Текст книги "История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой"

Я утёрла слёзы, однако не в силах была вымолвить ни слова.

– Да, да, – произнёс он, – искушение велико… и ты, вероятно, даже не представляла себе, что это такой грех, а? Ну, разумеется… ты же ещё ребёнок… ты ничего не знала… не правда ли?

Я воспрянула духом:

– Нет, я ничего не знала…

– Ну, вот, – сказал он, – это уже лучше… стало быть, ты последовала не собственному влечению… а была в это дело, может быть, втянута?

Я тотчас же вспомнила нашу первую игру в «папу и маму» и бойко заверила:

– Да, ваше преподобие… меня соблазнили…

– Я именно так и думал… – снисходительно кивнул он, – когда носишь это так открыто… это привлекает обольстителей.

В подтверждение своих слов он слегка прикоснулся к моей груди, острый высокий бугорок которой под моей блузкой уже бросался в глаза. Я ощутила тепло, исходящее от его ладони, которое подействовало на меня успокаивающе, так что ничего худого при этом мне даже в голову не пришло.

– Проделка сатаны заключается в том, – продолжал он, – что он еще ребёнку уже даёт груди женщины…

При этом он взял мою другую грудь во вторую руку и теперь держал обе.

– Однако женщины должны скрывать перси, – рассуждал он дальше, – они должны делать их невидимыми для постороннего взора и зашнуровывать, чтобы не прельщать мужчин. Перси – это инструмент сладострастия… Господь снабдил ими женщину, дабы та кормила своих младенцев, однако дьявол превратил их в игрушку для нецеломудренных чад и потому их нужно прикрывать.

Я не находила ничего необычного в том, что он это делает, а с напряжённым вниманием и благоговением слушала его.

– Стало быть, как всё происходило? – спросил он дальше.

Однако для меня опять было невозможно заговорить об этом.

– Хорошо… – снисходительно промолвил он, выждав некоторое время: – Хорошо… я вижу… сердце твоё чисто… и тебе стыдно говорить об этих вещах.

– Да… ваше преподобие… – воодушевлённо пролепетала я.

– Итак, – пошептал он, – я задал тебе вопрос и ты должна на него ответить, или лучше, если ты не можешь говорить, покажи мне жестами, что ты совершала! Ладно?

– Я так и сделаю, ваше преподобие, – пообещала я с благодарностью, отняла его руку от своей груди и страстно поцеловала.

– Я должен, – разъяснял он дальше, – знать все способы и степени нецеломудренности, которые ты прошла. Итак, начинай. Ты брала орган в рот?

Я утвердительно кивнула.

– Часто?

Я опять утвердительно кивнула.

– И что ты с ним делала… по порядку?..

Я беспомощно уставилась на него.

– Играла с ним рукой?

Я снова кивнула.

– Как ты играла?

Я стояла перед ним, не зная, что мне следует говорить или делать.

– Покажи мне точно, – прошептал он, – как ты это делала?

Растерянность моя достигла предела.

Он елейно улыбнулся:

– Возьми-ка мой орган… – сказал он, – у посвящённого в сан всё чисто… ничего у него не грех… и ничего у него не грешно.

Я была очень напугана и не двинулась с места.

Тогда он схватил меня за руку и прошептал:

– Возьми только мой член и покажи мне все свои грехи. Я одалживаю тебе своё тело, чтобы ты исповедалась пред моим ликом и очистилась.

С этими словами он повёл мою руку к разрезу штанов. При этом мне, трясясь от почтительности, пришлось забраться ему глубоко под живот. Он расстегнул пуговицы, посреди чёрной стены его штанов прямо вверх упруго встал толстый короткий шлейф.

– Как ты играла с ним? – спросил он.

Я пребывала в ужасном смущении. Однако, хотя и нерешительно, схватила колбаску, к которой он подвёл меня, обняла её рукой и несмело провела два-три раза вверх и вниз.

Он сделал серьёзное лицо и продолжил допытываться:

– Это всё? Ничего сейчас от меня не утаивай… говорю тебе…

Я ещё несколько раз провела туда и обратно.

– Что ты ещё с ним делала?

