Текст книги "Драгоценности Медичи"

– Ну, о чем идет спор сегодня? – спросил Морозини, целуя свою двоюродную бабушку. – Обсуждаете одну из сентенций Екклесиаста?

Маркиза ответила ему добродушной улыбкой.

– Хочешь уверить, будто не подслушивал, скверный мальчишка? Вот и не заставляй меня повторять. В письме, которым План-Крепен размахивает, словно зулус дротиком, содержится приглашение от миссис Ван Бюрен провести сезон на ее вилле в Ньюпорте.

– А вы знаете, что эта вилла – настоящий дворец, чем-то напоминающий Версаль?

Она сверкнула на него темными глазами, зрачки которых по-прежнему блистали свежим цветом молодой травы. В свои восемьдесят лет она сохранила прямую осанку высокой, худой, аристократической фигуры, ее длинную шею поддерживал кружевной воротник на китовом усе, великолепно подходивший к платью и служивший опорой для целой коллекции золотых и жемчужных ожерелий со вставками из янтаря, розовых кораллов, аметистов, аквамаринов и опалов, которыми она поигрывала с неподражаемым изяществом, равно как висевшим на отдельной цепочке лорнетом. Следуя моде, по-прежнему дорогой ее сердцу, она зачесывала в высокий валик белоснежные волосы с вкраплениями рыжих прядок и в своем «княжеском» одеянии походила, в зависимости от освещения, либо на Сару Бернар, либо на королеву Александру Английскую. Она обладала умом, не уступавшим в быстроте взгляду, крепкими зубами, великодушным сердцем, и Альдо ее боготворил.

Гораздо менее живописной, но такой же прямой, как жердь, была Мари-Анжелин дю План-Крепен, которую маркиза часто называла своим церковным сторожем. Старая дева – хотя ей исполнилось только тридцать восемь лет, она явно оставила мысли о замужестве – густыми завитками палевых волос напоминала желтого барашка, но все остальное было у нее острым: и нос, и кости, и ум. Она отличалась почти энциклопедическими познаниями и разнообразными талантами, благодаря которым стала одним из самых ценных и эффективных помощников Морозини.

При виде Альдо ее лицо вспыхнуло от удовольствия.

– Ну как? – спросила она. – Вы видели портрет? Что вы о нем думаете?

– Портрет заслуживает всяческой похвалы. Почему вы не сказали мне, что это работа Болдини?

– Я хотела сделать вам приятный сюрприз, поскольку опасалась, что владелец вам совсем не понравится.

– Не самый выдающийся образчик человеческой породы, его жена, право, заслуживает лучшего!

– Это и мое мнение, – вздохнула мадам де Сомьер. – Подумать только, ведь ее выдали за этого скрягу под предлогом, будто он занимает высокое положение в обществе! Ваши кузены Меркантуры совершенно лишены чувства реальности, План-Крепен.

– Они всегда пытаются поймать дьявола за хвост, мы все это хорошо знаем. Им казалось, что глава департамента непременно должен стать министром. Если бы вы видели Виолен до замужества! Она была само очарование.

– Она и сейчас очаровательна.

– Да, но так замкнулась в себе! И так скверно одевается!

Маркиза едва не задохнулась от негодования:

– Не такому помятому сморчку, как вы, План-Крепен, судить о женской элегантности! Можно подумать, будто вы одеваетесь хорошо!

– Мне нечего показать. В отличие от нее!

Альдо, обняв старую деву за плечи, осмотрел ее с головы до ног.

– Я в этом совсем не уверен! Надо сказать Лизе, чтобы она в ближайшее же время занялась вами. У нее дар превращать куколку в бабочку и наоборот…

– Каждому свой стиль, – провозгласила мадемуазель, покраснев так, что физиономия обрела цвет зрелого перца. – И всему свое время. Мы говорили о портрете мадам д’Остель и о драгоценностях, в которых она позировала.

– Именно это и следует выяснить, – вмешалась мадам де Сомьер. – Откуда они взялись и где они, ведь нотариус клянется, что никогда их не видел?

Альдо уселся в одно из ротанговых кресел, заботливо разгладив складку на брюках, вынул сигарету из золотого портсигара с выгравированным фамильным гербом и стал задумчиво постукивать ею по блестящей крышке.

