Текст книги "Ожерелье для дьявола"

– Это моя невестка Анна и внучка Мадалена, – представил их старый Жоэль. – Располагайтесь, ужин готов.

Гости сели за длинный стол из каштанового дерева, и после произнесенной стариком молитвы женщины подали еду. Все молчали. Старый Жоэль и его внук ели серьезно, как люди, для которых каждый кусок священен, ибо добыт тяжелым, повседневным трудом. Женщины же никогда бы не осмелились открыть рот без разрешения старика, а кроме того, свирепый вид Понго, на которого они украдкой бросали взгляды, явно их страшил. Жан де Баз против своего обыкновения тоже не произнес ни слова. Жиль же не мог насмотреться на это скромное жилище, и нежность переполняла его душу. Он не замечал, что старый Жоэль внимательно наблюдал за ним из-за своих кустистых белых бровей. С той минуты, когда молодой человек оказался в свете очага, взгляд Жоэля ни на мгновение не покидал его.

Обед состоял из капусты, сала, топленого молока и хлеба с маслом. За время его никто не произнес ни слова. Только старик что-то прошептал на ухо своей невестке, на что она с испуганным взглядом тут же исчезла вместе со своей дочерью. И конечно, после еды последовала молитва.

Жиль первым нарушил молчание, когда все встали из-за стола. Он поблагодарил хозяина за пищу и приют.

– Вы приняли нас за своим столом как друзей, а вы ведь ничего о нас не знаете, не знаете даже наших имен.

В первый раз за все это время легкая улыбка скользнула по суровым губам старика.

– Гость, посланный Всевышним, всегда друг в этом доме. А что до вашего имени… – промолвил он внезапно изменившимся голосом.

Он не договорил, взял в углу просмоленный факел и зажег его от пламени в очаге. Тут на пороге показались женщины. Старик бросил на них быстрый взгляд.

– Все сделано?

– Да, отец. Все исполнено.

– Хорошо.

Крепко держа пылающий факел своей сильной узловатой рукой, он повернулся к гостям.

– Следуйте за мной, господа. Я отведу вас в вашу комнату. Вам там будет не очень удобно, но вы будете у себя.

Не объясняя больше ничего, он вышел из дома, величественно подняв факел, пересек двор и направился прямо к господскому дому, в окнах которого теперь плясал красноватый отблеск огня.

Полусгнившая дверь со стоном отворилась, открылся зал с тяжелыми сводами, с толстыми столбами и огромным камином, украшенным гербом, при виде которого сердце Жиля забилось сильнее.

В камине пылали громадные поленья.

В зале не было никакой мебели. Лишь три охапки свежей соломы, покрытые белыми бараньими шкурами, лежали на полу, да на окне в большом бронзовом сундуке блестели ветки остролиста – последний осенний букет.

Жиль, Баз и нагруженный сумками Понго вошли в зал медленно и осторожно, как в церковь.

Жиль повернулся к старику.

– Ваш внук говорил о сарае, а это жилище хозяина.

– Действительно, это так. Я же сказал вам, что вы будете у себя. Вы удивились, что я не спросил вашего имени. Но ведь я знал его с той самой минуты, когда вы вошли в дом. Не правда ли, вы – последний из великих Турнеминов. А я, господин, я – ваш слуга. Я счастлив видеть наконец-то возвратившегося потомка старых хозяев, настоящих хозяев.

Он медленно снял свою большую шляпу, неизменный головной убор бретонских крестьян, встал на колени, взял руку Жиля и с почтением приложил ее к губам.

Молодой человек быстро наклонился, обнял старика за плечи, поднял его, поцеловал и произнес со слезами на глазах:

– Правда, я – Жиль де Турнемин. Но как вы узнали?

