Текст книги "Бюро находок"

– Неплохо для первого раза, а теперь только спокойно, сейчас мы рискнем выполнить коронный номер.

Но коронный номер не прошел – прежде чем рука артиста метнула нож, чтобы тот вошел в дерево на волосок от головы Генри, раздался громкий голос:

– Что здесь происходит, вы что, с ума посходили?

Рассерженный, с высоко поднятыми руками появился Хармс, встал между ними, прикрывая Генри, и накинулся на артиста:

– Уберите для начала эту вашу штуковину! Артист положил нож в ящичек и сказал:

– Спокойно, юный господин хотел получить доказательства, и он их получил, только и всего!

Генри оторвался от двери и сумел подтвердить слова артиста:

– Так оно и было, я хотел действовать наверняка, поэтому и потребовал доказательств, что ящичек действительно принадлежит ему.

Это признание не смягчило гнева Хармса, он сделал Бусману знак подойти к нему и приказал довести дело до конца.

– Возьми все в свои руки, Альберт, – сказал он и потребовал, чтобы Генри пошел впереди него, следуя в его кабинет.

Он не предложил Генри сесть. Взглянув на фото с историческим локомотивом и покачав головой, он повернулся к юноше, долго смотрел на него озабоченно и с сожалением, давая уже одним своим молчанием понять, как он в нем разочаровался. Но так как Генри стойко выдержал это наказание молчанием и решительно дожидался, какие упреки будут высказаны в его адрес, Хармсу не оставалось ничего другого, как пожать плечами и произнести:

– Ну хорошо, господин Неф, если вы сами этого не понимаете, я вынужден вам сказать следующее: вы вели себя самым неподобающим образом. Вы хотите, как вы сами недавно выразились, чувствовать себя на работе комфортно, стремитесь во всем находить для себя удовольствие и, как я предполагаю, ни к чему не относитесь серьезно. Меня не касается эта ваша жизненная позиция, но здесь, на этом рабочем месте вам придется про это забыть.

– Да что я такого сделал? – воскликнул Генри.

– Устроили варьете. Вы превратили государственное учреждение в балаган или, по крайней мере, создали для этого все условия. Очевидно, вы не отдаете себе в этом отчета.

Хармс взял ножницы, лежавшие у него на столе, уперся кончиками в черную крышку стола и выжидательно посмотрел на Генри.

– Так вы понимаете это или нет?

– От вас, господин Хармс, – сказал Генри, – я усвоил, что каждый, кто хочет получить здесь утраченное имущество, должен сначала представить доказательства законности своих притязаний на него. Я ничего другого не сделал, как только потребовал доказательств!

– Но каким образом! – воскликнул Хармс. – Вы зашли слишком далеко. – И добавил с горечью: – Представьте себе только, если бы нож попал в вас, в грудь или в ухо, как вы думаете, что бы здесь началось, а если бы в шею! Я ведь за все несу ответственность, мне вменили бы эти действия в вину, я свое начальство там, наверху, хорошо знаю.

Вошел Бусман, посмотрел на одного и другого и тотчас же понял, что пришел не вовремя, а потому, решив доложить кратко, только и сказал:

– Я обработал этого типа, он оплатил квитанцию и поставил свою подпись. Между прочим, он просил передать привет и надеется, что сможет у нас выступить, например, когда мы будем всем коллективом что-нибудь праздновать.

– Ах, Альберт, – сказал Хармс, – иногда так хочется не верить больше в нормальный ход вещей.

