Текст книги "Истории Дядюшки Дуба. Книга 1. Встреча"

И вот посреди дороги лежала точно такая же змея, как первая: зелёная, поблёскивающая в лунном свете. Было заметно, что это долгое заглатывание очень её утомило.

Дети пришли в себя не сразу.

– Обойдём её по краю! – предложил Тау.

Так они и сделали. Луна освещала путь лучше всякого фонаря. И они торопливо зашагали по серебристой от лунной пыли дороге, по старой счастливой дороге, которой всего-то и нужно было, чтобы кто-нибудь время от времени её спрашивал:

– Куда ты ведёшь?

А она отвечала:

– Куда хочешь, туда и приведу. Я такая!

VI. Мисс Дикинсон и Весёлые Грибочки. Дядюшка Дуб. Сказка Ромераля

[8]8
  Эль-Ромераль – дольмен (пещера, гробница) на юге Испании, сооружена около 1800 г. до н. э.


[Закрыть]

– Похоже, вы познакомились с бабушкой Уроборой, – произнёс глубокий низкий голос: казалось, это заговорил целый мир. – Надо же, она вас пропустила… И теперь вы здесь!

Дети так долго шли через лес и настолько устали, что уселись прямо на землю и сняли кроссовки. Они подняли головы и прислушались, стараясь определить, откуда доносится голос.

– Мисс Дикинсон вас проводит.

Тут из чащи вышла женщина. Небольшого роста, стройная, в белом платье из лёгкого, струящегося шёлка. Будто сошла с картины девятнадцатого века. Женщина сложила свои крошечные белые ручки, и дети заметили в одной из них лилию.

– Держите, – сказала она и протянула им цветок.

– А что это? – удивился Тау.

– Моя визитная карточка, – ответила она и неожиданно покраснела.

Ступала она осторожно, стараясь не примять ни единой травинки. Как будто не шла, а плыла над землёй. Её иссиня-чёрные волосы были собраны на затылке в косу. Глаза были огромные, тёмные, нежные, не иначе ближайшие родственники всех ручьёв, источников, родников, а заодно и капелек росы и других блестящих и прозрачных творений природы. А ещё они напоминали глаза дракона. Но драконы не умеют ступать так изящно и улыбаться так застенчиво, как мисс Дикинсон.

– Сюда, пожалуйста, – голос у неё был мелодичный, как у птички. Она посмотрела на детей, смущённо улыбнулась, но тут же прикрыла рот рукой. – Майя… Тау… – добавила она. – Видите, я знаю ваши имена. И помню вашего дедушку.

– Вы что, знакомы?

Мисс Дикинсон опять покраснела. Она прижала ладони к щекам, будто хотела их остудить немного, и, потупившись, снова улыбнулась.

– О, прошло столько лет. Я тогда была такой юной! Ступайте за мной, прошу вас.

Они сошли с дороги и углубились в лес, куда едва проникал лунный свет. Под ногами петляла тропинка, чуть заметная в непроходимых зарослях. Тропинку освещали грибочки со шляпками-конусами: они стояли, будто свечи, и излучали слабое дрожащее сияние. Стайка светляков перелетала со шляпки на шляпку. Тау и Майе показалось, что эти светляки нарочно вьются вокруг тропинки, чтобы освещать им путь.

– А что это за грибы? – спросил Тау.

– Это Весёлые Грибочки, – ответила мисс Дикинсон. – До того весёлые, что, если начнёшь хохотать, ни за что не остановишься, пока кто-нибудь тебя отсюда не уведёт. Они выделяют веселящий пар. Вот видите?

Мисс Дикинсон нагнулась и аккуратно, чтобы не сделать больно, сорвала грибочек и показала детям.

– Надо же, у него как будто огонёк внутри, – заметила Майя.

– И зелёные бровки! – добавил Тау.

– Верно, – улыбнулась мисс Дикинсон. – Смотрите: р-раз!

И гриб лопнул прямо у неё в руках! Розоватое облачко вырвалось из его мякоти и растаяло в воздухе.

– Бегите! Бегите отсюда, детки мои ненаглядные! Уже… уже начинается… Хи-хи!

Мисс Дикинсон подхватила юбки и бросилась наутёк, прыгая с кочки на кочку, как воробей.

– За мной, хи-хи! Не отставайте!

