Текст книги "Остроумие и его отношение к бессознательному"

Похожа, хотя и сложнее, техника другой остроты. В беседе господин N сказал об одном человеке, кое в чем заслуживающем похвалы, а во многом – критики: да, тщеславие – одна из его четырех ахиллесовых пят[13]13
  Говорят, эта же острота еще ранее сказана Г. Гейне об Альфреде де Мюссе.


[Закрыть]. Здесь небольшое видоизменение состоит в том, что вместо одной ахиллесовой пяты, которую, безусловно, нужно признать даже у героя, говорится о четырех. Но четыре пяты, то есть четыре ноги, есть только у животного. Итак, обе сконцентрированные в остроте мысли гласили: «Y., за исключением его тщеславия, – выдающийся человек, но я все же не терплю его, он скорее скотина, чем человек»[14]14
  Одно из осложнений техники этого примера состоит в том, что видоизменение, посредством которого заменяется пропущенное поношение, следует считать намеком на него, так как оно приводит к нему только путем умозаключения. О других факторах, усложняющих в данном случае технику, смотри ниже.


[Закрыть].

Сходна, только много проще, другая острота, которую мне довелось услышать in statu nascendi[15]15
  В состоянии зарождения (лат.). – Прим. перев.


[Закрыть] в кругу одной семьи. Из двух братьев-гимназистов один – отличный, другой – весьма посредственный ученик. Вот и у примерного мальчика в школе случилась неудача, о которой мать завела разговор, чтобы выразить опасение: не может ли это означать начало продолжительного ухудшения? Находившийся до сих пор в тени своего брата мальчик с готовностью ухватился за этот повод. «Да, – сказал он, – Карл опустился на все четыре».

Здесь видоизменение состоит в маленьком дополнении к уверенности, что и другой, по его мнению, опускается. Но это видоизменение представляет и заменяет страстную защиту собственных интересов: «Вообще матери не следует верить, что брат умнее меня из-за его лучших результатов в школе. Он всего лишь глупое животное, то есть гораздо глупее меня».

Прекрасный пример сгущения с небольшим видоизменением предлагает другая очень известная острота господина N, который заявил об одной общественно активной личности: он имеет позади себя большое будущее. Эта острота имеет в виду более молодого мужчину, по своему происхождению, воспитанию и личным качествам, казалось, призванного когда-нибудь руководить большой партией и, возглавив ее, войти в правительство. Но времена изменились, партия оказалась неспособной стать правящей, и тогда можно стало предсказать, что и человека, предназначавшегося в ее лидеры, ничего не ждет. Кратчайшая редуцированная редакция, способная заменить эту остроту, гласила бы: человек имел перед собой большое будущее, которого теперь, увы, не стало. Вместо «имел» и придаточного предложения в главном предложении произошло незначительное изменение: «впереди» заменяется своей противоположностью «позади»[16]16
  На технику этой остроты воздействует еще один фактор, который я приберегу для дальнейшего анализа. Он касается содержательного характера видоизменения (изображение через противоположность, через абсурд). Технике остроумия ничто не препятствует пользоваться одновременно несколькими приемами, которые мы в состоянии изучать только поэтапно.


[Закрыть].

Почти таким же видоизменением воспользовался господин N в случае с одним дворянином, ставшим министром земледелия без всяких на то прав, кроме того, что сам занимался сельским хозяйством. Общественное мнение получило удобный случай обрести в нем самого бездарного из всех, кому доверялась эта должность. Когда же он ушел в отставку и вернулся к своим сельскохозяйственным занятиям, господин N сказал о нем: «Он, как Цинциннат, вернулся на свое место перед плугом».

Римлянин, которого тоже прямо от хлебопашества избрали на высокую должность, опять занял свое место позади плуга. Перед плугом шел – и тогда, и сейчас – вол.

Удачным сгущением с незначительным видоизменением является также высказывание Карла Крауса об одном так называемом бульварном журналисте: он ехал в одну из Балканских стран на Восточном эксцессе. Несомненно, в этом слове совмещаются два другие – «Восточный экспресс» и «эксцесс»[17]17
  В тексте Erpressung – вымогательство, шантаж; Expresszug – экспресс. – Прим. перев.


[Закрыть]. Вследствие их связи элемент «эксцесс» используется только как видоизменение требуемого глаголом слова «Восточный экспресс». Эта острота, поскольку она имитирует опечатку, представляет для нас и дополнительный интерес.