– Откуда они взялись? Полагаю, ими владели Медичи. Так подсказывают мне стиль и эпоха, но я никак не могу привязать их к определенному лицу, хотя убежден, что они мне знакомы. По крайней мере, крест…

Двоюродная бабушка с удивлением взглянула на него:

– Где же твоя несравненная память?

– Быть может, взяла отпуск… Или я просто старею, – вздохнул Альдо, бросив взгляд на висевшее рядом зеркало, в котором отразились серебристые нити на висках. – Как бы там ни было, вспомнить я пока не могу…

– Ладно, оставим вопрос о конкретном лице! Медичи, это уже кое-что. Где драгоценности могут быть сейчас?

– Откуда мне знать? Возможно, мадам д’Остель спрятала их… Но где, только Господу ведомо. Или же подарила кому-нибудь? Или тайно продала?

– Ни за что не поверю! – воскликнула Мари-Анжелин. – Племянника она, конечно, не любила, но к жене его относилась с большой нежностью. Именно поэтому и завещала свои драгоценности Виолен…

– Поскольку они составляют гарнитур, мадам д’Остель, наверное, пыталась предотвратить их продажу мужем. А он уже хотел это сделать в том случае, если я не отыщу остальное. Он сразу заявил мне, что хочет выставить унаследованные женой драгоценности на аукцион.

– Ты будешь искать их?

– Ну да, тетя Амели! При условии, что он не притронется к вещицам, которые получила его несчастная молодая жена. Эти драгоценности ей очень дороги. Так что после обеда я собираюсь повидаться с нотариусом и что-нибудь выяснить. А кстати, раз уж речь зашла об обеде, вы можете мне сказать, чем занимается моя жена? – добавил он, бросив взгляд на наручные часы.

– Я здесь, здесь! Уже иду, – послышался веселый голос, сопровождаемый стуком высоких каблучков по паркету соседней комнаты.

И Лиза Морозини появилась в зимнем саду, где была встречена тремя блаженными улыбками, приветствующими радость жизни, воплощенную в ней. Свежее дыхание парижской весны ворвалось вместе с высокой молодой женщиной, необыкновенно элегантной в строгом сером костюме, который выглядел так просто именно потому, что стоил очень дорого в ателье любимой портнихи Жанны Ланвен. На ее золотисто-рыжих волосах сидела крохотная шляпка из белого фетра с острым как нож зеленым пером – в тон перчаткам и сумочке из кожи ящерицы; задорный носик уже украсился несколькими веснушками, которые, впрочем, меркли в непосредственной близости от великолепных бездонных глаз редкого фиолетового оттенка. В руках она держала большой букет из желтых тюльпанов и белых лилий, который тут же вручила Мари-Анжелин.

– Я нашла их у Лашома, – сказала она, – и, как мне помнится, вы обожаете эти цвета!

– Еще бы она их не любила, – насмешливо бросила маркиза. – Ведь это же цвета Папы! Но они все равно восхитительны!

Покраснев от радости, Мари-Анжелин взяла букет и поставила его в вазу, а Лиза поцеловала старую даму, прежде чем повернуться к мужу, который обнял ее с такой страстью, что едва не поцарапался о перо на шляпке.

– Все такая же опасная с этими твоими финтифлюшками на голове, – нежно проворчал он и ловко снял украшение, мешавшее поцеловать жену так, как ему хотелось: иными словами, отнюдь не по-семейному, что чрезвычайно нравилось тетушке Амели.

– Не люблю, когда ты опаздываешь, – добавил он, выпустив жену из объятий. – Это глупо, но я все время боюсь, как бы с тобой чего не случилось!

– Так ведь я всегда опаздываю, дорогой!

– Вот почему я живу с чувством постоянной тревоги, – вздохнул он. – И я не могу понять, как изумительная Мина Ван Зельтен, образцовая секретарша, словно проглотившая настенные часы, став Лизой Кледерманн, преобразилась в ужасное существо, начисто лишенное малейшего понятия о времени.

– Ладно! Я постараюсь почаще воскрешать Мину. А сегодня перестань ворчать! У меня для тебя подарок! Я ведь не только к Лашому заглянула.

