Текст книги "Целитель"

8

Прошло три месяца. Гитлер оккупировал Чехословакию – вернее, то, что от нее осталось после того, как предыдущей осенью Англия и Франция сговорились и бросили ее на произвол судьбы. Мир чувствовал приближение катастрофы.

В начале лета 1939 года Керстену, который находился в Гааге, позвонил адъютант Гиммлера. Рейхсфюрер очень плохо себя чувствует и просит доктора приехать в Мюнхен как можно скорее.

На вокзале Керстена встретила военная машина, за рулем которой сидел шофер в форме СС. Его отвезли в Гмунд-ам-Тегернзее, маленький городок на берегу чудесного озера в сорока километрах от Мюнхена. Там у Гиммлера был небольшой дом, где он жил вместе с женой, которая была старше его на девять лет, – худой и сухопарой неинтересной женщиной с неприятным лицом, и дочкой лет десяти, светловолосой и бесцветной.

Керстен поселился в отеле неподалеку, но Гиммлер настаивал, чтобы доктор каждый раз обедал с ними, в семейном кругу. Гиммлер как будто пытался заполучить доктора, который вновь избавил его от мучений, и превратить целителя в друга.

За столом он с удовольствием рассказывал о своей родной Баварии и о тех временах, когда она была еще самостоятельным королевством. Он очень гордился своим прадедушкой, который был кадровым военным и служил сначала в баварской гвардии, когда у власти был король Отто, а потом – полицейским интендантом в Линдау, на озере Констанц.

Однако единственным, что занимало доктора по-настоящему, были содержательные разговоры между ним и Гиммлером, которые происходили только во время сеансов лечения. Там Гиммлер был не хозяином дома и не шефом тайной полиции и отдельных войск, а просто пациентом, полуголым и счастливым оттого, что может открыться и довериться своему целителю.

Все эти разговоры так или иначе приводили к тому, что целиком овладело разумом Гиммлера, – к войне. Война близко. Война неминуема. Гитлер решил воевать, и это не обсуждается.

И Гиммлер, как молитву, как затверженный урок, повторял свою главную мысль:

– Фюрер хочет войны. Настоящий мир возможен только после того, как мир очистит война. Национал-социализм должен озарить мир своим светом. После войны мир будет национал-социалистическим.

А потом добавлял:

– Пацифизм – это слабость. У Германии лучшая армия во вселенной. И с ее помощью Гитлер построит правильный мир.

Поначалу Керстен никак не реагировал на эти рассуждения. Он не хотел их слушать, не хотел верить и пытался воспринимать это как бред сумасшедшего. Но они выглядели правдоподобно и звучали как неизбежность. Гитлер, злобный сектант, собирался начать самую настоящую бойню. Гиммлер виделся с ним каждый день и просто повторял его слова, как будто записанные на пластинку. Совсем скоро, когда разразится буря, сам Гиммлер – этот тщедушный пациент, сейчас кряхтевший под пальцами доктора и после этого смотревший на него с благодарностью и детским преклонением, – будет самым подлым, самым безжалостным инструментом в руках этого сумасшедшего.

Постепенно Керстен начал отвечать Гиммлеру. Он не надеялся его убедить изменить что-то в готовившихся событиях, но ему бы очень не хотелось, чтобы Гиммлер мог хотя бы предположить, что он это одобряет или ему это просто безразлично.

Он высказался безо всякого смущения: война – это преступление против человечества и все это в конце концов повернется против самой Германии. Одна страна не может захватить все остальные. А у Гиммлера был только один ответ:

– Фюрер сказал…

9

В середине лета Керстен поехал на машине в отпуск в Эстонию. Его юная жена и маленький сын, родившийся в прошлом году, ехали вместе с ним. Погода была великолепная. Из Гааги они неторопливо доехали до своего имения в Хартцвальде, затем – в Штеттин, где вместе с машиной погрузились на пароход, идущий в Таллин – столицу Эстонии. Оттуда было уже совсем недалеко до Тарту – города, где родился Керстен и где до сих пор жил его отец.