Вспомнив приём Клементины, я обхватила его корешок большим и средним пальцами пониже жёлудя и указательным пальцем оттянула вниз крайнюю плоть.

Он откинулся на спинку своего огромного кресла.

– В каких ещё нечестивых искусствах ты упражнялась?

Я не решалась показывать больше, выпустила его хвост и робко пролепетала:

– В рот… я брала его…

– Как?.. – Он порывисто задышал. – …Как ты это делала?

Я глядела на него, раздираемая сомнениями. Однако он с абсолютной серьёзностью и достоинством посмотрел на меня и промолвил:

– Ты готова? Или ты хочешь проявить неблагодарность за ту милость, которую я тебе оказал? Знай же, что ты уже наполовину очистилась от всех грехов, когда прикоснулась ко мне так же, как касалась своих полюбовников…

Это многое мне объяснило, убедив меня в правильности происходящего, и я посчитала за счастье, что могу таким образом избавиться от грехов.

И когда он, стало быть, ещё раз спросил:

– Что ты ещё с ним делала? – я спешно опустилась перед ним на колени и осторожно взяла его хвост в рот.

– Только кончик? – поинтересовался он.

И мгновенно вогнал мне свою ходулю глубоко в глотку.

– А больше ничего?.. – раздался сверху его голос.

Я прошлась губами вверх и вниз, облизала и пососала это копьё, пощёлкала по нему языком, и меня охватило сильное волнение. Однако я не знала, чего в нём было больше: страха, готовности покаяться или сладострастия.

Я услышала, как помощник священника застонал:

– Ах… ах… какая же… какая же грешница… ах… ах…

И мне стало его так жалко, что я не в силах была терзать его этой мукой дальше, и остановилась. Я выпустила изо рта его хвост, который конвульсивно теперь подрагивал у меня в руке, заботливо вытерла его насухо носовым платком и поднялась на ноги.

Лицо священнослужителя было иссиня-красным, его рука ловила меня.

– А ещё что… что ты с хвостами… ты так вот делала… ты совершала ещё?..

– Предавалась развратным действиям, ваше преподобие, – прошептала я.

– Это я знаю… – прошептал он, с трудом переводя дыхание, – сейчас ты показала мне три способа из них… от трёх способов ты уже очистилась… однако ты много чего ещё с хвостом выделывала… надеюсь, ты не намерена теперь лгать?

– Нет, ваше преподобие…

– Стало быть, что это было, что ты делала?..

– Сношалась я, ваше преподобие…

– Как сношалась?..

– Ну… сношалась… – повторила я.

– Мне это совершенно ни о чём не говорит, – вспылил он, – тебе следует показать мне, как ты это делала…

Я опять была в полной растерянности. Задирать юбки и тем более вступать с ним в половое сношение я всё же не осмеливалась.

– Может, я должен сам тебе показывать, как ты это делала? – спросил он. – Показать, я тебя спрашиваю?

– Да…

Я и сама сейчас страстно надеялась, что всё произойдёт именно так, я даже была бы этому рада, потому что соитие с ним казалось мне вовсе не грехом, а средством искупить грех. И поскольку я уже довольно давно не держала хвост во рту либо в другом месте, то желание, получить эту стрелу в собственную мишень, у меня от лизания только возросло.

Помощник священника поднялся с кресла и повёл меня к кровати.

– Как ты это делала?

Я сказала:

– Ваше преподобие и без меня знает…

– Ничего я не знаю, – оборвал он меня. – Ты должна мне сказать всё. Лежала ли ты снизу или сверху?

– Было и так, и этак… ваше преподобие…

– Ладно, как ты лежала снизу?

Я в чём стояла, улеглась на спину поперёк кровати. Мои ноги свешивались через край.

– Так ты лежала?

– Да.

– Но в таком виде с тобой, пожалуй, вряд ли удалось бы что-нибудь совершить… – резонно заметил он, – в таком виде коварный искуситель не смог бы добраться до твоего тела… что ты потом ещё делала… или он задрал тебе юбки?

– Да.

– Может быть, так?

Он рывком закинул мне платье вверх, так что взору открылись мои голые бёдра и недавно поросший светло-каштановыми волосами грот.

– Это так было?

– Да… ваше преподобие, – промолвила я в ответ.

