Текст книги "История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой"

Фердль сделал очень задумчивое лицо. Однако Анна внезапно заявила:

– Тебе не кажется, что он и в меня войдёт?

Фердль посмотрел на неё, по-прежнему прижимающую кукольного ребёнка к голой груди, и, словно бы искушая, принялся её поглаживать. И Анна, в конце концов, решилась:

– Попробуй чуточку… – после чего, предлагая, добавила: – Тогда мы снова поиграем в папу и маму.

Франц сразу же подошёл к ней, а я после всех наставлений, полученных мною, и после истории, которую только что выслушала, теперь тоже с готовностью приняла это предложение. Однако Анна отвергла Франца.

– Нет, – сказала она. – Теперь Фердль должен быть моим мужем, а ты будешь её хахалем.

С этими словами она придвинулась к своему брату и запустила руку в прорезь его штанов, а тот незамедлительно нырнул ей рукой под юбку.

Я вцепилась во Франца, сделав это, как сейчас помню, в крайнем возбуждении. Когда я извлекла у него из штанов маленький голый писун и принялась открывать и закрывать крайнюю плоть, он стал перебирать пальцами у меня в дырочке. И поскольку мы оба теперь знали, как это делается, то уже в следующую секунду лежали на полу, и я рукой направляла его стерженек так точно, что тот елозил уже не по моему животу, а двигался прямо по моей расщелине. Это доставляло мне удовольствие, от которого я ощутила такое приятное напряжение во всём теле, что подавалась навстречу брату и извивалась, как только могла.

Так продолжалось до тех пор, пока Франц в изнеможении не навалился на меня всем телом и не затих в неподвижности. Мы пролежали так несколько мгновений, а потом услышали спор между Фердлем и Анной и посмотрели в их сторону, стараясь разглядеть, что у них происходит, однако Анна так высоко задрала ноги, что они соприкасались за спиной Фредля, и нам ничего не было видно.

– Он уже входит вовнутрь… – говорил Фердль, на что Анна возражала:

– Да, входит, но делает мне больно!.. Давай-ка, вытаскивай, мне больно.

Фердль её успокоил:

– Ничего страшного, это только вначале, потерпи малость, он, должно быть, войдёт целиком.

Мы растянулись на животе справа и слева от обоих, чтобы проверить, проник ли Фердль внутрь или нет. Он и в самом деле немного засунул. Как мы с удивлением увидели: нижняя часть плюшки Анны широко раскрылась, и Фердль, вставив в неё головку своего «хвоста», неуклюже водил им взад и вперёд.

Когда Фердль сделал резкое движение и его «хвост» выскользнул было наружу, я тут же его подхватила и снова ввела во входное отверстие Анны, которое уже было натёрто до красноты. Я крепко сжала «хвост» Фердля, стараясь втиснуть его как можно глубже. Сам же Фердль с усилием подтолкнул его в том направлении, которое я ему указала, однако Анна вдруг начала так громко кричать, что мы испуганно откатились в сторону. Она наотрез отказалась продолжать игру, и мне пришлось ещё раз принять Фердля на себя, потому что он никак не хотел успокоиться. Теперь и я тоже оказалась натёртой докрасна, но между тем подошло время, и мы отправились домой.

По пути в нашу квартиру мы с братом не проронили ни слова. Мы жили на последнем этаже этого дома, дверь в дверь с госпожой Райнталер. Войдя в наш коридор, мы увидели эту маленькую толстушку, о чём-то увлечённо судачившую с другой соседкой. Мы во все глаза уставились на неё и начали громко хихикать. Когда она собралась, было, обернуться на нас, мы быстро юркнули в свою дверь.

С того дня я смотрела на детей и взрослых, на мужчин и женщин совершенно изменившимся взглядом. Мне было всего семь лет, однако моё половое созревание вдруг бурно пришло в движение. Это, должно быть, читалось в моих глазах, по выражению лица и губам, вероятно в самой походке моей сквозило подстрекательское приглашение схватить меня и опрокинуть навзничь. Только так могу я объяснить себе воздействие, которое уже в ту пору от меня исходило и которое я впоследствии усовершенствовала. Оно, в конечном итоге, привело к тому, что незнакомые и, как мне кажется, рассудительные мужчины уже при первой же встрече со мной совершенно теряли голову и напрочь забывали всякую осторожность. Это воздействие я замечаю ещё и поныне, когда я уже немолода и некрасива, когда тело моё увяло, и следы моего былого образа жизни осязаемо дают знать о себе. Несмотря на это, есть мужчины, которые с первого взгляда на меня загораются пылом страсти и затем ведут себя в моём лоне как бешеные. Это воздействие, должно быть, активно проявлялось уже много раньше, когда я была ещё в самом деле невинной, и, вероятно, ему следует приписать то, что заставляло молодого слесаря обнажать срамное место пятилетней девчушки.