* * *

Женская фигура в черном блестящем плаще отделилась от потока спешащих прохожих, вынырнула из толпы и замерла перед освещенной витриной магазина фарфора фирмы «Неф amp; Плюмбек». Генри увидел это и перешел на другую сторону улицы. Прижимаясь к стенам домов и двигаясь навстречу потоку людей, он подошел поближе и остановился непосредственно за спиной неподвижно застывшей женщины, ничем не обнаруживая себя и наблюдая, что она рассматривает. В витрине была выставлена эксклюзивная коллекция старинного фарфора – красивая экспозиция предметов, размещенных на поднимающихся ступеньками изящных подставках и столиках между ними, ярко освещенная невидимыми источниками света, при этом так, что тонкие стенки мерцающей синевой посуды светились насквозь, – знаменитый китайский фарфор. Специальная табличка извещала, что эти предметы пролежали двести шестьдесят лет на дне моря у берегов Китая в трюме португальского парусника – фрахтового судна «Мария-де-Санта-Круз», затонувшего во время мощного тайфуна; другая табличка содержала много умных сведений, в том числе о том, что искусство фарфора достигло наивысшего расцвета при императоре Канси. Генри так сильно нагнулся вперед, что его щека коснулась высоко поднятого воротника ее мокрого плаща. Он прошептал:

– То, на что вы смотрите, не продается и, кроме того, недоступно по цене.

Против его ожидания Паула не особенно удивилась, возможно, глядя на тонкие и нежные чашки и чайнички, она думала также и о нем. Не поворачиваясь к нему, она спросила – это, очевидно, занимало ее сейчас больше всего, – обладает ли чай, когда пьешь его из этой посуды, иным вкусом, не таким, как из чашек современного серийного производства; она так думает, что какой-то особый вкус у чая, поданного в этой чудесной посуде, все-таки должен быть, ведь как-никак возраст, Китай, далекое экзотическое море…

– Не забудьте про тайфун, – улыбнулся Генри.

Развеселившись, Паула взглянула на него мельком, доверчивое выражение его глаз не ввело ее в заблуждение, она уже была наслышана, что это довольно рискованное занятие – верить ему на слово, хотя бы потому, что он все подвергал сомнению и ко всему относился с легкостью и шуткой. Он не тал спрашивать, куда она направляется, а просто присоединился к ней, как будто так и надо. Когда они стояли у светофора, он предложил ей посмотреть вверх по фасаду огромного здания магазина и сказал:

– Вон там, на пятом этаже, работает моя сестра Барбара, она отвечает за покупку нового товара.

– А вы, – спросила Паула, – почему вы не работаете там же, ведь общение с фарфором доставляет радость, а кроме того, вы могли бы работать на свою семью?

– А мне никто не предлагал там никакой должности, – ответил Генри, – возможно, они вовремя заметили, что я не подхожу для этого и вижу смысл своей жизни не в фарфоре, будь он китайский, японский или голландский. Во всяком случае, они все очень обрадовались, когда я объявил, что хочу работать, как и мой дядя, на железной дороге.

Неожиданно он схватил ее за руку и потащил к черной грифельной доске, стоявшей перед лестницей вниз и исписанной мелом. «Свежие североморские мидии», – прочитал он выразительно, считая, что тем самым уже как бы пригласил ее, и ждал теперь лишь ее согласия, но Паула отступила на шаг и отмахнулась от него:

– Нет, не сегодня, я очень спешу, мне еще надо кое-что сделать.

– Ну тогда давайте не будем терять времени, – сказал Генри. – Ну пожалуйста, – и, не отпуская ее руки, увлек девушку по мокрым ступенькам вниз. В незатейливом помещении с кафельными стенами было прохладно, перед горой ракушек сидел один-единственный посетитель, избегавший чужих взглядов. Они выбрали столик рядом со входом на кухню, Генри потянул носом воздух и изрек: – Горчица и лук, или, по-вашему, пахнет чем-то другим?

– И то и другое – неотъемлемый атрибут, – сказала Паула и закурила сигарету.

Генри уже несколько раз заходил сюда, но хозяин не узнал его; молча, с высоко поднятыми бровями, он принял заказ, а когда исчез на кухне, Генри спросил:

– Вы видели, какая у него мускулистая шея? Как у грузинского борца!

Перед подачей блюда хозяин повязал серый фартук и широким театральным жестом поставил перед ними глубокие тарелки и дымящиеся судки с мидиями, помахал над ними рукой, чтобы разнесся ароматный запах, поиграл размашистыми бровями и пожелал им хорошего аппетита. Мозельское вино, к великому удивлению Паулы, он сначала попробовал сам.