– Лет двадцать назад сюда пришел человек, его звали Пьер де Турнемин. Он отправился в очень длительное путешествие и надеялся привезти много золота, чтобы выкупить замок, где с шестнадцатого века не жил ни один из потомков Турнеминов по мужской линии. Тогдашний обладатель замка барон Луи-Франсуа де Рие случайно находился в замке, но он не соизволил принять своего дальнего родственника, по всей видимости, бедного. И только я, простой егерь, приютил его в своем деревянном домике, и он там долго плакал от стыда и гнева. Да, да, я видел этого плачущего человека, и он был похож на вас как две капли воды. Это был последний потомок грозного Кречета, и я плакал вместе с ним. Он тогда сказал: «Жоэль Готье, я вернусь. Клянусь памятью моих отцов в том, что вернусь сам и возвращу вотчину моих предков, которую только женское чрево отдало в чужие руки». И сегодня, как только я вас увидел, я понял, что хозяин возвратился.

– Увы, нет, – вздохнул Жиль. – Он не возвратился. Он скончался вдали отсюда, в землях Америки, под городом, называемым Йорктауном.

Он умер славной смертью, как и все его предки:

Оливье Кречет перед Мансурой, Жеффруа у Рош-Дерьена, Оливье Второй у города Орей, Жан у Понторсона, Рене у Руана. Пьер умер со славой, но остался таким же бедным. Он завещал мне лишь свою мечту.

– Но вы, господин, вы же молоды, сильны, и вы исполните волю отца. Вы отберете вотчину Лаюнондэ у тех недостойных, что владеют ею сегодня и обрекают ее на гибель. Барон Луи-Франсуа продал Лаюнондэ богатому сеньору графу де ла Муссей, но дальние родственники ваших предков набросились на него, как стервятники. Состоялся процесс, и эти люди отсудили в свою пользу.

Один получил замок, фермы и мызы, удельные права, другой – лес. Это не составило для них особого труда. Презренные крючкотворы! – добавил Жоэль с глубоким презрением. – Надо, чтобы вы, по крайней мере, отобрали замок, господин мой, тогда я смогу спокойно умереть.

– Я бы тоже этого хотел. Я мечтаю всем сердцем об этом, но вряд ли у меня это получится.

Королева дала мне обещание, что замок и владения будут мне возвращены при условии, что настоящий владелец согласится на это. Но этот владелец, которого я видел в Ренне, не желает даже и слышать о том, чтобы уступить хотя бы замок Лаюнондэ, разве что за огромную сумму. Столько я не в силах попросить у Ее Величества, как бы благосклонна она ко мне ни была.

Действительно, в тот день, когда Аксель де Ферсен привел своего друга в Трианон, Мария-Антуанетта очень любезно приняла молодого человека.

Она с нескрываемым интересом выслушала рассказ о его подвигах, и особенно о спасении шведского графа в лесах Виргинии. Эта история ей так понравилась, что она, повинуясь внезапному порыву, протянула шевалье свою королевскую руку.

– Господин Кречет, вы спасли жизнь самого лучшего из моих слуг. За мной награда. Чего вы желаете?

Не дав своему другу вымолвить ни единого слова, Ферсен сам взял на себя смелость изложить его желание.

– Его Величество король соизволил возвратить шевалье его имя и титул. Но, поскольку он хочет жениться, он хотел бы вновь обрести земли и вотчину своих предков, а они, к несчастью, принадлежат сейчас другим.

– Быть по сему. Поговорите с владельцами, шевалье, и сообщите мне, какую цену они хотят.

Господин де Турнемин, королева ни в чем не может вам отказать.

Слово было поистине королевским, тон был самый благосклонный, королева действительно была исполнена добрых намерений. Но после визита к маркизу де Талюэ-Буазорану, кузену его крестного, Турнемин почувствовал, как улетучивается надежда, с которой он спешил в Бретань. Ехать с ответом маркиза в Версаль, просить у королевы требуемую от него совершенно баснословную сумму?..

– Какую же сумму он с вас потребовал?

– Пятьсот тысяч ливров, – ответил за Жиля Баз. – Пустячок, не правда ли? Это совершенно непонятно, если принять во внимание состояние замка, а также то, что вокруг почти нет земель.

Ведь лес принадлежит другому.

Старик Жоэль вдруг как-то постарел прямо на глазах, из него куда-то ушла его удивительная жизненная сила, гордость, которая поддерживала его прямую осанку. Но это длилось какое-то мгновение.