– Неужели ты посетила блошиный рынок в этом наряде?

– Кто говорит о блошином рынке? Я отправилась в Нейи, чтобы повидаться с доктором Анри Артманом…

– Ты больна? – мгновенно всполошился Альдо.

– Вовсе нет: беременна! Я же сказала, что у меня для тебя подарок. Так вот, в сентябре ты получишь еще одного маленького Морозини!

Обе дамы встретили новость радостными восклицаниями, и только Альдо пробормотал:

– Ты уверена?

– Абсолютно! Винить можешь только самого себя: это нам принес карнавал. Ты помнишь бал у Брандолини?

Конечно же, он помнил великолепный Морской бал, на котором Лиза, наряженная сиреной с морской звездой из коралла и жемчужными нитями в длинных, распущенных по плечам волосах, почти весь вечер танцевала – поочередно! – с двумя мускулистыми тритонами, которым в конце концов удалось привести в ярость ее мужа, наряженного самим собой, то есть во фрак с домино цвета морской волны, расшитого водорослями из рубинов. Засим последовала памятная семейная сцена, окончившаяся пылким примирением, ибо Лиза в тот вечер была воистину неотразима.

– Почему же я должен винить одного себя? – обиженно сказал он. – Мне кажется, некоторая доля ответственности лежит и на тебе!

– Нет, нет и нет! Ты это сделал нарочно! И не поленился уведомить меня, чтобы я ни о чем не беспокоилась в течение нескольких месяцев, потому что буду сильно занята.

– Я это сказал?

– Конечно! Правда, красноречие твое несколько пострадало из-за всего того, что ты выпил, но сама цель была обозначена очень четко, – заключила Лиза со смехом.

Она уселась рядом с маркизой, а муж спросил ее:

– Но почему Артман? Он же специалист по кишечным заболеваниям…

– …и президент общества Гинекологии и Акушерства. Вдобавок я очень люблю его, и потом, если бы я пошла на консультацию к доктору Ди Марко, вся Венеция узнала бы новость на следующий день. Я воспользовалась этим небольшим путешествием, чтобы прояснить зародившиеся у меня подозрения.

– Чудесно! – воскликнул Альдо и наконец улыбнулся. – Я так счастлив, сердце мое… Но ты уверена, что будет только один ребенок?

Лиза рассмеялась. Она сама задавалась этим вопросом, поскольку предыдущая беременность привела к рождению близнецов Антонио и Амелии, детей совершенно восхитительных, кто будет спорить, но в свои два с половиной года поставивших на уши весь дом с того самого момента, как они научились передвигаться самостоятельно. Изобретательность этих неотличимых друг от друга ангелочков с лазурными глазами и густыми темными кудрями оказалась необыкновенной и равнялась лишь их обаянию и искренности, поскольку им даже в голову не приходило утаивать какую-либо из своих проделок, которыми сами они весьма гордились. При этом они так нежно любили родителей, что применять по отношению к ним строгие меры было свыше сил человеческих. Короче, прелестные и абсолютно невыносимые дети, так что возможное появление второго дуэта заставило Морозини призадуматься.

– Ручаться нельзя, – сказала Лиза, – но Артман считает такой исход маловероятным.

– Это успокаивает! И что мы теперь будем делать?

– Я предлагаю пока что сесть за стол, – сказала мадам де Сомьер. – Уже поздно, а Евлалия будет дуться на нас три дня, если мы не воздадим должное ее гастрономическим талантам!

Обед прошел очень весело. Выпили за здоровье того или той, кто появится на свет. Альдо сиял от радости. В свое время он очень жалел, что был единственным ребенком, как, впрочем, и Лиза, поэтому ему очень нравилась мысль о создании многочисленного семейства и перспектива своего грядущего превращения в патриарха. Он почти забыл о загадочных драгоценностях мадам д’Остель, и вернула его на ристалище Мари-Анжелин, которая спросила, что он собирается предпринять после визита к мэтру Бернардо, если тот не сообщит ему ничего нового.

– Действительно, – воскликнула Лиза, – ты же сегодня утром виделся с этими людьми? Было интересно?