Майя и Тау тоже ощутили на себе эффект Весёлых Грибочков. Всё вокруг мгновенно окрасилось оранжевым, лимонно-жёлтым, а затем и остальными цветами радуги. Почему-то их это здорово развеселило. Покатываясь со смеху, дети неслись за мисс Дикинсон по пятам. Кто бы мог подумать, что эта хрупкая мисс бегает так резво!

– Быстрее, Тау! Хи-хи… Ха-ха-ха! – хохотала Майя.

Тау даже не пытался выговорить что-нибудь членораздельное. Он мчался, подскакивал на бегу, вне себя от восторга дрыгал ногами в воздухе (а ещё прыгал на одной ноге, скакал задом наперёд и размахивал руками). Глядя на него, Майя смеялась всё громче: она так разошлась, что даже врезалась в дерево.

– Сюда, сюда! Хи-хи-хи… Ставьте ногу на кочку! Не поскользнитесь! – подсказывала мисс Дикинсон.

Внезапно перед ними выросла громаднейшая стена. Так им сначала почудилось. Майя и Тау на мгновение замерли. Но это была не стена, а дерево! Такое высокое, что казалось целой башней.

– Снова вы за своё, мисс Дикинсон! В вашем-то возрасте… – прогремел мощный бас где-то у них над головами.

– Хи-хи. – Мисс Дикинсон чуть не поперхнулась от смущения, ей даже пришлось опереться о ствол дерева. – Простите, Дядюшка Дуб. Хи-хи… Не могу взять себя в руки! Взгляните только, как развеселились дети.

Да уж, Майя и Тау действительно развеселились не на шутку: они катались по земле, болтая ногами в воздухе.

– Дядюшка… Дуб, – в изнеможении бормотали они между взрывами хохота.

– К вашим услугам, малютки. – Голос старого дерева накрыл их, как тёплое покрывало.

Смутно темневшая в вышине листва дрогнула, словно по ней пробежал лёгкий ветерок. Постепенно дети пришли в себя и немного отдышались.

– Приготовьте им чаю, мисс Дикинсон.

Мисс Дикинсон послушно удалилась, прижимая ладони к щекам.

– Я не люблю чай, – возразил Тау.

– Ты просто не пробовал правильный, – сказала мисс и исчезла в дверце, которая обнаружилась в древесной коре.

– Наш чай называется «Камелия Бонда», – пояснил Дядюшка Дуб. – И он вам обязательно понравится.

– Это почему? – не сдавался Тау.

– Тс-с-с, – шикнула на него Майя.

– Потому что вкус у этого чая любой, какой пожелаешь.

Дети с удивлением рассматривали уходящий в небо ствол. Он чуть не доставал до луны. Интересно, откуда берётся голос? Ни глаз, ни рта видно не было. Высоко-высоко переплелись гигантские ветви и сучья потоньше, а на них росли целые охапки листьев: зелёные, свежие, вперемешку с сухими, мёртвыми. Эта пышная крона исчезала среди звёзд.

– Смотри, Тау, – мальчик! – прошептала Майя. – Вон, видишь? Среди листьев.

Но мальчик уже исчез. Вместо него из неприметной дверцы появилась мисс Дикинсон. На этот раз у неё в руках был поднос, на котором стояли чайник, несколько старинных фарфоровых чашек и блюдечко с домашним печеньем.

И правда, до чего же вкусный был чай! Разливали его из одного и того же чайника, но в чашке у Тау он оказался со вкусом шоколада, орехов и карамели, а у Майи – мёда и тропических фруктов.

– А у вас какой чай, мисс Дикинсон?

Мисс Дикинсон мечтательно улыбнулась и на всякий случай снова покраснела.

– У моего вкус… Ой, сама не знаю! Утренней розы? Вечернего сада? В любом случае чего-то необычайно приятного.

– Пейте, малютки, – ворковал Дядюшка Дуб. – Эй, Умбертус! Выходи, посиди с нами! – Тут откуда ни возьмись и вправду появился медведь. Он был немного смущён тем, что его заметили. Оказывается, никуда он не убегал и всё это время прятался за боярышником. – А вы чего стоите, мисс Дикинсон? Присаживайтесь.

Все чинно расселись вокруг подноса прямо на земле.

Дядюшка Дуб пригнул одну из своих ветвей, чтобы дети сорвали по листочку. «Моя визитная карточка», – пояснил он, подражая мисс Дикинсон, и тихонько засмеялся. Тау сунул листок в карман, а Майя – в медальон в форме сердца, который носила на груди.

