиеся через люки в верхней части Собора и его огромные витражные окна.

Здесь все было насыщенно-зеленого цвета, вокруг витало электричество, и присутствовало ощущение нереальности. От этого места веяло ненормальностью, лично мне оно напоминало отвратительное кладбище. Я спрашивал себя, как могут придворные с удовольствием прогуливаться в этой оранжерее, в то время как сам я старался сокращать свое неизбежное пребывание здесь, уходя при первой же возможности.

В конце дорожки я заметил Эвридику – она сидела на полукруглой каменной скамье, в тени липы, раскинувшей над ней свои ветви подобно куполу. При виде меня старшая сестра встала, и ее алые губы изогнулись: Эвридика пыталась изобразить приветливую улыбку.

Эмоции – это свойство исключительно человеческой натуры, они делают людей несовершенными и не дают им мыслить здраво. Так что я был вполне доволен почти полным отсутствием у меня этих зловредных слабостей – за исключением разве что сильной злобы, которую я питал к самому себе. Тем не менее, если бы я был чувствителен к прекрасному, красота Эвридики, несомненно, не оставила бы меня равнодушным.

Из всех моих пяти сестер у нее, несомненно, были самые гармоничные черты лица, полные очарования и удивительного изящества. Эвридика обладала роскошной стройной фигурой, ее рост не превышал двух метров семидесяти сантиметров, но все равно она возвышалась надо мной на несколько голов.

Густые вьющиеся волосы Эвридики, уложенные в замысловатую прическу, были очень светлыми, почти цвета слоновой кости. На отливающей перламутром коже щек играл нежный румянец, а миндалевидные глаза, обрамленные длинными, густыми светлыми ресницами, походили на два кусочка хрусталя.

Я преодолел разделяющее нас расстояние, против воли гадая, как могли бы выглядеть отпрыски двух столь непохожих друг на друга существ, как мы с ней…

– Я рада тебя видеть, Верлен, – прошелестела Эвридика своим нежным, певучим голосом и уронила на траву букет, который собрала, ожидая меня. – Тебя не так-то просто встретить во дворце вне официальных банкетов.

– Мне жаль, – нервно пробормотал я, сцепляя руки за выпрямленной, напряженной спиной. – Я часто бываю очень занят.

На кукольное лицо Эвридики набежала тень, она разгладила невидимые складки на своем просторном шелковом платье цвета пурпура, отделанном бежевым кружевом.

– Конечно, я понимаю. У всех нас есть свои обязанности.

Эвридика подошла ко мне, длинный шлейф ее платья тянулся за ней по дорожке. А я вспоминал, как она годами не давала себе труда даже словом со мной перемолвиться. Когда Гефест осыпал меня ядовитыми оскорблениями, Эвридика смеялась вместе с остальными – ей тоже нравилось наблюдать, как старший брат надо мной издевается.

– Мне так нравится это место, – проговорила вдруг она, устремляя взор к вершинам окружающих нас деревьев. – Такой маленький зеленый островок, вокруг которого лежит целый мир из пепла и праха.

По правде говоря, я не видел особой разницы между миром и этой оранжереей.

Я пожал плечами, не зная, что ответить. Еще я решительно не понимал, как мне себя вести с Эвридикой. Должен ли я ухаживать за ней по всей форме, как это делали кавалеры из старинных приключенческих романов, на которые я время от времени натыкался?

Подобное поведение казалось мне неуместным: в ситуации, в которой мы оказались, любые знаки внимания выглядели бы фальшиво…

Обычного человека наверняка возмутило бы и оттолкнуло предложение жениться на собственной сестре – вернее, на единокровной сестре, если уж быть точным, – однако богов такие мелочи не волновали. Вовсе не кровные узы мешали мне представить себя рядом с этим изумительным созданием, а нечто куда более абстрактное, неопределенное.

– Мне бы очень хотелось узнать тебя лучше, Верлен, – заявила Эвридика. Она вдруг шагнула ко мне и пристально посмотрела мне в глаза. – Мы отныне обручены, и больше всего я желаю, чтобы мы преуспели там, где многие до нас потерпели поражение. Мне кажется, нам обоим следует отказаться от своих предубеждений и начать все заново, с чистого листа, на прочном фундаменте. Я верю, что, приложив все усилия, мы сможем поладить. Что ты об этом думаешь?