Он раздвинул мне колени в стороны:

– И так?

– Да…

Он поместился между моими ногами, и его толстый живот лёг на мой, хотя господин помощник священника продолжал при этом стоять.

– Ага, и таким образом шлейф попал к тебе, чтобы доставить тебе плотское удовольствие?

Он стоя поднёс к моему отверстию свою освящённую свечку, которая оказалась очень тёплой. Почувствовав это, я не могла не податься ему навстречу. Он медленно, очень медленно проникал внутрь. Помощник священника, лица которого я не видела, громко пыхтел. Я судорожно вцепилась раковиной в его стебель, уже довольно глубоко проникший в меня. Отныне я тоже хотела совокупляться. Поскольку грехом это не было, теперь и подавно. Я лежала с чувством, в котором сплавились изумление, сладострастие, радость и смешливость и в котором, наконец-то, растворилась вся моя скованность. Я начала понимать, что господин помощник священника разыгрывал передо мною комедию, и дело изначально сводилось только к тому, чтобы меня отпудрить. Однако я решила подыграть этой комедии и вести себя, как ни в чём не бывало, впрочем, я всё же верила в то, что у господина помощника священника достаточно власти, чтобы отпустить мне мои грехи. Поскольку он застрял своим колом у меня в плоти, не двигаясь ни вперёд, ни назад, а только сопел, я принялась подскакивать попкой вверх и вниз, вследствие чего пыхтение его лишь усилилось.

– Ваше преподобие… – прошептала я.

– Что такое? – фыркая, спросил он.

– Всё не так было, – проговорила я едва слышно.

– А как же?

– Он качал меня туда сюда, внутрь и наружу.

Тогда он принялся наносить осторожные, но сильные и скорые удары.

– Может быть, так?

– Ах… – воскликнула я, пронизанная внезапным ознобом наслаждения, – ах… да… именно так… только быстрее… ваше преподобие… быстрее…

– Прекрасно, чадо моё… отлично… – пыхтел он, – так… Поведай мне всё, как было… только рассказывай…

Дальше говорить он не мог, таким учащённым сделалось его дыхание и так ожесточённо он молотил.

Я со своей стороны не скупилась на дальнейшие поощрения:

– Ах… ах… именно так это и было… вот так хорошо… лучше… ваше преподобие… брызгайте, пожалуйста… у меня подкатывает… у меня подкатывает… это от меня не зависит… однако… ваше преподобие… хвост ваш такой хороший… так славно то, что ваше преподобие делает…

Он вскинул к потолку руки и согнулся надо мной, насколько то позволило ему жирное брюхо. Его тёмное, широкое лицо посинело. Он смотрел на меня такими глазами, как у зарезанного телёнка, бодал как козёл и шептал:

– Прими же молот милости… так… так… это тебе не повредит… прими же, девица… брызнуть я должен… ты и этого хочешь?.. Да будет так, хорошо… я брызну… я совершу над тобой обряд помазания…

– Ваше преподобие, – перебила я его речи, – ваше преподобие, я ведь при этом и грудью грешила.

– Каким образом?.. – вопросительно уставился он на меня.

– Тем, что… а-а… а-а… у меня снова подкатывает… тем, что во время сношения мне всегда гладили титьки, целовали их и сосали.

Я сказала это с целью заставить его тоже делать это, поскольку очень хотела, чтобы мне сейчас сжимали и гладили груди.

Однако непомерная тучность не позволяла ему одновременно заниматься ещё и моими грудями. Руками он был вынужден опираться на кровать, а головой он до меня вообще не дотягивался.

– Всему свой черёд… позднее… позднее… собираюсь взять твои перси, – проговорил он, нанося толчки. – Дай мне сначала брызнуть… я… ты только двигайся, голубушка, мне это приятно, три только пиздушечкой, своей сладенькой, туда да сюда… ах, как хорошо у тебя это получается… очень хорошо ты это умеешь… дай мне только выбрызнуть, а уж потом я непременно возьмусь за твои маленькие красивые титечки… так… у меня подкатывает… Господь милосердный… как это сладко, – запинаясь, бормотал он.

И в эту секунду плотину его прорвало, и могучий поток спермы перелился из него ко мне.