– Думаю, что я могу объяснить. Я вижу лишь одну-единственную причину подобного отказа продать замок – а такая сумма ведь и есть отказ. Он надеется найти здесь сокровища.

В глазах де База взметнулось пламя.

– Сокровища? – прошептал он завороженно. – Какие сокровища?

– Сокровища Рауля де Турнемина. После сражений в Италии он был послом при королеве Англии и при папе Юлии Втором. Он был очень богат, обожал драгоценности, у него была большая их коллекция. Он никому не позволял даже посмотреть на них. Они хранились в сундуке в главной башне, но, когда он понял, что приближается смерть, он запрятал их, и с того времени никто не смог их найти.

– А почему он не завещал их своим детям?

Почему спрятал?

– Он не мог допустить даже мысли, что кто-то другой сможет притронуться к его каменьям, перебирать их. И потом он опасался, что наследники распродадут коллекцию. И кроме этого, он не любил своих детей. Кровь Кречета – страшная кровь.

– Меня она не страшит, – заверил Жиль.

– Тогда умоляю вас: попытайтесь вернуть этому роду его родное гнездо. А я буду молить Бога оставить меня на земле до тех пор, пока я не смогу увидеть его возвращение сюда.

Старик с достоинством поклонился и вышел.

Дверь скрипнула и закрылась за ним. Оставшись одни, два друга долго молчали. Понго между тем открывал сумки. Слышалось только потрескивание дров в камине. Жоэль пробудил в душах молодых людей столько мечтаний, что их могло хватить на всю ночь, и эти мечтания занимали все мысли друзей, находящихся в этом громадном каменном жилище, подобно зернам в ладони. Завтра на заре эта ладонь раскроется, и зерна полетят в землю, прорастут и принесут плоды.

Жиль медленно приблизился к Понго. Тот протянул ему раскрытую фляжку.

– Ром? Ты думаешь, мне это необходимо?

Индеец кивнул.

– Огненная вода хорошая, пробудить ум. Ты должен решаться.

– Он прав, – отрезал Жан. – Перед тобой три пути, и ты должен выбрать. Первый – прямой, без всяких приключений: ты откажешься от своего владения, вернешься в свой полк драгун королевы и продолжишь свою почтенную, далеко не блестящую карьеру, если, конечно, не будет войны. Это даст тебе возможность жить достаточно прилично, но маршальский жезл ты вряд ли получишь.

– Я знаю, что мне надо. Я хочу получить Лаюнондэ. Хочу устроить здесь свое собственное гнездо. Для себя и для Жюдит… если, конечно, будет угодно Богу, чтобы я ее когда-нибудь нашел.

– Это только вопрос времени. Она жива и конечно же в Париже. Прево Буланвилье поручил ее поиски лейтенанту полиции Ленуару. А это ловкий человек, он будет сообщать тебе все новости, где бы ты ни находился. Он дал слово.

– Надеяться нужно всегда, – вздохнул Жиль. – Ну, а другие пути?

– Ты можешь остаться здесь, стать крестьянином, рыть землю, повсюду рыскать, разобрать замок по камушку и искать сокровища. Но это долго.

– И к тому же нелепо.

– Я тоже так думаю. Это чисто поэтический образ в стиле папаши Руссо. Третий путь тебе известен – это Испания. Сделай, как я, получи разрешение на временную службу при дворе испанских Бурбонов. Существует же Семейный договор. Ты поедешь туда в чине капитана и можешь сколотить там изрядное состояние.

– Нигде в Европе нет столько золота. А владеют им твои друзья – банкиры.

– Конечно, и в твоих интересах, чтобы они стали и твоими. В Испании очень хорошо платят, даже жалованье простого офицера выражается в солидной сумме. Ну, что же ты решишь?

Молодой человек не ответил. Он принялся расхаживать по громадному залу. Этот зал видел блеск золотого ошейника на белых перьях легендарного Кречета. Жиль гладил руками шершавые стены, тяжелые, почерневшие от времени столбы, подпирающие своды. Глубокие корни его рода, затерянные в этой бретонской земле, вдруг поднялись крепкими побегами, крепкими, как цепи, как тропические лианы, цепко захватывающие человека и более не отпускающие его.

