Текст книги "Султанша-креолка"

И тогда привидение тихо заговорило:

– Не бойтесь, – сказало оно, – я не причиню вам никакого зла, наоборот! Я ваш друг, и вам нечего бояться меня…

Голос был низкий, безжизненный, полный бесконечной грусти, но, несмотря на окружавший сознание Марианны туман, он вызвал из ее памяти другой голос, почти такой же, услышанный однажды из глубины тусклого зеркала, голос человека без лица, который, как и этот, принадлежал привидению. Неужели же призрак ее погибшего мужа в своем трагическом одиночестве последовал за нею до дверей в Азию?..

Но способность мыслить померкла вслед за физической беспомощностью. Глаза Марианны полностью закрылись, и она погрузилась в странный, почти летаргический сон, который, однако, полностью не лишил ее чувства восприятия. Она слышала рядом с собой торопливый разговор на незнакомом языке, в котором как будто узнала растерянный голос Бюлю-ханум и более глухой – еврейки, чередующиеся с низким голосом призрака. Затем она почувствовала, что ее подняли уверенные руки и сделали это без малейшего рывка. Приятный запах защекотал ее ноздри: запах латакие, турецкого табака, смешанный с более свежим и совсем уж неожиданным – лаванды, тогда как ее щека прижалась к ласкающему ворсу шерстяной материи… И Марианна в полубессознательности поняла, что ее уносят…

Снова она ощутила ароматы сада и ночную свежесть, затем легкое покачивание, тогда как державшие ее руки опустили ее на что-то вроде матраса. Ценой неистового усилия воли, как иногда удается спящему, старающемуся вырваться из когтей кошмара, она приподняла налитые свинцовой тяжестью веки и увидела звездное небо и силуэт мужчины с длинным шестом в руках – очевидно, он греб. Приблизилась черная пасть туннеля с поднятой решеткой, чьи заостренные концы напоминали зубы чудовища, а напоенный свежестью воздух уступил место отвратительному запаху тины и гниющих отбросов, в то время как с ближайшего дерева донеслось печальное пение птицы, тут же заглушенное каменными сводами, под которыми тек теперь Соловьиный ручей, уносивший Марианну, ручей-пленник, как и она сама… ручей, не имеющий больше права дышать свежим воздухом, потому что так решили люди, ручей…

Непроницаемая темнота окружала ее теперь со всех сторон, и Марианна, устав бороться, погрузилась в глубокий сон…

Она вынырнула из него с внезапностью вылетевшей на поверхность воды пробки и оказалась в незнакомой, залитой солнцем комнате. Это была великолепная комната, наряженная в шелк с голубыми и сиреневыми разводами, напоминавшая часовню из-за собрания золотых и серебряных икон, покрывавших одну из стен.

Бесполезные при таком освещении свечи горели перед изображениями святых, и, стоя перед их неподвижной шеренгой, какой-то персонаж в черном платье заменял сгоревшие свечи новыми.

По изящным косам, выглядывавшим из-под кружевной вуали, Марианна, сначала подумавшая, что перед нею поп, сообразила, что это женщина. Но весьма внушительная.

Это впечатление создавала не столько высокая худощавая фигура пожилой – что подтверждалось седыми волосами и морщинами – женщины, сколько ее прямая осанка и величественность властного профиля, равно как и строгость эллинских черт.

Когда последняя свеча была заменена и огарки брошены в кожаный мешок, неизвестная взяла трость с золотым набалдашником, стоявшую возле одного из канделябров, быстро перекрестилась и, решительно повернувшись спиной к сияющим изображениям, направилась к кровати, привычно подавляя ярко выраженную хромоту. Она остановилась в нескольких шагах, оперлась обеими руками о трость и со значительным видом посмотрела на Марианну.

– На каком языке вы предпочитаете говорить? – спросила она на горловом, но безупречном итальянском.

– Этот мне вполне подходит, – ответила молодая женщина на своем лучшем тосканском, – если только вы не предпочитаете французский, английский, немецкий или испанский!..