Проезжая по местам своего детства, Керстен – вспомнил ли он в это время о мюнхенских рассуждениях Гиммлера? – вдруг сказал, обращаясь к жене:

– Быть может, это наше последнее спокойное путешествие в эти края.

Но ему не было свойственно тратить время на меланхолию или тревогу. Он встряхнул головой, пожал плечами и улыбнулся.

Они приехали к Фредерику Керстену – он не разгибаясь трудился в своем маленьком имении, которое ему оставили по новым эстонским законам. Ему было уже восемьдесят восемь лет, но он все так же любил свою землю, как в молодости, и все так же был жаден до работы и не только. Он был в такой прекрасной форме, что простодушно спросил у сына: не повредит ли его здоровью иметь сексуальные отношения дважды в неделю? Керстен был очень горд отцом. Старик гордился внуком. Ирмгард лучилась весельем и жизненной энергией. То были счастливые дни.

По дороге обратно, проезжая через Штеттин, Керстен и его жена заметили, что обстановка в порту и на прилегающих улицах сильно изменилась. Теперь они кишели солдатами.

Восточная Пруссия, через которую ехали путешественники, напоминала военный лагерь.

Война, о которой Гиммлер говорил Керстену, была уже здесь. Голая, неприкрытая, без прикрас. Немцы собираются напасть на Польшу.

Керстен вернулся в Берлин 26 августа. Еще не успев разобрать чемоданы, он позвонил Гиммлеру, чтобы сообщить о своем приезде. Их отношения стали столь близкими, что прямой звонок Гиммлеру был вполне уместным. Услышав голос Керстена, Гиммлер очень обрадовался.

– Пожалуйста, приезжайте немедленно в штаб-квартиру, я вас очень жду. Спазмы опять возобновились, без вас мне будет очень худо.

Приступ только начался. Двух сеансов хватило, чтобы привести все в норму.

Во время перерывов Гиммлер и Керстен, как обычно, разговаривали.

– В Штеттине и Восточной Пруссии полно солдат. Война скоро начнется? – спросил доктор.

– Я не имею права вам отвечать, – отозвался Гиммлер.

Керстен, спрятав тревогу под понимающей улыбкой, продолжил:

– Знаете, рейхсфюрер, я видел больше, чем вы думаете.

Блаженное состояние, в котором в этот момент находился Гиммлер, развязало ему язык. Он заявил:

– Да, это правда. Мы завоюем Польшу, чтобы приструнить английских евреев. У них тесные связи с этой страной. Они гарантировали им территориальную целостность.

– Но это же будет мировая война! – воскликнул Керстен. – Если вы нападете на Польшу, в войну будет втянут весь мир!

Вдруг голый торс Гиммлера содрогнулся от конвульсивных движений. Керстен был потрясен. За время лечения он слышал от своего пациента кряхтение, стоны, одышку, зубовный скрежет или вздохи облегчения. Но он никогда не слышал, чтобы Гиммлер смеялся. А теперь он хохотал во все горло. Гримаса боли на миг остановила этот приступ веселья, но только на миг. Гиммлер сказал, смеясь:

– Ох. Мне больно, но удержаться я не могу. Вы говорите как человек, который совершенно ничего не понимает. Англия и Франция так слабы и трусливы, что вмешиваться не станут. Возвращайтесь спокойно в Гаагу. Через десять дней все закончится.

10

Польша была раздавлена. Но Англия и Франция вступились за нее. Война не прекратилась.

Однако в нейтральной стране, какой была Голландия[20]20
  Нидерланды сохраняли нейтралитет после окончания войны с Бельгией в 1839 году. Во время Первой мировой войны и в начале Второй также придерживались нейтрального статуса. В 1940 году Гитлер обвинил Нидерланды в нарушении нейтрального статуса, заявив, что Нидерланды строят укрепления в основном для защиты с востока, от Германии, и что английские самолеты пользовались воздушным пространством этой страны, для того чтобы бомбить немецкие города.


[Закрыть], ничего не изменилось. Керстен все так же продолжал принимать пациентов, встречаться с друзьями, а дома его ждали его жена Ирмгард и Элизабет Любен – его вторая мать. Несмотря на то что они обе были немками – или как раз из-за этого, – они страстно ненавидели Гитлера и всей душой желали ему поражения.