Несколько дней спустя мы, дети, остались дома одни, и Франц начал выспрашивать Лоренца, не знает ли, дескать, тот, откуда берутся дети и как их делают. На что Лоренц насмешливо спросил:

– Может, ты знаешь?

Мы с Францем засмеялись, и я извлекла маленький стерженёк Франца из ширинки его штанов, немного его погладила, в то время как Лоренц с серьёзной миной наблюдал за тем, как Франц щекотал мою щелку. Затем мы с ним улеглись на кровать и со всем пылом принялись разыгрывать сцены, которым научились у Анны и Фердля.

Лоренц не сказал ни слова, промолчал он и тогда, когда мы кончили, однако когда я подошла к нему и со словами: «Пойдём, теперь ты тоже можешь попробовать…» собралась, было, сунуть руку ему в штаны, он оттолкнул меня и нашему великому изумлению сказал:

– Я уже давным-давно знаю о совокуплении. Вы, верно, думаете, что я дурнее вас? Но этого нельзя делать. Это тяжкий грех, это не целомудрие, и тот, кто совокупляется, попадёт в ад.

Мы нисколько не испугались, и даже попытались опровергнуть подобное утверждение.

– Может быть, ты, в конце концов, думаешь, – спросили мы его, – что и отец с матерью тоже попадут в ад?

Он был твёрдо убеждён в этом, и именно потому мы отбросили от себя остатки страха и стали всячески насмехаться над ним. Однако Лоренц пригрозил, что пожалуется на нас отцу и преподавателю катехизиса, и с той поры мы никогда больше не предавались нашим маленьким удовольствиям в его присутствии. Несмотря на это, он знал, что мы с Францем, как ни в чём ни бывало, продолжали и дальше лежать друг на дружке, или возиться с другими детьми; но он уступил нам и хранил молчание.

Мы часто бывали у Анны и Фердля, и постоянно играли в одно и то же. Всегда сначала я совокуплялась с Фердлем, а Анна – с Францем, затем Анна делала это со своим братом, а я со своим. Если мы не заставали друзей на месте, или должны были оставаться дома, мы совокуплялись без них. Но не проходило и дня, чтобы мы не полежали бы друг на дружке. Наши общие разговоры, однако, крутились исключительно вокруг одного желания: когда-нибудь получить возможность совершить это с кем-либо из старших. Анна и я хотели себе настоящего, взрослого мужчину, а Фердль и Франц мечтали о госпоже Райнталер.

Однажды, когда мы в очередной раз пришли к Анне, там оказались гости – их тринадцатилетняя кузина Мицци и её брат Полдль. Мицци была симпатичной, уже вполне сформировавшейся девочкой, и её юные груди упругими явными холмиками стояли под тонкой блузкой. Речь, естественно, сразу зашла о том, что нас больше всего интересовало, и Полдль похвастался, что у его сестры на лобке уже есть волосы. Он совершенно спокойно задрал ей платье, и мы почтительно воззрились на треугольные тёмные заросли, которые находились там, где мы были ещё абсолютно гладкими. Потом были обнажены груди Мицци, которым мы все тоже дивились и гладили. Мицци под влиянием этого приходила во всё более возбуждённое состояние. Она закрыла глаза, откинулась на спинку стула и протянула руки к Францу и к своему брату. Каждый дал ей подержать то, что имел в штанах, а Фердль встал у неё между ног и хоботом играл с её щелкой. В конце концов, она вскочила на ноги, торопливо подошла к кровати, бросилась навзничь на неё и крикнула:

– Полдль, поди сюда, я больше не могу.