Если Марианна думала поразить собеседницу, похваставшись своими знаниями, ей пришлось быстро сдать позиции, ибо незнакомка съязвила:

– Не так уж плохо! – на этот раз на французском. – Я говорю на них, а кроме того, на шести или семи других языках, в том числе на русском, молдавском, китайском…

– Мои поздравления! – отпарировала Марианна, которая ни за что на свете не хотела показать, что это произвело на нее впечатление. – Но, установив это, сударыня, не покажусь ли я смешной, если спрошу, кто вы и где я нахожусь?

Старая дама подошла так близко, что Марианна ощутила исходивший от нее запах ладана и амбры, и с прежней язвительностью продолжала:

– Вы находитесь у меня. В моем доме в Фанаре, а я – княгиня Морузи, вдова бывшего господаря Валахии. Кроме того, очень рада сказать вам: добро пожаловать!

– Большое спасибо. Это весьма любезно с вашей стороны. Но я очень хотела бы узнать, княгиня, каким образом я пожаловала к вам! Вчера вечером в обществе подруги султанши, знатной турецкой дамы, я приехала к…

– Я знаю, – оборвала ее княгиня. – Но я знаю также, что существуют места, которые женщина не имеет права посещать без разрешения супруга. Вследствие этого вы и попали ко мне, потому что доставил вас сюда – он!

– Мой супруг? Сударыня, вы ошибаетесь! Мой супруг погиб, и я вдова!

Старая княгиня сочувственно вздохнула и в подтверждение своих слов стала постукивать тростью о пол.

– Я думаю, моя дорогая, что это вы ошибаетесь. Если только княгиня Сант’Анна, супруга князя Коррадо, действительно вы?..

– Да, это я. Тем не менее…

– Тогда согласие восстановлено, и я повторяю: Коррадо Сант’Анна привез… скорее принес вас вчера вечером в этот дом!

– Но это невозможно! – вскричала Марианна, готовая заплакать. – Или тогда…

Ошеломляющая мысль мелькнула у нее в мозгу, но такой невероятной и необычной была ее судьба почти ежедневно после пожара в Селтон-Холле, что Марианна не увидела в ней ничего удивительного. Если она действительно прибыла в это диковинное место в обществе покойного мужа, значит, она сама умерла и эта странная комната и женщина, говорящая на всех языках земли, находятся в потустороннем мире. Ревекка, еврейка, просто отравила ее, и она заснула на земле, чтобы больше не проснуться, если только не в этом своеобразном чистилище, под наблюдением такого малоподходящего ангела. Но кто может похвастаться, что точно знает, как обстоят дела за вратами смерти?

Ее взбудораженное сознание допустило даже, что сейчас дверь отворится перед каким-нибудь святым или другой, Бог знает когда исчезнувшей, особой, может быть, ее отцом или матерью, когда ее собеседница взяла свечу и протянула ее Марианне.

– Коснитесь пламени, – сказала она, – и вы убедитесь, что оно жжет, следовательно, вы живы, так же, как и я! И если только я не ошибаюсь, вы больше не больны. Я полагаю, вы хорошо выспались?

– Действительно, – признала Марианна после того, как не колеблясь протянула палец к огню и тотчас отдернула, – я давно уже не чувствовала себя так хорошо, однако я не могу осмыслить то, что вы мне сказали: мой супруг живой… пришел к вам в дом? Значит, вы знаете его и… видели?

– Тогда как он никогда не давал вам такую возможность, – спокойно заметила княгиня. – Все это совершенно точно! Дитя мое, – добавила она, придвигая к кровати устланное козьей шкурой забавное Х-образное кресло, – мой возраст позволяет мне называть вас так, – вполне естественно, что вы задаете много вопросов в связи с вашим странным положением. Я могу, я полагаю, ответить на некоторые из них, но не на все! Видите ли, я давно знакома с семьей Сант’Анна. Когда я была ребенком, дон Себастьяно, дед вашего супруга, часто гостил у моих родителей. Он очень дружил с ними и передал эту дружбу своим наследникам. Вполне естественно, что после драмы, запятнавшей кровью всю его семью, юный Коррадо, избегавший долго оставаться в Италии, где он не мог жить открыто, зачастил к нам, уверенный, что найдет здесь радушный прием и понимание его ужасного несчастья.