Мы легко могли бы еще умножить количество примеров, но, полагаю, не нужно новых случаев, чтобы точно понять характер техники в этой второй группе: сгущение с видоизменением. Если теперь сравнить вторую группу с первой, техника которой состояла в сгущении с образованием составного слова, то скоро убедимся, что различия несущественны, а переход от одной к другой плавен. Образование составного слова, как и видоизменение, объемлются понятием «замещающее образование», и, если угодно, мы можем описать образование составного слова как видоизменение основного слова с помощью второго элемента.

* * *

Однако здесь мы вправе сделать первую остановку и спросить себя, с каким известным из литературы фактором полностью или частично совпадает наш первый результат. Очевидно, с фактором краткости, который Жан-Поль называет душою остроумия (см. выше). Краткость же остроумна не сама по себе, в противном случае любой лаконизм был бы остротой. Краткость остроты должна быть особого рода. Мы припоминаем, что Липпс пытался подробно описать своеобразие краткости остроумия (см. выше). Здесь же наше исследование установило и доказало, что краткость остроты – зачастую результат особого процесса, который в буквальном тексте остроты оставил второй след: замещающее образование. Однако при применении метода редукции, который устраняет действие специфического процесса сгущения, мы также обнаружили, что острота зависит только от словесного выражения, создаваемого путем сгущения. Естественно, теперь все наше внимание обратится к этому странному и до сих пор почти не оцененному процессу. Да и мы еще не вполне способны понять, как благодаря ему может возникнуть все ценное в остроумии: удовольствие, доставляемое остротой.

Были ли процессы, подобные описанным здесь в качестве техники остроумия, уже известны в какой-либо другой области душевной жизни? Во всяком случае, в единственной и, казалось бы, весьма отдаленной. В 1900 году я опубликовал книгу, которая, как гласит ее заголовок («Толкование сновидений»), предпринимает попытку объяснить загадочность сновидения и представить его как производное от нормальной психической деятельности. Так я нашел основание противопоставить явное, зачастую странное содержание сновидения – скрытым, но совершенно корректным идеям сновидения, его порождающим, и остановился на исследовании процессов, создающих из скрытых идей само сновидение, а также на психических силах, участвующих в этом преобразовании. Совокупность преобразующих процессов я назвал деятельностью сновидения, и часть этой деятельности – процесс сгущения, который обнаруживает очень значительное сходство с процессом остроумия, подобно последнему, ведет к укорочению и создает замещающие образования сходного характера. По воспоминаниям о своих снах каждому известны составные образы людей, а также объектов, появляющихся в сновидениях; более того, сновидение образует и составные слова, позднее разлагаемые с помощью психоанализа (напр., Автодидаскер = Автодидакт + Ласкер)[18]18
  Фрейд З. Толкование сновидений. М., 1913. С. 249.


[Закрыть]. В других, и даже более многочисленных, случаях сгущающее действие сна создает не составные образы, а картины, совершенно сходные с объектом или человеком, за исключением некоторых аксессуаров или изменений, возникающих из другого источника, то есть из видоизменений, в точности сходных с видоизменениями в остротах господина N. Можно не сомневаться, что и в том и в другом случае перед нами один и тот же психический процесс, который мы узнаем по идентичным результатам. Несомненно, далекоидущая аналогия техники остроумия с деятельностью сновидения повысит наш интерес к первой и пробудит надежду извлечь из сравнения остроты и сновидения кое-что новое для объяснения остроумия. Но мы воздержимся приступать к этой работе, понимая, что исследовали технику лишь на очень небольшом количестве острот и, стало быть, не можем знать, достоверна ли аналогия, которой мы хотим руководствоваться, хотя и осторожно. Итак, уклонимся от сравнения со сновидением и вернемся к технике остроумия, завязав в этом месте нашего исследования как бы узелок на память, к которому в дальнейшем мы, возможно, вновь вернемся.

* * *

Первое, что мы намерены узнать, это – доказуемо ли наличие сгущения с образованием замены во всех остротах, что позволило бы считать его всеобщей особенностью техники остроумия?

Тут вспоминаю об одной остроте, в силу особых обстоятельств сохранившейся в моей памяти. Один из великих учителей моей молодости, которого мы считали неспособным оценить остроумие, поскольку никогда не слышали от него собственных острот, как-то пришел в институт смеющимся и охотнее, чем обычно, объяснил причину своего веселого настроения: «Я тут вычитал превосходную остроту. В один парижский салон был введен молодой человек, который, как говорили, был родственником великого Ж.-Ж. Руссо и носил ту же фамилию. Вдобавок он тоже был рыжим. Но он вел себя так нескладно, что хозяйка дома критически заметила господину, приведшему его: „Voux m’avez fait connaitre un jeune homme roux et sot, mais non pas un Rousseau“»[19]19
  «Вы меня познакомили с молодым человеком, рыжим и глупым (roux et sot), но это не Руссо (Rousseau)». Сохранить игру слов можно, изменив цвет волос: «Русый, но не Руссо». – Прим. перев.