Оба они ловко орудовали створками, отделяя мясо моллюска от ракушки. Генри самозабвенно наслаждался, работал в полной задумчивости челюстями, словно пытаясь понять, откуда берется у моллюсков этот таинственный вкус. Паула понимающе улыбнулась, она знала, что его завораживает. Через какое-то время она спросила:

– Море? Я угадала? Йод, морская соль и водоросли, наверняка вы хотите ощутить их запах и вкус?

– Одно время, – сказал Генри, – каждый раз, когда я ел что-то из даров моря, я невольно думал о гребне морской волны, опрокинувшей меня однажды во время морской прогулки целым классом, было это на Северо-фризском острове, ох уж и наглотался я тогда морской воды! С тех пор я хорошо знаю, каково море на вкус.

– И что же? Вам хочется снова почувствовать этот вкус?

– Вкус – конечно, – согласился Генри, – но только не волну.

– Наверное, всегда так, – задумчиво произнесла Паула, – думаешь об одном и тут же вспоминаешь другое.

Не возражая против ее слов, Генри выпил за ее здоровье и сказал:

– Если бы я знал, сколько радости может приносить работа в бюро находок, я бы еще раньше попросил, чтобы меня перевели к вам.

Несколько секунд Паула смотрела на него довольно скептически.

– Радости? – переспросила она. – Вы это серьезно?

– Вы даже не представляете, что такое – работать проводником, – стал объяснять Генри, – или помощником кондуктора, ведь каждый думает, если он купил билет, значит, может качать права, высказывать неудовольствие, а уж когда футбольные фанаты разъезжаются по домам, в воздухе всегда пахнет жареным, я достаточно поездил проводником, наслушался всякого.

– А что вас так радует у нас? – спросила Паула.

– Да разное, – ответил он.

– Разное – это слишком неопределенно, – протянула Паула.

– Ну хорошо, – согласился Генри, – во-первых, мне доставляет радость то, что я делаю что-то полезное, во-вторых, мне нравятся тамошняя атмосфера, манера общения людей друг с другом, вообще, можно сказать и так мне нравятся мои коллеги, – и, поскольку Паула хранила молчание, он продолжил: – Не каждый день встретишь такого, как Альберт Бусман, чтобы кто-то так терпеливо возился с новичком и передавал ему все, что знает сам, да и иметь такого шефа, как господин Хармс, тоже большое везение. А кроме того, – он умолк на мгновение и посмотрел на нее открыто, – кроме того, я радуюсь, что вы работаете в бюро. Хотите – верьте, хотите – нет, но, когда я утром прихожу и вижу вас сидящей за своим столом, у меня сразу появляется хорошее настроение.

Паула засмеялась:

– Это называется дешево и сердито.

– Тем не менее это так, – заверил ее Генри, – а когда вы тихонько насвистываете, всегда одну и ту же песенку, я готов ее слушать бесконечно, мне не знакома эта мелодия, но она мне нравится.

Он промурлыкал несколько тактов, и Паула сказала:

– Песня называется «Когда дуют ветры», я знаю ее от своей матери, она родом с морского побережья.

Хозяин подошел к их столу, вежливо спросил, все ли их устраивает, и порекомендовал им на десерт желе из красных ягод, только что приготовленное, но они оба отказались от сладкого, вместо этого Генри заказал две порции французского коньяка «Remy Martin». Хозяин с сожалением покачал головой:

– Не держу, не пользуется здесь спросом, может, я могу предложить вам что-нибудь другое? «Аквавит», например?

Генри пожал плечами и, не делая из этого трагедии, с легкостью согласился.-

– Ладно, пусть будет юбилейный «Аквавит», две порции.

Они молчали, пока перед ними не выросли стопочки, а когда выпили, Паула, правда, только слегка пригубила крепкий алкоголь и отодвинула его подальше, Генри сказал, что ему, конечно, «Remy Martin» тоже был бы куда милее, ведь коньяк согревает душу, вдохновляет, вот и господин Бусман уже угощал его из своей бутылочки по случаю вступления в должность.

– Ах, Альберт, – Паула озабоченно покачала головой, – ему приходится нелегко, я восхищаюсь им.