Дядюшка Дуб объяснил, что вот уже много лет никто не спрашивал у Серебряной Дороги, куда она ведёт. А как пройти к Дядюшке Дубу, не спрашивали и того больше… Стоит ли говорить, что Серебряная Дорога была в эту ночь абсолютно счастлива!

Наконец-то дети могли задать все свои вопросы. Как познакомились Дядюшка Дуб и дедушка Друс? Где они встретились? Неужели дедушка Друс тоже спускался в колодец? Кто же он такой, Дядюшка Дуб? И откуда он столько всего знает?

Но Дядюшка Дуб редко отвечал на вопросы, которые задавали напрямую. Чаще всего он говорил что-то неопределённое, и только поразмыслив над тем, что он сказал, несколько часов, дней, а то и лет, можно было прийти к выводу, что это и есть лучший ответ.

Некоторое время все молчали. Тишину прерывало лишь стрекотание сверчка, шелест листьев да сопение медведя Умбертуса, который успел задремать. А затем дерево заговорило.

По правде сказать, Тау и Майя ожидали другого ответа. Но, привыкшие к историям дедушки Друса, они не стали возражать. Ночь была тёплой, чай «Камелия Бонда» и правда оказался вкусным, а мисс Дикинсон слушала так внимательно, что дети не осмеливались проронить ни слова.

Дядюшка Дуб заговорил про Дерево Сказок. В каждом языке оно называлось по-своему. Но Дядюшка Дуб сказал, что будет звать его Деревом Ромераля, как на некоторых островах. Именно это дерево научило людей говорить, помогло изобрести колесо и подсказало первые законы, самые простые и важные. В тени его ветвей собирались старейшины и заключался мир. Каждый его листик нёс в себе одно слово, люди находили эти листики и использовали заключённые в них слова в своём языке. И не только люди, но и животные!

Маленькие дети, засыпая, слышали во сне его голос. Дерево рассказывало старые и новые сказки, а также истории, которые ещё не были придуманы или записаны.

И вот как-то раз налетел Летус – ветер Забвения.

Откуда он взялся? Никто точно не знает. Быть может, зародился в старых, сухих человеческих костях, где набирал силу столетие за столетием. А может, вышел из тела ядовитого жука. Или возник сам по себе во время солнечного затмения. А то и вовсе приснился Дереву Ромераля.

Там, куда прилетал Летус, начиналась эпидемия забвения. Брат забывал брата, дети – родителей. Сны стирались из памяти, а воспоминания тонули во мраке прошлого. Тем не менее кому-то сладкая песня Летуса пришлась по вкусу. Люди начинали тосковать, теряли покой, а слова служили им для того, чтобы становиться врагами. Они быстро забывали причину, из-за которой зародилась вражда, и всё-таки продолжали ненавидеть друг друга.

Однажды Летус налетел на Дерево Ромераля. Дерево было могучим и сильным, а Летус – безжалостным и хитрым. Старое дерево день и ночь размахивало своими зелёными ветвями, стараясь прогнать злосчастный ветер. Корни скрипели от натуги. Несколько раз дерево разрывало Летуса в клочья. Но из каждого клочка возникали вонючие пузырьки, которые рождали новый ветер.

И всё же хитрый Летус нащупал у дерева слабое место: он перестал с ним сражаться и начал преследовать людей. Хватал детей и подбрасывал в воздух. Или заманивал в тёмный лес, откуда они не могли выбраться.

Дерево узнало об этом. И приняло мудрое решение.

– Остановись, Летус, – проревело оно, и весь мир замер. – Разве не меня ты хочешь заполучить? Вот я, держи. Больше я не стану сопротивляться. Можешь вырвать меня с корнями. Только оставь в покое детей.

Обрадовавшись победе, Летус вцепился в крону великана и принялся трепать её и крушить. Со стороны казалось, будто дерево терзает само себя: сдирает со ствола кусочки коры, яростно гнёт и ломает ветки.

Вскоре на том месте, где стояло дерево, выросла гора листьев, щепок и сбитых птичьих гнёзд. Из последних сил дерево вымолвило:

– Что ж, твоя взяла. Но знай: если не хочешь, чтобы я выросло вновь, собери все обломки и разнеси их по свету.

– Ну, это проще простого, – презрительно просвистел ветер.