Эвридика протянула мне руку. Она говорила искренне – я в этом ни капли не сомневался. Сестра считала своим долгом наладить со мной отношения.

А для меня главным долгом было повиновение императору…

Я взял ее руку и нежно сжал обжигающе горячие пальцы, удивляясь, что ее близость нисколько меня не смущает.

– Ты права, – одобрительно проговорил я. – Пора оставить прошлое в прошлом и обратиться к будущему. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы у нас получилось, обещаю.

Это были не просто слова, я искренне верил в то, что говорю. Мне вовсе не хотелось, чтобы Эвридика была со мной несчастна. Мне хотелось подняться на одну высоту с ней и доказать – ей в том числе – я достоин уготованного мне места – даже если совесть убеждала меня в обратном.

Ярко-красные блестящие губы Эвридики раздвинулись, обнажив белые, сверкающие, как жемчуг, зубы.

– Ты уже освободил души, поглощенные прошлой ночью? – спросила она внезапно. – Мне было любопытно посмотреть, каким образом это происходит…

Я тут же выпустил ее руку и отступил на шаг, вперив взгляд в лежащие на траве сорванные цветы; ее просьба потрясла меня гораздо сильнее, чем должна была бы.

– К сожалению, уже слишком поздно.

– Какая досада! Знаешь, возможно, мы никогда тебе этого не говорили, но мы находим все это весьма интригующим.

Конечно, для братьев и сестер я был этаким диковинным зверем…

– В таком случае, в следующий раз? – настаивала Эвридика.

– Я подумаю об этом.

Ни за что на свете. Я никому не позволил бы наблюдать за этим зрелищем, казавшимся мне одновременно унизительным и слишком интимным, чтобы делиться этим с кем бы то ни было.

Вниманием Эвридики вдруг завладело нечто справа от меня, и ее глаза округлились от изумления.

– О, Небеса! – воскликнула она, указывая пальцем куда-то в сторону. – Это… это…

Я обернулся и, проследив за взглядом сестры, тоже увидел порхающее в воздухе маленькое насекомое с разноцветными крылышками, переливающимися в солнечных лучах.

– Да что же это такое? – снова воскликнула Эвридика. Она бросилась к парящему существу и попыталась его поймать, но промахнулась. – Оно живое, не так ли? Верлен, это… оно ведь живое, да? Как здесь мог появиться подобный организм? Это невероятно!

Я был ошеломлен не меньше Эвридики при виде этого крошечного представителя давно исчезнувшего вида – за последние несколько тысячелетий вымерли все обитатели этого мира, не считая людей и богов.

– Это бабочка, – сообщил я Эвридике, порывшись в памяти. Я видел таких насекомых на картинках древних энциклопедий, над которыми так любил мечтать в детстве. – Взрослая чешуекрылая бабочка.

– Бабочка, – благоговейно повторила Эвридика. Ее лицо осветилось восторгом, а бабочка порхала вокруг нас. – Ты понимаешь, что это значит? Во имя всех богов, Верлен! Нужно немедленно известить отца об этом чуде!

Глава 11
Лориан

Хотя Лориану было всего одиннадцать лет, он уже успел порядком устать от жизни. В конце концов, раз уж несколько месяцев назад его мать покончила со своим существованием, почему ему нельзя обдумать такую возможность? Разве изнеможение и отчаяние интересуются возрастом своих жертв?

Мальчик подметал улицу вместе с другими детьми, и в голове его бродили черные мысли. Лориан был всего лишь одним из маленьких уборщиков золы. Один из множества сирот Пепельной Луны, только и всего…

Лориан выпрямился и утер катящиеся по лбу капли пота, так что на толстом слое серой пыли, покрывающем его лицо, образовался светлый след. Мальчик уже нагреб довольно большую кучу пепла. Теперь осталось только переложить ее с тротуара в тачку, потом отвезти к специальному контейнеру и высыпать туда.