Кончив, он с достоинством произнёс:

– Ты слышала, дочь моя, что я говорил… Видишь ли, я подражал речам заклятого врага и совратителя, в твоих интересах… с тем, чтобы похабные слова, которые тебе приходилось слушать в объятиях блуда, утратили злую власть над тобой.

Я сидела на краю кровати и носовым платком вытирала последствия наводнения, учинённого у меня между ног господином священнослужителем. И я очень хорошо заметила, что он сейчас хотел наврать мне. Однако ничего не сказала. Быть использованной для сношения означает всего лишь быть использованной для сношения, не более и не менее, и помощник священника стал отныне для меня тем же, чем были господин Горак или господин Экхардт. Только он всё же больше интересовал меня, потому что он был гораздо утончённее этих вышеозначенных господ, и потому что я кроме прочего относилась к нему с исключительным почтением. А ещё, наконец, потому, что я охотно пошла на это, поскольку он обладал преимуществом порадовать меня в удвоенном варианте: во-первых, своим молотом милости и, во-вторых, отпущением мне грехов, в которое я по-прежнему ещё верила.

Он снова расположился в своём прадедовском кресле с подлокотниками и подозвал меня.

– Теперь иди сюда, – сказал он, ещё продолжая тяжело пыхтеть, – Сейчас я, как ты и хотела, займусь твоими персями.

Он расстегнул мне платье и извлёк наружу мои маленькие круглые грудки. Они стояли у меня точно два шарика из слоновой кости, а соски выглядели так, будто на слоновой кости лежали две ягоды малины. Помощник священника явно обрадовался случаю полакомиться столь свежими фруктами, ибо стал торопливо брать в рот то одну, то другую ягодку и обсасывать их, чтобы они блестели еще больше, как иные продавцы фруктов на Капри облизывают землянику с целью придать ей привлекательный глянец.

Пыхтя и похрюкивая, он довольно долго занимался этим родом садоводства, а потом, наконец, сказал:

– Так я всё правильно делаю?..

– Да, – ответила я, – всё правильно…

– Ну, а сама ты стояла совершенно пассивно, пока твоей грудью играли? – спросил он дальше, продолжая теребить вверх и вниз мои предметы услады. – Ты сама при этом ничего не делала? Ты, к примеру, не играла с колбаской?

Теперь я сообразила, чего ему хотелось, и принялась обхаживать его подвеску. Однако та оставалась сонной и больше не поднималась.

– Сядь наверх… – приказал он мне.

Я уселась перед ним на письменный стол, так что ступни мои упирались в его колени.

– Сейчас, – сказал он, – настал черёд самого лучшего, так сказать, главного блюда…

Я не знала, что он имеет в виду, и с улыбкой смотрела на него.

– Да, дщерь моя, – сокрушённо вздохнув, продолжал он, – теперь я хочу самолично очистить тебя и в корне уничтожить всё, что оскверняет твоё лоно.

С этими словами он так высоко закинул мне платье, что я снова оказалась совершенно голой. Он водрузил мои бёдра себе на плечи, поместил голову у меня между ногами, а мне пришлось опереться локтями о столешницу.

Он приблизился ртом к моей щелке, и его горячее дыхание коснулось меня. Я не знала, чего он хотел, однако надеялась на что-нибудь приятное.

Что случилось со мной, когда на своих срамных губах я ощутила его пухлые, жаркие губы, когда своим мягким, горячим языком он разок прошёлся снизу доверху по моей расселине! Я вся затрепетала от неведомого мне доселе чувства. Такого блаженства я в жизни ещё не испытывала! До сих пор мужчины всегда обслуживались только моим ртом, однако этот бравый служитель алтаря был первым, кто тоже предложил мне свой язык.

Я судорожно дёрнула ягодицами и плотно сжала свою западню для мужчин, как будто речь шла о том, чтобы поймать нового жеребца.

Он поднял голову и спросил меня:

– Тебе это приятно?..

Трепеща от охватившей меня чувственности и жадно желая продолжения, я быстро произнесла:

– Да, ваше преподобие.

Он снова провёл языком вдоль моей дырочки, провёл так нежно, что рождённое этим блаженство показалось мучительным и отрадным одновременно. Затем он снова спросил:

– Тебе кто-нибудь уже делал такое?..