На самом деле мудрое дерево предвидело, что нечто подобное может случиться. Пока Летус собирал обломки, чтобы разбросать по свету, дерево успело превратить их в сказки и истории и в каждую заключить зерно истины и гармонии. Рассеявшись по свету, листья и щепки, подобно семенам, оседали в самых неожиданных местах: в сердцах людей, в маяке на морском берегу, в облаке, похожем на птицу.

Разлетевшись по свету в виде крошечных частиц, Дерево Ромераля никуда не исчезло. Наоборот, теперь оно было несокрушимо.

Когда Летус понял, что натворил, он пришёл в такую неописуемую ярость, что немедленно объявил войну времени, материи и даже себе самому. А что толку? Стоило ему уничтожить одну из бесчисленных сказок, глядь – а на соседнем дереве уже выросли две новые. А если и не на соседнем, то где-нибудь на другой стороне земного шара. Или возникли на губах ребёнка, который только-только начал говорить. Пока в мире существует хотя бы одно слово, в нём сохраняются семена Дерева Ромераля, как крошечная сияющая звезда в бездонной черноте космоса.

Умбертус всхрапнул: он крепко спал. Мисс Дикинсон посмотрела на него и нахмурилась.

– Скажи, ты и есть то самое дерево? Ведь так? – чуть слышно спросила Майя.

– О-хо-хо, – вздохнул Дядюшка Дуб. – Нет, детка, не так. Точнее, не совсем так. Во мне есть его частица… Как и в тебе!

– А во мне? – спросил Тау.

– И в тебе тоже, малыш. Мир огромен и разнообразен. В каждом из нас живёт частичка истины и гармонии, а может, и не одна. А в ком-то и вовсе целая пригоршня.

– Кхе-кхе, – вежливо покашляла мисс Дикинсон.

– Вы правы, мисс Дикинсон, уже поздно. Ступайте спать, дети. Мисс Дикинсон покажет вашу комнату.

Дети вскарабкались на дерево. Ступенями им служили веточки, бугорки и выступы в коре, которых было великое множество.

– Я хочу домой, – заявил вдруг Тау. – Вот бы рассказать дедушке, что с нами произошло.

Он забрался чуть выше Майи. И от волнения болтал без умолку.

– Думаешь, дедушка поверит? – спросила Майя.

Наконец метрах в семи над землёй дети очутились в развилке между ветками, мощными, как брёвна. Мисс Дикинсон открыла едва заметную дверцу, и они увидели уютное дупло. Это была настоящая спальня. Там стояли две кроватки и столик, а на нём – три кувшина (один с водой, другой с мёдом, третий с молоком), деревянный поднос с очень вкусным печеньем, которое дети уже пробовали, и две свечки. На полу лежал шерстяной коврик. А в углу, обхватив лапами белый мячик из берёзовой коры, спал медвежонок.

– Это Петибертус. Смотрите не разбудите его.

Медвежонок тихонько похрапывал и облизывался. Ему явно снилось что-то вкусное.

– Главное, присматривайте за мёдом, – наставляла детей мисс Дикинсон. – Медвежонок может объесться, и у него заболит живот.

Звёзды усеяли всё небо, как серебряные муравьи. Луна побледнела и стала клониться за горизонт. Люди в городах видели удивительные сны, которые к утру начисто забывали. Деревья печалились и вздыхали. Их убаюкивали тихая песня ветра и монотонное бормотание сверчков, не умолкавших даже во сне.

Мисс Дикинсон укрыла детей одеялами, поцеловала в лоб и сказала:

– Ни о чём не беспокойтесь, спите спокойно. Вспоминайте сказки! В краях, откуда я родом, люди говорят: «С неба упали три яблока. Первое – тому, кто рассказал сказку, второе – тому, кто слушал, а третье – тому, кто понял…»

– А где вы родились, мисс Дикинсон? – спросила Майя. Глаза у неё уже слипались.

Мисс Дикинсон улыбнулась.

– Там, где распускаются цветы, – ответила она.

Но её никто не услышал: дети спали.

VII. Начало невероятной истории Мальчика Йогурта

Если бы старая Дебора не проглотила слово «белый», которое так опрометчиво произнесли Тау и Майя, сейчас бы они непременно воскликнули, зевнув и позабыв прикрыть ладошкой рот:

– Ничего себе, какой он белый!