Первого октября 1939 года Гиммлер через адъютанта передал по телефону Керстену просьбу срочно приехать в Берлин. Рейхсфюрер очень плохо себя чувствует.

Жена Керстена и Элизабет Любен в один голос горячо возражали против этой поездки. Они говорили, что доктор должен прекратить лечить Гиммлера. У этого человека нет никакого права, чтобы его рассматривали как обычного больного. В мирное время – еще куда ни шло. Но теперь, когда этот полицейский палач пустил в ход все средства, чтобы поработить мир, лечить его недопустимо.

Керстен молча слушал и кивал головой. На самом деле он был с этим согласен. Но, несмотря на это, он сел на первый же поезд до Берлина. Что-то, что он не мог толком определить, подталкивало его так поступить.

На этот раз Гиммлеру было очень плохо. А чем хуже ему было, тем сильнее было на него влияние Керстена. И когда Керстен напомнил ему, что, несмотря на его пророчества, Германии не удалось избежать широкомасштабных военных действий, он начал искать что-то вроде оправданий: Гитлер сделал все, чтобы избежать расширения конфликта. Но Англия и Франция знать ничего не хотели. Главную ошибку совершил Риббентроп. Всего за час до того, как Англия объявила о вступлении в войну, он еще повторял, что они не посмеют.

Через неделю благодаря лечению Керстена Гиммлеру стало лучше. К нему вернулась былая уверенность.

– Война с Англией и Францией нас не пугает. Мы даже довольны. Эти две страны должны быть уничтожены.

И когда лечение было закончено и Керстен предупредил Гиммлера, что до Рождества в Германию больше не вернется (праздники они обычно проводили в Хартцвальде), Гиммлер заявил:

– К Рождеству все закончится. В Новый год будете праздновать мир. Это совершенно точно, Гитлер мне так сказал.

Перед тем как уехать из Берлина, Керстен исполнил один свой замысел. Он и сам не до конца понимал, как это пришло ему в голову, но ему стало совершенно ясно, что это была истинная причина его поездки: он пошел в представительство Финляндии.

Он стал считать эту страну своей, когда ему не было и двадцати лет. Он сражался за ее независимость. Он был офицером запаса. Он очень ее любил.

Когда Керстен пришел к финским дипломатам, с которыми был хорошо знаком, он рассказал им во всех подробностях о своих встречах с Гиммлером и о том, как рейхсфюрер во время лечения приступов болезни в присутствии доктора рассказывает о политических и военных секретах с откровенностью, в которую трудно поверить.

После этого Керстен рассказал о муках совести, которые испытывает он сам, продолжая в разгар войны лечить шефа СС и гестапо.

– Не сомневайтесь ни секунды, – ответили ему. – Вы должны лечить Гиммлера больше и лучше, чем когда-либо. Вы должны беречь и приумножать это невероятное доверие. И нам помогать – информировать. Это крайне важно.

Керстен обещал сделать все возможное.

Он и сам был поражен – он сам, который любил свою уютную частную жизнь, чье безразличие и полное отсутствие интереса к общественным делам вошли в поговорку среди его друзей, – и теперь он согласился играть роль в политической игре. И какой игре! Но он не мог ничего с этим поделать. Как невозможно было промолчать, когда Гиммлер оскорблял самые лучшие человеческие чувства, так же было необходимо послужить своей стране в это страшное время.

Думая об этом, Керстен не испытывал ни гордости, ни удовлетворения. Он был просто честным и порядочным буржуа. И теперь примирился, помимо своей воли, с последствиями своей порядочности.

Замыкаться в своей скорлупе и защищать свою жизнь от яростных порывов ветра, сотрясавших Европу, становилось все труднее.

11

Двадцатого декабря Керстен отвез свою семью в Хартцвальде.

Проезжая через Берлин, он позвонил Гиммлеру, но с ним не встретился. Гиммлер в лечении не нуждался.