– Нет, – сказала я и приподняла попку, так что моя раковина, словно поднесённый кубок прижалась к его губам.

– Это очистит тебя, – сказал он, – это снимет с тебя всякую скверну…

Я протянула руку к его голове и, дерзко ухватив за тонзуру, пригнула её вниз, чтобы он нашёл своему рту более достойное применение, нежели разговоры.

В первую очередь он принялся обрабатывать клитор. Я погрузилась в такое состояние, будто всё, что было способно во мне к восприятию, внезапно сосредоточилось теперь внизу: рот, соски и внутренняя поверхность виньетки. Там, где кончик его языка касался меня, к телу, казалось, подключали электрические заряды. У меня перехватило дыхание, комната вместе со мной закружилась, и я аж глаза зажмурила.

Тут он внезапно оставил клитор, соскользнул глубже и проник языком в спусковую шахту. Моя попка на письменном столе закружилась в чардаше. Ибо что такое было совокупление в сравнении с этим раздражителем? Неистово извиваясь, я вплотную прижала щелку к его лицу. Я чувствовала, как его язык то глубоко проникает внутрь меня, то выбивает на клиторе барабанную дробь, то губы его целиком засасывали мои половые органы. Мне в эту минуту казалось вполне реальным, что все мои внутренности будут выпотрошены без остатка. То, что происходило со мной сейчас, было ещё прекраснее, чем лучшее совокупление. И всё же меня при этом неотвязно преследовала одна мысль – мысль о гигантском копье, которое маячило перед моим внутренним взором, которого я желала и которое должно было пронзить меня до самых печёнок.

– У меня подкатывает… у меня беспрестанно подкатывает, – восклицала я, – ах, я будто в раю, ваше преподобие… так хорошо мне никогда ещё не было… пожалуйста… посношайте меня, ваше преподобие… дайте мне свой шлейф… посношайте меня… нет, останьтесь… так… так… а-а, я закричу… я закричу…

Вдруг я почувствовала, как меня резко перевернули, и голова моя уперлась в чернильницу. А их преподобие поднялся с кресла. Его лицо, потускневшее до синевы, внезапно возникло передо мной.

– Давай-ка, – прохрипел он, – садись на меня… тогда ты получишь шлейф ещё раз…

Затем он, глубоко откинувшись, расположился в большом прадедовском кресле. Я крепко держалась за подлокотники и скакала верхом на острие его копья, поскольку из-под его толстенного живота ничего больше не выглядывало. Но для того, чтобы я не свалилась на пол, он своими могучими лапами цепко держал меня за обе груди, и, таким образом, мы во все колокола отзвонили с ним второй номер, который нам обоим доставил несказанно больше удовольствия.

Затем он позволил мне соскользнуть с колен и протянул мне носовой платок. Когда я собралась обтереться, он заметил:

– Погоди, мышка, тебе следует помочиться…

И с этими словами принёс мне свой синий колоссальный ночной горшок. Я выпустила в него свою влагу и всё священное масло, которым столь щедро и обильно помазал меня помощник священника.

Он стоял рядом и застёгивал брюки. Потом я привела себя в порядок, и когда, опустив подол, снова расправляла на себе платье, помощник священника предварительно, как бы прощаясь, ласково потрепал меня по груди. Я замерла в ожидании дальнейших событий.

Однако за этим ничего не последовало. Священнослужитель сказал:

– Теперь ступай, дочь моя, я буду за тебя молиться, а завтра рано утром приходи ко мне в церковь на исповедь…

Я поцеловала ему руку и пошла. Когда он собрался отомкнуть дверь прихожей, снаружи раздался стук.

Он открыл, на пороге передо мной стояла школьная подруга:

– Сегодня у меня больше нет времени, – довольно неприветливо сказал ей их преподобие. – Приходи, пожалуй, завтра после обеда…

С этими словами он выпроводил и меня за порог и запер за нами дверь. Мы, две девчонки, вместе поплелись прочь, и, естественно, разговорились между собой. Её звали Мелани, она была дочерью хозяина ресторана, и хотя ей тоже было только тринадцать лет, выглядела так, будто уже была маленькой трактирщицей. Она была очень толстой, такой толстой, что при ходьбе широко расставляла ноги. У неё была большущая, широкая задница и такие пышные груди, что они торчали далеко вперёд и мешали ей разглядеть собственный пупок.