Внезапно пробудившееся любопытство Марианны затмило все другие чувства, все опасения и страхи, которые она испытывала после пробуждения. Нет сомнения, у этой женщины был ключ от тайны, окутывавшей ее невидимого супруга. И этот ключ она хотела получить. Неспособная больше сдерживаться, она прервала ее:

– Итак, сударыня, вы знаете?

– Что знаю, по-вашему?

– Причину, из-за которой мой супруг жил практически в заточении в доме своих предков? Причину, из-за которой мне были известны только его голос из зеркала, рука в белой перчатке за черным занавесом и далекий силуэт всадника в белой маске? Причину, из-за которой он женился на мне, незнакомой ему и беременной от другого, потому что этот другой был Император, вместо того чтобы самому произвести на свет наследника?

Княгиня Морузи согласно кивнула.

– Мне известны все эти причины, которые, по сути дела, являются одной!

– Тогда скажите мне ее! Я хочу знать… Я имею право знать!

– Действительно! Но я не имею права… Я! Потому что вы задали мне единственный вопрос, на который я не могу ответить. Но охотно сообщу вам, что, вопреки словам этого демона Дамиани, Коррадо жив. Я полагаю, что в последний момент что-то более сильное, чем он, отвело руку негодяя. И он промахнулся: Коррадо был только ранен. Тогда негодяй не посмел закончить начатое и ограничился тем, что заковал его в цепи в подвале старого дворца Соренцо в Венеции, считая, что там он сам умрет. Но вместо этого князю удалось выздороветь, восстановить силы и освободиться…

Марианна мгновенно вновь увидела просторный вестибюль венецианского дворца, который был также и ее тюрьмой. Она вновь увидела убитых черных служанок, грузное тело Маттео Дамиани, задрапированное в расшитую золотом далматку, распростертое на ступеньках лестницы, истекающее кровью, с железными наручниками и цепями на груди. И все эти тайны, которые она спрятала в глубинах памяти, снова выплыли на поверхность, но теперь освещенные новым светом…

– Итак, – сказала она медленно, словно поглубже вникая в смысл произносимых слов, – итак… это был он, кто в Венеции в ту ужасную ночь убил Дамиани и его рабынь?

– Совершенно верно, это был он. И, сделав это, он не отомстил, а просто осуществил самое обычное сеньориальное правосудие. Дамиани был осужден за все его преступления и казнен. Это право и долг князя.

– Я и не возражаю. Но тогда почему же он скрылся? Почему не пришел ко мне, чтобы все объяснить? Я тоже была пленницей в том дворце, он должен был сказать вам об этом.

– Он так и сделал, – подтвердила княгиня.

– Вместо этого он отворил мою темницу и бежал неизвестно куда, даже не подумав разбудить меня. Однако он был у себя, и никто не мог его ни в чем упрекнуть. Мы могли бы наконец спрятать трупы, или вместе дождаться полиции, или не знаю уж что… Он освободил меня, но тем не менее его бегство поставило меня под угрозу, ибо полиция могла обвинить меня.

– Нет, раз вы также были у себя. Что касается Коррадо, в Венеции ему было необходимо скрываться еще больше, чем в Лукке, так как он не мог показать свое лицо. Если бы он это сделал, его никто не признал бы. Люди военного губернатора приняли бы его за самозванца, арестовали и, безусловно, казнили бы. Поверьте, ему невозможно было остаться.

По-прежнему эта раздражающая тайна, доводившая Марианну до отчаяния! Найдется ли когда-нибудь кто-нибудь, кто согласится наконец посчитать ее взрослой женщиной и открыть секрет, известный уже нескольким? Правда, большинство из них уже ушло из жизни… Тем не менее, инстинктивно отыскивая возможность проникнуть в тайну, Марианна заметила:

– Как же тогда он смог это сделать, не имея возможности появиться в Италии под именем Сант’Анна, и что он делает здесь?