– Более чем! В картине есть что-то загадочное. Великолепные драгоценности, запечатленные кистью Болдини, но никто, похоже, не знает, откуда они взялись. Что касается меня, я точно знаю, что где-то видел их, но не могу вспомнить где. Я старею, счастье мое! Тревожный симптом! – добавил он с принужденной улыбкой. – И все же мне хочется это выяснить: тем самым я мог бы оказать услугу бедной молодой женщине, которая рискует лишиться наследства, весьма скромного, но для нее очень дорогого!

В глазах Лизы зажегся лукавый огонек:

– Красивая загадка и несчастная молодая страдалица! Все, что ты так любишь! Тогда отправляйся к Болдини и расспроси его. Раз он изобразил эти обольстительные камушки, значит, где-то их видел.

– Я уже думал об этом. Надеюсь, он по-прежнему живет в Париже?

– И не собирается уезжать! – подтвердила маркиза. – И даже намерен жениться!

– В его-то восемьдесят лет? – спросил Альдо, едва не задохнувшись от изумления. – Вы уверены?

– Газета «Фигаро» уверена! А почему бы и нет? Для счастья любой возраст хорош.

– Кстати, – вмешалась Лиза, – что представляют собой эти драгоценности?

– Крест и пара серег. Я попробую нарисовать их, – сказал Морозини. – Ангелина, у вас наверняка найдется листок бумаги и карандаш? Ведь вы рисуете не хуже Дюрера!

Комплимент доставил удовольствие – особенно вкупе с именем художника, произнесенным на итальянский манер, что очень нравилось старой деве.

– У меня есть кое-что получше!

Она вышла и через минуту вернулась, протянув Альдо великолепный – в цвете! – рисунок.

– Почему же вы сразу мне его не показали? – удивленно спросил Альдо.

– Я хотела, чтобы вы увидели драгоценности на портрете. И познакомились с бедной Виолен!

– Какое романтическое имя, – кисло произнесла Лиза. – Оно ей действительно подходит?

– В общем, да, – нехотя ответил ее муж. – Гораздо больше, чем ревность такой дивной женщине, как ты! Ну-ка, посмотри!

В сфере, имеющей отношение к историческим камням, молодая женщина обладала познаниями почти столь же обширными, как ее супруг. Впрочем, она буквально купалась в драгоценностях с детства, поскольку ее отец, банкир из Цюриха Морис Кледерманн, владел одной из самых крупных коллекций в Европе. Внимательно изучив рисунок, она рассмеялась:

– Ты прав, Альдо, либо ты стареешь, либо слишком много работаешь!

– Неужели ты их узнала? Где они? Быть может, у твоего отца?

– Я знаю не больше тебя, где они сейчас, но вот где мы их видели, могу тебе сказать: у нас!

– У нас?

– Вот именно! Разумеется, не в доме Морозини, но в Венеции. В герцогском дворце! Ну, вспоминай же! Портрет Бьянки Капелло, который Флоренция преподнесла дожу Никколо да Понте, желая отблагодарить его за роскошные драгоценности, подаренные по случаю ее свадьбы с великим герцогом Франческо Медичи. Это произошло вскоре после пожара, почти уничтожившего Дворец дожей вместе с самыми прекрасными картинами Тициана. И Медичи, узнав, что Тинторетто и Веронезе трудятся не покладая рук, чтобы вновь украсить его, приказал изобразить свою Бьянку в этих драгоценностях, желая внести свой вклад в реставрацию.

– Ты совершенно права! – вскричал Альдо, ударив кулаком правой руки в ладонь левой. – Никколо да Понте пошел на большую жертву, подарив Флоренции этот гарнитур, ведь ему так нужны были деньги. Одновременно он провозгласил «Любимой дочерью Светлейшей республики» ту самую женщину, которую в течение многих лет преследовали как шлюху и убийцу. Но дипломатические отношения дороже, не так ли? На сей раз, сердце мое, приключение становится по-настоящему захватывающим. Всем пока!

Не дожидаясь кофе и даже ни с кем не попрощавшись, Альдо ринулся за шляпой, перчатками и первым такси, которое попадется ему на глаза. Изумленные женщины молча взирали на это стремительное бегство. Первой придя в себя после долгой паузы, Лиза произнесла:

– Я спрашиваю себя, не лучше ли мне было промолчать! Я сама подала ему сигнал к охоте!