– Что значит – ему приходится нелегко? – спросил Генри.

Вздохнув, Паула ответила:

– Он наверняка пригласит вас потом как-нибудь к себе домой поужинать с ними, Альберт очень хорошо готовит. Он живет вместе с отцом, тому уже, наверное, за девяносто, очень милый старик, но большой выдумщик, начнет сразу рассказывать вам про «Восточный экспресс» или про Транссибирскую железнодорожную магистраль, где он якобы работал вторым машинистом. От вас требуется только слушать его, он очень радуется, когда ему представляется возможность выдать свои незамысловатые байки. Альберт дважды приглашал меня в гости, я просто не могу забыть, как внимателен он к своему отцу, как заботлив. Ну, вы это все сами увидите.

Генри допил «Аквавит», попытался представить себе жизнь обоих мужчин, мелкие банальности будней, которые приносит с собой быт, потом спросил:

– Альберт сам ведет все хозяйство?

– Приходится, – сказала Паула, – ведь старика даже нельзя послать за покупками: случается такое, что тот теряет ориентир и не может найти дорогу домой. Перед самой Пасхой нам пришлось сообща отправиться на его поиски, и господин Хармс тоже принимал участие.

– И вы его нашли?

– В миссии сестер милосердия при вокзале, – рассказывала Паула, – он там обрел слушателей, вешал им лапшу на уши своими выдуманными историями про авантюры в «Восточном экспрессе».

Она взглянула на часы, быстро побросала в сумку зажигалку и сигареты и сказала:

– Мне надо идти, извините, но меньше чем через час начнется фильм.

– А мне тоже можно пойти? – спросил Генри.

Паула ответила довольно безапелляционно:

– К сожалению, нет, этот фильм я хочу смотреть одна, причем дома.

– А если я очень попрошу? – настаивал Генри.

– И в этом случае все равно нет! – решительно сказала Паула.

– Это какой-то особый фильм?

– Да, для меня особый, в нем участвует мой муж.

– Он актер?

– Нет, он озвучивал фильм, это синхронный перевод, я не знаю, говорит ли вам что-нибудь имя Гленн Форд, это очень хороший актер, у нас он обычно разговаривает голосом моего мужа.

Генри кивнул хозяину и нарисовал в воздухе цифры, хозяин понял его и склонился над счетом. Пока они дожидались, Паула попросила понять ее: ей необходимо посмотреть этот фильм одной, даже безмолвное присутствие другого человека будет отвлекать ее и мешать мыслям, от нее ведь ждут, чтобы при встрече она дала свою оценку, прийти же к какому-то определенному мнению ей сподручнее всего будет в одиночестве.

– Жаль, – сказал Генри и не нашел, что добавить еще – так он был огорчен.

Хотя час пик уже прошел, поток машин на улице не иссяк, капли мелкого дождя искрились и сверкали в лучах фар. Они молча прошли по улице вниз до автобусной остановки, и когда Генри предложил проводить ее до дома, она только показала на многоэтажный дом:

– Я снимаю квартиру в этом доме на пятом этаже, и когда смотрю из окна вниз, то вижу, как жарят рыбу на кухне этого рыбного заведения.

Увидев зеленый свет светофора, она быстро поблагодарила его и, сказав: «До завтра!», перешла улицу, помахав ему с другой стороны еще раз на прощание. Она прошла мимо киоска, потом вдруг остановилась и что-то купила там; Генри был уверен, что сигареты, они у нее заканчивались. Он стоял и смотрел на дом, в котором она исчезла, ему хотелось дождаться, чтобы в темных окнах пятого этажа вспыхнул свет, но тут подошел его автобус и он сел в него. Ему нужно было сделать одну пересадку (задремав, он чуть не проехал свою остановку), на краю нового квартала многоэтажек он вышел, в окнах огромных коробок светились неровным синим светом включенные телевизоры. Как всегда, по пустынной зацементированной площадке гулял ветер. Те, кто здесь сталкивался нос к носу, обычно не здоровались друг с другом. Генри пересек детскую площадку и уже почти дошел до своего подъезда в большом доме (он жил на нижнем этаже), как – совершенно непонятно откуда – к нему медленно приблизились сначала два, потом еще пять мотоциклов, резко развернулись и начали кружить вокруг него. Они вынудили его остановиться, он попробовал вырваться из этого кольца, тогда один из парней направил мотоцикл прямо на него, ослепил фарами и почти задел передним колесом. Генри почувствовал на лице жаркое дыхание мотора. Незнакомые лица, незнакомые голоса… Чувствуя себя все больше зажатым машинами и гадая, что у этих парней на уме, Генри крикнул:

– Кончайте базар, что за шуточки? – но реакции не последовало, и тогда он крикнул еще раз: – Прекратите сию же минуту, эй, вы, придурки!

Когда самый маленький из них, волоча ноги по земле, решил остановиться, чтобы преградить ему мотоциклом путь, Генри прыгнул на него, столкнул с сиденья и, перескочив через повалившуюся набок машину, кинулся в свой подъезд. Только оказавшись в безопасности, за надежно закрытой входной дверью, он оглянулся: рокеры окружили пострадавшего, но тот встал на ноги без посторонней помощи.

Дешево же он отделался от них! Генри улыбался, открывая дверь своей квартиры; не зажигая света, он подошел к окну: огни фар выстроились в ряд, выхватывая по очереди на детской площадке из темноты качели, горку, стенку для лазанья, они умчались в сторону искусственных прудов. Генри задернул шторы и зажег свет. Его двухкомнатная квартирка с низким потолком, обставленная только самой необходимой мебелью (тахта, служившая ему кроватью, занимала больше всего места), отвечала его потребностям; когда он обмывал ее с друзьями, она оказалась такой просторной, что полкоманды хоккеистов без труда разместились в ней. Изголовье тахты было вписано в книжную полку, там стояли антологии короткого рассказа – финские и ирландские, польские и американские авторы. Над нешироким письменным столом была прибита на уровне глаз покрытая белым лаком планка, на ней висела в ушках добрая дюжина закладок (основная часть его коллекции лежала в двух картонных коробках), кожаные и костяные, из папье-маше и пластика, одни в виде русалок, другие – сов, третьи – извивающихся змей, среди них затесалась и одна толстая тетка, неистово прижимавшая книгу к своему животу. Генри щелкнул пальцами по закладкам, снял ботинки и бросился на тахту. Он впервые пожалел, что у него нет телевизора, так ему захотелось сейчас посмотреть тот фильм, который смотрела Паула и где ее муж отдал исполнителю главной роли свой голос. Когда зазвонил телефон, он был уверен, что это Паула. Он вскочил, схватил трубку и с наигранной печалью в голосе сказал:

– Одинокий мужчина по имени Генри Неф слушает вас…

– Послушай, – сказала Барбара холодно, – не паясничай и отнесись с вниманием к тому, что я тебе скажу. Мне нет никакого дела до того, где ты проводишь свободное время и с кем, но свое слово нужно держать, а ты сегодня вечером должен был быть в ресторане гребного клуба. Мама прождала тебя целых два часа, это просто непорядочно с твоей стороны.

Генри невольно посмотрел на маленькую фотографию в рамочке, где Барбара, стоя в каноэ на одном колене, угрожающе подняла весло, направив его с улыбкой в сторону снимавшего.

– Мне очень жаль, – начал он оправдываться, – правда, Барбара, черт побери, как я сожалею об этом, но мои планы пошли наперекосяк, кое-что помешало мне, это служебные дела.

– Мама звонила мне, – продолжала Барбара, – а я тебе, то есть пыталась до тебя дозвониться, но никто не отвечал ни у тебя дома, ни в твоей конторе.

– Это наш делопроизводитель, – гнул свою линию Генри, – у меня был с ней длинный деловой разговор, мне ведь необходимо, чтобы меня ввели в курс дела, а я у нее могу многому научиться.

Барбара помолчала немного, потом сказала:

– Не знаю, чему ты можешь у нее научиться, у этого делопроизводителя, но я хочу дать тебе один совет: не берись пока на новом месте ни за что серьезное, каждое рабочее место имеет свои подводные камни.