А затем начать все сначала, и так снова и снова…

До тех пор, пока солнце не уйдет с небосвода, уступив место луне. Или скорее до тех пор, пока Лориан не соберет столько пепла, чтобы за него можно было получить немного денег, которых хватит на краюху хлеба. Обычно, добыв таким образом еду, мальчик прятался за кузницей и жадно съедал свой скудный ужин, стараясь расправиться с ним как можно быстрее, чтобы не привлекать внимание воров и голодные взгляды других детей. После чего он шел в узкий переулок, в котором прятались от ветра все беспризорники, – там они сбивались в кучу, чтобы хоть немного согреться ночью. Ни взрослые, ни старики никогда туда не заходили, потому что у первых обязательно была работа, а вторые, измученные тяжким трудом и невыносимыми условиями, не выживали на улице.

Возможно, завтра Лориан сходит в заброшенные подвалы недалеко от северных городских ворот: там, за железными колоннами, он прятал механическую руку, внушавшую ему одновременно восторг и отвращение – единственное оставшееся у него воспоминание о матери. В последнее время Лориан очень часто туда ходил, и эти долгие прогулки отнимали много сил и совершенно не приносили денег, необходимых для выживания. Зато ему, по крайней мере, казалось, что он еще немного побыл рядом с мамой…

Если бы Лориану сказали, что в прежние времена умерших предавали земле и клали в могилу, которую их родные могли навещать, он бы очень удивился, ибо этот обычай в Империи давным-давно позабыли. Тела покойников систематически привозили в траурные залы на окраинах города и там быстро сжигали в печах. Высокие печные трубы этих зловещих зданий неустанно выплевывали отвратительный дым, насыщенный пеплом, который смешивался с уже кружащейся в воздухе золой. Затем ветер разносил эту пыль по королевству, а дождь прибивал ее к земле.

По-видимому, в старину можно было рассчитывать на землю, естественным образом трансформировавшую и переваривавшую плоть трупов. Однако уже много веков назад почва перестала приносить свои блага, и ее безжалостное бесплодие сделало невозможным этот удивительный процесс.

Итак, у Лориана остался лишь старый протез – единственное напоминание о существовании его матери. Мальчик предпочел бы иметь что-то другое, в конце концов, обнимать механическую руку – это нездорово, но ничего не мог с собой поделать: его пленила вещь, созданная самим Гефестом, богом механики. Раньше он видел эту руку в движении, пока ее носила мама: в прошлом у него постоянно возникало необъяснимое впечатление, будто эта рука придает матери сил.

Увы, в конечном итоге металлический протез, навязанный его матери в качестве наказания за кражу еды, свел ее с ума…

Мать Лориана не смогла смириться со своим новым положением изгоя и всеми презираемого существа, каковым наградил ее статус Залатанной. Потеря части тела необратимо ее подкосила. Она так и не сумела свыкнуться со своей новой чужеродной рукой.

На протяжении нескольких недель мама все глубже погружалась в черное безумие, и однажды просто отрезала механическую руку, после чего спрыгнула с крыши часовни, стоявшей в их квартале, и напоролась на один из ее стальных шипов.

Лориан покосился на Вильму, девочку лет шести с большими карими глазами: она осиротела около двух недель назад. Ее ручная тележка была почти пуста, а сама девочка, похоже, засыпала на ходу, черенок метлы дрожал в маленьких, все еще пухлых руках.

Потрясение оказалось для нее слишком сильным. До того как ее отец в считаные часы умер от пепельной болезни, он трудился на заводе по производству синтетического зерна. Эта работа давала мало дохода, и все же попасть на нее считалось большой удачей, потому что на фабрике выдавали продуктовый паек в придачу к скромному жалованью. Несомненно, до сих пор Вильме никогда не приходилось голодать. Вот почему теперь ей так трудно было привыкнуть к новой жизни…

Лориан подумал, что, пожалуй, нужно попробовать заработать чуть больше денег, чтобы купить большой кусок хлеба. Такой, чтобы им хватило на двоих…

Вильма подпрыгнула, когда мимо нее по улице прошла какая-то странная женщина. Лориан проследил за озадаченным взглядом девчушки и, в свою очередь, уставился на незнакомку.