– Неважно, каким образом это произошло, – сказала мадам де Сомьер, – он все равно обнаружил бы этот секрет! Вы всего лишь ускорили ход дела, моя милая!

– А по-моему, это потрясающе! – с воодушевлением вскричала План-Крепен и в экстазе молитвенно сложила руки. – Нам вновь предстоит пережить одно из захватывающих приключений, столь благодетельных для ума…

– …и столь пагубных для всеобщего спокойствия! – закончила фразу старая дама.

– Кто может пожелать спокойствия, когда речь идет…

– Обо мне, например, – жалобно сказала Лиза. – Когда я носила близнецов, то не меньше шести раз оказывалась на грани самоубийства, пока Альдо и наш дорогой Адальбер скакали во всех направлениях, разыскивая два зеленых камушка, испарившихся из Иерусалима! В этом не было ничего захватывающего!

– О, я об этом не забыла, – вздохнула Мари-Анжелин. – Как мне хотелось тогда, чтобы и мы остались там! Но пришлось уехать! – добавила она, выразительно взглянув на маркизу.

Мадам де Сомьер, ухватив свою трость за хрустальный набалдашник, концом ее ткнула свою чтицу в плечо:

– Довольно бредить, План-Крепен! Даже Альдо способен угомониться. Особенно зная, что наша Лиза находится в положении, которое в прежние времена называли интересным!

– Это вы грезите, тетя Амели! Держу пари, что это увлекает его куда меньше, чем побрякушки Бьянки Капелло!

– Разумеется, нет! – со смехом отозвалась маркиза. – И пари с вами заключать не буду, потому что боюсь проиграть. И все же этот мужчина без всякого сомнения обожает вас.

– Если бы я в этом хоть на секунду усомнилась, пальцем не пошевелила бы, чтобы подарить ему еще одного наследника, – сказала Лиза, наливая себе вторую чашку кофе. – Но, боюсь, не удастся мне потолстеть! По крайней мере, сейчас! Хотя два лишних килограмма у меня уже есть! – с грустью заключила она.

Глава II
Странная история

Посетив нотариуса, Морозини не узнал ровным счетом ничего нового. Мэтр Бернардо принял его с изысканной любезностью крючкотворов старой школы, которые с давних пор привыкли безошибочно определять социальный статус своих посетителей. Даже не имей Альдо княжеского титула, мэтр сразу понял бы, с кем имеет дело. Тем более что фамилия Морозини кое-что ему говорила.

Обменявшись с гостем протокольными приветствиями у дверей, он подтвердил, что никогда не держал в руках и даже не видел пресловутый гарнитур.

– Хотя я много раз пытался это сделать, – вздохнул мэтр Бернардо, разводя холеные руки в знак разочарования, – но стоило мне заговорить об этом с мадам д’Остель, как она заявляла, что столь дорогие драгоценности следует скрывать от людей, что она покажет их мне в нужное время, что торопиться нам некуда… И все это с очень странной, я бы сказал, насмешливой улыбкой, которая, по правде говоря, мне весьма не нравилась. В общем, я ничего не сумел вытянуть из нее. А теперь она умерла, и больше никто не знает, где же эти камни!

– А слуги-наследники?

– Нет, что вы! Я с ними поработал, как выражаются в полиции. Это славные, простые люди, очень удрученные истериками господина Достеля. «Что могли бы мы сделать с подобными вещами? – сказал мне Проспер, муж. – Да нас бы убили, если бы мы оставили их себе!»

– В общем-то, он прав, но если бы драгоценности перешли к мадам Виолен д’Остель, опасность угрожала бы уже ей.

– В любом случае баронесса сначала вручила бы их мне. Нет, поверьте, когда Проспер и его жена клянутся, что никогда их не видели, они говорят чистую правду. Я в этом абсолютно убежден.

– Это еще более удивительно! Ведь баронесса должна была надеть их, перед тем как позировать Болдини?

– Конечно. Но обычно она хранила их в футляре. В таких вещицах среди бела дня не показываются. Даже в автомобиле это небезопасно.