– А мама дома? – спросил Генри.

– Нет, – ответила Барбара, – она на концерте народного творчества Испании, она собиралась уговорить и тебя пойти с ней на этот концерт.

Барбара опять помолчала, у него не было сомнений, что она сердится, она молчала так долго, что он наконец спросил:

– Ты еще тут? Не волнуйся, я все улажу, мама поймет меня, я ведь по служебным соображениям…

Она прервала его, сказав:

– Оставь маму со своими служебными соображениями в покое, придумай что-нибудь получше.

– Послушай, Барбара, – начал опять Генри, – не поверишь, но я хочу остаться там, где я сейчас работаю. Мне нравится в бюро находок, без дураков, эта работа словно создана для меня, правда, и коллектива лучше этого мне тоже нигде не найти.

– Сколько лет твоему делопроизводителю? – резко спросила Барбара.

– Фрау Блом, – сказал Генри, – немного старше меня, я вообще там самый молодой.

– А что у тебя с зарплатой? – спросила Барбара. – Они наверняка занизили тебе ставку.

– Есть немного, но ты же знаешь, деньги не главное для меня.

– Вот именно, – парировала она, – для этого у тебя есть я, ты хоть отдаешь себе отчет в том, сколько ты мне должен?

– Ты получишь назад все свои деньги, до последнего пфеннига, правда, Барбара, – заверил ее Генри и услышал, как она вздыхает, он знал, что она тактично воздержалась от дальнейших вопросов, и только ждал, чтобы она закончила разговор, но во время очередной паузы, когда вновь послышался шум и треск моторов, ему даже показалось, что он видит ее, как она стоит и, прижимая плечом трубку к щеке, закуривает сигарету. Она вдруг спросила:

– А что ты, собственно, делаешь в этом бюро находок?

– О-о, – обрадовался Генри, – что я делаю? Пожалуйста: прежде всего, я удивляюсь, с утра до вечера только и удивляюсь, сколько всего наши милые граждане теряют и оставляют в поезде, со всеми этими вещами можно открыть огромный магазин торговли мелким товаром, иногда приходится даже изумляться, как вообще можно потерять такую вещь.

– Хорошо, – сказала Барбара, – но наряду с этим, надеюсь, ты делаешь еще что-то путное, или безмерное удивление – это и есть твое единственное занятие? Тогда, конечно, это самая подходящая работа, на которой наш милый Генри может даже состариться.

– Оставь иронию, – пытался задобрить ее Генри, – работа своего тоже требует. От меня, например, чтобы каждый заявитель доказал сначала, что та вещь, которую он заявил как утерянную, действительно является его собственностью, кроме того, я составляю акты и выполняю роль посредника, ты меня понимаешь, Барбара? – Не дожидаясь ответа, он вдруг сказал: – Они опять тут, молчи, пожалуйста.

– Что случилось? – спросила Барбара.

– Они снова собрались.

– Кто?

– Рокеры, они здесь, под моим окном, слышишь?

– Что им от тебя надо? Ну, выкладывай, что случилось?

– Они меня окружили.

– Окружили?

– Ну да, дурачились, им это доставляет удовольствие, они окружают кого-нибудь и наезжают на него, радуясь, что люди их боятся, значит, они – сила.

– Они тебе что-нибудь сделали?

– Нет, но я столкнул одного из них с мотоцикла, он перегородил мне дорогу, понимаешь?

– Вызвать полицию?

– Только не это, – попросил Генри, – вот тогда уж они разозлятся по-настоящему, банда вроде опять уходит.

– Теперь и я их слышу, – сказала Барбара и спросила: – Ты их знаешь?

– Не весь клуб, только некоторых, они живут здесь в поселке, у них есть главарь и своя пивнушка, где они постоянно встречаются, их мотоциклы – это для них все, они живут ради них и с ними они – сила.

– Но если они окружают людей, – рассуждала Барбара, – заставляют их бояться ради собственного удовольствия, надо же что-то предпринять, что-то сделать с этими типами.