[Закрыть]. И он вновь засмеялся.

По классификации наших авторов, это – острота по созвучию, и притом низкого пошиба, обыгрывающая имя собственное, подобно остроте в капуцинской проповеди из «Лагеря Валленштейна», которая, как известно, подражает манере Абрахама а Санта Клара:

 
Lässt sich nennen den Wallenstein,
ja freilich ist er uns allen ein Stein
des Anstosses und Ärgеrnisses[20]20
  «И Валленштейном ведь зваться привык: я, дескать, камень – какой вам опоры? И именно – камень соблазна и ссоры!» (Шиллер Ф. Лагерь Валленштейна // Шиллер Ф. Соч. Т. II. М., 1913). Прим. перев.
  То, что эта острота все же заслуживает из-за другого фактора более высокой оценки, будет показано только в дальнейшем.


[Закрыть].
 

Но какова техника этой остроты?

Тут-то и оказывается, что особенность, которую мы вроде бы надеялись представить как всеобщую, отсутствует уже в первом новом примере. Здесь нет пропуска и вряд ли есть укорочение. Дама высказывает в самой остроте почти все, что мы в состоянии обнаружить в ее мыслях: «Вы возбудили мое любопытство родственником Ж.-Ж. Руссо, хотелось верить, его духовным родственником, а он оказался рыжим, глупым юнцом, roux et sot». Правда, тут я получаю возможность сделать дополнение, вставку, но такая попытка редукции не упраздняет остроту. Она сохраняется, поскольку прочно связана с созвучием Rousseau = roux et sot. Тем самым доказывается, что сгущение с образованием замены не участвует в построении этой остроты.

Но что же участвует? Новые попытки редукции могут засвидетельствовать, что острота остается устойчивой до тех пор, пока фамилия Руссо не заменяется какой-то другой. Я подставляю вместо нее, например, фамилию Расин, и тут же критическое замечание дамы, как и ранее, сохраняясь в целости, лишается малейшего оттенка остроумия. Теперь я знаю, где нужно искать технику этой остроты, однако все еще колеблюсь в определении этой находки; опробую следующее: техника остроты состоит в двояком употреблении одного и того же слова (фамилии), первый раз в целом, а затем – разделенным на слоги, как в шараде.

Могу привести несколько дополнительных примеров, идентичных с данной остротой по технике.

Рассказывают, что одна итальянка отплатила Наполеону I за бестактное замечание остротой, основанной на такой же технике двоякого употребления. На придворном балу тот сказал ей, указывая на ее земляков: «Tutti gli Italiani danzano si male», а она метко возразила: «Non tutti, ma buona parte»[21]21
  «Все итальянцы танцуют-таки плохо». – «Не все, но добрая часть». Смысл каламбура в игре слов «buona parte» (добрая часть) и Бонапарт. – Прим. перев.


[Закрыть] (Брилл, там же).

(По Т. Вишеру и К. Фишеру.) Когда однажды в Берлине была поставлена «Антигона», критика сочла, что в постановке отсутствуют характерные черты античности. Берлинское остроумие придало этой критике следующую форму: «Антично? Анти-гонично»[22]22
  «Antik? О nee = Antigone». – «Антично? О нет». – Прим. перев.


[Закрыть].

В медицинских кругах бытует аналогичная острота, основанная на разделении слова. Когда спрашивают своего юного пациента, занимался ли он когда-нибудь онанизмом, то, конечно, не услышат иного ответа, чем: О, ни-ни[23]23
  Onanie = O, nа, niе. – Прим. перев.


[Закрыть].

Во всех трех примерах, достаточных, пожалуй, для данного вида острот, одна и та же техника остроумия. Слово в них используется дважды, один раз – целиком, второй раз – разделенное на слоги; при таком разделении его слоги приобретают совершенно иной смысл[24]24
  Достоинство этих острот основано на том, что одновременно используется еще одно техническое средство гораздо более высокого порядка (см. ниже). Впрочем, в этом месте я могу обратить внимание на отношение остроты к загадке. Философ Фр. Брентано придумал вид загадок, требующих отгадки нескольких слогов, которые, объединяясь в слово или слагаясь как-либо иначе, дают в итоге новый смысл, напр.:…liess mich das Platanenblatt ahnen. (Непереводимая игра слов: дозволь мне латать лист платана. – Прим. перев.) Или: Wie du dem Inder hast verschrieben, in der Hasst verschieben? (Что ты думаешь об индейце, думаешь ли ты о нем с ненавистью? – В переводе Я. М. Когана приводится русский аналог: Кузнец, таз куя, сказал, тоскуя: «Лучше таз ковать, чем тосковать». – Прим. перев.)
  Требующие отгадки слоги заменяются в контексте предложения повторяющейся с той же частотой частицей dal. Один коллега философа в отместку прибег к остроте; услышав о помолвке Брентано, человека в зрелом возрасте, он спросил: «Daldaldal daldaldal? (отгадка: – Brentano, brennt-a-no? – Брентано, не сгорит ли он?) В чем же заключается разница между этими загадками и предложенными остротами? В том, что в первых техника задана как условие и нужно отгадать их точный текст, тогда как в остротах сообщается точный текст, а техника скрыта.