– Хорошо! Оставим это пока! Прямо от вас я пойду к художнику и расспрошу его. Это мой давний друг. Но ответьте мне еще на один вопрос. Знаете ли вы, откуда или от кого достался этот гарнитур мадам д’Остель?

– Да. Она сказала мне, что драгоценности ей подарил один поклонник в те времена, когда она пела на европейских оперных сценах.

– Поразительная щедрость! Она когда-нибудь выступала в Америке?

– Нет. Она боялась моря, после того как едва не погибла во время шторма, хотя пересекала всего лишь Па-де-Кале. Что уж говорить об Атлантике!

– Мне говорили, что она была итальянкой?

– Да. Из Феррары.

– Как и Болдини! Очень занятно! Но я, наверное, отнял у вас слишком много времени, мэтр?

– Вовсе нет! Говорить с вами – одно удовольствие! Если я правильно понял, вы собираетесь заняться поисками?

– А что бы вы сделали на моем месте? Я люблю подобные загадки, – с улыбкой произнес Морозини.

– В таком случае, искренне желаю вам решить ее… и если бы я посмел…

– Продолжайте…

– Нет, это бесполезно! Простите меня. Если вы найдете эти драгоценности, газеты только об этом и будут писать…

– …если сумеют получить информацию! Не беспокойтесь! Если удача мне улыбнется, я сразу же дам вам знать. Взамен прошу вас присмотреть за Эвраром Достелем! Он обещал не продавать ничего из маленького наследства своей жены, пока не получит известия от меня, но я ему совершенно не доверяю!

– Я тоже! А вот она – трогательное создание. Я сделаю все, что в моих силах…

Великий художник жил по адресу бульвар Бертье, 41, в розовом доме, верхний этаж которого занимала мастерская. Подобно соседним, этот квартал, возведенный на месте бывших городских укреплений, приютил целую колонию людей искусства. Морозини уже бывал здесь, но на этот раз подумал, что сегодня ему не избежать железной дороги, на этот раз расположенной поблизости ветки Париж – Сен-Лазар, периодически выплевывающей в окружающее пространство тучи угольной пыли… Болдини провел в этом квартале несколько десятилетий своей жизни, и самые красивые женщины мира приходили позировать в комнату со стеклянной крышей, откуда можно было увидеть только небо.

Будучи завсегдатаем, Морозини поднялся на крыльцо, позвонил в дверь и стал ждать. Через какое-то время одно из окон распахнулось, из него высунулась голова мужчины в фуражке и в круглых очках на длинном носу. Ворчливый голос осведомился:

– Кто там?

Затем, когда Альдо снял шляпу и отступил на шаг от стены, художник воскликнул:

– О! Какой приятный сюрприз! Морозини?

– Да, мэтр. Это я!

– Подождите! Я сейчас спущусь и открою вам! Служанка ушла за покупками.

Через несколько секунд дверь открылась и на пороге появился маленький коренастый человек, уже очень пожилой и с первого взгляда походивший на бульдога, но, присмотревшись внимательнее, можно было обнаружить, невзирая на морщины и поредевшие усы, прежний гордый профиль, насмешливый рот, прямой нос и глаза… Вот глаза действительно утратили свой ярко-карий цвет и поблекли. Но сейчас лицо художника лучилось от радости. Обняв гостя с подлинно итальянским пылом, он воскликнул:

– Поистине, это сердце мое узнало вас, ибо зрение мое, увы, потеряло былую остроту. Быть может, это произошло потому, что я думал о вас…

– Какая неожиданная честь! Неужели вы обладаете еще и даром двойного зрения?

– Мне хватило бы одного, но только хорошего! Я почему-то надеялся, что вы придете, а по какой причине, скажу позже. Вы давненько ко мне не заглядывали!

– Должно быть, года три-четыре. Я очень хотел навестить вас в прошлом году, но…

– Вы были слишком заняты. Газеты сообщили мне о ваших столкновениях с русскими, о жемчужине Наполеона и обо всем прочем.

В квартире на первом этаже, где обитал художник, комнат было немного: гостиная и спальня, но весь ансамбль радовал глаз. Помимо картин и рисунков, развешанных на всех стенах, здесь было много цветов, главным образом роз, чей аромат проникал повсюду. Однако памятный Альдо беспорядок заметно уменьшился.