– А кто вам сказал, что он живет здесь под своим настоящим именем? Это почти так же невозможно, как и под небом Венеции. Только я и мой младший брат Жан, придворный переводчик, знаем, кто скрывается под именем Турхан-бея.

– Турхан-бей? – переспросила ошеломленная Марианна. – Вы хотите сказать, что князь Сант’Анна стал… мусульманином?

Старая дама от души рассмеялась. Смех ее был такой искренний, звонкий и необыкновенный, что Марианне вдруг показалось, что она попала на голубятню среди воркующих голубей.

– Никоим образом! – вскричала княгиня, закончив смех глухим кашлем. – Тогда бы ваш брак был недействительным, и трудно поверить, чтобы князь церкви приложил руку к такой мрачной шутке. Ведь это ваш крестный, не так ли, устроил этот брак?

– Действительно, он, – сказала молодая женщина, охваченная новой надеждой. – Неужели вы тоже знаете его?

– Нет! Но я знаю, кто он. Что касается псевдонима князя, он получил право гражданства здесь по милости султана Махмуда за спасение его августейшей жизни от нападения двух змей во время охоты на Каппадосе. Его Величество удостоил своей дружбой того, чьего настоящего имени он не знает и принимает за богатого иностранного купца, соблазненного красотой императорского города и образом жизни в нем…

Марианна удержала вздох разочарования. По-видимому, невозможно заставить старую даму раскрыть то, что она считает чужой тайной. И тем не менее по мере того, как ей открывались новые детали, касающиеся странной особы, за которую она вышла замуж, необходимость узнать побольше возрастала и раздражала ее.

– Сударыня, умоляю вас, – попросила она в конце концов, – не говорите мне больше ничего… или скажите все. Мне надоели все эти вопросы, которые тяготят меня и на которые никто и никогда не согласится ответить.

Княгиня Морузи оперлась обеими руками о свою трость, с видимым усилием поднялась и подарила молодой женщине самую неожиданную из улыбок. Неожиданную, потому что невероятно юную и лукавую.

– Никто? Напротив! Скоро придет некто, кто ответит на все ваши вопросы. Я сказала ясно? Все, без малейшего исключения.

– Некто… Но кто же?

– Да… ваш супруг! События этой ночи заставили его нарушить обет молчания. И кроме того, он желает внести немного ясности в вашу жизнь и в ложное положение, в котором вы оказались.

Что-то вроде приступа лихорадки электрическим током пробежало по телу Марианны и оживило ее. Она приподнялась в постели и сделала движение, чтобы отбросить покрывала, под которыми, кстати, стало слишком жарко.

– Он здесь? – спросила она, инстинктивно понизив голос.

– Нет, но скоро придет, не позже чем через час, я думаю. Это оставляет вам время приготовиться к встрече, и я сейчас пришлю горничную.

Неторопливой походкой, вызывавшей жалость из-за тщетных усилий скрыть хромоту, старая княгиня направилась к двери. Там она взялась за висевший возле створки длинный шелковый шнур и дважды позвонила. Но, переступая порог, она обернулась, и Марианна, которая уже вставала, замерла, пораженная грустью и болью, написанными на этом лице, сохранившем исключительную красоту, несмотря на глубокие морщины.

– Я хотела бы сказать вам еще кое-что, – начала старая дама явно необычным для нее нерешительным тоном.

– Да, пожалуйста. Что же именно?

