Текст книги "Язон четырех морей"

Более сильное, чем по ее прибытии на бал, ощущение, что она всего лишь пустая марионетка, вернулось к ней вместе с сознанием не удавшейся из-за собственной ошибки жизни. Из-за гордости, безумия и ослепления она позволила Язону бросить ее, вернуться к другой и связать свою судьбу с этой другой. Эта Пилар будет жить с ним в стране, где растет хлопок, где поют темнокожие, это она будет разделять каждое мгновение его жизни, она будет спать каждую ночь в его объятиях, она принесет ему детей…

Вокруг Марианны парк превратился в форменное поле боя. Солдаты сражались с грабителями, в то время как добровольные санитары уносили тела, среди которых встречались и трупы. Другие, вооружившись ведрами с водой, пытались укротить пожар и спасти здание посольства. Никто не обращал внимания на одинокую женщину, глядевшую в тени кустарника на происходящее.

Гигантский костер, опалявший на расстоянии, гипнотизировал ее. Соседние с ним деревья вспыхнули, и торжествующее пламя жадно пожирало листья, ветви и стволы. Крики и стоны смолкли. Только грозный голос огня наполнял ночь. Марианна слушала его, словно пытаясь найти ответ на терзавший ее вопрос. Из глубины памяти возникла строчка Шекспира: «Огонь горит, гася другой огонь…»

Ее так внезапно обнаруженная любовь к Язону погасила любовь к Императору, оставив только нежность и восхищение, блестящие камни среди горячего пепла. Но эту любовь, которая отныне мучила ее, какой другой огонь сможет потушить ее, прежде чем отчаяние доведет Марианну до грани безумия? Язон далеко! Он вынес молодую жену из этого ада и в эти минуты должен быть рядом с нею, успокаивая ее нежными ласками и словами любви. Он забыл Марианну, и это забвение убьет ее. Откровение пришло слишком поздно и, как молния дерево, уничтожило Марианну. Теперь ей только остается незаметно уйти…

Память услужливо воскресила перед ее глазами образ матери, бросающейся в пламя на поиски ребенка. Она вошла в огонь, как входят в святилище, без малейшей остановки, без колебаний, в слепой уверенности найти там дитя. И узкие врата смерти, ужасающей и жестокой, стали для нее вратами славы, добровольно осознанного мученичества, мира и вечности. Достаточно проявить немного… совсем немного мужества.

С широко раскрытыми глазами Марианна покинула свое убежище из листьев и направилась к пылающему костру. Она не колебалась. Горе сильнее опиума заглушает страх, и его муки более могущественны, чем индийская конопля, которой жрецы пичкают вдов индусок, чтобы они безвольно шли на погребальные костры их мужей. Она хотела сделать так, чтобы никто не пострадал от ее смерти. Несчастный случай, просто несчастный случай!.. И Марианна побежала к пожару. Споткнувшись о камень, она упала и ощутила острую боль, но и она не вырвала ее из своеобразного транса. Молодая женщина поднялась и продолжила путь, вслушиваясь в громовой шум, из которого явственно доносилось ее имя. Это тем более не остановило ее. Кем бы ни было звавшее ее существо, оно только хотело освободить ее от монотонности жизни, от долгого прозябания в стороне от подлинной жизни, которое, неся в себе зародыши смерти, медленно разлагало бы ее в одиночестве… Избранная ею смерть, ужасная, но быстрая, обещала вечный покой без воспоминаний и сожалений.

Жар пламени был таков, что, ощутив у порога его огненное дыхание, Марианна инстинктивно спрятала лицо в руках и попятилась. Она тут же устыдилась этого, пробормотала первые слова молитвы и хотела броситься вперед. Изодранное платье загорелось. Огненный язык лизнул ее тело, причиняя нестерпимую боль, исторгшую из ее груди отчаянный вопль. Но в тот же момент, когда она подалась в огненную бездну, на нее свалилась темная масса, обхватила ее и покатилась с нею по земле. В последнюю секунду кто-то отобрал ее у смерти, приговаривая к жизни…