Когда мы спустились по лестнице, она спросила меня:

– Что ты у преподобного отца делала?..

– А ты чего от него хотела?.. – вопросом на вопрос ответила я.

– Могу себе представить, – заявила она, – что там происходило…

– Ну, и что же могло там происходить?..

– Разумеется, ты исповедовалась в нецеломудрии!..

Я не удержалась от смеха.

– Часто уже у него бывала? – спросила она.

– Сегодня в первый раз… а ты?

– Ах, я… – она улыбнулась, – я, пожалуй, уже раз двадцать была… и другие девчонки: Фердингер, Гросбауэр, Хузер и Шурдль тоже…

Она перечислила сплошь фамилии наших школьных подруг. Я была просто ошеломлена.

Однако Мелани продолжала:

– Тебе он тоже ртом делал?..

– А тебе?.. – осторожно спросила я.

– Естественно, – быстро сказала она. – Он мне всегда ртом делает… он каждой из нас так делает… это для очищения… и хорошо-то как… не правда ли?

– Да, – призналась я, – очень хорошо.

– Тебе уже кто-нибудь делал ртом?.. – полюбопытствовала она у меня.

– Нет, – сказала я, – сегодня это было впервые…

На это она хвастливо заметила:

– А мне это всё время делает наш главный официант… когда бы я ни захотела… достаточно мне только придти в комнату для прислуги…

– А другие слуги?.. – поинтересовалась я.

– Да туда никто не заходит, когда мы внутри… они уже знают…

– Как? – озадаченно спросила я. – Они знают об этом?

– Естественно, – равнодушно возразила она, – они тоже ведь меня пудрят, когда мне хочется. – И она рассказала мне следующее: – У нас служат один главный официант, один пикколо, один буфетчик и ещё кучер, все они спят в комнате для слуг. И два года тому назад я однажды поехала с кучером Иоганном в Симмеринг. Ну, стало быть, дорогой стемнело уже, и когда мы ехали полем, тут я вдруг почувствовала его ладонь на своей груди. К тому времени у меня уже были довольно большие груди, как сейчас у тебя.

«Иоганн, – говорю я ему, – что это вы делаете?»

Он ничего мне не ответил, остановил лошадь и полез мне под платье, выпростав всю грудь наружу.

«Иоганн, – повторила я, – что вы делаете?»

Тогда он задрал мне юбки и схватил меня прямо за плюшку.

«Что это вы затеяли, Иоганн?» – говорю я ему опять, однако ж, я очень хорошо знала, чего ему от меня надобно. Дочка Фердингеров уже давным-давно мне всё рассказала, как это у мужчин с женщинами происходит, однако сама я этого ещё никогда не пробовала.

«Что вы надумали, Иоганн?» – ещё раз спрашиваю я.

Тут он меня отпустил и слез с повозки. И потом говорит:

«Пойдёмте, пожалуйста, фройляйн Мелани…» – и снял меня с козел на землю. И прямо у дороги уложил в хлеба. Я обрадовалась, ибо решила, что вот-де теперь и посмотрим, каково это бывает и правду ли рассказывала мне дочка Фердингеров.

Едва только я прилегла, стало быть, там, как он тут же пристроился у меня между ногами.

«Что это вы надумали, Иоганн?» – спрашиваю я.

Но он без лишних разговоров сдавил мне титьки и в тот же момент я почувствовала, как он входит в меня. Я готова была орать от боли, но он зажал мне рот. И потом, когда он таким манером начал прохаживаться взад и вперёд, мне это даже стало всё больше нравиться. Но только я говорю ему:

«Что же это вы делаете, Иоганн?»

Он мне ни словечка в ответ, а только, знаешь ли, брызнул в меня, а потом мы поднялись на ноги, опять уселись на козлы и покатили.

Лишь спустя долгое время он говорит:

«Фройляйн Мелани нужно дома вымыться, чтобы никто не заметил крови.