На Рождество и на Новый год война с союзниками еще продолжалась, несмотря на все пророчества рейхсфюрера. К этому добавилась еще одна новость, глубоко взволновавшая Керстена, – между Россией и Финляндией вспыхнула война[21]21
  Советско-финляндская война 1939–1940 годов, или т. н. Зимняя война. В секретных дополнительных протоколах к пакту Молотова – Риббентропа Финляндия была отнесена к сфере интересов СССР. В октябре 1939 года СССР направил Финляндии послание с предложением заключить договор о взаимопомощи, в котором, в частности, Финляндия обязывалась бы предоставить свою территорию для размещения советских военных баз. Финляндия ответила отказом, мотивируя это соблюдением абсолютного нейтралитета. В конце ноября 1939 года советское правительство направило Финляндии ноту протеста, в которой утверждалось, что с финской стороны у деревни Майнила был произведен обстрел советской территории. Это послужило поводом для нападения СССР на Финляндию, хотя позже было доказано, что т. н. Майнильский инцидент был провокацией, совершенной советскими властями: никакой финской артиллерии у советской границы не было и обстрел производился с советской территории. Несмотря на это, советские войска перешли границу, через две недели СССР был исключен из Лиги Наций как агрессор. Была также предпринята попытка организации марионеточного просоветского правительства, но она успехом не увенчалась. Боевые действия развернулись на всем протяжении советско-финляндской границы, от Карельского перешейка до Заполярья, и длились больше четырех месяцев. Финская армия оказывала яростное сопротивление, применяя тактику партизанской войны, и успехи советских войск, несмотря на огромные жертвы и подавляющее превосходство в численности и технике, были весьма скромными. Однако к весне 1940 года Финляндия все же вынуждена была подписать Московский мирный договор, по которому лишалась части своей территории, в т. ч. Карельского перешейка и Северного Приладожья, а также соглашалась на устройство военной базы на полуострове Ханко.


[Закрыть].

Чтобы помочь своей стране в этой фантастически неравной борьбе, Керстен делал все, что было в человеческих силах. В Голландии он добывал деньги. В Англии – меха, во Франции – медикаменты и оборудование для полевых госпиталей. В Италии – благодаря своему бывшему пациенту графу Чиано[22]22
  Галеаццо Чиано (1903–1944) – итальянский политик, зять Бенито Муссолини. Родился в семье морского офицера Констанцо Чиано, одного из основателей фашистской партии Италии. Изучал право в Римском университете, занимался журналистикой. После окончания университета отказался от карьеры юриста и занялся политикой. Некоторое время был на дипломатической работе. Женившись на дочери Муссолини, вошел в высшие круги режима. Был главой пресс-службы премьер-министра, затем министром прессы и пропаганды. Участвовал в Итало-эфиопской войне. В 1936 году, в возрасте 33 лет, назначен на должность министра иностранных дел Италии. Был активным противником сближения Муссолини с нацистской Германией, с 1943 года вел активную деятельность по выходу Италии из войны, поддержал резолюцию об отстранении Муссолини от должности. Правительство Бадольо, принявшее власть после отставки Муссолини, отказалось от услуг Чиано, и он бежал в Германию, там был схвачен и выдан итальянским властям, под давлением Гитлера и при полном равнодушии Муссолини приговорен к смертной казни и расстрелян.


[Закрыть] – оружие и самолеты. Только из Германии он не мог ничего раздобыть. Договор между Гитлером и Сталиным, подписанный за несколько дней до начала войны[23]23
  Речь идет о подписанном 23 августа 1939 года Договоре о ненападении между Советским Союзом и Германией, известном также как пакт Молотова – Риббентропа. Согласно этому договору стороны соглашения обязывались воздерживаться от нападения друг на друга и соблюдать нейтралитет в случае, если одна из них становилась объектом военных действий третьей стороны. Участники соглашения также отказывались от союзных отношений с другими державами, «прямо или косвенно направленных против другой стороны». Предусматривался взаимный обмен информацией в вопросах, затрагивающих интересы сторон. Отличительной чертой договора являлся прилагаемый к нему секретный дополнительный протокол о разграничении между сторонами сфер интересов в Восточной Европе на случай «территориально-политического переустройства». Протокол предусматривал включение Латвии, Эстонии, Финляндии, восточных «областей, входящих в состав Польского государства» и Бессарабии в сферу интересов СССР. Литва и западная часть Польши были отнесены в сферу интересов Германии.