Ощущая на себе тяжесть тела, она отбивалась, пытаясь освободиться от плотного объятия, и вне себя от ярости впилась зубами в одну из удерживавших ее рук. Незнакомец отпрянул, поднялся на колени и резкими ударами нанес ей две пощечины. На багровом фоне пожара она видела только темную фигуру, на которую в ослеплении хотела броситься, чтобы ответить ударом на удар. Но мужчина схватил ее за запястья и крепко сжал. Тут же прозвучал ледяной голос:

– Ведите себя спокойней, или я добавлю! Черт возьми, вы совсем сошли с ума! Еще мгновение, и от вас одни угольки остались бы! Дура! Окаянная дура! Неужели в вашей безмозглой голове нет ничего, кроме ветра, эгоизма и тупости?

Внезапно ослабев, как спущенная лучником тетива, Марианна слушала извергаемый на нее Язоном поток оскорблений с таким восхищением, словно это была райская музыка. Ее не интересовало, каким чудом он оказался здесь, каким образом он вырвал ее из огня, когда она совсем недавно видела, что он ушел. Единственным, имевшим для нее значение, было его присутствие. Его гнев являлся доказательством интереса к ней, и, чтобы он оставался так, на коленях, Марианна готова была до конца ночи выслушивать оскорбления. Даже боль в зажатых запястьях казалась радостью.

Со вздохом удовлетворения, не обращая внимания на свои раны, она снова легла на траву и от всего сердца улыбнулась темному силуэту своего друга.

– Язон! – прошептала она. – Вы здесь… вы вернулись.

Он резко отпустил ее и замолчал, в каком-то отупении глядя на распростершееся перед ним грациозное тело, едва прикрытое остатками платья, среди которых выступали кровоточащие раны. Отбросил назад слипшиеся волосы, стараясь усмирить смешанный с гневом страх, охвативший его, когда в неистово несущейся к огню женщине он узнал Марианну. И теперь она смотрела на него громадными, блестящими от слез глазами, она смотрела на него улыбаясь, словно мучительные ожоги не терзали ее тело, словно она не чувствовала их… Но и он сам не ощущал ожогов от огня, который он потушил своим телом, охваченный радостью, что пришел вовремя. Никогда еще он не испытывал такой неимоверной усталости. Будто эти последние минуты исчерпали всю его энергию…

Марианна же была в полном восторге. Окружавший их неистовый мир совершенно исчез для нее. Остался только этот человек, без слов смотревший на нее, тяжело дыша, ибо сердце его слишком сильно стучало в груди. Ей захотелось прикоснуться к нему, обрести в его силе слишком долго ожидаемое убежище, и она протянула руки, чтобы привлечь его к себе. Но эта попытка завершилась криком агонии. Острая боль разорвала ее внутренности.

Язон мгновенно вскочил и недоумевающе смотрел, как Марианна корчится у его ног.

– Что… что с вами? Вы ранены?

– Не знаю… у меня болит… У меня… О!..

Он снова склонился к ней, желая поддержать голову, но продолжительный стон вырвался из обескровленных губ, тогда как тело выгнулось дугой в приступе новой боли. Когда эта боль утихла, посеревшая Марианна дышала, как загнанное животное. Она бросила на Язона, почти такого же бледного, как она, потрясенный взгляд. Что-то теплое потекло у нее по ногам, и молнией мелькнула мысль о происходящем.

– Мой… мой ребенок! – простонала она. – Я… теряю его!..

– Как?.. Вы… беременны?

Она утверждающе опустила веки, экономя силы, ибо новая боль рождалась в ее чреве.

– В самом деле! Вы же замужем! А где ваш князь, светлейшее сиятельство?

Как мог он насмехаться над нею, видя ее страдания? Она изо всех сил вцепилась в его руку, чтобы легче бороться с болью, затем простонала:

– Я не знаю! Очень далеко! В Италии… Сжальтесь… позовите кого-нибудь на помощь! Ребенок… Император… я хотела бы…

Остальное потерялось в крике. Язон витиевато выругался, вскочил и побежал к группе людей, оцепенело глядевших на заканчивающееся уничтожение зала и галереи. За умирающим пламенем теперь стали видны почерневшие стены посольства, пустые глазницы окон и солдаты вперемешку со слугами, старавшиеся потушить перекинувшийся на здание огонь. Заметив Наполеона, Язон поспешил к нему. Ведь Марианна говорила об Императоре в то же время, что и о ребенке.