Перед ними стоял почти прозрачный человек – он-то их и разбудил.

– Ух! Вы кто такие?

Голосок у него был тоненький и тоже прозрачный, как стёклышко. И был он белый-белый, как снятое молоко. А глаза – светло-голубые. Этими глазами, округлившимися от любопытства, он рассматривал незнакомых детей. Зрачки в них напоминали две тёмные пуговки. А волосы (разумеется, тоже белые) казались такими тонкими, что казалось, стоит ему попасть под дождь, и они растают.

– Добрый день, – продолжал он, не переставая удивляться. – Ничего себе! И вы до сих пор спите? За окном давно рассвело. Так поздно встаёт только мисс Дикинсон.

Что правда, то правда: мисс Дикинсон не любила просыпаться рано, особенно если всю ночь сочиняла стихи. Она утверждала, что поэт имеет право в одном и том же стихотворении соединять закат с рассветом. Подобный образ жизни трудно было назвать здоровым, и Дядюшка Дуб частенько ворчал на мисс Дикинсон, но та и бровью не вела.

– Роса уже высохла, – сказал мальчик. – Все давно проснулись: малиновки, мокрицы, сорока Аглана, вообще все. Вы последние.

Дети привстали и осмотрели комнату. И правда, кроме них – никого. Медвежонка, который спал в уголке, видно не было, вместе с ним исчез мячик из берёзовой коры. Кувшины с мёдом и молоком опустели. Только кувшин с водой стоял, как прежде, на своём месте. Его медвежонок не тронул.

– Кто ты такой? – спросил Тау.

Незнакомый мальчик выпрямился. Просто невероятно: белый с головы до ног! Он покосился на свои руки и смутился, на щеках вместо румянца выступили голубоватые пятна. Он был очень стеснительный.

– Я – Мальчик Йогурт… – сказал он таким тихеньким голоском, что пришлось повторить дважды: в первый раз дети его не услышали.

– Как-как? Мальчик Йогурт?

Однако самое время было позавтракать. Откуда ни возьмись появился маленький столик: на него мальчик поставил два стаканчика йогурта (один клубничный, другой лимонный), целую миску черники, смородины, изюма, чищеных грецких и кедровых орехов, вазочки с персиковым вареньем, а также абрикосовым и клубничным джемом, чашки с яблочным компотом и блюдечко со сливочным маслом. Была там и корзинка со свежими булочками. А на отдельном подносе лежали кусочки разноцветного шоколада, длинные и плоские, как кошачьи языки.

– Шоколадки! – воскликнул Тау.

Тут в комнату ввалился медвежонок. Он явно только что вернулся из леса: весь в сухих листьях и еловых иголках.

– Петибертус, – обратился к нему Мальчик Йогурт. – Разве ты не завтракал?

Медвежонок облизнулся, отрицательно покачал головой и жалобно взглянул на Тау и Майю.

– Петибертус – сын Умбертуса и Мамаберты, – пояснил Мальчик Йогурт. – Имейте в виду, это ужасный обжора!

И строго посмотрел на медвежонка.

Петибертус обнюхал Тау и Майю. Вроде бы запах знакомый: ещё бы, они же спали в одной комнате! В знак приветствия медвежонок потёрся мордочкой об их руки, затем подошёл к подносу и, не успели дети глазом моргнуть, одним махом слопал полдюжины шоколадок!

– Ням!

Позавтракал Мальчик Йогурт скромно: выпил всего-навсего три кружки молока, каждая по литру. Заметив удивлённые взгляды детей, ради приличия откусил булочку – правда, жевал её минуты три.

– Надо бы нам поближе познакомиться, – объявил он.

А дальше всё тем же тихим голоском принялся рассказывать свою историю.

Медвежонок посидел по очереди на коленях у Тау и Майи, поднял голову и – раз! – слизнул ещё полдюжины шоколадок.

– Когда-то давным-давно, – начал Мальчик Йогурт, – мои родители были молоды и очень любили друг друга…

Родители Мальчика Йогурта жили в доме, построенном их предками: это был старый замок, который со временем переделали в ферму. Там проживали и работали более сорока человек.