[Закрыть], обязывал Третий рейх сохранять благосклонный нейтралитет по отношению к России.

Приехав в Хартцвальде, доктор постарался забыть все тревоги и волнения. Умение внутренне сконцентрироваться ему очень помогло.

Помогало и само поместье. На этих обширных землях, где росли густые леса и текли ручьи, защитная скорлупа образовывалась легко. Какое ощущение безопасности, какой покой здесь, на этой земле, в этом доме, построенном и обставленном Керстеном по своему собственному вкусу! Какое непреходящее удовольствие – неторопливо гулять по аллеям и полянам, опираясь на толстую палку из яблоневого дерева, или ехать мимо столетних деревьев в двухколесной повозке, запряженной спокойной лошадкой. Как хорошо было в Хартцвальде размышлять, мечтать, есть и спать.

Что же касается жены доктора, то для нее поместье тоже было местом, которое она предпочитала всем прочим. Она со страстью занималась конюшней и птичьим двором, а также, будучи опытной наездницей, вдоволь каталась верхом на породистых лошадях из конюшни.

Кроме того, с осени в Хартцвальде жил самый дорогой сердцу Керстена гость – его отец. Согласно одному из пунктов договора между Гитлером и Сталиным Балтийские государства отходили России. Так же как это сделала царская Россия в 1914 году, Советы массово депортировали местных жителей в Сибирь и Среднюю Азию[24]24
  Депортации жителей Эстонии, Латвии и Литвы, а также западных районов Украины, Белоруссии и Молдавии произошли несколько позже, весной 1941 года. Всего из этих стран в отдаленные районы СССР было принудительно вывезено больше 50 000 человек. Однако немцам по рождению, пожелавшим выехать в Германию, в числе которых был и отец Керстена, была предоставлена такая возможность еще до присоединения Эстонии к СССР, с осени 1939 года. Послевоенная депортация марта 1949 года носила более массовый характер, тогда в Сибирь и на Крайний Север из Эстонии, Латвии и Литвы было выслано более 95 000 человек.


[Закрыть]. Но этническим немцам было разрешено уехать в страну их происхождения – и Фредерик Керстен нашел приют в имении своего сына.

Однако эти новые испытания ничуть не подорвали ни здоровье, ни хорошее настроение, ни работоспособность этого удивительно крепкого и полного сил старика, несгибаемого, как узловатое дерево. Оторванный от своего дома в начале Первой мировой войны, изгнанный без надежды вернуться в начале Второй, он любил повторять:

– До этих двух войн я видел еще Русско-японскую и уже тогда был немолод. В общем, я понял одну вещь: войны проходят, земля остается…

Но время рождественских праздников подходило к концу. Надо было вылезать из уютной скорлупы.

12

В соответствии с заранее тщательно разработанным планом Керстен должен был в первые четыре месяца 1940 года лечить своих немецких больных в Берлине, а потом уехать в Гаагу, где у него на следующий период уже тоже были расписаны все приемы день за днем, час за часом.

До конца апреля Керстен лечил Гиммлера и беседовал с ним каждое утро.

Рейхсфюрер был в полном восторге от взаимопонимания, установившегося между Германией и Россией. Ко всему прочему, с той же уверенностью, с которой он утверждал, что война кончится к Новому году, теперь он предсказывал мир к лету. Естественно, он всего лишь повторял речи Гитлера, с которым виделся каждый день, а зачастую и дважды.

Первого мая Керстен должен был начать лечить своих больных в Гааге. Двадцать седьмого апреля он отнес свой паспорт Гиммлеру, чтобы побыстрее получить выездную визу (рейхсфюрер сам предложил Керстену этот способ). Гиммлер обещал, что отдаст все распоряжения, чтобы путешествие Керстена было как можно более легким и необременительным. Напоследок он сказал:

– Вы можете спокойно провести последние дни апреля в поместье. Все будет сделано.

На следующий день в просторном кабинете Керстена, устроенном им в своем загородном доме, раздался телефонный звонок. Это был Гиммлер.

«Ему внезапно стало плохо?» – подумал доктор, пока ждал соединения.