Немного позже переживавшая очередную волну страданий Марианна увидела склонившиеся к ней лица Наполеона и Язона. Она услышала напряженный голос Императора.

– Черт побери! У нее выкидыш! – выбранился он. – Скорей! Носилки! Надо унести ее отсюда! И найдите Корвисара! Он должен быть около раненых. Эй, ребята! Сюда!..

Марианна не слышала дальше, не видела, к кому он обращался. Ей показалось, что Язон уходит, и она приподнялась, чтобы позвать его. Рука Наполеона осторожно заставила ее снова лечь, затем, быстро сняв сюртук, он скатал его и подложил под голову молодой женщине.

– Осторожно, caris sima mia!.. Не шевелись! Сейчас придут, помогут, позаботятся о тебе! Главное, не бойся!.. Я здесь!

Он нашел ее влажную руку и пожал. Марианна подняла к нему полные признательности глаза. Может быть, он еще любил ее немного? Значит, она не осталась совершенно одинокой в мире с разбитым сердцем и истерзанным телом. Эта крепкая, теплая рука была такой доброй и успокаивающей… Забыв, что она хотела умереть, Марианна схватилась за нее, как заблудившийся ребенок, как она могла бы схватиться за руку отца… с той только, может быть, разницей, что блестящий офицер Генерального штаба вряд ли смог бы проявить такую ласку, даже нежность, к своей погибающей дочери.

Охваченная новым приливом страдания, она все-таки ощутила, что ее осторожно подняли и с возможной быстротой понесли через разоренный парк, где ночной ветер разносил горячий пепел. Когда боль отпустила, она глазами поискала Язона, прошептала его имя. Рука Императора, не оставлявшего ее, крепче сжала ее руку. Он нагнулся к ней.

– Я отпустил его к жене. Раз я здесь, он не нужен тебе… Ведь он только твой друг.

Друг!.. Слово, которое она от чистого сердца произносила всего лишь накануне, потрясло ее. Друг… и ничего больше, а может быть, еще меньше, если эта Пилар воспротивится их дружбе! Однако только что она поверила в его возвращение! Но нет! Все было кончено! Язон вернулся к своей жене, и больше не на что надеяться, кроме, пожалуй, смерти, которая сейчас не смогла взять ее к себе. Постепенно кровь уходила из ее израненного тела. Вместе с нею уйдет и жизнь…

Она судорожно вздохнула и погрузилась в пучину беспамятства.

Глава IV
Шоколад господина Карема

Барон Корвисар опустил рукава рубашки, тщательно прикрепил гофрированные манжеты, надел поданный Фортюнэ Гамелен синий сюртук, затем, быстро взглянув в зеркало, чтобы убедиться, что его красивые седые волосы в полном порядке, поспешил вернуться к кровати Марианны. Некоторое время он всматривался в истощенное лицо молодой женщины, затем перевел взгляд на ее руки, казавшиеся на белизне покрывала хрупкими изделиями из слоновой кости.

– Вот вы и вне опасности, юная дама! – сказал он наконец. – Теперь надо восстанавливать силы, побольше есть, начинать вставать… Вы спасены, но мне не нравится ваше настроение! Его надо менять!

– Поверьте, что я этим глубоко опечалена, дорогой доктор, и что я очень хотела бы доставить вам удовольствие. Вы ухаживали за мною с таким терпением и преданностью! Но мне ничего не хочется… особенно… есть! Я чувствую себя такой усталой…

– И если вы не начнете усиленно питаться, вы с каждым днем будете чувствовать себя все хуже, – проворчал императорский врач. – Вы потеряли много крови, надо ее восстановить! Вы же молоды, черт возьми! И очень сильная при вашей нежной внешности! В вашем возрасте не погибают от выкидыша и нескольких ожогов! Как, по-вашему, примет меня Император, когда я скажу ему, что вы не подчинились моим предписаниям и отказываетесь вернуться к жизни?