Её брат не заставил себя долго упрашивать и мигом запрыгнул на неё. А мы все обступили кровать и наблюдали за происходящим. В то время как Фердль дал держать распластавшейся в крайнем возбуждении Мицци свой «хвост», Франц доверил свой рукам Анны; я же с захватывающим интересом наблюдала за тем, как надо «совокупляться по-настоящему».

Мицци и её брат, которому было всего двенадцать лет, объяснили нам, что умеют делать это точно так же, как большие. Я с изумлением увидела, как Полдль целовал сестру в губы. Потому что до сих пор я даже не предполагала, что поцелуи тоже имеют к этому отношение. Кроме того, я также увидела, как, лёжа на Мицци, Полдль сжимает ладонью обе её груди и периодически ласково их поглаживает, и обратила внимание, что её соски от этого прикосновения упруго набухают. Я увидела, как стержень Полдля целиком исчез в пучке чёрных волос сестры, и даже потрогала его, дабы удостовериться, что тот действительно торчит в её теле. И внезапно я сама страшно разволновалась, ощутив собственными руками, как стержень Полдля, который, впрочем, был гораздо крупнее, нежели у Франца и Фердля, глубоко, до самого основания, проникает в тело Мицци, опять выходит наружу и снова погружается внутрь. Она же двигала бедрами навстречу брату, совершала горячие толчки, сучила ногами в воздухе, учащённо дышала и непрерывно стонала, так, что я было решила, что ей, вероятно, ужасно больно. Но потом я поняла, что на самом деле всё совершенно иначе, когда, с трудом переводя дыхание, она раз за разом стала выкрикивать:

– Сильнее! Сильнее! Ещё сильнее, так, так, хорошо, хорошо, хорошо, а-а-а!

Едва Полдль успел извлечь свой «хвост» наружу и спуститься с кровати, как к ней протиснулись Фердль с Францем. Мицци по-прежнему лежала с широко раздвинутыми ногами, с голыми бёдрами и обнажённой грудью. Она с улыбкой наблюдала за тем, как Фердль и Франц препирались между собой, кому из них первому обладать ею, и как раз тогда, когда выражение лиц обоих уже явно говорило о том, что они вот-вот готовы не на шутку подраться, она положила спору конец тем, что схватила моего брата и объявила:

– Пусть сначала малыш!

Франц бросился на Мицци. Однако начал тереть её таким образом, как привык делать это со мной и с Анной. Мицци приостановила его движения, поймала его кончик и ловко вставила в щель. Франц был основательно озадачен произошедшим и совсем перестал шевелиться. Вид у него был такой, будто он только своим хоботком чувствует, где находится. Однако Мицци эта пассивность мигом наскучила. Она принялась дергаться под ним, нанося контрудары, и «хвостик» Франца тут же выскользнул из неё и потом долго не мог найти дорогу обратно. Тогда я пришла на помощь. Протянув руку, я всякий раз, когда он собирался выскальзывать, подхватывала его и наставляла на верный путь. Тут, однако, возникло новое затруднение, поскольку Мицци очень хотелось, чтобы Франц непременно играл её грудями. Но когда он брал их в руки, щекотал и ласкал их, то тут же напрочь забывал о своей главной обязанности, а когда Мицци затем снова требовала от него заняться совокуплением, он забывал о её груди. Он никак не мог совместить эти манипуляции и справиться с ними одновременно, и Мицци с тяжёлым вздохом посетовала:

– Жаль, он ещё совсем ничего не умеет!

Тогда Фердль, нетерпеливо переминавшийся рядом с ноги на ногу, завладел бугорками Мицци, сжимал их и целовал соски с такой страстью, что они снова высоко набухли, и тем самым взял на себя половину работы Франца. Франц же стал производить быстрые и равномерные толчки, что, безусловно, очень понравилось Мицци. Она стонала, причитала, причмокивала и поддавала бедрами высоко вверх, при этом говоря нам:

– Ах, как здорово, ах, как здорово, маленький хоботок такой хороший!

Едва она кончила, как Фердль с изготовленным к бою копьём наперевес, не выпуская при этом из рук грудь Мицци, сбоку перемахнул на кровать и устроился между ног Мицци, которая с жадностью приняла его. И Фердлю я тоже помогла правильно найти отверстие, и развлекалась тем, что держала пальцы на его мошонке, благодаря чему я каждый раз точно чувствовала, когда его «хобот» до конца проникал в Мицци.