– Кто хочет, пусть делает, у меня никакого желания нет, – сказал Генри, – я в это дело не полезу! Только никакого насилия. Поверь мне, Барбара, вмешиваться бесполезно, в этом случае или любом другом ты только потеряешь время и силы и все равно ничего не добьешься. Я говорю себе: пусть все идет своим чередом, ведь когда-нибудь это само по себе приведет к большой беде, нужно только следить, где во всей этой истории твое место.

Он услышал ее учащенное дыхание. Она спросила:

– Они еще здесь?

– Кто?

– Рокеры, они все еще там?

– Они удаляются, едут цепочкой друг за другом, очень медленно, как на показательных выступлениях.

– Если они попытаются устроить тебе засаду, если будут угрожать тебе, Генри, ты можешь переночевать у меня, знай это.

– Да, я знаю, Барбара, спасибо тебе, но вряд ли они задумали что-то против меня, я просто случайно подвернулся им под руку.

– Будем надеяться, – сказала Барбара, – и не забудь позвонить маме и извиниться, она не очень хорошо себя чувствует.

* * *

Паула никак не могла сконцентрироваться на работе. Она все время отрывала взгляд от актов и неотрывно смотрела на маленький кабинетик Хармса, где с утра сидел худенький человечек – не с самоуверенным видом, вполне бы отвечавшим его назначению, а скромно, скорее в позе просителя – и принимал от Хармса бумаги, которые тут же быстро просматривал, задавал вопросы и получал на них, судя по его виду, удовлетворительные ответы. Время от времени он отпивал по глоточку кофе, предложенного ему Хармсом, один раз даже отломил кусочек ржаного кекса и просунул его сквозь прутья в белую клетку снегиря.

Еще до того, как он появился, Паула узнала, что к ним нагрянет с ревизией эксперт, который должен оценить по поручению отдела кадров эффективность работы их участка, она также знала, что они в бюро находок не единственные, чья деятельность подвергается сейчас контрольной проверке. Чтобы сделать работу железной дороги рентабельной, на самом верху решался вопрос об увольнении пятидесяти тысяч сотрудников или даже того больше; Ханнес Хармс доверительно сообщил ей об этом, пожав недоуменно плечами. Она уже несколько раз была близка к тому, чтобы встать, пойти под любым предлогом к шефу и хоть краем уха услышать, о чем идет речь, а может, даже уловить тайный знак, поданный Хармсом, что помогло бы ей понять, как обстоят дела, но присутствие чиновника удерживало ее от этого. Пока она пыталась себе представить, как проходит беседа и о чем они говорят, в проходе между рядами полок возник Генри: на голове котелок, на плече зонт, а на лице ухмылка, тут же сменившаяся холодной надменностью. Небрежной походкой приблизился он к ее столу, приподнял шляпу и, когда Паула, занятая своими мыслями, ответила ему вымученной улыбкой, напыщенно произнес:

– Вы позволите? Лорд Блейк Паддингтон. Если не ошибаюсь, имею честь разговаривать с миссис Блом? И это доставляет мне особую радость!

Паула невольно неодобрительно покачала головой, показывая на застекленную дверь, сказав при этом:

– У нас визитер, и он определенно не склонен к подобным шуткам.

Генри некоторое время понаблюдал за незнакомым человеком в конторке Хармса, а потом сказал все тем же наигранным голосом:

– Если мне будет позволено высказать предположение, то в лице этого господина мы имеем дело с компетентным по вопросам имущества чиновником; я догадываюсь, он хочет оценить стоимость лотов для следующего аукциона.

– Это аудитор, – пояснила Паула, – его прислал сюда отдел кадров.

– Скажите пожалуйста! – выразил удивление Генри. – Другими словами, персонифицированная судьба.

– Во всяком случае, его визит будет иметь последствия, – вздрогнула Паула, – для одного из нас.

– Прежде чем это произойдет, надо успеть кое-что сделать, – засуетился Генри и, положив шляпу и зонт Пауле на стол, предложил ей поехать в ближайшие выходные в Любекскую бухту.