– Но ведь это не ваша вина.

– Чушь! Вы думаете, что Его Величество этим удовлетворится! Когда он отдает приказы, он не сомневается в их исполнении, а каждый из нас получил свой приказ: я – вылечить вас, вы – поскорей выздороветь. У нас нет выбора. И я напоминаю вам, что каждое утро, когда я присутствую при его вставании, Император беспокоится о вас.

Марианна повернула голову на подушке, чтобы он не увидел навернувшихся слез.

– Император очень добр, – сказала она охрипшим голосом.

– И особенно к тем, кого он любит! – подтвердил Корвисар. – Как бы то ни было, я намереваюсь сказать ему завтра утром, что вы вылечились. Постарайтесь вести себя хорошо, дорогая княгиня, чтобы я не оказался лгуном!

– Я попытаюсь, доктор, я постараюсь…

Врач улыбнулся, затем импульсивным жестом потрепал ее по щеке.

– В добрый час, дочурка! Такие слова мне больше нравятся. До завтра! Я дам указания вашим людям, а когда вернусь, проверю, как вы им последовали! Госпожа Гамелен, всегда к вашим услугам!..

Поклонившись прелестной креолке, Корвисар взял шляпу, трость и перчатки и вышел из комнаты, осторожно закрыв за собой дверь. Тогда Фортюнэ неторопливо встала с кресла, подошла и присела на край кровати своей подруги, окутав ее ароматом розы. Ее платье из легкого батиста с разноцветными цветочками соответствовало жаркому летнему дню, и в нем она выглядела совсем юной девушкой. Кончиками пальцев в белых митенках она покачивала на ленте большой капор из соломки. Рядом с нею Марианна чувствовала себя ужасно постаревшей и безмерно усталой. Она бросила на нее такой скорбный взгляд, что Фортюнэ нахмурила брови.

– Я не понимаю тебя, Марианна, – сказала она наконец. – Вот уже скоро неделя, как ты больна и ведешь себя так, словно стараешься любыми средствами покончить с жизнью! Это не похоже на тебя.

– Это не было похоже на меня. Теперь это правда, у меня нет больше желания жить. Для чего? Для кого?

– Для тебя был так важен… ребенок?

Снова слезы выступили на глаза Марианны, и на этот раз она не пыталась их удержать. Она позволила им катиться…

– Конечно, очень важен! Он был бы всем, что еще могло отныне остаться в моей жизни, единственным основанием для моего существования. Я жила бы ради него, вместе с ним. Я возлагала на него все мои надежды… и не только мои…

С тех пор как, придя в сознание на исходе трагической ночи, она узнала, что потеряла ребенка, Марианна в беспредельном отчаянии не переставала упрекать себя. Прежде всего за то, что в те ужасные часы совершенно забыла о своем будущем материнстве. С момента, когда она вновь увидела Язона, все то, что до тех пор имело для нее какое-то значение, внезапно исчезло перед ослепляющим откровением любви, которую она, даже не подозревая, на протяжении месяцев носила в себе. Парк в огнях фейерверка стал для нее дорогой в Дамаск, и она, как некогда Саул из Тарсы, сошла с нее слепой, слепой ко всему, что ее окружало, ко всему миру, к своей собственной жизни, слепой и к тому, чем была ее любовь, раскрывшая такую глубину, что Марианна не могла без головокружения склоняться к ней. И она безрассудно подставила под угрозу жизнь ребенка, играя собственной жизнью, пытаясь ее погубить! Она ни на минуту не подумала о нем… ни о том другом, на вилле в Тоскане, нетерпеливо ожидающем известия о рождении ребенка, с которым он связал всю свою несчастную замурованную жизнь!

Коррадо Сант’Анна женился на ней в надежде на ребенка императорской крови, которому он мог бы передать свое имя. И вот теперь, из-за ее собственной ошибки, Марианна потеряла надежду выполнить свою часть брачного договора. Князь заключил негодную сделку!