Фердль сразу, чуть только первый раз заскользнул внутрь, возвестил со знанием дела:

– Совершенно так же, как у госпожи Райнталер.

И он показал себя таким проворным и умелым в «бурении, толкании и оттачивании», что кровать под обоими ходуном заходила, а Мицци начала громко и учащённо дышать. Когда же оба кончили, Анна и я тоже захотели получить свою долю. Мицци встала с постели смеющаяся и свежая, как будто ровным счётом ничего особенного не произошло. А между тем она трижды, один за другим, приняла в себя три разных хобота и выдержала настоящую трёпку, которая продолжалась, должно быть, не менее часа. Она немного привела подол платья в порядок, однако груди оставила неприкрытыми и заявила, что теперь сама хотела бы посмотреть. Анна без промедления бросилась на кровать и позвала Полдля, который, похоже, ей вообще очень понравился. Однако Полдль снова занялся грудками своей сестры. Он поджимал их вверх кулаками, крепко сдавливал и брал соски в рот. Мицци прижалась спиной к шкафу, с упоением отдаваясь ласкам брата и в ответ обрабатывая руками его «стержень». Анна лежала на кровати в тщетном ожидании, потому что через несколько минут Полдль задрал юбку сестре и при её активном содействии снова посадил свою лозу в её почву. Оба совокуплялись стоя с такой горячей стремительностью, что шкаф шатался и грохотал.

Нам было до сих пор невдомёк, что делом можно заниматься и так, и мы с изумлением дивились на это новое искусство. Было само собой разумеющимся, что затем опять наступила очередь Франца. На сей раз он выполнил свою задачу получше, поскольку, стоя, вцепился в грудь Мицци, в то время как она не выпускала из рук его «паровозик» и следила за тем, чтобы тот не сходил с рельсов. И в завершение в этой новой позиции Фердль еще раз «оттянул» Мицци, которая с большим удовлетворением получила шестую порцию, не выказав при этом и признаков усталости.

Зато мы с Анной были крайне разочарованы. Она подошла к Полдлю, убеждая его, что в неё тоже нужно войти, а не обтачивать снаружи. Он задрал ей юбку, неглубоко ввел палец во влагалище и заявил, что пока ничего не выйдет. Но Анна ни в какую не хотела его отпускать. Взяв его «шлейф» в руку, она принялась всячески его массировать, поскольку тот свисал вниз совершенно обессиленным и мягким.

Я обратилась к Фердлю, однако не встретила с его стороны никакой благосклонной реакции. Он милостиво позволил мне только поиграть своим «хвостом», что я и сделала. Во время этого занятия он пощупал мою грудь, которая была совершенно плоской, и с сожалением заявил:

– Да у тебя и вправду нет титек.

Мне пришлось отказаться от мысли быть осчастливленной Фердлем, и я попыталась заполучить теперь хотя бы Франца. Но и с ним ничего нельзя было предпринять, поскольку он снова лежал на Мицци. Он, правда, не входил в неё, а только поигрывал грудями, однако когда я схватила его за штаны, и инструмент его опять встал, он настоятельно попросил меня помочь ему проникнуть в Мицци. Мне не захотелось заниматься этим, но он нашёл дорогу и без меня. И лёжа на полу, Мицци совершила седьмую экскурсию, которая, похоже, оказалась наиплодотворнейшей, потому что длилась более получаса.

Результатами этого дня мы с Анной были очень огорчены, и я печально брела домой, проклиная на чём свет стоит эту злополучную Мицци с её грудью и волосами на плюшке.

Зато в последующие недели всё было с лихвой навёрстано. Мицци и её брат жили достаточно далеко и лишь изредка могли приходить в гости. А в промежутках нас с Анной обоим нашим партнёрам вполне хватало. Игра в папу и маму была заброшена окончательно, теперь мы больше не играли, а совокуплялись совершенно безо всяких предлогов точно так же, как Мицци и Полдль. Мы совокуплялись стоя и лёжа, и часто – Анна в той же степени, что и я – даже страдали от боли, потому что Фердль и Франц теперь хотели, во что бы то ни стало попробовать ввинтить нам свои «стерженьки» под завязку. Однако дело у них не ладилось.