Одни обрабатывали землю, другие ухаживали за животными. Были там и пекари, и швеи, и плотники, и кузнецы… Молодые хозяева понемногу помогали им всем и брались за любую работу, но больше всего папа Мальчика Йогурта любил вместе с молочником готовить йогурт. Надо заметить, что ремесло это вовсе не простое. Каждое утро свежий йогурт разливали из больших чанов. Некоторое количество оставляли для закваски: разбавляли свежим молоком, а затем внимательно следили за брожением. Готовый йогурт помещали в стеклянные баночки и глиняные горшочки, где он отлично хранился… Иногда приходилось отправляться в дальние края, чтобы раздобыть новые виды заквасок, из которых можно готовить йогурты других сортов, ещё более вкусные и качественные.

Поскольку супруги жили счастливо, они много смеялись. Иной раз мужу достаточно было сказать: «Я люблю тебя больше, чем йогурт», – и жена принималась хохотать.

– Неужто твоя любовь ко мне тоже белая? – в шутку спрашивала она.

– Белее некуда! А что такого? Разве солнце не белое? А кости внутри нас?

Но нет ничего постоянного. За летом приходит осень, а потом зима. Реки сковывает лёд, а счастливые дни сменяются суровыми одинокими ночами.

Грянула война. Отныне она занимала сердца и мысли всех людей: военные, которые её затеяли, вскоре уже сами оплакивали своих близких. Раскрученное колесо почти невозможно остановить.

Уго – так звали молодого супруга – призвали в армию. Его записали в императорское войско, где он должен был пройти обучение вместе с двадцатью мужчинами с их фермы.

Узнав об этом, Аделе – именно так звали маму Мальчика Йогурта – совсем пала духом. Она перестала есть и исхудала как щепка. Утром просыпалась раньше мужа. Выходила во двор на рассвете и, рыдая, обнимала чан с йогуртом.

Уго тоже страдал, видя, как убивается его любимая супруга, как иссушают Аделе тревога и страх перед одиночеством.

Как-то утром в замок явилась незнакомая старуха. Она гнала перед собой чёрную козу, запряжённую в тележку. В тележке сидела белобрысая обезьяна с оранжевыми глазами. Вела себя обезьяна отвратительно: размазывала повсюду фекалии и воровала еду, особенно предпочитала овсяную кашу и липовый мёд.

Старуха отправилась на конюшню и отыскала там заплаканную Аделе. На следующее утро мужчины уходили на фронт, и обезумевшая от горя молодая женщина надумала упросить Самсона, коня своего мужа, чтобы тот заупрямился и отказался везти хозяина на войну. Взамен Аделе предлагала ему леденцы и сахарную морковку.

Тёмной, высохшей рукой старуха погладила бедную женщину по волосам.

Аделе вздрогнула, сердце у неё похолодело.

– Времена сейчас лихие, – проговорила ведьма скрипучим голосом, похожим на стрекотание цикады. – Слезами горю не поможешь. Могу только посочувствовать: Уго, твой муженёк, не вернётся. А если и вернётся, тело его будет сухим и холодным, как мои пальцы!

И, словно в доказательство, она провела рукой по щеке Аделе: палец её был жёлтым и твёрдым на ощупь, как ледышка или карамель. Аделе в ужасе отпрянула, спряталась за чан с йогуртом, оступилась и упала навзничь. В тот же миг в глазах у неё потемнело, и она потеряла сознание.

Когда женщина пришла в себя, старухи рядом не было. Но в ушах ещё звучали слова старой колдуньи – струились в крови, подобно яду:

– Не печалься… Если твоя любовь к мужу и правда столь велика, можешь его выкупить. Сегодня ночью ты зачнёшь сына. Поклянись, что через три дня после родов ты мне его отдашь. Помяни моё слово: к ночи твой муж вернётся с учений в замок.

Больше старуха не приставала к Аделе: она следила за ней издалека. И правда, ночью явился Уго. Аделе всё ему немедленно рассказала. Говорила она с трудом. А пока говорила, всё время тёрла руки одна о другую, как будто хотела сбросить с себя что-то липкое, грязное.

– Слышишь, любимый? У нас будет сын! И нам придётся отдать его в обмен на твою жизнь. Если мы сделаем это, ты вернёшься с войны живой и невредимый.

Уго побагровел от ярости. Он схватил первое, что под руку подвернулось, – серп для пшеницы – и бросился искать старуху. Он нашёл её на заднем дворе: ведьма ужинала, разложив в тележке какие-то мешочки и тряпки.

– Как ты смеешь нам угрожать, подлая шельма?