– Ты думаешь о своем таинственном супруге, не так ли? – тихо спросила Фортюнэ.

– Да. И мне стыдно за себя, мне стыдно, ты слышишь, ибо имя, которое я ношу, мне кажется теперь украденным.

– Украденным? Что за глупости!

– Я тебе уже объясняла, – с трудом сказала Марианна, – что князь Сант’Анна женился на мне ради ребенка, потому что в нем кровь Императора, и князь мог без колебаний согласиться на отцовство.

– Тогда, раз ты потеряла его, ты считаешь себя недостойной жить и, если я хорошо поняла твои теперешние планы, ты просто решила покорно ждать, пока старуха с косой не приберет тебя?

– Пожалуй, так… Но не думай, что я хочу покарать себя, желая смерти. Нет, у меня просто нет желания жить.

Фортюнэ встала, раздраженно сделала несколько шагов по комнате, подошла к окну, раскрыла его настежь, затем вернулась и села рядом с кроватью.

– Если твое желание жить или не жить связано исключительно с существованием ребенка от Наполеона, дело, мне кажется, можно легко уладить: Наполеон заделает тебе другого, вот и все.

– Фортюнэ!..

Задохнувшись от возмущения, Марианна посмотрела на подругу. Но креолка отпустила ей фрондерскую улыбку.

– Что, Фортюнэ! Подумаешь! Слово шокировало? Мне кажется, действие не производило на тебя такого же эффекта. И если есть… предрассудок, вызывающий у меня отвращение, так это лицемерие, хотя его скорее можно назвать качеством. Предоставим его специалистам этого жанра вроде мадам Жанлис или мадам Кампан и их эскадрону дурочек, если только ты не желаешь поскорей присоединиться к пищащей толпе вернувшихся вдовствующих эмигранток, которые проводят время в надежде на возвращение былых добрых нравов! Я люблю, когда вещи называют своими именами и смотрят правде в лицо! Если ты хочешь быть честной перед своим мужем-призраком, тебе надо принести ему ребенка, и ребенка от Наполеона. Вывод: Наполеон должен сделать тебе другого. Мне кажется, что это очень просто. Кстати, поговаривают, что австриячка понесла! Значит, в этом смысле он может успокоиться и посвятить себя полностью тебе!

– Но, Фортюнэ, – промолвила ошеломленная Марианна, – ты хоть знаешь, какая ты безнравственная?

– Конечно, знаю! – радостно вскричала г-жа Гамелен. – И ты не представляешь себе, до какой степени я довольна быть такой! Та нравственность, какую я встречаю вокруг себя, довольно тошнотворная! Да здравствует любовь, моя красавица, и к черту заскорузлые принципы!

Словно желая подтвердить это своеобразное объявление войны установленным принципам, снаружи внезапно донесся пушечный выстрел, затем второй и третий. Одновременно теплый ветер принес звуки музыки, не то боевой, не то траурной, и шум многочисленной толпы.

– Что это такое? – спросила Марианна.

– Ах, правда, ты же не знаешь! Это государственные похороны маршала Ланна. Сегодня, 6 июля, Император торжественно перевозит останки своего старого боевого товарища из Дома инвалидов в Пантеон. Видимо, кортеж сейчас покидает Дом инвалидов.

Теперь пушка гремела без остановки. Скорбный призыв фанфар и рокот барабанов приближались, постепенно вторгаясь через сад в мирную комнату вместе со звоном всех колоколов Парижа.

– Хочешь, чтобы я закрыла? – показывая на окно, спросила Фортюнэ, взволнованная торжественным эхом этого траурного праздника, который на один день сложил столицу к ногам самого, пожалуй, доблестного героя наполеоновской эпопеи.

Марианна жестом показала, что нет. Она слушала, она тоже слушала, внимательней, может быть, чем во время наигранной радости свадебного празднества, сознавая величие человека, покорившего судьбу, который, как бы высоко он ни вознесся, все же нашел время, чтобы позаботиться о ней. Она с волнением вспомнила о поддерживавшей ее руке, когда она испытывала адские муки. Он обещал не оставить ее и сдержал слово. Он всегда держал слово.