Но в голосе Гиммлера, который доктор теперь знал очень хорошо, не было никаких признаков боли и страдания. Напротив, он был бодр и даже весел.

– Мой дорогой доктор, – сказал Гиммлер, – должен вас предупредить, что сейчас я никак не могу получить для вас выездную визу.

Керстен издал легкий возглас удивления, но Гиммлер продолжил, не дав ему сказать ни слова:

– Полиция очень занята. Спокойно ждите в Хартцвальде.

– Ну как же так, рейхсфюрер. – Керстен не мог поверить тому, что только что услышал. – Как это возможно, чтобы вы не могли получить визу, даже если полиция слишком занята, даже если она перегружена? Первого мая, через два дня, мне совершенно необходимо быть в Гааге, у меня там назначен прием десяти пациентам.

– Я сожалею, но ничего не могу сделать для вашего выезда из Германии, – отозвался Гиммлер.

Его голос был все так же весел и дружелюбен, но Керстен почувствовал, что это решение не подлежит обсуждению.

– Но почему? – все же вскричал он.

– Не задавайте вопросов. Это невозможно, вот и все, – сказал Гиммлер.

– Очень хорошо, – вздохнул Керстен. – В таком случае я обращусь за визой в представительство Финляндии.

В трубке на том конце провода раздался взрыв хохота, затем голос Гиммлера, которого это явно забавляло:

– Уверяю вас, дорогой господин Керстен, что, раз я ничего не могу сделать, никакое представительство не поможет.

Голос на том конце провода стал серьезнее:

– Прошу вас – нет, я требую, чтобы вы всю следующую неделю оставались в поместье и никуда оттуда не выезжали.

В начале разговора Керстен был изумлен, затем раздражен, но после этих слов он сильно встревожился. В то же время он не мог отогнать от себя мысль: «Если бы я его не привел в хорошую форму, он бы со мной в таком тоне не разговаривал».

Последовало короткое молчание, Керстен спросил:

– Что же, теперь я интернирован?

– Понимайте как хотите, – последовал ответ.

Вдруг Керстен опять услышал смех рейхсфюрера.

– Но будьте уверены, из-за вас Финляндия нам войну объявлять не будет!

Разговор резко прервался, Гиммлер бросил трубку.

Через несколько минут вся связь между Хартцвальде и внешним миром прекратилась.

Двенадцать дней прошло в нетерпении, беспокойстве и гневе, прежде чем в доме Керстена опять зазвонил телефон. Это было очень рано утром 10 мая. Звонили из штаб-квартиры СС и от имени рейхсфюрера просили доктора немедленно приехать в Берлин для встречи с ним.

Чувство ярости Керстену было почти не знакомо. Тем не менее, когда доктор предстал перед Гиммлером, и лицо, и все его массивное тело излучали именно ярость. Его пациент, дружески улыбаясь, этого даже не заметил и поприветствовал его следующим образом:

– Простите меня, дорогой господин Керстен, если я затруднил вам жизнь, но слушали ли вы радио сегодня утром?

– Нет, – процедил Керстен сквозь стиснутые зубы.

– Что? – удивился Гиммлер. – Вы и правда не знаете, что произошло?

– Нет, – ответил Керстен.

И тут Гиммлер радостно закричал – и выражение его лица было таким, как будто он сообщает своему другу лучшую в мире новость.

– Наши войска вошли в Голландию! Они освободят нашу братскую страну, чисто германскую страну, от еврейских капиталистов, которые ее поработили[25]25
  Немецкие войска перешли границу Голландии 10 мая 1940 года. Лишь после этого была обнародована нота об объявлении войны, в которой Голландию упрекали в нарушении нейтралитета и якобы предоставлении своей территории для английских и французских войск для подготовки к наступлению. После вступления немецких войск на территорию Голландии власти этой страны отвергли вымышленные обвинения и обратились за помощью к французской группе армий и английскому экспедиционному корпусу. Начались бои, но уже через четыре дня, 14 мая, поняв всю бесполезность сопротивления, голландское командование начало переговоры о капитуляции. Огонь был прекращен в тот же день, королева Вильгельмина с семьей была эвакуирована в Англию. Однако, несмотря на прекращение огня, Роттердам был подвергнут сильной бомбардировке, в результате которой погибло множество мирных жителей, а сам город сильно пострадал.