Эти побеги так крепко вросли в его живую плоть, что их можно было вырвать лишь вместе с мясом.

Это был его дом, его кров, его очаг. Только здесь он хотел построить свое гнездо и только с той, которую выбрал своей спутницей навсегда.

Но теперь другой владел его жилищем, и, как ни странно, чтобы завоевать его, необходимо было уехать. Замок, подобный неумолимому божеству, требовал от него жестокой жертвы: покинуть Францию, оторваться от родной земли, заполучить от Испании золото, которое дается всегда кровью и слезами, оторваться также от ставшей родной Америки, где ждали его новые завоевания и открытия.

И хуже всего то, что он должен уехать, отказаться от поисков Жюдит, доверить поиски своей возлюбленной другим, может и способным, но совершенно равнодушным чиновникам.

Сквозь застилавшие глаза слезы Жиль созерцал изъеденный влагой герб Турнеминов. Голос Понго прервал его затянувшееся молчание.

– Покинуть землю предков жестоко, – промолвил он, – но в стране индейцев мудрецы, что ищут истину в пылающих сердцах, говорят, что Счастливая Долина открывается лишь после долгого и трудного пути, усеянного шипами и острыми камнями. Выбрать трудный путь означает чаще выбрать путь победы. Это путь настоящего мужчины.

– «…поскольку путь труден и дорога к нему узка», – с важностью процитировал Баз. – Можно сказать много общего. Друг мой, шевалье, выпей этого превосходного рома и гони прочь свои черные мысли. Пора спать. Завтра ты изберешь свой путь. Или со мной в Мадрид через Версаль, или один в Понтиви.

Жиль схватил фляжку, отпил большой глоток, вытер рот рукавом и передал ее своему другу. Его взгляд просветлел.

– В Мадрид, черт меня побери!

Только тогда старик Жоэль, стоявший подобно неподвижному камню возле двери и жадно слушавший весь разговор, размашисто перекрестился, прошептал благодарственную молитву, а затем, опираясь на свою сучковатую палку, удалился в свой дом. Он счастливо улыбался. Теперь в нем окрепла надежда, что молодой хозяин возвратится. А в ожидании его они с Пьером примутся за поиски сокровищ, будут перебирать старые камни, спускаться в обвалившиеся подвалы.

До сих пор он не хотел этого делать. Но теперь он знал, для кого будет трудиться.

Часть первая. НОЧЬ АРАНХУЭСА. Весна 1784 г.

КОРОЛЕВА МАЯ

Мелодия песни уносилась в утреннее голубое небо. Стайка девушек весело напевала. Эти звуки, исходившие из глубины сада, становились все громче, накатывались подобно реке, выходившей из берегов. По мере того как пение приближалось, замолкали птицы.

Словно яркий, пестрый букет вдруг появился на лужайке под сводами виноградных лоз. Красные юбки и разноцветные фартуки хлестали девушек по ногам в белых, туго натянутых чулках с перекрещивающимися лентами, а длинная бахрома шалей развевалась на легком ветерке.

Девушки шли попарно, первая пара несла большую арку, сплетенную из веток цветущей сирени, другие же держали в руках букеты из голубоватого вереска, скрашивающего суровость гористого пейзажа. Последняя несла венок из жасмина и шиповника. Она держала его с серьезностью епископа, шествующего с чашей для Святого причастия.

Жиль готовился покинуть замок Сан-Педро де Карабаншель, в котором он провел ночь у своих друзей перед тем, как выехать в Аранхуэс. Он уже надевал перчатки и готов был вскочить в седло, когда увидел это зрелище.

– Что там происходит? – спросил он лакея, который держал под уздцы Мерлина.

Тот широко улыбнулся:

– Шествие королевы Мая, сеньор. Сегодня третье мая, и каждый год в этот день деревенские девушки избирают самую красивую, и она считается королевой на протяжении всего дня. Сегодня, кажется, изберут нашу хозяйку.

– Правда, несмотря на то, что она еще так юна, трудно найти девушку красивее.