От Фортюнэ и Аркадиуса она узнала, что он, не щадя себя, оставался в австрийском посольстве, пока пожар не был полностью потушен, и даже спас простую горничную, осажденную огнем в мансарде. Она узнала также о его гневе па следующий день и о его правосудии: префект полиции Дюбуа сослан, Савари получил невиданную головомойку, незадачливый архитектор, построивший бальный зал, арестован, начальник пожарной части смещен, а сама часть подверглась полной реорганизации. Да, хорошо и утешительно быть предметом его заботливости, но Марианна хорошо знала, что ее страсть к нему угасла, как задутая свеча, оставив, возможно, чувства более глубокие, но несколько менее возбуждающие! Продолжая вслух свои тайные мысли, Марианна прошептала:

– Я никогда не смогу принадлежать ему, больше никогда.

– Что ты хочешь сказать? – заволновалась Фортюнэ. – О ком ты говоришь? О… Императоре? Ты больше не хочешь…

– Нет, – отрезала Марианна. – Теперь это невозможно.

– Но почему же?

Марианна не успела ответить. В дверь тихонько постучали. Появилась Агата в нарядном платье из полосатого коленкора и накрахмаленном переднике.

– Тут пришел некий господин Бофор, ваша светлость… Он спрашивает, достаточно ли хорошо госпожа княгиня себя чувствует, чтобы принять его.

Поток крови ударил в лицо Марианне, украсив его румянцем.

– Он? Здесь? Но я не могу…

– Госпожа, возможно, не знает, что этот господин приходил каждое утро после происшествия и что сегодня я ему говорила, что госпоже лучше…

Фортюнэ, чьи пытливые глаза следили за сменой чувств на лице Марианны, решила, что самое время взять бразды правления в свои руки.

– Скажите этому господину, чтобы он подождал немного, Агата, и возвращайтесь помочь мне привести в порядок вашу хозяйку. Идите, бегом!

Марианна, в смятении от одной мысли внезапно оказаться перед человеком, о котором она все это время думала, хотела протестовать. Она ужасно выглядит, такая бледная, истощенная. Любой нормальный человек попятится от прискорбного зрелища, которое она представляет! Госпожа Гамелен не хотела ничего слышать и, к счастью, удержалась от замечания своей подруге, что для женщины, безропотно покорившейся самоуничтожению, реакция перед визитом мужчины была более чем необычной. Она ограничилась подтверждением, что вышеупомянутый Бофор именно тот американец, так внезапно исчезнувший из жизни ее подруги, затем занялась делом.

В одно мгновение Марианна оказалась в центре соблазнительного нагромождения розовых лент и белоснежных кружев, красиво причесана, скромно подрумянена и так обильно обрызгана одеколоном г-на Жан-Мари Фарина, что начала чихать. Комната заблагоухала лавандой, розмарином, лимоном, сиренью…

– Нет ничего более отвратительного этих необъяснимых запахов, которые всегда держатся в комнатах больных, – заметила Фортюнэ, ловко поправляя пальцем непокорную прядь… – Теперь все в порядке.

– Но, в конце концов, Фортюнэ, к чему это?

– А ни к чему… так мне захотелось!.. Теперь я покидаю тебя.

– Нет! – закричала Марианна. – Нет! Не смей!

Фортюнэ не настаивала и расположилась в кресле у окна с торопливостью, которая могла вызвать сомнение в искренности ее намерения уйти. На самом же деле она сгорала от любопытства, и, когда сопровождаемый Агатой Бофор переступил порог, неутомимая охотница за мужчинами ожидала его, прикрывшись взятой наугад книгой с видом безукоризненной сиделки. Но из-за раскрытых страниц оценивающий взгляд ее черных глаз мгновенно пробежал по высокой фигуре гостя.

А тот, быстро поклонившись незнакомке, направился к кровати, откуда смотрела взволнованная новым чувством Марианна. С его энергичным телом, загорелым лицом и светлыми глазами Язон словно принес ветер океана в эту комнату.