Женщина была одета в длинное серое платье и длинный плащ, полы которого развевались у нее за спиной при ходьбе под порывами прохладного вечернего ветра. Капюшон ее одеяния был откинут на плечи, открывая наполовину механическое лицо, покрытое загадочными символами. Голову женщины венчал необычный головной убор, сделанный из костей и рогов давно исчезнувших животных.

Незнакомка прислонила свой посох – Лориану он казался похожим на мистический жезл – к стене гостиницы, развернула лист бумаги и положила его на пустой перевернутый бочонок. Она подняла руку, обмазанную чем-то вроде дегтя, и провела несколько линий на фасаде здания.

Очень быстро эти линии превратились в выразительный рисунок…

Закончив работу, женщина отступила на шаг и окинула взглядом получившееся изображение. Затем она повернулась к Лориану и спросила, словно продолжая прерванный разговор:

– Знаешь, что здесь нарисовано?

Она устремила на мальчика взор зеленых глаз, строгий и в то же время доброжелательный…

Изумленный, оробевший Лориан не нашелся, что сказать, и лишь кивнул.

Да, он знал, кто эти два разновеликих персонажа, стоящие друг против друга. И, да – он понимал, что они символизируют.

– Ты боишься, малыш? – снова спросила незнакомка.

В ее словах не было угрозы, она просто задала вопрос.

Лориан подумал несколько секунд, потом решительно покачал головой.

– Прекрасно, – одобрительно проговорила женщина и протянула к нему руку с перепачканными черной краской пальцами. – В таком случае, коль скоро тебя не страшат ни боги, ни наказания, помоги мне, юный ангел с отважным сердцем.

Возможно, ключевую роль сыграло то, что Лориану было нечего терять, а может, он просто оказался слишком глупым, хотя, наверное, он все-таки был очень смелым. Лориан бросил на землю метлу и подошел к женщине. Он взялся за ее протянутую механическую руку, и это прикосновение наполнило его теплом, которого мальчик уже очень давно не знал.

– Меня зовут Элдрис, – представилась женщина, кривовато улыбаясь – металлическая половина ее лица оставалась неподвижной и лишенной каких бы то ни было эмоций.

– Лориан, – пробормотал мальчик.

– Я знаю, кто ты. Наша Владычица Туманов поведала мне, что я тебя здесь встречу. Много лет назад она показала мне этот рисунок в видении. Он очень важен, но ты ведь понимаешь, почему, не так ли? Хочешь научиться рисовать, Лориан?

Мальчик снова кивнул.

Пусть ему было всего одиннадцать лет, но он мгновенно ухватил суть сделанного ему предложения.

Этот простой рисунок – воплощение протеста. Символ, несущий в себе вызов, клич, обращенный к миру, и послание, преисполненное надежды для всех, кто, как и Лориан, видели крушение собственной судьбы, оказались раздавлены, унижены жестокой тиранией и жестокостью богов…

– Я тоже хочу научиться рисовать, госпожа, – вмешалась Вильма, подходя к ним. – Пожалуйста…

Подошел еще один мальчик.

– И я тоже, – запинаясь, пробормотал он.

Вскоре вокруг Элдрис собрались почти все маленькие сборщики пепла из их квартала, предлагая свою помощь в деле, которое, очевидно, было им совершенно не по силам.

Элдрис одного за другим оглядела детей, пристально всматриваясь в чумазые, перепачканные золой и по́том лица.

– Лориан, ты объяснишь своим товарищам, что речь идет вовсе не об игре. Затем я поручаю тебе решить, кому из твоих друзей лучше вернуться к работе, а кто будет нам помогать.

И вновь мальчик кивнул.

Лориан собирался как можно доходчивее объяснить, чем грозит беспризорникам участие в создании этих рисунков, а потом он возьмет себе в помощь тех, кто пожелает остаться.

Глава 12
Сефиза

Накануне, трусливо бросив Хальфдана объясняться с отцом, я поспешила вверх по ступенькам, ведущим на лестничную площадку перед их квартирой. Каблуки моих ботинок грохотали по металлическим решеткам, я спотыкалась на каждом шагу.

Рассвет забрезжил более часа назад, но солнце отчаянно стремилось прорваться сквозь дымку. Сегодня утром туман сгустился особенно сильно, затянув мир непроницаемым мрачным покрывалом, и большие хлопья золы падали на Стальной город, сводя видимость почти к нулю.