И в этот момент целый вихрь из белого муслина и розовых лент пронесся перед окном и устремился к нему.

– Шевалье! Мой прекрасный шевалье! Неужели вы уже уезжаете?

Терезия, должно быть, ускользнула из рук камеристки, поскольку густая волна черных волос переливалась отблесками у нее на спине. Эта самая камеристка бежала за ней, держа в руках щетку для волос, за ней семенила гувернантка, а следом шла сама госпожа Кабаррус. Последним в этой процессии солидно шествовал банкир Франсуа Кабаррус. Молодой человек улыбнулся.

– Надо, Терезия. Я сегодня вечером заступаю в караул.

Великолепные темные глаза девочки – ей было всего одиннадцать лет, а по росту и развитым формам она выглядела на все пятнадцать – налились слезами.

– Вчера я бы вас отпустила. А сегодня поглядите, Жиль, я тоже буду королевой, королевой Мая. Вы должны остаться со мной. Если вы не останетесь, то этот праздник потеряет весь смысл.

Она умоляюще сложила руки. Крупные слезы уже катились по ее щекам. И в то же время она .улыбалась, и эта улыбка была так прелестна, что Жиль должен был призвать на помощь все свои силы, чтобы не поддаться желанию уступить. В этой девочке было что-то загадочно-колдовское, и с полной уверенностью можно было биться о любой заклад, что спустя несколько лет она превратится в опаснейшую сирену. Но хотя со времени своего приезда в Испанию Жиль искренне привязался к ней, он ничем не рисковал: сердце его было прочно занято другой.

– Вы знаете, что от Карабаншеля до Аранхуэса целых двенадцать лье. Надо же их покрыть.

Чтобы девушки не застали юную королеву в слезах, вступился Франсуа Кабаррус:

– Это же сущий пустяк для стальных ног вашего прекрасного скакуна, друг мой. Оставайтесь хотя бы до окончания мессы. Вы поприветствуете нашу Терезию и ее трон.

– Ни в коем случае, – воспротивилась девочка. – Я хочу, чтобы он оставался до конца. Я хочу танцевать с ним весь вечер.

– Ну, на этот раз ты просишь слишком многого. Ты хочешь, чтобы наш друг попал под арест из-за твоих капризов?

Терезия повисла на руке у Жиля и не решалась ее отпустить, но угроза возымела свое действие.

– Если он останется до окончания мессы, то я согласна потом его отпустить, – сказала она без явного энтузиазма. – Но я ставлю одно условие.

– Ну что же, посмотрим, что это за условие.

– Вы будете сопровождать меня в Прадера де Сан-Исидоро.

Это был праздник в честь Сан-Исидоро, покровителя Мадрида. Он должен был состояться через две недели, пятнадцатого мая. В этот день после мессы жители Мадрида, без различия классов и состояния, заполоняют все луга, прилегающие к реке Манзанарее, смешиваются в радостную пеструю толпу, устраивают веселое пиршество, танцуют до зари. Девушки приходят туда или с женихами, или же с родителями.

Жиль рассмеялся.

– Так уж я вам и нужен. Я знаю, по крайней мере, два десятка юношей, которые умирают от желания вас туда проводить.

– А я хочу именно с вами. И если вы мне не дадите такого обещания, я вас не отпущу.

Маленькая прохладная ручка, хрупкая, как птичья лапка, легонько вздрагивала на руке Жиля, ручка была свежая, почти холодная.

– Обещаю вам это, Терезия. Если меня не посадят под арест. А теперь обратитесь к вашим подданным.

Шествие девушек приближалось к подъезду. С негодующими восклицаниями камеристка вновь завладела своей молодой госпожой и занялась ее волосами. В одно мгновение королева была готова и отдана своей свите. Девушки встали кругом, в центре которого находилась королева. Танец сопровождался пением. Затем на ее черные волосы была возложена весенняя корона, и юная королева заняла место во главе шествия под увитой цветами аркой. Вся процессия торжественно направилась к деревенской церкви. Там уже гулко били колокола.