Такая жизнь продолжалась всё лето. Потом наши друзья переехали в другое место, и я снова увидела белокурую Анну лишь много позже. Но перед этим Мицци и её брат ещё раз появились тут, и вместе с ними пришёл большой парень, которому было уже пятнадцать лет.

Звали его Роберт, он уже прошёл выучку и поэтому незамедлительно взял на себя управление нашими забавами. Когда он показал нам свой «хобот», мы заметили, что у него уже росли волосы, и мы, три девчонки, долго играли с ним. Мы гладили его, ласкали его яички, держали его стержень, который был очень горячим на ощупь, в руках и радовались, чувствуя его чуть заметное конвульсивное подрагивание. Мы были от него в полном восторге, потому что член у него оказался такой большой и толстый, какого мы никогда не видели.

Мицци предложила ему начать с неё. Но он сказал:

– Нет. Сначала я хочу отыметь Пепи.

И я хорошо помню, какую огромную радость я испытала. Не теряя ни секунды, я тотчас же побежала к кровати, улеглась на спину и, сбросив с себя одежду, широко раздвинула ноги, чтобы принять его. Роберт подошёл к кровати, дотронулся до моего лобка и произнёс:

– О господи, да тут можно только снаружи обтачивать.

На что Мицци с ревностью ему крикнула:

– Ну, естественно, у неё же даже волос там нет, иди сюда, возьми лучше меня, мне ты сможешь вставить его целиком, давай же!

И с этими словами она улеглась на кровать рядом со мной и хотела, было, меня оттеснить. Однако Роберт ответил:

– Так дело не пойдёт, я хочу поиметь Пепи.

Я лежала, ни жива, ни мертва и только смотрела на него. У него всё лицо раскраснелось от старания, когда он начал медленно и постепенно втирать мне в щель палец, так что я испытала такую похоть, какой ещё никогда не испытывала. Он на мгновение задумался, а потом объявил:

– Сейчас я вам кое-что покажу.

После этого он кликнул Анну, которая тоже улеглась на кровать у стенки. Я оказалась посередине, а Мицци у внешнего края. Роберт забрался в кровать, однако не лёг на меня, а приказал мне:

– Перевернись!

Я послушно легла на живот, и он приподнял мне платье повыше, так, что обнажилась моя попка. Анна должна была переместиться повыше к изголовью кровати, и её плюшка располагалась теперь на уровне моих плеч. Анну он тоже раздел, а от Мицци потребовал, чтобы та оголила груди. Она скинула сорочку, и я увидела, что её соски остро торчат. Тогда Роберт просунул мне под живот руку и приподнял, чтобы моя попка была чуточку повыше. Он велел мне крепко стиснуть бёдра, и сзади ввел свой «хобот» таким образом, что ягодицами, в промежности и между складок расселины я ощутила жар его горячей колбаски, которая теперь оказалась зажатой между моими бёдрами, промежностью и попкой.

Роберт извлёк руку из-под моего живота и начал производить едва заметные толчки. Я ощутила такую приятность, что она растеклась у меня по всему телу. Внезапно я начала, как Мицци, стонать и вздыхать, отвечая попкой на его толчки. Головой я так глубоко зарылась в постель, что ничего не видела, а только чувствовала, как Роберт меня обрабатывает. Однако вскоре я к своему удивлению услыхала, как заохали и застонали Анна и Мицци. Я подняла глаза и увидела, как Роберт левой рукой играет в плюшке Анны и, должно быть, делает это очень здорово, ибо она подпрыгивала точно сама не своя. Правой же рукой Роберт играл с одним из сосков Мицци, который благодаря этому становился всё острее и выше. При этом он медленными толчками имел меня и тяжело дышал.

Фердль и Франц стояли рядом с кроватью и наблюдали за происходящим.

Тут Мицци не своим голосом закричала:

– Ах, ах!.. Я хочу что-нибудь в плюшку, ах, Францль, Фердль, вставьте же мне хоть кто-нибудь!.. Ах, я должна сношаться… Францик, маленький, ну иди же!..

Она ощупывала рукой пространство вокруг себя, и Франц поспешил дать ей свой «хвостик». Она потянула его к себе, в результате чего Франц тоже оказался на кровати и со всем прилежанием принялся сношать Мицци. При этом он снова оказался в выгодном и приятном положении, поскольку Роберт освободил его от обязанности заниматься грудками Мицци, не выпуская, однако, поводья из рук и успевая всюду.