И Марианне почудилось, что от его шагов потрескались стены и это сквозь них врываются потоки морского воздуха… Однако он абсолютно спокойно пересек комнату и склонился перед нею, учтиво выражая удовлетворение найти ее в состоянии принять его хоть на несколько минут. Задыхаясь от возбуждения, Марианне удалось овладеть голосом и спокойно ответить.

– Я хочу поблагодарить вас за мое спасение, – начала она, прилагая усилия, чтобы удержать тон салонного разговора. – Без вас я не знаю, что бы произошло…

– Зато я знаю, – спокойно сказал Язон, – с вами произошло бы то же, что с княгиней Лейен или некоторыми другими. Я хотел бы узнать, например, что именно вы собирались искать в том костре? Это не мог быть Император, во всяком случае, Его Величество был в парке, помогая спасающим.

– Неужели во всем мире нет ничего, кроме Императора, что я могла искать даже в огне? На самом деле, по-моему, я искала нечто совсем другое.

– Кого-то из дорогих вам, без сомнения! Может быть, родственника вашего нового супруга? И, кстати (язвительная улыбка промелькнула на его губах, хотя синие глаза оставались ледяными), поведайте мне историю вашего неожиданного брака! Где вы раздобыли это имя и такой внушительный титул? Новый подарок Императора? На этот раз он показал себя щедрым, но, учитывая все, он только воздал вам должное: вам больше к лицу быть княгиней, чем певицей!

– Император тут ни при чем. Этот брак – дела моей семьи. Возможно, вы сохранили воспоминания об аббате де Шазее, моем крестном отце, который в Селтоне…

– Вот как! Значит, и на этот раз он позаботился подобрать вам другое имя? Знаете, моя дорогая, вы действительно самая непостижимая из всех известных мне женщин! Когда покидаешь вас, никогда не догадаешься, в каком гражданском состоянии найдешь при новой встрече.

Он прервал свою речь и посмотрел в сторону Фортюнэ, которая, удовлетворив свое любопытство, решила, что дела принимают довольно странный оборот, и, пожалуй, лучше удалиться. Она встала и с достоинством направилась к двери. Марианна сделала было движение рукой, чтобы остановить ее, но передумала. Раз Язон пришел только для того, чтобы доставить ей неприятность, она и сама справится с ним. Фортюнэ должна понять, что она напрасно потратила бы время, пытаясь помочь ей. Приподняв бровь, Язон следил за ее уходом, затем обратился к Марианне, адресовав ей хищную улыбку:

– Очень красивая женщина! Так о чем я говорил… Ах да, что никогда не знаешь, какое имя вы выберете. Я узнал вас как мадемуазель д’Ассельна, и вы тут же стали леди Кранмер. Когда мы снова встретились у князя Беневентского, вы превратились в мадемуазель Малерусс. Правда, ненадолго. Перед моим отъездом императорская волшебная палочка превратила вас в замечательную итальянскую певицу по имени, мне кажется, Мария-Стэлла? Теперь вы тоже итальянка, но уже княгиня и, как это вы сказали… Светлейшее Сиятельство? Титул, который трудно себе представить такому, как я, гражданину свободной Америки.

Марианна недоверчиво слушала это язвительное словоизвержение, выдаваемое размеренным тоном светской беседы, и задавалась вопросом, какую непонятную цель преследует ее гость. Была ли это простая насмешка, или же он пытался заставить ее понять, что рожденная в подземельях Шайо горячая дружба превратилась в холодно улыбающееся презрение?.. Если все это так, она, вероятно, не сможет вынести этого, но прежде надо удостовериться. С трудом отвернув голову на кружевной подушке, Марианна закрыла глаза и вздохнула:

– Мне сказали, что после бала вы приходили каждое утро справляться о моем здоровье, и я по наивности отнесла такое усердие на счет дружбы. Я догадываюсь, что это не так, и вы просто хотели удостовериться, когда я соберусь с силами, чтобы стать мишенью для вашей иронии. К несчастью, как вы видите, я еще не настолько сильна, чтобы сражаться с вами. Простите!