– Похоже, у вас превосходная служанка! – сказал Альдо.

– Неплохая, но цветы – дело рук Эмилии. Она украсила мои последние дни, а поскольку вы не знаете, кто такая Эмилия, я расскажу вам о ней: примерно три года назад ко мне пришла взять интервью молодая журналистка из туринской «Газзетта дель Пополо», и я оставил ее при себе. О, не подумайте ничего дурного. Просто мы сразу прониклись самыми нежными чувствами друг к другу…

– Как мне сказали, вы подумываете жениться на ней?

– Да. Это выглядит смешно, не так ли?

– Будь это кто-нибудь другой, быть может! Но только не вы! У необыкновенного человека – необыкновенная жизнь.

Они вошли в спальню художника, где тот охотно проводил время, когда не работал в мастерской. Это была красивая комната в английском духе, где кровать – очень красивая, в стиле ампир, не слишком большая, с восхитительным голубым покрывалом – не навязывала своего присутствия. Зато на белом мраморном камине бросался в глаза великолепный бюст кардинала. Это была работа Бернини, создавшего нарочито высокомерный образ, в котором ничто не напоминало о христианском смирении. Кардинал из рода Медичи походил на мушкетера, по ошибке надевшего не ту шляпу! Альдо рассматривал его с удовольствием, равно как и яркий портрет молодой женщины в белом муслиновом платье, висевший напротив кровати.

– Ваша нареченная мирится с такими свиданиями в ее отсутствие? – спросил Морозини, взяв рюмку с отменным коньяком, которую художник налил по собственной инициативе. (Это был любимый коньяк Морозини, а Болдини обладал прямо-таки несокрушимой памятью.) – Она не ревнует?

– Не больше, чем ревновала бы моя дочь. Видите ли, Морозини, поначалу я думал удочерить ее, но в Ферраре у меня осталась семья, и это усложняло дело. Выйдя за меня замуж, она станет моей наследницей, и я обеспечу ее на всю оставшуюся жизнь. Такой же способ выразить любовь, как и все прочие…

– Отнюдь не самый плохой! Это очень похоже на вас. Сверх того, я убежден, что она вас любит, ведь обаяние ваше остается по-прежнему неотразимым.

Это был не комплимент, а констатация факта. Всю свою жизнь Джованни Болдини обожал женщин – и лошадей! – которые нередко отвечали ему взаимностью, настолько силен был исходивший от него магнетизм.

– Она так мила, что позволяет мне в это верить, – улыбнулся художник, – но я этим не злоупотребляю. Эмилия окружила меня нежным вниманием, что бесконечно ценно для меня сейчас, когда силы мои тают.

– Ваши силы тают? Бросьте! Вы умрете стоя! Какая красавица вдохновляет вас в этот момент?

– Я сейчас портретов не пишу. Зрение мое слабеет, и работаю я теперь только углем. – Внезапно сменив тон, он вдруг спросил в упор: – Почему вы никогда не заказывали мне портрет вашей жены?

Морозини покраснел.

– Я бы никогда не осмелился. Самые знатные дамы осаждают вас своими мольбами, и есть такие, которые просят написать их еще раз. Сколько вы сделали портретов Луизы Казати?

Болдини скупо улыбнулся:

– Несколько… если считать и копии! Я не устоял перед искушением и переделал для самого себя ее портрет девятьсот девятого года.

– Тот самый, где она, одетая в черное, держит за бриллиантовый ошейник черную борзую, и на этом фоне выделяются только ее белые длинные перчатки, букет пармских фиалок и само лицо! Ей было тогда двадцать пять лет… и она была изумительна. Но если вы хотите получить Лизу, это еще не поздно сделать, при условии, что вы поторопитесь! Она сейчас в Париже…

– И вы не взяли ее с собой? – подскочил художник. – Приведите ее немедленно!

– Боже мой! Я не ожидал такого взрыва энтузиазма. Правда, я всегда знал вас как человека безудержного, но пока, дорогой мэтр, соблаговолите потерпеть и разрешите мне поговорить с вами о другом портрете.

– Каком?