Сладострастная горячность Мицци настолько переполняла её, что она опять вытянула руку, и на сей раз её брат, Полдль, дал ей свой «хобот». Она гладила его, Полдль очень возбудился от этого, и тогда она вдруг взяла его «хобот» в рот, зажала губами и принялась сосать.

Фердль, до сих пор простаивавший без дела, при виде всего этого больше не мог сдерживаться. Он через голову Мицци заполз в постель к своей сестре Анне, взял её за голову и сунул свой «леденец» ей в рот. Та не только спокойно смирилась с этим, но даже, похоже, ещё больше взвинтилась, и я видела, как она вылизывала и, причмокивая, целовала кончик, который двигался у неё во рту туда и обратно.

Таким образом, мы, все семеро, оказались занятыми. Роберт продолжал неторопливо обрабатывать меня, и от этого возникло такое ощущение, какого я в жизни ещё не испытывала. Оно было таким же хорошим, как этот толстый, горячий шлейф. Внезапно толчки Роберта стали резче и быстрее, и вдруг я с оторопью почувствовала, как мой живот обдало что-то мокрое и горячее. Я закричала. Однако Роберт, продолжая усердно оттачивать, нетерпеливо меня осадил:

– Лежи смирно, у меня накатило.

Я воспротивилась и хотела, было, сбежать:

– Да ты же меня обоссал!

На что он возразил:

– Нет, я только брызнул, так и должно быть.

И на этом он закончил.

Мы выпутались друг из друга, и все были крайне изумлены новостью, что Роберт брызнул струёй. В ответ Роберт заверил нас, что в этом нет ничего необычного, что Фердль, Францль и Полдль ещё слишком молоды и что поэтому, когда они доходят до апогея, у них появляется только малюсенькая капелька. А когда у них вокруг хобота вырастут волосы, они тоже будут брызгать не хуже него.

Неугомонная Мицци пожелала узнать:

– Ты теперь меня будешь сношать?

Однако мальчишки, Анна и я предложили посмотреть, как Роберт брызгает. Роберт был готов к этому.

– Вы должны хорошо поработать со мной руками, – заявил он.

Но мы не умели этого делать. Тогда он взялся показать нам, как это делается, уселся в кресло и принялся полировать себе член. Мы быстро усвоили, что к чему и устроили состязание по натиранию его жезла. Анна, Мицци и я, по очереди сменяя друг друга, обрабатывали его упруго стоящий член, а Мицци начала брать его в рот и сосать. Она исполняла это с такой вдохновенной жадностью, что длинная спаржа Роберта чуть ли не полностью исчезала у неё во рту. Мы обе наблюдали за ней, и Анна захотела сменить её в этом занятии. Однако Роберт ухватил меня за волосы и прижал мой рот к своему шлейфу. Теперь я оказалась при деле. У меня не было много времени на размышления, я вытянула губы и приняла предмет, с которым уже познакомилась другая часть моего тела. Но едва я почувствовала его у себя во рту, как меня охватило небывалое вожделение. Каждое движение туда и обратно, каждый выход и вход эхом отдавался в моей невскрытой ещё раковине, и наезжая и съезжая таким образом по шлейфу Роберта, я вдруг смутно начала представлять себе, как должно выглядеть подлинное соитие. После меня наступил-таки черёд Анны. Но едва только она успела немного полакомиться, как у Роберта ударил фонтан. Она отпрянула и выплюнула первый заряд, полученный ею. Роберт же схватил свой хобот и до конца оттянул вниз крайнюю плоть, а мы все сгрудились вокруг него, чтобы досмотреть пьесу. Вверх резко, крупными каплями устремилась густая белая масса, да так высоко, что целая клякса её попала мне на лицо. Все мы были в полном восторге и страшно взбудоражены.

Мицци тотчас же снова стала приставать к Роберту, умоляя его:

– Ну теперь-то ты будешь сношать меня, ты хочешь?

Однако шлейф Роберта обмяк и беспомощно свисал вниз.

– Ничего не получится, – сказал Роберт, – он у меня больше не встанет.

Мицци была просто вне себя. Она устроилась на полу между колен Роберта, взяла его хобот и сосала, целиком засунув себе в рот, целовала с причмокиванием и одновременно, снизу вверх почтительно поглядывая на парня, восклицала:

– Но когда он снова встанет, ты меня отсношаешь!