[Закрыть].

Неоднократное использование одного и того же слова: один раз – в целом, а затем – по слогам, на которые его можно разложить, – это первый встретившийся нам случай техники, отличный от сгущения. Однако после недолгого размышления мы на основании множества ставших нам известными примеров должны догадаться, что новая техника вряд ли может ограничиться этим приемом. Очевидно, существует пока еще совершенно не рассмотренное число вариантов неоднократного использования в одном предложении одних и тех же слов или набора слов. Следует ли нам все эти варианты выдавать за технические приемы остроумия? По видимости, да; последующие примеры острот докажут это.

На первый раз можно взять одинаковый набор слов и только чуть-чуть изменить их порядок. Чем меньше изменение, тем раньше возникает впечатление, что различный смысл выражается одними и теми же словами, и тем лучше острота в техническом отношении.

Д. Шпитцер («Wiener Spaziergänge». Bd. 2. S. 42): «Супружеская пара X живет на очень широкую ногу. По мнению одних – муж, видимо, много заработал и при этом немного отложил, по мнению других – жена, видимо, немного „прилегла“ и при этом много заработала»[25]25
  Русский перевод лишь частично передает суть приема – использование одинакового набора слов. Немецкий текст: «Nach der Ansicht der einen soll der Mann viel verdient und sich dabei etwas zurückgelegt haben, nach anderen wieder soll sich die Frau etwas zurückgelegt und dabei viel verdient haben». – Прим. перев.


[Закрыть].

Прямо-таки дьявольски великолепная острота! И вместе с тем какими малыми средствами она создана! Много заработал – немного отложил, немного прилегла – много заработала; собственно, перед нами не что иное, как перестановка двух фраз, благодаря чему высказанное о муже отличается от намека о жене. Впрочем, и здесь это опять-таки не исчерпывает всю технику этой остроты[26]26
  He более чем в превосходной, приведенной Бриллом остроте Оливера Венделла Хомса: «Put non your trust in money, but put your money in trust». (He доверяйся деньгам, но доверяй деньги.) Здесь намечается противоречие, которое не исполняется. Вторая часть предложения упраздняет противоречие. Кроме того, это хороший пример непереводимости острот с такой техникой.


[Закрыть].

Широкие перспективы открываются перед техникой остроумия, когда «неоднократное употребление одинакового материала» направлено на то, чтобы слово или слова, соль остроты, можно было бы употребить один раз неизменным, в другой раз с небольшим видоизменением.

Например, еще одна острота господина N.

Он услышал от некоего господина, еврея по происхождению, злобные отзывы о качествах евреев. «Господин надворный советник, – сказал он. – Ваш анте-семитизм[27]27
  Ante – прежде (лат.); antesemitismus – буквально – былое семитство. – Прим. перев.


[Закрыть] мне известен, но ваш антисемитизм – новость для меня».

Здесь изменена одна-единственная буква, что едва заметно при небрежном произношении. Пример напоминает о других остротах с видоизменением господина N, но, в отличие от них, в примере отсутствует сгущение; в самой остроте сказано все, что следовало сказать. «Я знаю, раньше вы сами были евреем; меня только удивляет, что именно вы поносите евреев».

Превосходным примером такой остроты с видоизменением является и известное восклицание: Traduttore – Traditore! (Переводчик – предатель!) Сходство двух слов, доходящее почти до тождества, весьма впечатляюще свидетельствует о необходимости, которая заставляет переводчика своевольничать в отношении своего автора[28]28
  Брилл цитирует совершенно аналогичную остроту с видоизменением: Amantes – amentes (Влюбленные – дураки).


[Закрыть].

Разнообразие возможных малозаметных видоизменений в таких остротах столь велико, что ни одна из них совершенно не похожа на другую.