– Когда вы окажетесь лицом к лицу с Коррадо, вы испытаете огромное удивление… может быть, даже страх или отвращение! О, не бойтесь! – поспешила она добавить, увидев, как расширились зрачки ее невольной гостьи. – В нем нет ничего от чудовища. Но я недостаточно хорошо знакома с вами, вернее сказать, я совершенно не знакома с вами. Так что я не знаю, как вы поведете себя перед его открытым лицом… И я умоляю вас помнить, что он прежде всего жертва, что он долго и глубоко страдал… и что вы обладаете опасной властью в несколько мгновений сделать его более несчастным, чем это смогла сделать вся жизнь с ее мрачными шутками. Помните также, что та оболочка, необычная для итальянского князя, которую вы сейчас увидите, скрывает благородное сердце, великодушное и лишенное всякой низости, как и злобы. Помните, наконец, что он дал вам свое имя при обстоятельствах, которые заставили бы других с пренебрежением отказаться…

– Сударыня, – запротестовала Марианна, уязвленная последними словами, произнесенными к тому же достаточно резким тоном, – неужели вы считаете, что меня положено оскорблять, тогда как вы особенно стараетесь, чтобы я ничего не знала о том, чем я могу обидеть князя?

– Я не оскорбляю вас. Правда никогда не может быть оскорблением, и иногда следует говорить ее полностью, даже если ее неприятно слышать! Разве вы не согласны со мною? В противном случае я буду разочарована…

– О, да, конечно, – признала Марианна, испытав неприятное ощущение еще одного поражения. – Но я прошу вас согласиться ответить на один вопрос, один-единственный, который касается только вас…

– Какой?

– Очень ли вы любите князя Сант’Анна?

Старая дама напряглась, и ее свободная рука коснулась висевшего на груди большого золотого креста, словно желая этим подтвердить свои слова.

– Да! – сказала она. – Я очень люблю его. Я люблю его, как любила бы сына, если бы он у меня был. Вот почему я не хочу, чтобы вы причинили ему горе…

И она порывисто вышла, хлопнув дверью.

Глава III
Турхан-бей

Час спустя Марианна ходила по просторной комнате первого этажа, со сводчатым потолком, с большими зарешеченными окнами, выходившими в сад, где среди кипарисов масса увядающих роз пыталась уверить кого-то, что весна еще не прошла.

Над строгим салоном с мебелью из черного дерева царил гигантский портрет мужчины с великолепными усами, в расшитом доломане и берете со сверкающим эгретом, с длинным, усыпанным драгоценными камнями кинжалом за шелковым поясом: покойного господаря Морузи, супруга княгини. Но Марианна, войдя в это помещение, слишком большое для интимной беседы, едва бросила на него равнодушный взгляд. Она чувствовала себя раздраженной, сильно встревоженной…

Так внезапно представившаяся ей возможность встречи, на которую она всегда подсознательно надеялась, хотя и не верила в это, выбила ее из колеи.

С того дня, как она стала его женой, Коррадо Сант’Анна был для нее загадкой, раздражающей и одновременно вызывающей жалость, ибо она чувствовала себя уязвленной его нежеланием показать свое лицо. В то же время она от чистого сердца желала как-то помочь ему, облегчить его судьбу, ужасную, как она догадывалась, являвшуюся, однако, судьбой человека, чье величие души и королевская щедрость не вызывали сомнений, человека, который так много давал и так мало требовал.

Она чистосердечно пролила слезы, узнав о смерти несчастного, погибшего, как ей было сказано, от руки убийцы, которому он слишком доверял. Она мечтала о наказании виновного, и перед лицом Маттео Дамиани, цинично хваставшегося своим преступлением, она по-настоящему почувствовала себя княгиней Сант’Анна, настолько супругой князя, словно их соединяли годы совместной жизни.

И вот внезапно на нее обрушиваются одна за другой ошеломляющие новости: трагически загадочный князь жив, он сейчас появится перед нею, и она увидит его, коснется, может быть, и комната, несмотря на ее размеры, вдруг показалась ей слишком тесной для подобного события. Всадник-призрак, хозяин Ильдерима Великолепного, человек, выходивший из дома только ночью и в маске из белой кожи, сейчас придет сюда… В это невозможно поверить!