Госпожа Кабаррус, ненадолго возвращавшаяся в дом, появилась в широкополой соломенной шляпе, по последней парижской моде украшенной переплетенными лентами из тафты и длинными белыми страусиными перьями, спускающимися на слегка припудренные волосы. Это была маленькая женщина, живая, подвижная, похожая на воробья. Она постоянно находилась в движении, и темперамент ее был весьма утомительным для ее мужа. Немногие могли похвастаться, что избежали ее резких и колких замечаний и шуток. Она до крайности тщеславно гордилась титулом графа, который три года назад был пожалован королем Карлом III ее супругу, ставшему одним из крупнейших испанских финансистов после того, как он принял испанское гражданство.

Конечно же, надменная испанская знать вовсе не скрывала своего презрения к этому «графу» де Кабаррусу, к судовладельцу Франсуа Кабаррусу, уроженцу местечка Кап-Бретон в ландах, и к этой «графине», звавшейся в девичестве Антуанеттой Калабер. Но сознания собственной значимости для родителей Терезии было достаточно. Они жили в пышном доме в Карабаншеле со своими тремя детьми и при этом твердо знали, что, когда придет время, их состояние даст им возможность, если они этого пожелают, без особого труда сделать любой выбор среди местной знати, высокомерной, титулованной, но в большинстве своем безденежной.

Графиня Антуанетта решительно взяла Жиля под руку.

– Вы не находите, шевалье, что из нас бы вышла великолепная пара? Ваш голубой мундир отлично подходит к моему платью.

Молодой шевалье был затянут в элегантную гвардейскую форму, скопированную первым из испанских Бурбонов с формы гвардейцев Версаля, но с некоторыми отличиями: голубой мундир, ярко-алые с посеребрением отвороты, замшевые брюки и жилет, широкая расшитая перевязь, высокие сапоги, шляпа.

Благодаря своему имени, высокому росту, физическим данным, он был принят в привилегированный гвардейский полк, тогда как его друг Баз должен был довольствоваться менее престижным драгунским полком в Нюмансе. Гасконец легко с этим примирился и показал такую же степень прилежания, как и в полку драгун королевы. С куда большим усердием он посещал игорные дома Мадрида, где с увлечением предавался этим адским играм, с еще большей старательностью наносил визиты некоторым чиновникам колониальных судов, благодаря которым – по крайней мере с его слов – он заключал выгодные сделки по продаже ввозимых товаров из Америки. Он даже убедил своего друга доверить ему часть его скромного состояния, которое тот скопил на королевской службе, чтобы он. Баз, мог вложить ее в торговлю продовольственными товарами, такими, как пряности и какао.

Остальную часть своих средств осторожный и умеренный Жиль доверил Франсуа Кабаррусу, которого ему с настоятельностью рекомендовал бывший министр Некер, он нанес ему прощальный визит перед отъездом в Испанию. Жиль полностью доверял таланту финансиста своего друга и опасался своей собственной страсти к азартным играм. Впрочем, он оказался в очень удобном положении. Банкир Кабарруса регулярно каждый месяц сообщал ему о состоянии его дел, а когда Жиль приезжал в его дом на два-три дня, то банкир приобщал его к опасной финансовой игре, к которой до этого времени Жиль не чувствовал никакой тяги, а скорее чисто аристократическое отвращение.

В один из первых визитов банкир сообщил ему:

– Вы удивитесь, но многие из испанских грандов не только считают значительно лучше, чем мои служащие, но и дадут сто очков вперед шекспировскому Шейлоку. Их надменное высокомерие подкрепляется кассовыми книгами.

– Так научите меня этому, – радостно сказал Жиль. – Моя будущая семья будет вам очень признательна. А я, по крайней мере, не буду иметь того глупого вида, когда Баз выдаст мне очередную длинную тираду об ажиотаже, о банковской учетной ставке и обо всем таком прочем, совершенно мне не понятном, как латынь в детстве.