В этой пропитывающей воздух густой сероватой патоке я с трудом различала собственные ступни. Несколько раз по пути из леса обратно в квартал, где жил мой друг, я слышала, как вдали по улицам звонким эхом раздаются быстрые шаги. Оценив скорость и легкость этих шагов, предположила, что это бегут дети. Впрочем, я не обратила особого внимания на эти звуки, потому что больше всего мне хотелось выбраться наконец из этого густого тумана.

Я очень торопилась на нашу ежедневную встречу и вот, наконец, кое-как добралась до металлических мостков и рысцой побежала по ним, одной рукой держась за поручни, ведь двигаться приходилось почти на ощупь. Я изо всех сил старалась не думать о поцелуе Хальфдана…

Вчерашний день оказался богат на противоречивые эмоции, и у нас было много других забот, не следовало сейчас думать о том досадном случае.

Ведь это просто недоразумение, только и всего.

На самом деле большую часть ночи я провела, пытаясь убедить себя в том, что случившееся – не более чем недоразумение. Недопонимание.

Меня впервые поцеловал парень. И, хоть это событие показалось мне довольно странным, я не могла с уверенностью утверждать, что мне было неприятно. Признание Хальфдана безмерно меня удивило, я до такой степени была уверена в невозможности возникновения таких отношений между нами, что от изумления не могла и рта раскрыть.

Замедлив шаг, машинально коснулась губ кончиками пальцев, вспоминая тот поцелуй. Я очень хорошо помнила, как рот Хальфдана прижимался к моему рту, как его дыхание щекотало мне лицо, а мозолистая рука сжимала мой затылок. Мысль о том, что такой молодой человек, как он, вдруг захотел быть с такой девушкой как я, меня потрясала.

Может, мне все это приснилось? Как мог Хальфдан, Чистый и совершенный, испытывать подобные чувства к бедной маленькой Залатанной, каковой я и являлась?

Подобная неожиданная перспектива сбивала меня с толку.

Я никогда не рассматривала наши с Хальфданом отношения в таком ключе и не понимала, что именно испытываю к нему – помимо крепкой, непреодолимой привязанности, которую я питала к своему дорогому товарищу, единственному человеку, способному вызвать у меня улыбку, когда мрачные мысли терзали мою душу. Кроме того, я совершенно не представляла, как реагировать, если Хальфдан вновь поднимет эту тему…

Если, конечно, он захочет снова об этом говорить.

Я резко остановилась: передо мной выросла мускулистая фигура друга. Хальфдан как обычно стоял на пороге и ждал меня, скрестив руки на груди. На нем был коричневый стеганый камзол, украшенный нашивками из искусственной кожи.

Друг посмотрел на меня, открыл было рот, явно намереваясь по своему обыкновению отпустить насмешливое замечание, которыми мы так часто обменивались, а потом передумал. Он кашлянул и опустил глаза, вид у него сделался до крайности смущенный.

Я осторожно проговорила, надеясь разрядить напряжение:

– Ну что? Задал тебе отец головомойку? Дай угадаю: теперь после занятий четыре месяца будешь без отдыха пахать в кузнице до кровавого пота? Или все полгода?

Хальфдан недоуменно сдвинул брови и шагнул на лестничную площадку.

– Нет, ничего такого. Я признался, что накануне сделал несколько копий плаката, чтобы развесить по всему городу, а отец еще раз повторил, что мне не следовало этого делать и уж тем более нельзя было втягивать в эту авантюру тебя. Он боится за нас, Сефиза. Я еще никогда не видел его в таком состоянии: он одновременно гневался и тревожился. Не знаю, что и думать…

Я кивнула и последовала за Хальфданом вниз по лестнице. Наконец поднялся сильный свежий ветер, и туманная дымка начала понемногу рассеиваться.

– По крайней мере, Лотар признал, что это была работа твоей матери, – заметила я. Потом спросила с любопытством: – Он рассказал тебе еще что-нибудь? Говорил о той женщине, которую увидел с одним из наших плакатов? О весталке?