Вот острота, которая, как говорят, имела место на экзамене по правовым наукам. Кандидат должен перевести одно место из Corpus juris: «Labeo[29]29
  Labeo – Лабеон, великий юрист. – Прим. ред.


[Закрыть] ait». «…Я проваливаюсь, – говорит он…» – «Вы проваливаетесь, говорю я», – возражает экзаменатор и заканчивает экзамен. Конечно, тот, кто принял имя великого юриста за слово, к тому же неправильно переведенное, не заслуживает лучшей участи. Но техника остроты заключается в употреблении почти одних и тех же слов и для свидетельства об отсутствии знаний у экзаменующегося, и для его наказания экзаменатором. Кроме того, острота является примером «находчивости», техника которой, как будет показано, немногим отличается от комментируемой здесь.

Слова – это пластический материал, с которым позволительно проделывать разные разности. Есть слова, которые при определенном употреблении теряют то первоначальное прямое значение, которым они пользуются в другом контексте. В одной остроте Лихтенберга избраны именно такие ситуации, при которых затасканные слова вновь способны обрести свое полное значение.

«Как идут дела?» – спросил слепой хромого. «Как видите», – ответил хромой слепому.

В немецком языке существуют также слова, которые в другом смысле – и, разумеется, не в одном – можно считать полнозначными или лишенными значения. Дело в том, что возможны два различных производных от одного корня: одно развивается в полнозначное слово, второе – в утратившие значение начальные или конечные слоги, тем не менее оба производных звучат совершенно одинаково. Созвучие полнозначного слова с утратившими значение слогами может быть и случайным. И в том и в другом случае техника остроумия способна извлекать пользу из такого соотношения словесного материала.

Шлейермахеру приписывают, например, остроту, важную для нас как довольно чистый пример такого технического приема: Ревность – это страсть, которая ревностно выискивает то, что причиняет страдание[30]30
  Eifersucht ist eine Leidenschaft, die mit Eifersucht, was Leiden schafft. В переводе остается только намек на прием: ревность – ревностно, страсть – страдание, тогда как в подлиннике суффиксы превращаются в полные смысла слова. – Прим. перев.


[Закрыть].

Бесспорно, это остроумно, хотя и недостаточно сильно для остроты. В этом случае отпадает множество факторов, способных вводить в заблуждение при анализе других острот до тех пор, пока мы не подвергли анализу каждый из них в отдельности. Мысль, выраженная в этой фразе, ничего не стоит; во всяком случае, она предлагает весьма неудовлетворительное определение ревности. Здесь нет и речи о «смысле в бессмыслице», о «потаенном смысле», об «удивлении и просветлении». Контраст представлений не обнаруживается при самых больших усилиях, и только с большой натяжкой обнаруживается контраст между словами и тем, что они означают. Нет и следа укорочения; напротив, текст производит впечатление многословия. И все же это – острота, и даже очень совершенная. Ее единственная бросающаяся в глаза характерная черта – это одновременно и черта, с уничтожением которой исчезает острота; дело в том, что здесь одни и те же слова используются неоднократно. В таком случае появляется выбор: причислять ли эту остроту к той разновидности, в которой слова употребляются один раз целиком, в другой – частями (например, Rousseau, Antigone), либо к иной, которая построена на разнообразии полнозначных и лишенных значения составных частей слова. Кроме того, для техники этой остроты примечателен еще фактор. В ней установлена необычная взаимосвязь, применен вид унификации, поскольку ревность определяется через свое собственное наименование, как бы через самоё себя. Это тоже, как мы здесь еще узнаем, – техника остроумия. Стало быть, оба этих фактора должны быть сами по себе достаточными для отыскания искомой особенности остроумия.

Если теперь мы еще дальше углубимся в многообразие «неоднократного употребления» одного и того же слова, то сразу заметим, что перед нами формы «двусмысленности» или «игры слов», издавна общеизвестные и оцененные как приемы остроумия. Зачем же мы тратили усилия на открытие чего-то нового, что могли позаимствовать из самой поверхностной статьи об остроумии? Пока в свое оправдание можно сослаться на то, что, используя одни и те же слова, мы все же подчеркиваем иную сторону. То, что у авторов призвано доказывать «игровую» особенность остроумия, у нас подпадает под разряд «неоднократного употребления».

Прочие случаи неоднократного употребления, которые под названием «двусмысленность» можно объединить в новую, третью группу, легко отнести к разрядам, не обладающим существенными различиями, точно так же как и вся третья группа мало отличается от второй. Тут прежде всего существуют:

А. случаи двусмысленности имени собственного и его вещественного значения, например: «Drück dich aus unserer Gesellschaft ab, Pistol» (из Шекспира)[31]31
  Возможны два перевода:
  a) «Убирайся из нашего общества, Пистоль».
  b) «Пали в нашем обществе, пистолет». – Прим. перев.