Будет ли он снова в маске, как в ту трагическую ночь? Марианна упрекнула себя, что не спросила об этом хозяйку, а теперь было слишком поздно: княгиня ушла…

Только что, после того как Марианна с помощью опытной горничной привела себя в порядок, бородатый, как пророк, слуга попросил ее спуститься в приемную, и она надеялась встретить там хозяйку. Но слуга исчез, беззвучно затворив за собой дверь, и больше не появлялся. И Марианна поняла, что она в полном одиночестве встретит самое, возможно, драматическое мгновение за всю ее жизнь.

Сон, сморивший ее в доме Ревекки, оказался очень долгим, так как солнце, которое она при пробуждении посчитала утренним, теперь заходило за длинными черными ветвями старых деревьев. Его лучи окрасили в красный цвет камни античного зала, чья закладка должна была восходить еще к временам крестового похода слепого дожа Анри Дандоло, и заставили плясать бесчисленные пылинки перед руками в перчатках покойного господаря.

В саду стало тихо. А шум громадного города почти не проникал сквозь стены этого старого здания. Вскоре и он прекратился, когда крики муэдзинов стали призывать правоверных к вечернему намазу…

С напряженными до предела нервами Марианна сжимала руки и покусывала губы. Гость, более пугающий, чем желанный, заставлял себя ждать. И Марианна, остановившись на мгновение перед портретом и посмотрев на него с безотчетной суровостью, продолжала свою лихорадочную прогулку, когда дверь снова отворилась, пропуская бородатого слугу, который стал в стороне, согнувшись в низком поклоне, в то время как в дверном проеме возникла высокая белая фигура, а сердце молодой женщины пропустило один удар…

Глаза ее открылись до предела, а губы округлились, но ни один звук не вышел из них, а между тем освещенный солнцем гость, в свою очередь, поклонился, не говоря ни слова. И Марианна, онемев от изумления, поняла, что она не грезит: между светлым кафтаном и белым муслиновым тюрбаном на нее смотрели с темного лица голубые глаза Калеба…

Время, казалось, остановилось. Между этими двумя существами, связанными брачными узами, но, однако, разделенными по многим причинам, воцарилась глубокая тишина. Инстинктивно ощутив, что ее изумленный взгляд может показаться оскорбительным, Марианна овладела собой, в то время как удивительное чувство облегчения охватило ее.

Несмотря на все, что ее крестный или донна Лавиния смогли ей сказать, она ожидала худшего. Готовая обнаружить ужасно обезображенное существо, чей вид был бы трудно выносим, она могла констатировать, что в действительности, даже если она и оказалась удивительной, не было ничего ужасающего.

Вспомнив о своем первом впечатлении, когда па палубе «Волшебницы» она встретила Калеба, Марианна нашла тогда почти наслаждением созерцать это великолепное невозмутимое лицо. Какое бы имя он ни носил, этот мужчина был, без сомнения, самым красивым из всех, кого она когда-либо видела. Зато эта действительность выдвигала новые проблемы, и проблемы исключительно трудные для решения. Среди других – следующая: что делал князь Сант’Анна или торговец Турхан-бей под видом эфиопского раба на корабле Язона? К тому же, увидев его вновь, она теперь заметила, что эфиопский ярлык не совсем ему подходит, ибо если кожа псевдо-Калеба была действительно темной, она не достигала, однако, настоящей черноты уроженцев Эфиопии.

Заметив, что она не в состоянии заговорить первой и удовольствовалась тем, что пожирала его глазами, Коррадо Сант’Анна решил нарушить тишину. Он сделал это тихо, приглушенным голосом, словно боялся помешать очарованию, ибо чувство, которое он прочитал на лице молодой женщины, не было тем, какое он опасался увидеть. Нет, в устремленных на него больших зеленых глазах не отражались ни отвращение, ни страх, а только бесконечное удивление.

– Теперь вы понимаете? – проговорил он. Не отводя глаз, Марианна покачала головой.

– Нет, мне кажется даже, что я понимаю все меньше и меньше. В вас нет ничего отталкивающего… наоборот. Я сказала бы даже, что вы… очень красивы. Но я полагаю, что вам это известно. Тогда для чего заточение, маска, все эти тайны?..