В сопровождении ни на минуту не отпускающей его госпожи Кабаррус Жиль присутствовал на деревенской мессе, а затем сопровождал королеву Мая на увенчанный цветами трон, установленный для нее перед церковным порталом. Но перед тем, как подойти поцеловать маленькую ручку, которую Терезия сгорала от желания предоставить ему, он должен был исполнить обряд выплаты, как этого требовал обычай и дружные возгласы свиты. Он внес свою лепту, преклонил колено перед юной Терезией и приложился легким поцелуем к ее тонким пальчикам, которые вцепились в его руку с неожиданной силой.

– Вы приедете за мной пятнадцатого мая? Вы это обещаете?

– Если это будет в моей власти, я приеду. Обещаю вам. Во всяком случае, обещаю, что не поеду на праздник ни с кем другим.

– Идите с Богом, сеньор. Я вас буду ждать.

Другие «верноподданные», сопровождаемые свитой, начали подходить для рукоцелования. Жиль отошел в тень платанов, где его ожидал слуга с лошадью.

Сейчас он меньше всего хотел снова очутиться в удушливой, несмотря на все его изящество, атмосфере королевского дворца Аранхуэса.

Стояла чудесная погода. Поверх только что распустившихся листьев светило ласковое и вместе с тем горделивое солнце, испускающее свои лучи на землю. Начинался праздник. Там и здесь возникали маленькие трактирчики, где можно было отведать пряностей, чесночной колбасы, помидоров, дынь, пирожных с миндалем, выпить терпкого душистого вина. Ярмарочные фокусники и актеры расстилали ковры, готовясь представить публике ученых обезьян, дрессированных коз, Водоносы, торговцы зонтиками шныряли в толпе, все больше и больше теснившейся вокруг трона королевы. Прибывали сюда мелкие идальго, чем беднее они были, тем надменнее, а также мелкие хозяйчики, подпрыгивающие во время приветствий, в своих шелковых одеждах по версальской моде; «махо», блестящие, как боевые петухи, в обтягивающих ноги чулках нежных цветов, единые в своем общем восхищении Терезией, прелести которой они обсуждали в довольно смелых выражениях.

– Да благословенно будет чрево той, кто родил такую красоту!

– Мужчина, который окажется в твоей постели, будет равен божеству!

Много было также и женщин. Крестьянки в ярких разноцветных платьях с шалями на головах; махи, дерзкие, с волнующими кровь взорами и прикрывающиеся муслиновыми мантильями, с талиями, затянутыми в корсеты, с быстрыми ножками, в широких юбках. Все они были необыкновенно красивы.

Звон гитар подыграл солнечному блеску, еще более оживив картину. Легкие ножки в веревочных туфлях легко запорхали в ритмах фанданго и сегедильи средь развевающихся юбок. Легкая пыль поднялась от повелительного отчеканивания пяток. Жиль с сожалением вздохнул. Жаль было покидать все это.

Из тени деревьев его окликнул веселый голос:

– Почему в этот праздничный день вы так мрачны, сеньор капитан?! Небо голубое, вино свежо, девушки прекрасны, а королева лучше всех.

Чего же тебе еще надо?

Щурясь от яркого солнца. Жиль различил в тени мужчину крепкого сложения. Он курил сигару и что-то небрежно рисовал. Лицо Жиля просветлело.

– Истинный Бог, Пако! Век тебя не видел.

– Величие королевского двора затуманило твой взор, друг мой. Это же не я уехал на Пасху в Аранхуэс. Я знаю лишь, что посетительницы таверны Лос-Рейс плачут и сетуют оттого, что ты не приходишь более.

На широком бледно-оливкового цвета лице под выступающими густыми бровями блестели черные глаза. Грубость его черт еще более подчеркивали длинные черные баки, срезанные под прямым углом. Некрасивым, но впечатляющим было это крестьянское лицо, озаренное внутренним светом.

Мощное, совершенно не обрюзгшее тело было затянуто в великолепный костюм «махо»: короткая куртка из ярко-алого бархата с блестящими погончиками из позумента, открытая на груди рубашка из тонкого батиста с вышивкой, широкий черный сатиновый пояс, короткие облегающие штаны из шелка соломенного цвета с серебряными пуговицами и орнаментом, такого же цвета чулки, башмаки с пряжками, длинные волосы были стянуты на затылке черной шелковой лентой. Большой черный плащ свисал с ветки.