[Закрыть].

«Mehr Hof als Freiung» (Больше любезностей, чем сватовства), – сказал один остроумный юнец в отношении нескольких красивых девушек, которых много лет хвалили, а замуж все еще не взяли. «Hof» и «Freiung» – две примыкающие друг к другу площади в центре Вены.

Гейне: «Здесь в Гамбурге не мерзкий правит Макбет, здесь правит Банк» (Банко[32]32
  Банко – герой трагедии Шекспира «Макбет», в которой есть фраза: «Здесь правит Банко». Banko – банкнот (нем.). Соответственно второй перевод: «Здесь правит банкнот». – Прим. перев.


[Закрыть]). Там, где неизмененное имя собственное неупотребимо (можно было бы сказать: незлоупотребимо), из него удается извлечь двусмысленность посредством одного из знакомых нам незначительных видоизменений.

«Почему французы отвергли Лоэнгрина?» – спрашивали в минувшие времена. Ответ гласил: «Из-за Эльзы-с» (Эльзаса)[33]33
  Имя Эльза в родительном падеже созвучно с Эльзасом, пограничной между Францией и Германией областью, занятой немцами после Франко-прусской войны 1870 г. Соответственно второй перевод: «Из-за Эльзаса». – Прим. перев.


[Закрыть].

Б. Двусмысленность объективного и метафорического значения слова – обильный источник техники остроумия. Приведу только один пример: однажды некий коллега-врач, известный остряк, сказал писателю Артуру Шницлеру: «Не удивляюсь, что ты стал крупным художником. Ведь еще твой отец предлагал своим современникам зеркало». Зеркало, которым пользовался отец писателя, известный врач д-р Шницлер, было ларингоскопическое зеркало; согласно известному высказыванию Гамлета, цель драмы, а значит, и создавшего ее художника, «держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное – низости, и каждому возрасту истории его неприкрашенный облик».

В. Двусмысленность в прямом смысле слова или игра слов – идеальный, так сказать, случай неоднократного употребления; здесь к слову не применяют насилие, его не расчленяют на составляющие слоги, его не нужно подвергать никакому видоизменению; область его применения не нужно менять на другую, как в случае имени собственного; полностью сохраняя свой вид и местоположение в структуре предложения, оно может благодаря стечению определенных обстоятельств выражать двоякий смысл.

В данном случае мы располагаем значительным числом примеров.

(По К. Фишеру.) Одним из первых регентских деяний последнего Наполеона была, как известно, конфискация имущества Орлеанского дома. Превосходная игра слов звучала в то время: «C’est le premier vol de l’aigle»[34]34
  Возможны два перевода: а) это первый полет орла; б) это первый налет на орла. – Прим. перев.


[Закрыть]. «Vol» означает полет, но и налет.

Говорят, Людовик XV, пожелав испытать остроумие одного из своих придворных, о таланте которого ему рассказали, при первом же удобном случае приказал придворному сострить по его собственному поводу; он сам, король, хочет быть «Sujet» (сюжетом) такой остроты. Придворный ответил искусной шуткой: «Le roi n’est pas sujet». «Sujet» означает также и подданный[35]35
  Возможны два перевода: а) Король – не сюжет; б) Король – не подданный. – Прим. перев.


[Закрыть].

Отходя от постели больной, врач, покачивая головой, говорит сопровождающему его супругу: «Эта женщина мне не нравится». «Она мне уже давно не нравится», – поспешно согласился муж.

Естественно, врач имеет в виду состояние женщины, но он выразил свою тревогу за больную такими словами, что муж сумел найти в них подтверждение своей супружеской антипатии.

Гейне сказал об одной сатирической комедии: «Эта сатира не была бы такой едкой, будь у драматурга больше еды». Эта острота – скорее пример метафорического и обыденного двусмыслия, чем настоящая игра слов, но пристало ли устанавливать здесь четкие границы?