Губы с оттенком бронзы сложились в грустную улыбку, за которой блеснула белоснежная полоска зубов.

– Я считал, что женщина вашего положения догадается о причине моего поведения. Я ношу груз греха, совершенного не мной… более того, не моей матерью, которая тем не менее поплатилась за него жизнью. Вы ведь не знаете, не правда ли, что после моего рождения отец, считавший себя, ни на мгновение не сомневаясь, обманутым, задушил мою мать, не подозревая, что очернившую мою кожу кровь передал мне не кто иной, как он сам!

– Как это может быть?

– Вам, очевидно, неизвестны законы наследственности? Я же изучил их, когда немного подрос. Один ученый медик из Кантона объяснил мне однажды, что ребенок негра и белой может не иметь негроидных признаков, но тем не менее передать их своим потомкам. Но как мог мой отец представить себе, что его мать, этот демон, который осквернил весь наш род, зачала его от Гассана, гвинейского раба, а не от князя Себастьяна, ее супруга? Преследуемый сатанинской легендой о Люсинде, он поверил, что моя бедная мать также погрязла в бесчестии, и убил ее.

– Я знаю эту ужасную историю, – вскричала Марианна. – Элеонора… я хочу сказать, миссис Кроуфорд поведала мне ее. Какая жестокость и какая глупость!

Князь пожал плечами.

– Любой человек прореагировал бы так же. Даже ваш отец, может быть, если бы попал в подобную ситуацию. Я не имею права упрекать его за это… тем более что он все-таки оставил мне жизнь, которой, впрочем, я не могу особенно похвастаться. Я предпочел бы, чтобы он оставил в живых мать, а меня уничтожил, меня, чудовище, которое обесчестило его…

И столько было горечи в низком и печальном голосе последнего из Сант’Анна, что в Марианне что-то всколыхнулось. Она вдруг ощутила комизм их положения, когда они напряженно стояли друг против друга посреди обширного, почти пустого зала, и, пытаясь улыбнуться, она указала на нишу у окна, где стояли два каменных кресла, покрытых подушками.

– Не хотите ли присесть, князь? Нам будет удобней разговаривать… и у нас есть что сказать друг другу. Это займет много времени.

– Вы полагаете? У меня нет намерения, сударыня, заставить вас долго терпеть присутствие, которое может быть для вас только тягостным. Поверьте, если бы обстоятельства сложились иначе, я никогда не согласился бы открыть вам свое лицо. Вы считали меня мертвым, и так было, без сомнения, лучше, ибо вы сильно пострадали из-за меня, хотя я и не желал этого! Бог мне свидетель в этом: со времени нашей свадьбы я от всего сердца желал, чтобы вы обрели если не счастье, то, по меньшей мере, покой и мир в душе.

На этот раз улыбка Марианны была непринужденной, и, поскольку князь не шелохнулся, она преступила свою гордость и первая сделала шаг к нему.

– Я знаю это, – сказала она тихо. – Но присядьте, прошу вас! Как вы сейчас напомнили… мы женаты.

– Это так мало!

– Вы считаете? Для соединившего нас Бога нет ничего малого… и мы можем быть по меньшей мере друзьями. Разве вы не спасли мне жизнь в ту ночь, когда Маттео Дамиани пытался убить меня возле разрушенного храма? Разве не вы освободили меня, убив его в Венеции?

– А разве вы не вернули мне долг, спасая меня от бича Джона Лейтона? – отпарировал он.

Однако он перестал сопротивляться и позволил увлечь себя в нишу, еще залитую красным светом солнца.

Оказавшись близко к нему, Марианна снова ощутила запах лаванды и шафрана, запомнившийся ей с прошлой ночи, мимолетное воспоминание о странных событиях той ночи, забытых из-за неожиданной новости. Она не могла удержаться, чтобы не задать внезапно загоревшийся на губах вопрос.

– Так это вы, не так ли, похитили меня вчера вечером у Ревекки? Княгиня Морузи сказала мне…

– Я и не думаю отрицать. Это действительно был я.