Эту великолепную личность звали дон Франсиско де Гойя-и-Лусиентес. Ему было тридцать семь лет. Уже четыре года, как он занимал должность королевского художника.

Жиль де Турнемин познакомился с ним сразу же после своего приезда в Испанию во время корриды на Плаца Майор. Жиль отправился туда, потому что ему сказали, что такое зрелище ни в коем случае не следует пропускать. Но очень скоро он пожалел о своем любопытстве и не смог досмотреть его до конца. Зрелище валяющихся на арене трупов лошадей со вспоротыми рогами быков животами вызвало в нем ужас и негодование.

Не желая видеть продолжения, а также не умея скрывать то, что думал, он слишком явно высказал свое мнение сидящим выше. Это вызвало бунт среди окружающих его фанатиков. В одно мгновение он очутился перед целой сворой орущих людей, твердо решивших научить его ценить прелести тавромахии.

Слишком взбешенный, чтобы трезво судить об опасности, Турнемин выхватил шпагу, нескольких взмахов которой оказалось достаточно, чтобы остановить на мгновение взбешенную толпу.

Однако кое у кого в руках мелькнули ножи, и юноше суждено было бы погибнуть, если бы какой-то человек, которого он запросто теперь называл Пако, не бросился к нему.

– Вы оскорбляете честь испанцев из-за этой никчемной дохлятины. Вы, должно быть, сошли с ума, сеньор.

– Я никогда не расценивал лошадей как никчемную дохлятину. Я скорее бы приравнял их к людям. Лошадь, сударь, самое благородное животное, которое когда-либо вышло из рук Создателя. И он создавал его не для такого дурацкого побоища.

– Когда человек играет своей судьбой, что значит лошадь? Вы должны досмотреть корриду до конца, тогда сможете судить о ней.

– Я уже насмотрелся вдоволь и останусь, если вы пообещаете мне удовольствие видеть, как бык мстит за лошадей.

Взрыв негодования был ему ответом. Жиль с иронией отсалютовал шпагой.

– К вашим услугам, господа! Я готов выступить в роли быка.

– Об этом не может быть и речи, – резко оборвал его незнакомец. – Сначала вы будете драться со мной.

– Это было бы мило… но у вас нет шпаги.

– Из этого не следует, что я не умею ею владеть. У меня просто нет ее при себе. Но у меня есть кулаки, – добавил он, суя под нос французу огромные кулаки. – Мы будем драться по-моему, если вы, конечно, согласны. Конечно, дворянину не пристало драться подобным образом.

– Вы полагаете? Все же попробуем.

Посреди широкого круга двое мужчин сцепились и очень скоро покатились в пыли. Незнакомец был очень силен, но он был ниже и не столь быстро реагировал, как Жиль, который с помощью Понго усвоил в совершенстве искусство индейской борьбы, приобретенное им в лесах Виргинии. Драка была жестокой и продолжалась без перевеса в чью-либо сторону. По прошествии некоторого времени они сидели на земле, с трудом переводя дух, и притом в полном одиночестве, лишь какой-то мальчонка в лохмотьях глазел на них, поедая кусок арбуза. Публика же, утомившись, предпочла возвратиться к более захватывающему зрелищу на арене. Испанец расхохотался.

– Думаю, что мы можем здесь поставить точку. Во всяком случае, вы уже не рискуете быть растерзанным.

– Иначе говоря, вы дрались со мной, чтобы меня спасти? Признаюсь, не понимаю почему. Вероятно, вы не испанец?

– Я родом из Арагона, значит, больше испанец, чем все остальные испанцы. Но я художник и хотел бы нарисовать ваш портрет… после того, как вы переоденетесь. Пойдемте выпьем кувшинчик вина, таверна Лос-Рей здесь поблизости… я объясню вам, что такое коррида. Я-то ее хорошо знаю. Мне еще случается иногда убить быка.

Два часа спустя, крепко выпившие и все такие же грязные, оба соперника похрапывали за столом таверны. С тех пор они стали друзьями до гроба.