[Закрыть].

Во время своего вынужденного пребывания в имении у Керстена было много времени, чтобы размышлять о том, что его тревожит. Но то, что он услышал, превзошло самые дурные ожидания.

Голландия… Голландцы… Страна и народ, которые он так любил! Эта мирная земля, эти мужчины и женщины, такие добродушные… Теперь предательски атакованы грубой силой.

СС уже там, гестапо скоро за ними последует, а их начальник смеялся, демонстрируя монгольские скулы.

– В таком случае здесь мне делать нечего. Я уезжаю в Финляндию, – сказал Керстен.

Он больше не владел собой. Ему, обычно такому осторожному, такому невозмутимому и благодушному, в этот момент было совершенно все равно, разозлят ли его слова Гиммлера. Он даже почти этого хотел.

Но Гиммлер не выказал никакой враждебности. На его лице было написано огорчение, удивление и ласковый укор. Не повышая голоса, он сказал:

– Я очень надеюсь, что вы останетесь. Вы мне так нужны.

И потом несколько живее:

– Да поймите же! Если я и помешал вам ехать в Голландию, если я задержал вас в вашем доме, это было сделано только для вашего же блага, из дружеских побуждений. Там не только война, бомбардировки и прочее. Вам угрожает гораздо более серьезная опасность. Наши люди там, голландские национал-социалисты во главе с Мюссертом[26]26
  Антон Адриан Мюссерт (1894–1946) – основатель национал-социалистического движения в Нидерландах, в годы немецкой оккупации – глава марионеточного правительства страны. Получил инженерное образование, успешно работал в строительстве дренажных систем, мостов и каналов. В 1931 году, разочаровавшись в курсе внешней политики, основал партию «Национально-социалистическое движение» и стал ее лидером. В 1940 году после вторжения Германии в Нидерланды работал вместе с гестапо, подавляя сопротивление оккупационным властям. Однако немцы не полностью доверяли Мюссерту, и пост премьер-министра он не получил. Следует отметить, что он не поддерживал массовые убийства евреев. 7 мая 1945 года он был арестован союзниками, предан суду и приговорен к смертной казни за государственную измену и нападение на законное правительство. В мае 1946 года расстрелян.


[Закрыть] относятся к вам очень плохо. В первые же часы после победы начнутся казни.

Гиммлер остановился на секунду, затем продолжил как бы с сожалением:

– Поставьте себя на их место: они знают, как вы близки к королевскому двору, сплошь набитому евреями, от которых мы должны освободить народ с чисто германской кровью.

Керстен посмотрел на Гиммлера и подумал: «Он в это верит. Он действительно в это верит. Для него королева Вильгельмина, ее семья и правительство – еврейские агенты. И он действительно верит в то, что для голландского народа – такого либерального, не приверженного расизму, любящего свою независимость – его нацисты и эсэсовцы будут освободителями. Ничего нельзя поделать».

Керстену не оставалось ничего, кроме чувства бездонной горечи. Он сказал:

– Я подумаю, но в любом случае надолго в Германии я не останусь.

Выйдя из штаб-квартиры СС, Керстен отправился прямо в представительство Финляндии и заявил, что хочет уехать как можно скорее. Высшие дипломатические чины представительства, с которыми он разговаривал, несколько секунд молчали. По их лицам Керстен понял, о чем они думают. Финляндия только что вышла из ужасной войны. Она вынуждена была отдать России города и территории. Ее оборона была уничтожена, народ обескровлен. Она не сможет выжить без поддержки Германии, и отъездом Керстена они рискуют нажить себе врага в лице одного из самых могущественных людей Третьего рейха.

Полученный доктором ответ подтвердил его предположения.

– Вы – призывного возраста, как офицер и как врач, но для страны будет гораздо полезнее, если вы останетесь рядом с Гиммлером. Ваше настоящее место – здесь, это ваш гражданский долг.

Они были правы.

Как бы ни было сильно отвращение Керстена, в какую бы пытку для него это ни превратилось, надо было остаться.