Между тем остальные, – Франц, Полдль, Фердинанд, – тоже захотели испробовать вновь открытое совокупление в рот. Таким образом, расплачиваться за всё предстояло Анне и мне, однако дело сладилось очень споро, потому что хоботки у них были ещё маленькими и гораздо тоньше, чем у Роберта.

Я выбрала брата Анны, Фердля, а Анна выбрала Франца. Фердль впал в такое неистовство, что засунул мне свой конец чуть ли не в горло. Мне пришлось ухватить его за корневище и потом самой нежно водить взад и вперёд. После десяти-двенадцати движений у него подкатило. Я ощутила конвульсивное вздрагивание, но наружу вышла лишь одна капелька. И всё же ощущение было такое, будто хобот находился глубоко в моей плюшке, и я почувствовала, что и на меня тоже что-то накатывает. Я не выпускала шлейф Фердля изо рта до тех пор, пока тот совсем не обмяк. А поскольку Анна всё ещё продолжала лизать Франца, я приняла Полдля, который в нетерпении поджидал. Полдль уже опробовал этот способ со своей сестрой. Он действовал исключительно умело, и я могла быть за себя спокойной, когда он входил и выходил так искусно, как будто находился в какой-нибудь плюшке. Меня охватил зуд и спазмы такого блаженства, которое я даже описать не могу. Не задумываясь, что делаю, я начала языком играть на свирели, которая была у меня во рту, и это привело к тому, что на Полдля тотчас накатило. Он крепко ухватил меня за затылок, прижимая к своему шлейфу, и пульсация его кровеносных сосудов только усилила чувство моего вожделения. Его хобот я тоже удерживала до тех пор, пока он не обмяк совершенно.

Затем мы оглянулись на Анну и Франца. Мицци же по-прежнему сидела на полу перед Робертом и посасывала его вялую колбаску. Но Анна вдруг перестала лакомиться и предложила:

– Давай попробуем ещё раз, может быть, он всё-таки войдёт.

Франц кинулся на неё, а мы поспешили к ним, чтобы понаблюдать. Произошло ли это оттого, что шлейф у Франца был таким маленьким, или оттого, что благодаря слюне, оставшейся на нём, он скользил лучше, или оттого, что многочисленные попытки бурения, прежде предпринятые Анной и её братом, уже, должно быть, укатали дорогу, но этого оказалось достаточно, чтобы процесс сдвинулся с мёртвой точки.

– Он внутри! – с ликованием воскликнула Анна.

– Внутри он! – вторя ей, крикнул Франц, а я поинтересовалась у Анны, доставляет ли ей это боль. Однако ответа не получила. Потому что оба совокуплялись с такой стремительностью, что напрочь утратили способность слышать и видеть. Лишь позднее Анна сказала мне, что это было прекрасно.

Тем временем успеха добилась Мицци. Она так долго дразнила и обрабатывала конец Роберта, что тот снова выпрямился и Роберт обрёл способность, наконец, отсношать её.

Мицци была как обезумевшая. Она сама держала себя за груди. Один за другим брала она пальцы Роберта и вкладывала себе в рот. Она опускала вниз руку, ловила шлейф Роберта, нежно сжимала и затем опять втыкала его глубоко в себя. Она так подскакивала под ним, что трещала кровать. Внезапно Роберт нагнул голову, захватил одну из грудей Мицци ртом и принялся лизать сосок, точно так же, как давеча мы поступали с его шлейфом. Мицци плакала и причитала от сладострастия:

– Сношай меня, сношай меня! – прерывающимся голосом выкрикивала она, – ты каждый день должен сношать меня… Этот хобот, этот славный хобот… Долби крепче…Ещё крепче, ещё, ещё!.. Возьми и другую титьку… Другую титьку тоже соси, крепче, быстрее, ах, ах… А завтра ты тоже будешь меня сношать? Приходи завтра вечером… Ты каждый день должен сношать меня… Иисус, Мария, Иосиф… а-а-а… ах!

Роберт издал звук похожий на хрюканье и брызнул. Мицци распласталась как мёртвая.