– Баронессы д’Остель!

Внезапно Болдини расхохотался, и в смехе этом прозвучала юношеская веселость. Его прекрасный басовитый голос неожиданно стал звонким.

– Я не думал, что сумею так позабавить вас, друг мой! – с некоторым удивлением произнес Морозини. – Вы знаете, что она умерла?

Художник, слегка успокоившись, снял очки, чтобы вытереть глаза, и налил в рюмку гостя вторую порцию чудесного «Наполеона».

– Действительно, это совсем не забавно, а смеюсь я от радости, что сбылась моя надежда привлечь внимание какого-нибудь эксперта к написанному мною. И что этим экспертом оказались вы! Это настоящее счастье! И еще утешение!

– Почему?

– Я скажу вам потом. О чем вы хотели узнать?

– О том, что ваша модель сделала с драгоценностями, в которых позировала. Я имею в виду не ожерелье, а крест и серьги Бьянки Капелло!

– Вы их опознали? Браво! Впрочем, поскольку это вы, я не удивляюсь.

– Опознал их не я, а Лиза. Она вспомнила портрет, который находится в Венеции. Но, если я правильно понял, драгоценности эти вам знакомы?

– Да. Я видел их до того, как стал писать портрет.

– Тогда вы должны знать, каким образом они стали собственностью мадам д’Остель?

Улыбка Болдини на мгновение превратилась в ухмылку фавна.

– Но они никогда не были ее собственностью, – мягко сказал он.

– Как?

– Вы слышали. Эти драгоценности никогда ей не принадлежали. По правде говоря, она впервые увидела их на портрете. Впрочем, они ей страшно понравились.

Альдо встал, чтобы получше рассмотреть ухмылку кардинала Бернини. Обернулся он, сдвинув брови.

– Вы смеетесь надо мной, мэтр?

– Вовсе нет! Добавлю, что на вашем месте я реагировал бы точно так же. Мы оба итальянцы, и Феррара не так далеко от Венеции. А теперь оставьте Медичи в покое и присядьте! У вас слишком высокий рост, и у меня начинается головокружение! Вот, так будет лучше! – добавил он, когда Морозини исполнил его просьбу. – Я хочу рассказать вам одну историю, и, надеюсь, она вас заинтересует…

– При такой-то преамбуле? В этом нет никаких сомнений. Продолжайте!

– Ну, так я начну с Олимпии Кавальканти, иначе говоря, мадам д’Остель. Она из Феррары, как и я, и детьми мы жили с ней на одной улице. Когда мы встретились много лет спустя, она стала знаменитой, я тоже. Она была необыкновенно красива, знаете ли…

– Это видно по ее портрету. Когда вы его написали?

– Примерно три года назад. Добавлю, что я давно хотел написать ее – мы были тогда довольно близки! – но ей вечно не хватало времени, а потом мы потеряли друг друга из вида. До того вечера, когда она пришла ко мне с просьбой сделать, наконец, ее портрет. Признаюсь вам, я заколебался…

– Потому что она постарела, а вы любите только молодых?

– Пожалуй, да, впрочем, она сохранила многое от былой красоты, и перед ее яркой личностью моя кисть все же не устояла. Особенно когда она сказала мне, что хочет быть изображенной в великолепных драгоценностях, которых не могла иметь в лучшие свои времена. Я подумал сначала, что она желает остаться после смерти в роскошном облике, идеализированном благодаря магии чудесных камней.

– И это оказалось не так?

– Да, не так. Я это не сразу понял, но в конечном счете она призналась мне, что у нее есть племянник-наследник, которого она терпеть не может еще и потому, что он, женившись на очаровательной молодой женщине, сделал ее несчастной. Поэтому она решила завещать ему свой портрет и свои драгоценности при условии, что последние перейдут в собственность жены. В сущности, она желала привести в ярость этого скаредного мозгляка. Вот ее слова: «Знаю, что Виолен будет очень рада носить то, что я оставлю ей на самом деле, а он, надеюсь, лопнет от злости или же его хватит удар. Гарпагон невинное дитя по сравнению с ним, и он перевернет небо и землю, чтобы узнать, куда подевался бесценный гарнитур». Вот тогда я и согласился писать ее…