Но верная обезьяна бросилась на защиту хозяйки и прыгнула прямо ему на голову. Оранжевые глаза округлились, вспыхнули ненавистью. Как Уго ни отбивался, ему не удавалось сбросить с себя мерзкую тварь. Обезьяна пачкала его фекалиями, рвала на нём волосы, до крови оцарапала правую щёку, оставив на ней три красные отметины.

Старуха, шустрая, как и её коза, перемахнула через тележку, затем через стену, каркнула, как ворона, – и исчезла. Уго гнался за ней, пока не остановился в изнеможении. Через некоторое время он вернулся к жене.

Ту ночь они провели без сна. Это была их последняя ночь.

Лёжа в постели, они наблюдали в распахнутое окно, как в небе появляются и исчезают луна и звёзды. Холод им не мешал: они согревали друг друга. Они обнимались так нежно и прикасались друг к другу так бережно, что глаза их излучали странный перламутровый свет: он разливался в воздухе всю ночь и весь следующий день до самого вечера. Они ещё не знали, что скоро у них родится сын.

Утром Уго сказал:

– Как йогурт созревает благодаря закваске, так и я буду сражаться с врагом, черпая силы в твоей любви, зная, что ты меня ждёшь.

– А ты вернёшься? – спросила Аделе дрожащим голосом.

– Конечно. Так или иначе, но я обязательно вернусь. Взгляни, какого необыкновенного цвета у тебя кожа!

И правда: рассвет был таким робким и бледным, что кожа у Аделе стала похожа на бумагу, где ещё ничего не написано. Супруги засмеялись – в последний раз.

Больше всего им хотелось сидеть рядышком и вспоминать счастливые деньки. Им было страшно прощаться. Будущее казалось бесконечной снежной пустыней, где не видно ничьих следов.

Отныне ночами Аделе грустила, а днём занималась обычными делами, которые легли на её хрупкие плечи после отъезда супруга: ухаживала за лошадьми, общалась с покупателями, присматривала за работниками, считала деньги и, главное, делала йогурт. Она ни на день не позволяла прервать изготовление этого чудесного продукта. В первую очередь в память о муже.

Вскоре Аделе заметила, что живот у неё округлился. Теперь ей всё больше хотелось есть и пить. Мисочки йогурта уже не хватало: за раз она съедала три полноценные миски.

Положив руку на живот, она мечтала о том, как Уго вернётся. Ещё бы, она подарит ему сына! «Не сомневаюсь, – размышляла она, – внешне это будет вылитый отец».

Но в следующий миг она вспоминала старуху. Жёлтый палец-ледышку, скрипучий голос, похожий на стрекотание цикады. Голова у Аделе кружилась, в глазах темнело, ей требовалось срочно куда-нибудь сесть, чтобы не грохнуться в обморок.

Весна за окном окрасила весь мир в яркие тона и населила его самыми разными животными: сердечки у них были крошечные, зато полные жизни.

И снился Аделе один и тот же сон: Уго, безоружный и раненый, бежит по полю. Его преследуют три всадника. У одного – обезьянья морда. «Аделе! – кричит Уго на бегу. – Спрячь нашего сына!» Потом Уго забирается в чан с йогуртом, а всадники обнажают мечи. В этот миг Аделе просыпалась, потная и измученная, словно это за ней гнались по пятам. Она ощупывала живот, внутри которого уже вовсю толкалось дитя.

Время шло. Приближался день родов. По небу бежали тяжёлые грозные тучи. Они несли с собой осень с холодами и ранними сумерками.

В день, когда окна побелели от первого снега, у Аделе начались схватки.

Привели повитуху, и они с Аделе уединились в спальне, где наследнику замка суждено было появиться на свет. Вдруг внизу постучали: прибыл посыльный с письмом. Войдя, он увидел суету, узнал, что происходит, и растерялся.

Стряхивая на ходу снег, посыльный прошёл в спальню. Взглянув на роженицу и повитуху, он опустил взгляд, немного подумал и удалился.

– Простите, ошибся адресом, – на всякий случай бросил он.

Аделе догадалась: когда ребёнок родится, этот человек скажет, что Уго погиб.

Но думать об этом она не могла: боль разрывала её на части.

Мальчик родился крошечным и не плакал. Увидев его, акушерка ахнула.

Ребёнок был белый как молоко: не дитя, а чудовище.