Наступило короткое молчание, показавшееся Марианне за закрытыми веками вечностью. На мгновение она подумала, что он ушел. Обеспокоившись, она открыла глаза, но тут же услышала смех. Возмущенная, она повернулась и испепелила его взглядом.

– Вы смеетесь?

– Увы, да! Вы непревзойденная актриса, Марианна, и я попался на удочку, поверив в вашу слабость. Но достаточно поглядеть на ваши сверкающие глаза, чтобы убедиться в противном.

– Однако это так. Барон Корвисар…

– Только что ушел. Я знаю, я видел его. Он сказал мне, что вы истощены, но теперь я знаю, что ослабело только ваше тело. Дух же, слава богу, не сломлен, и это все, что я хотел знать. Простите мне иронию. Она преследовала единственную цель: вызвать ваше противодействие. С той ночи меня мучила мысль, что вы не будете на это способны.

– Но… почему?

– Потому что, – сказал он серьезно, – женщина, которую я видел на балу и во время пожара, не была больше той, кого я знал. Это была женщина холодная, далекая, с пустым взглядом… Женщина, которая хотела умереть. Ибо, обладая всем, что может желать человеческое существо: красотой, богатством, почетом, да еще и любовью исключительного человека… и в довершение всего готовясь стать матерью, вы решили умереть ужасной смертью. Почему, Марианна?

Горячая волна пробежала по телу молодой женщины, задевая самые сокровенные струны ее души, замершие от отчаяния и физических страданий. Итак, он играл комедию безразличия и насмешки? Видя его тут, перед нею, с напряженным выражением лица, выдававшим его беспокойство, ее пронзило еще более острое чувство любви к нему. Это чувство было таким всепоглощающим, что она с трудом подавила неудержимое желание открыть ему всю правду, сказать, почему она хотела покончить с собой. В эту минуту она готова была признаться, как она любит его и насколько эта любовь поглотила ее. Но она вовремя удержалась. Стоявший перед нею человек уже женат. Он, безусловно, не имел больше ни права, ни желания услышать признание в любви, ибо его привело сюда только чувство дружбы. И у Марианны было достаточно врожденной порядочности, чтобы уважать чужой брак, даже если он превратился для нее в непоправимое бедствие.

Тем не менее она нашла в себе силы улыбнуться, не догадываясь, что ее улыбка была печальней слез, и, поскольку он повторил «почему», она наконец ответила:

– Может быть, из-за всего этого, по меньшей мере из-за того, что в действительности было только обманом. Император женат, счастлив быть женатым… и я для него только друг, нежный и преданный. Я думаю, что он любит свою жену. Что касается меня…

– Вы любите его по-прежнему, не так ли?

– Да, я люблю его и восхищаюсь им.

– Но ребенок, неужели и ребенок тоже был обманом?

– Нет, он оставался единственным бесповоротно связывающим нас звеном. Может быть, так лучше, по крайней мере для него, ибо для меня это в высшей степени осложняет отношения с князем Сант’Анна… Позвольте, – неожиданно воскликнула Марианна, – если вы приходили сюда все эти дни, вы, безусловно, встречали Аркадиуса?

– Естественно.

– Тогда не говорите, что он ничего не рассказывал! Я уверена, что он сообщил вам все о моем браке.

– Действительно, – спокойно сказал Язон. – Он мне все рассказал, но я хотел узнать вашу версию. Он прежде всего сказал, что в Нанте у Паттерсона меня ждет письмо. В Нанте, куда я и ногой не ступил, потому что за мной гнался английский корвет, а я должен был убраться, чтобы избежать боя.

– Избежать боя, вы?..

– Соединенные Штаты не воюют с Англией, но мне следовало бы пренебречь этим, уничтожить англичанина и вернуться в Нант. Все было бы иначе! Вы не представляете себе, до чего я упрекаю себя за подчинение законам.

Он поднялся и, как недавно Фортюнэ, неторопливо подошел к окну. Его строгий профиль и широкие плечи четко вырезались на зеленеющем фоне сада. Марианна затаила дыхание, охваченная волнением, одновременно радостным и пугающим перед подлинным огорчением, которое выдал голос Язона.