Другой пример хорошей игры слов приводится отдельными авторами (Хейманс, Липпс) в форме, трудной для понимания[36]36
  «Когда Сафир, – сообщает Хейманс, – на вопрос одного богатого кредитора, которому он нанес визит: „Вы, вероятно, пришли из-за 300 гульденов?“ – отвечает: „Нет, это вы лишились 300 гульденов“ (kommen um имеет двоякое значение; приходить из-за и лишаться. – Прим. перев.), то как раз его мысль выражена в словесно вполне корректной и уж отнюдь не в обычной форме». Это так на самом деле: ответ Сафира, взятый сам по себе, построен блестяще. Понятно и то, что он хочет сказать, а именно – что не намерен платить долг. Но Сафир употребляет те же слова, что ранее употребил кредитор. Значит, и мы вынуждены воспринимать их в том же смысле, в каком их употребил последний. А тогда ответ Сафира уже совершенно не имеет смысла. Ведь кредитор вообще не «пришел». Он также не может прийти из-за 300 гульденов, то есть он не может прийти, чтобы принести 300 гульденов. К тому же ему, как кредитору, следует не приносить, а требовать. Поскольку, таким образом, слова Сафира одновременно признаются и осмысленными и бессмысленными, возникает комизм» (Липпс, S. 97). Согласно вышеприведенной, для ясности точно переданной цитате, техника этой остроты гораздо проще, чем полагает Липпс. Сафир пришел не для того, чтобы принести 300 гульденов, а ради того, чтобы прежде всего унести их от богача. Следовательно, отпадают рассуждения о «смысле и бессмыслице» в этой остроте.


[Закрыть]. Правильное понимание и способ выражения этой остроты я обнаружил совсем недавно в одном ранее редко используемом сборнике острот[37]37
  Das groβe Buch der Witze, gesammelt und herausgegeben von Willy Hermann. Berlin, 1904.


[Закрыть].

«Как-то Сафир встретился с Ротшильдом. После того как они немного поболтали, Сафир сказал: „Послушайте, Ротшильд, у меня нет денег, не могли бы вы ссудить мне 100 дукатов?“ – „Пожалуй, – ответил Ротшильд, – меня это не затруднит, но только при условии, что вы сострите“. – „Пожалуй, и меня это не затруднит“, – ответил Сафир. „Хорошо, тогда приходите завтра в мою контору“. Сафир явился в точно назначенное время. „Ах, – сказал Ротшильд, заметив вошедшего, – вы пришли за (kommen um) 100 дукатов“. – „Нет, – возразил тот, – это вас лишили (kommen um) 100 дукатов, поскольку мне до конца дней не придет в голову их вернуть“».

«Что представляют собой (stellen vor) эти статуи?» – спросил приезжий у коренного берлинца перед строем памятников на площади. «Когда что, – ответил тот, – то правую, то левую ногу»[38]38
  Дальнейший анализ этой игры слов см. ниже. (Игра слов основана на двояком значении stellen vor. Второе значение – «выставлять вперед». – Прим. перев.)


[Закрыть].

Гейне в «Путешествии по Гарцу»: «К тому же в данный момент не все студенческие имена сохранились в моей памяти, а среди профессоров есть еще и вовсе не имеющие имени».

Видимо, мы попрактикуемся в дифференциальной диагностике, если добавим сюда другую общеизвестную профессорскую остроту: «Различие между ординарным и экстраординарным профессором заключается в том, что ординарные не совершают ничего экстраординарного, а экстраординарные ничего ординарного». Это, конечно, игра двумя значениями слов, «ординарный» и «экстраординарный», в штате или вне штата (лат. ordo), с одной стороны, и сведущий или выдающийся – с другой. Но сходство этой остроты с другими известными нам примерами напоминает о том, что здесь неоднократное употребление гораздо заметнее, чем двусмысленность. Ведь в этом предложении не звучит ничего, кроме постоянно повторяющегося слова «ординарный», то как такового, то как отрицательно видоизмененного. К тому же здесь опять намудрили: одно понятие определяется с помощью своего же дословного повторения (ср.: ревность – это страсть и т. д.), точнее говоря, два соотнесенных понятия определяются, хотя и негативно, друг через друга, что дает в итоге искусное сплетение. Наконец, и здесь удается выделить принцип унификации, создания более тесной взаимосвязи между элементами высказывания, чем следовало ожидать в соответствии с их природой. Гейне в «Путешествии по Гарцу»: «Педель Ш. поклонился мне вполне по-товарищески, ибо он тоже писатель и не раз упоминал обо мне в своих полугодичных писаниях; равным образом он часто вызывал меня, а когда не заставал дома, то всегда весьма любезно писал вызов мелом на дверях моей комнаты».

В «Wiener Spaziergänger» Даниэль Шпитцер нашел лаконичную, но вместе с тем и очень остроумную характеристику происхождения социального типа, расцветшего в эпоху грюндерства:

«Железный лоб[39]39
  «Eiserne Stirne» переводится также «большая наглость». – Прим. перев.


[Закрыть] – железный сейф – железная корона». (Последнее – орден, с награждением которым был связан переход в дворянское сословие.) Превосходнейшая унификация: всё словно из железа! Различные, но не очень заметно контрастирующие друг с другом значения эпитета «железный» допускают эти «неоднократные употребления».