Когда новорождённого обтёрли, льняная простынь побелела, словно её окрасила кожа младенца. Ребёнок заплакал. Белые слёзки стекали у него по щёчкам. Только это была не вода, а самый настоящий йогурт!

– Надо же! Ребёнок, а сделан из йогурта! – воскликнула дочь повитухи, которая помогала матери и как раз в это время внесла ведро с кипячёной водой.

– Быть такого не может, – удивилась повитуха.

– Он умер? Я видела посыльного. Скажите мне правду, умоляю. Он мёртв? – бормотала Аделе. Глаза её были сухи, все слёзы она уже выплакала.

– Нет, милая, – всхлипнула повитуха. – Сыночек твой жив… к сожалению.

Но Аделе беспокоилась не о ребёнке.

– Нет же, нет! Я спрашиваю о моём муже. Скажите, он умер?

Её мало волновало, что мальчик родился белого цвета, что он тает от воды и пахнет от него йогуртом, а не ребёнком. Её не испугали его огромные бледно-голубые глаза, которые умоляли о помощи: ребёнку надо было срочно дать молока. А может, он искал своего отца среди призрачных фигур, которые обступили его со всех сторон.

Увидев сына, Аделе мигом потеряла к нему интерес.

– Ах, если бы я только пообещала старухе отдать тебя! Уго бы вернулся через три дня! Эх, сыночек! Уго, где ты?

Она передала мальчика повитухе и отвернулась лицом к стене.

– Унесите его! Уберите немедленно! Я не желаю его видеть!

Так и поступили.

Кормилица по имени Бруна, добрая толстуха с юга, бросила все дела и занималась только ребёнком. Она пела мальчику колыбельные на незнакомом языке. В них говорилось о море:

 
На берегу большого моря
плачет девушка от горя…
 

Поэтому Мальчик Йогурт усвоил на всю жизнь: море похоже на заботливую тётю, которая готова сделать всё, чтобы ему было хорошо.

С раннего детства мальчик испытывал необъяснимую тягу к молоку и йогурту, ему постоянно хотелось сыра или творога, а от сливок и крема он просто голову терял – вот почему кормилица всегда держала полдюжины коз и корову, чьё молоко предназначалось исключительно для мальчика.

Аделе, одетая во всё чёрное, не выходила из спальни. Она не хотела видеть сына. Бруне она регулярно выдавала бархатный мешочек, полный золотых монет, повторяя одно и то же:

– Держи, Бруна. Умоляю тебя, заботься о маленьком уродце. Пусть у него будет всё необходимое.

– Да, госпожа, но больше всего ему необходима мать…

Тогда Аделе прижималась лбом к стеклу и вздыхала:

– А мне больше всего нужен его отец. Старуха предупреждала. Этот ребёнок – дитя тоски и страха. Я знаю, тоска и страх белого цвета. Они могут проглотить весь мир целиком, так что не останется ничего, кроме белизны. Они как снег, который укрывает землю. Вот почему мой малыш родился таким белым. Но если бы я дала старухе слово… что было бы тогда? Мой муж бы вернулся? А может, ведьма поколдовала бы и наш ребёнок… стал нормальным?

Мальчика так и не крестили, потому что были уверены – долго он не протянет. И все, за исключением Бруны, называли его просто Мальчик Йогурт. Когда Бруна и ребёнок оставались одни, она одаряла его разными именами, услышав которые он смеялся.

– Иди ко мне, моя запеканочка! Вкусная моя рисовая кашка! Сладенький ты мой творожок! Сливочки мои! Молочный киселёк!

Иногда она называла его Даниил – или Дан: так звали дедушку Бруны, пастуха. Это был добрый человек с большим сердцем. Бруна надеялась, что у Мальчика Йогурта тоже будет доброе сердце. Так оно и вышло. Мальчик Йогурт рос мечтательным и робким. Он мог часами смотреть в окно или сидеть на дереве, будто бы чего-то терпеливо ожидая. И не было в мире сердца добрее и жалостливее, чем сердце Мальчика Йогурта.

Постепенно не только Бруна, но и остальные обитатели замка – работники, пастухи и ремесленники – привязались к Мальчику Йогурту. Они частенько заглядывали в домик Бруны. Под тем или иным предлогом – принести вязанку дров, кусочек пирога, а то и белую сипуху или зайчишку, пойманного в лесу, – они приходили к малышу, усаживались перед ним и рассказывали ему свои горести и печали.