Роберт, без сомнения, был главным действующим лицом. Анна радовалась, что сегодня она, наконец, совокуплялась как взрослая. Только никто в этот день не придал этому факту значения. А Роберт рассказал нам, что живёт половой жизнью уже два года. Приучила его к этому мачеха. Его отец был парализован, а сам он спал в кухне. Однажды вечером, когда он находился в кухне, а отец ещё бодрствовал, туда вошла мачеха. Начинало медленно смеркаться, и она вплотную придвинулась к Роберту. Они сидели на кухонной лавке рядом друг с другом. И тут она принялась гладить его: сначала по голове, потом по рукам, по бедрам, и, в конце концов, запустила руку ему в штаны. Его конь тотчас же встал на дыбы, едва лишь мачеха коснулась его. Она некоторое время поиграла им, а Роберт, придя от возбуждения в неистовство, схватил её за грудь. Тогда она на секунду отпустила его, чтобы самой расстегнуть одежду, и позволила ему поиграть голыми грудями, затем подвела его руку к соскам и показала, как ему следует действовать. И при этом дышала так громко, что отец из своей комнаты крикнул, что-де там происходит. Мачеха быстро ответила: «Ничего, ничего, я просто сижу здесь с Робертом». При этом она снова взяла Роберта за хобот и поглаживала его.

Этой же ночью, когда отец спал, она вышла к нему в сорочке, забралась к Роберту в кровать, уселась верхом на него и воткнула в себя его маленький хобот. Роберт лежал на спине и не шевелился. Но когда титьки мачехи оказались прямо перед его лицом, он схватил их и принялся играть ими, а она склонилась ещё ниже, чтобы он мог брать в рот то одну, то другую её грудь. Ему это очень понравилось и он сношался с мачехой до тех пор, пока та не достигла пика и не рухнула тяжело на него всем телом.

Следующим вечером он снова сидел с ней на кухне, и они снова как вчера играли друг с другом; а ночью, когда отец заснул, она опять вышла и совокуплялась с ним. Так продолжалось и дальше. Один раз она, правда, не явилась, хотя перед этим он на кухне играл с нею. Он не мог заснуть, и, сидя в постели, видел залитую лунным светом соседнюю комнату и обе кровати, в которых лежали его родители. И тут он разглядел, что его мачеха сидела верхом на отце. Она, совершенно голая, поднималась и опускалась. Время от времени она наклонялась вперёд, попеременно давая груди в рот мужу, который из-за болезни не мог их потрогать. Роберт дождался, пока они кончат, потом крикнул мачехе, что ему худо. Она вышла к нему и сразу же поняла, что при лунном свете он, должно быть, наблюдал за всем сквозь тонкие занавески на стеклянной двери. «Ты что-нибудь видел?» – спросила она. Роберт ответил: «Да… я всё видел». Она тотчас же дала ему играть своими грудями и легла к нему в постель. «На сей раз ты должен лежать сверху», – сказала она. Такого Роберт ещё никогда не делал. Она показала ему, как он должен действовать, и сняла сорочку, оставшись совершенно голой. Роберт со всей прытью молодости кинулся сношать её, потому что сладострастие буквально переполняло его. Но едва он успел вставить хобот, как отец закричал из комнаты: «Что там Роберт хотел?». Мачеха крепче прижала его к себе и в ответ крикнула: «Он хочет меня». Однако отец не унимался: «Так чего ж ему нужно?». И мачеха, продолжая совокупляться, ответила: «Ах, ничего особенного, сейчас ему уже лучше». Вскоре отец заснул, и оба продолжили дальше своё занятие. Роберт рассказал, что несколько раз им тогда пришлось останавливаться, потому что кровать под ними ужасно громко скрипела. Когда же он кончил, мачеха захотела повторить всё ещё раз, и поскольку колбаска у него встала не сразу, она взяла её в рот и сосала так долго, что от блаженства Роберт чуть было не закричал во весь голос. А потом он, по её указанию, должен был встать с постели и сесть в кухонное кресло, а мачеха так крепко угнездилась на нём, что едва его не раздавила. В конце концов, она снова надела сорочку и отправилась к мужу. А Роберту весь следующий день пришлось пролежать в постели, настолько он за минувшую ночь обессилел. Тут отец увидел, что парню и в самом деле было очень плохо. И вот уже два года, как Роберт сношает мачеху чуть ли не каждый день.