И хотя он сразу понял, что она отклонит его предложение, он все же обрисовал ей перспективу длительной прогулки по пляжу с морским ветром в лицо, посещение, например, морского музея или огромного аквариума с плавающими сельдевыми акулами; привлекательным казалось ему также зайти в гости к знакомому художнику, жена которого держит свое кафе, славящееся на всю Северную Германию лучшим фруктовым тортом домашнего приготовления. Она смотрела на него испытующим взглядом с нескрываемой Долей симпатии, и только когда он упомянул, что для этой совместной поездки он собирается одолжить у сестры БМВ, она сказала:

– Не пойдет. Вы очень милый юноша, Генри, но это действительно невозможно.

Она опять переключила свое внимание на конторку шефа, где Хармс стоял сейчас с уполномоченным у стеклянной перегородки, и оба молча долгим выжидательным взглядом смотрели на них, словно ждали, что им будет наглядно продемонстрировано качество работы. Генри наклонился к ней, предложил сигарету, она взяла и положила ее рядом со своей пишущей машинкой, отмахнувшись от предложенного огонька, потом, не сейчас.

– Жаль, – огорчился он, – но, может, попозже?

– Может быть, – ответила Паула машинально.

Ему очень хотелось провести рукой по ее волосам, но он резко изменил наметившееся уже было движение руки, взял шляпу и зонт и исчез за полками.

Под дорожными пледами что-то задвигалось, выперло вверх, Генри знал наверняка, что это рука Бусмана, достававшего кое-что из своего тайника. Стоило Генри ступить на его рабочую территорию, как ему тотчас же была протянута бутылка. Глоточек? Для поднятия настроения? Генри покачал головой. Подняв настроение себе и спрятав бутылку, Бусман потащил Генри к откидному столику, на котором находился дипломат черного цвета с документами, он был открыт, на одном написанном от руки документе лежали очки Бусмана.

– Посмотри сюда, мой дорогой, здесь ты можешь кое-чему поучиться. Ничего, если я буду говорить тебе «ты»?

– Что за вопрос, конечно, – отреагировал Генри, поняв, что Бусман уже несколько раз «поднимал себе настроение».

Опытный «следопыт» был как раз занят тем, что исследовал содержимое дипломата, найденного в экспрессе «Фридрих Шиллер», имя владельца он уже установил, но адреса пока не нашел. Даже его. прошедшего сквозь огонь и воду, привел в изумление текст этих документов, он все еще никак не мог поверить в то, что прочитал.

– Насколько я смог установить, – сказал Бусман, – этого типа зовут Конрад Шварц-Эстерланд, и всеми этими бумагами он хочет доказать, что может выступать в роли шефа. Вот, смотри, приложено объявление, опубликованное во «Франкфуртер альгемайне».

Приступ кашля не дал ему говорить, он подошел к открытому окну, поднял лицо и застыл на какое-то время, отказавшись от предложения Генри принести ему стакан воды. Откашлявшись, он вернулся к столу, взял рукописный текст и продолжил:

– Послушай, дружище, из этих бумаг ты можешь набраться опыта, что такое живительный воздух саморекламы, может, тебе это когда-нибудь пригодится. Значит, зовут этого претендента на начальственную должность Шварц-Эстерланд, он дважды был женат, имеет двоих детей, у него второе высшее, юридическое, образование. Тут, Генри, нам до него далеко. Резюме направлено в Объединение северогерманских фирм по производству молочной продукции. А теперь держись: этот самый Шварц-Эстерланд, характеризующий себя как «ведущую единицу» и претендующий на такой же ранг в объединении, уже занимает начальственную должность, и где бы ты думал? В газетно-издательском концерне, издающем журналы самого разного профиля. Заслуги, которые он себе приписывает, он перечисляет весьма бойко; само собой, он рационализировал журнальное производство, но самым большим своим достижением считает создание экспериментальной кухни, где они опробовали свеженькие рецепты и рассылали их потом по всем редакциям, особенно в иллюстрированный журнальчик под названием «Гурман». Представляешь? Кто однажды попал наверх, Для того важно отныне уже всегда оставаться на этом Уровне; стоит только чуть спуститься, назад хода нет.