– Ну, вероятно, весталки Тумана были жрицами очень древнего запрещенного культа, давно канувшего в небытие. Похоже, мои бабушка с дедушкой рассказывали, что в детстве присутствовали при сожжении последних адепток этой безбожной религии. Тем не менее женщина, забравшая наш плакат, утверждает, что является последовательницей этого ордена. Кроме того, люди слышали, как она говорила, дескать, пришла из Ашерона. Наверняка это именно ее мы видели вчера утром, когда шли к Академии. Не каждый день на улице можно встретить причудливо одетую иностранку с наполовину металлическим лицом. С другой стороны, отец не хотел больше ничего говорить о маме и происхождении этого плаката…

С минуту я хранила потрясенное молчание.

Выходит, мой отец был прав: другие религии действительно когда-то существовали – и, вполне вероятно, до сих пор существуют. Почитаемые нами боги Пантеона не единственные, кому люди поклоняются: некоторые являются приверженцами иных религий. Это открытие меня потрясло.

Хальфдан уже дошел до угла здания, когда я его догнала, и вместе мы зашагали по обочине дороги. Необычайно заинтригованная историей о загадочной незнакомке, я снова обратилась к другу:

– Лотар знает, зачем эта женщина забрала твой рисунок?

Хальфдан покосился на меня и пожал плечами.

– Не думаю. Отец ничего мне толком не сказал. Он запаниковал, поняв, что именно та женщина держит в руках.

Я уже собиралась задать новый вопрос, как вдруг заметила, как какой-то человек трет стену дома щеткой, возле его ног стоял таз с грязной водой. Рядом какая-то женщина, наверное, жена, пыталась собственным телом загородить расплывающееся на стальной стене темное пятно. Чуть дальше я увидела булочницу: она тоже ожесточенно скребла стену пекарни, пытаясь отмыть сделанный черной краской рисунок. Бедняжка беззвучно рыдала и тряслась всем телом – очевидно, от ужаса она совсем потеряла голову.

Через несколько минут туман рассеялся, лишь по земле стелились похожие на серый дым клочья, а пепел с неба почти перестал падать.

– Да что тут происходит-то? – пробормотал друг, подозрительно оглядываясь по сторонам.

И тут до меня дошло…

– Смотри! – свистящим шепотом выдохнула я, указывая на здание прямо перед нами.

В нескольких метрах от того места, где мы стояли, на фасаде гостиницы темнел грубо намалеванный рисунок матери Хальфдана. На углу улицы, на ставнях жилого дома, красовалось еще одно граффити. С полдюжины человек стояли и таращились на пятый рисунок, сделанный на навесе торгового прилавка, который накануне не сложили.

– Это не я, клянусь, – тут же заявил Хальфдан, торопясь оправдаться.

– И не я, – , в свою очередь, заверила я его.

Повсюду люди выскакивали из своих жилищ на улицу, как были, в тапочках и ночных сорочках и торопились стереть оставленные неведомыми правонарушителями картины. Я терялась в догадках: кто же устроил все это? Новые рисунки были намного больше наших плакатов – очевидно, таинственные художники мыслили гораздо шире нас с Хальфданом, и я пожалела, что мне не хватило смелости действовать так же накануне, когда у меня была такая возможность.

Сейчас всего семь тридцать утра, а все горожане уже вышли на улицу: одни лихорадочно терли стены, другие, замерев на месте, потрясенно рассматривали рисунки.

– Это сделали беспризорники, – сказал какой-то человек в робе рабочего. Он со своими товарищами мыл одну из стен, когда мы проходили мимо. – Я слышал, как ночью они бегали туда-сюда и хихикали, словно сумасшедшие.

– Дети никогда бы такого не сотворили, – возразил другой рабочий. – Это спланированная акция – только посмотрите, сколько они нарисовали за ночь! Ни за что не поверю, что преступники – это бедные бездомные сироты.

Хальфдан ускорил шаг, явно чувствуя себя не в своей тарелке, и я тоже пошла быстрее, чтобы не отставать.

– Просто безумие, – пробормотал друг. В его голосе слышались тревога и недоумение. – Полное безумие…

– Все будет хорошо. – Я пыталась успокоить приятеля, хотя сама не очень-то в это верила. – Помни, император не может осудить весь город… Он не накажет целый народ из-за нескольких корявых рисунков…