– Но почему?

– Это было вызвано, сударыня, теми обстоятельствами, на которые я сейчас намекал и без которых вы могли бы продолжать считать меня мертвым. Они заключаются в одном слове: ребенок!

– Ребенок?

Снова печальная улыбка, придававшая глубокое очарование его, пожалуй, слишком безукоризненному лицу.

Марианна, которая могла теперь рассмотреть его вблизи и при ярком свете, удивилась такому же непроизвольному ощущению восхищения, испытанному ею, когда она обнаружила его на палубе «Волшебницы моря». «Бронзовое божество… великолепное животное…» – подумала она тогда. Но это божество оказалось на глиняных ногах, а животное – раненым.

– Разве вы забыли о мотиве нашего брака? Когда мой старый друг, Готье де Шазей, рассказал мне о своей крестнице, она носила ребенка от Наполеона. Сделав ее своей женой, я получал наследника, достойного продолжать наш древний род, ребенка, на которого я не смел надеяться и которого я навсегда отказался произвести на свет, чтобы не продолжать действие нависшего над нашим родом проклятия. Этого ребенка вы потеряли больше года назад во время пожара в австрийском посольстве. Но теперь вы носите другого!

Внезапно покраснев, Марианна вскочила, словно ее ужалила оса. Теперь все стало ясным, даже слишком и настолько, что она побоялась поверить в это.

– Не хотите же вы сказать, что вы жела…

– Да! – оборвал он. – Я желаю, чтобы вы сохранили этого ребенка. После моего прибытия сюда я следил за домом еврейки. Она единственная, у кого вы могли просить о подобной услуге без особого риска для вашей жизни. А этого я не хотел никоим образом! Видите ли, когда я понял, что вы снова ожидаете ребенка, моя надежда воскресла…

Марианна буквально стала на дыбы.

– Надежда? Осторожней с этим словом! А вы знаете, вы, которому известно многое, от кого этот ребенок?

Князь утвердительно кивнул головой, но ничем не выразил свои чувства. Перед этим бесстрастным лицом Марианну охватил гнев.

– Вы знаете это? – вскричала она. – Вы знаете, что этот лакей насиловал меня, заставляя выносить это снова и снова, меня, вашу супругу, на протяжении недель, в ходе которых я думала, что сойду с ума, и вы посмели сказать, что эта голгофа воскресила в вас надежду? А вам не кажется, что вы перешли границы дозволенного?

– Я не думаю! – холодно отпарировал он. – Дамиани заплатил свой долг вам. За то, что он заставил вас вынести, я убил его, а также трех его колдуний…

– За то, что он сделал мне, или за то, что он сделал вам? Вы отомстили за мое бесчестие или за смерть донны Лавинии?..

– Исключительно из-за вас, поверьте, ибо я, как вы видите, остался в живых. И моя верная Лавиния также. Она догадалась притвориться мертвой, когда Дамиани напал на нее, и он поверил, что убил ее, но она жива, и я думаю, что сейчас она распоряжается на нашей вилле в Лукке. Чтобы покончить с Маттео, должен сказать, что у этого отверженного, такого гнусного и презренного, текла в жилах такая же кровь, как и у меня. Ублюдок, без сомнения, но один из Сант’Анна, гораздо более реальный и близкий, чем был бы сын Наполеона.

Если Марианна на мгновение ощутила, что ее гнев отступает перед приятной вестью о донне Лавинии, это сравнение сильно уязвило ее, и она с возмущением ответила:

– Но меня мутит при одном воспоминании об этом человеке! И я ненавижу то, что ношу в себе, эту «вещь», которую я отказываюсь назвать ребенком и которую не хочу произвести на свет божий, вы слышите? Я не хочу этого ни за какую цену!

– Вам надо смириться! Хотите вы или нет, эта, как вы говорите, «вещь» – человеческое существо, уже оформившееся, и просто ваша плоть и кровь. Это часть вас и создается из того же материала…