«Какой такой крови?» – спрашиваю я.

«Ну, – говорит он, – это потому что фройляйн Мелани оказалась ещё целкой…»

Я многое отдала бы за то, чтобы узнать, как выглядит и какова на ощупь та вещица, которую он мне воткнул, но не осмеливалась.

Тут он, когда мы проехали ещё отрезок пути, опять гутарит:

«Фройляйн Мелани, верно, не станет болтать лишнего, а?»

Тогда я крепко прижимаюсь к нему и запускаю руку в его портки; он не противится, позволяет мне взять свой хвост, и я игралась с ним, пока на горизонте не обозначились первые дома. Во весь остаток поездки мы между собой и словом больше не обмолвились.

Лишь под конец он говорит вдруг:

«Петер-то настоящий враль».

«Почему?» – спрашиваю я.

«Ну, потому что он рассказал мне, будто сношал фройляйн Мелани…»

Я пришла в страшную ярость и побожилась Иоганну, что Петер даже пальцем меня не касался.

Несколько дней спустя я заглянула в конюшню, и там Иоганн положил меня на ящик с фуражом и отодрал. Но в ту пору хвост входил ещё не так глубоко, как теперь…

– Так он у тебя целиком входит?.. – спросила я с завистью. – Хвост взрослого мужчины?

Она рассмеялась:

– Ну, разумеется, уже давно, у нашего главного официанта, Леопольда, громадный точно у жеребца и тот входит до самой мошонки, да и хвост помощника священника тоже…

Она была явно очень горда этим.

– Мне что-то не верится… – заявила я.

– Если тебе не верится, лучше оставим, – надулась она.

Потом, помолчав немного, она предложила мне:

– А знаешь что, если ты не веришь, пойдём ко мне вместе, я так и так собираюсь зайти в комнату прислуги, потому что досточтимый святой отец ничего мне сегодня не сделал, и если Леопольд окажется на месте, ты сможешь убедиться в этом собственными глазами. Дочка Фердингеров тоже не верила и тоже уже имела возможность разок понаблюдать…

– Ладно, – согласилась я на это предложение, – я пойду с тобой.

Мне было очень любопытно увидеть эту красивую толстую девчонку с большими грудями за работой, я надеялась, в конце концов, и сама поиграть её сиськами. Ибо с некоторых пор женская грудь стала вызывать во мне сильное возбуждение. И, кроме того, я надеялась, что мне удастся, возможно, подобраться к какому-нибудь новому хвосту и ещё сегодня исполнить номер, что было бы мне крайне желательно и приятно.

Между тем Мелани продолжила свою историю:

– Через несколько дней после этого я в поисках Иоганна опять поднялась в комнату для прислуги. Однако там оказался только буфетчик Петер. И едва я его увидела, как мне сразу вспомнилось то враньё, которое он про меня рассказывал, и я говорю ему:

«Враль вы эдакий, о чем это вы про меня Иоганну бахвалились?..»

«А что такое?» – осклабился он.

Я от его улыбки прямо рассвирепела и напустилась на него:

«Вы утверждали, что сношали меня…»

И этим, разумеется, только сама себя с головой выдала, потому что Петер мигом смекнул, что кучер меня отпудрил.

Я по его виду сразу это заметила, потому что он с ухмылкой уставился на меня. А потом говорит:

«Иоганн сам всё переврал, никогда я не говорил, что сношал фройляйн Мелани… Я только заявил, что с удовольствием не упустил бы случая, подвернись он, законопатить фройляйн Мелани… только это я ему и сказал… а что тут, скажите на милость, особенного… коли фройляйн Мелани такая уж, выходит, красивая барышня… нет ничего дурного в таком желании».

С этими словами он направился ко мне и погладил меня по груди. Всю гневливость мою как рукой сняло, и мне захотелось сношаться, а не выяснять, кто там чего наврал. И едва лишь он предложил:

«Пойдёмте, барышня, позвольте мне, пожалуйста, на вас сверху забраться», – я велела ему только запереть дверь на засов. Ну вот, потом он разложил меня на своей кровати и с оттяжечкой и расстановочкой меня отсношал.

– А с пикколо[8]8
  Пикколо — младший кельнер.


[Закрыть] ты тоже пудрилась? – спросила я.

– С Максом-то? – Она рассмеялась. – Разумеется. Однажды он подсмотрел, как мы с Петером возились, а потом, на следующий день, тайком прокрался за мной, когда я направлялась в уборную, и заявил мне, что он-де всё про меня знает, и что я должна ему тоже позволить. Ну, я ему и дала разок. Мы с ним прямо стоя это дело обтяпали. Здесь же нет ничего такого.

– А как вышло с Леопольдом, с главным официантом? – полюбопытствовала я.

– О, этот… – она схватила меня под руку. – Знаешь, Максль мне про него рассказал, будто у него вот такой длинный шлейф, и меня разобрало любопытство. Леопольд всегда имеет привычку спать до обеда, потому что работает до поздней ночи, и поэтому с утра остаётся в комнате для прислуги один. Тут-то я и поднялась к нему однажды. Он был ещё в постели и спал; я отодвинула засов и вошла. Он, конечно, проснулся, а я ему говорю: «Кто это так долго в постели валяется… а ну-ка, подъём! Подъём!»

«Позвольте мне ещё малость, пожалуйста, полежать…» – просит он.

«Нетушки!» – говорю я и принимаюсь его щекотать по всякому.

В ходе возни он так раззадорился, что поймал меня за титьку, я вдруг остановилась, затихла, и только гляжу на него. Тогда он сжал меня крепче и привлёк к себе, а когда я прилегла к нему, он без лишних разговоров сунул мне в руку свой шлейф. Ну, скажу тебе… и длиннющий же он у него…

Она изобразила мне длину.

– Он собрался, было, приступить к совокуплению, однако тут же остановился.

«Боюсь, что я, неровен час, пораню вас как-нибудь, фройляйн, своей солёной дубиной, – говорит он, – лучше мы сделаем по-другому».

Ну, тут он забрался вниз и принялся меня так лизать, что я думала с ума сойду. И когда под конец я была уже в полном изнеможении, он говорит:

«Вот теперь и мне можно».

Выпростал мне титьки наружу, вставил меж ними свой хвост и так отшлифовал меня между грудями, что брызги его мне аж до лица долетели…

– И что? – спросила я. – Главный официант тебя всегда только между грудей делает?..

– Да, нет же, сейчас уже больше не делает… – рассмеялась она, – это ведь случилось два года назад, когда мне было только одиннадцать лет… нынче он сношает меня по полной программе… я же тебе сказала, ты можешь пойти со мной и сама на всё полюбоваться…

Мы добрались до её дома, и пошли через зал ресторана.

– Леопольд, – обратилась она, – отец дома?..

– Нет, – ответил он, – отец нынче в кофейне.

– А мать?..

– Она ещё спит…

– А Иоганн?..

Он рассмеялся:

– Тот в Симмеринге…

Она сказала:

– В таком случае пойдём наверх…

Леопольд изменился в лице и прошептал:

– Сию минуту приду…

Это был низенький человек с безусым, морщинисто-жёлтым лицом и длинным, кривым носом. Мне он показался отвратительным, но я сгорала от любопытства увидеть его стержень.

Мы поднялись в комнату для обслуживающего персонала, просторное, выкрашенное белой краской помещение, в котором стояли четыре железные кровати.

Сразу вслед за нами появился и Леопольд.

Он был несколько смущён моим присутствием, однако Мелани бросилась на кровать и позвала его к себе.

– Может быть, – сказал Леопольд мне, – фройляйн тоже хочет малость попудриться?

Затем он опустился на колени откинул платье Мелани и погрузился лицом в ее лоно

Я уселась в изголовье и смотрела, как она закатывает глаза.

– Погоди, – сказала я, – я тоже тебе кое-что покажу… – и набросилась на неё, задрала ей платья повыше и с исключительным воодушевлением принялась за её грудь. Сиськи у неё были такими же большими, как у Клементины, только они не болтались безвольно туда-сюда, а точно большие тыквы крепко и туго выдавались вперёд, и кроме того на них имелись маленькие розово-красные сосочки.

И сколь бы ни сжимать и ни сдавливать её грудь, та с неизменным постоянством эластично поднималась вверх.