Другой пример игры слов, по-видимому, облегчит нам переход к новому подвиду техники двусмысленности. Упомянутый ранее остроумный коллега во времена «дела Дрейфуса» позволил себе следующую остроту:

«Эта девушка напоминает мне Дрейфуса. Армия не верит в ее невинность».

Слово «невинность», на двусмысленности которого построена острота, имеет в одном контексте общепринятый смысл, противоположный вине, преступлению, а в другом – сексуальный смысл, противоположный сексуальному опыту. Есть много примеров подобного рода двусмысленности, и во всех них воздействие остроты в особенно высокой степени зависит от сексуального смысла. Для этой группы можно было бы, скажем, зарезервировать название «колкость».

Отличный пример такой остроты с колкостью предлагает Д. Шпитцер:

«По мнению одних – муж, видимо, много заработал и при этом немного отложил, по мнению других – жена, видимо, немного „прилегла“ и при этом много заработала».

Но при сравнении этого примера двусмысленности с колкостью бросается в глаза различие, отнюдь не маловажное для техники. В остроте о «невинности» один смысл слова так же доступен нашему пониманию, как и другой; в самом деле, нам трудно решить: сексуальное или несексуальное значение слова более употребительно и привычно. Иное дело в примере Д. Шпитцера; в нем один, банальный, более навязчивый смысл слов «немного прилегла» как бы маскирует и прячет сексуальный смысл, который может и вовсе ускользнуть от простодушного человека. Приведем из-за явного контраста другой пример двусмысленности, отказывающейся от такого сокрытия сексуального значения, например гейневскую характеристику услужливой дамы: «Sie konnte nichts abschlagen außer ihr Wasser»[40]40
  Два значения: 1) Отказать у нее не было мочи; 2) Она не способна мочиться. – Прим. перев.


[Закрыть]. Это звучит как сальность и едва ли создает впечатление остроты[41]41
  Сравним с этим К. Фишера (S. 85), предложившего для таких двусмысленных острот, в которых оба значения не в равной мере стоят на первом плане, а располагаются одно позади другого, название «двузначность», которое я ранее употреблял в несколько ином смысле. (Фрейд, как и Фишер, пользуется словом «Zweideutigkeit», вкладывая в него значение «колкость». – Прим. перев.) Такое наименование – дело договоренности; словоупотребление не выработало однозначного решения.


[Закрыть]. При таких обстоятельствах особенность, что два значения двусмысленности нам не равно близки, может иметь место и в остротах, не связанных с сексуальными отношениями; будь то остроты, в которых одно значение более употребительно само по себе, будь то остроты, в которых оно выделяется благодаря связям с другими частями предложения (например, c’est le premier vol de l’aigle) – эти случаи я предлагаю называть двусмысленностью с намеком.

* * *

К настоящему моменту мы узнали так много различных технических приемов остроумия, что я опасаюсь, как бы мы не запутались в них. Попытаемся поэтому их классифицировать:

I. Сгущение:

а) с образованием составного слова,

б) с видоизменением.

II. Употребление одного и того же материала:

а) целое и части,

б) перестановка,

в) небольшое видоизменение,

г) одни и те же слова, полнозначные и утратившие значение.

III. Двусмысленность:

а) метафорическое и объективное значение,

б) собственные имена и предметное значение,

в) подлинная двусмысленность (игра слов),

г) колкость,

д) двусмысленность с намеком.

Это многообразие смущает. Оно может вызвать у нас недовольство тем, что мы сосредоточили усилия как раз на технических средствах остроумия, и заставить нас предположить, что мы все же переоценили их значение для познания сути остроумия, не препятствуй этому допустимому предположению один неопровержимый факт: острота исчезает всякий раз, как только мы устраняем из высказывания результаты этой техники. Итак, нас все же отсылают к поискам единства в этом многообразии. Именно это позволит привести все технические приемы к одному знаменателю. Как мы уже говорили, нетрудно объединить вторую и третью группы. Ведь двусмысленность, игра слов – лишь идеальный случай употребления одного и того же материала. При этом последнее явно более широкое понятие. Примеры разделения, перестановки одного и того же материала, неоднократного употребления с едва заметным видоизменением (II: а, б) можно было бы с некоторой натяжкой подвести под понятие двусмысленность. Но что общего между техникой первой группы – сгущение с образованием замены – и техникой двух других групп, с неоднократным употреблением одного и того же материала?

В данный момент я вынужден допустить одно очень простое и ясное сходство. Ведь употребление одного и того же материала – только особый случай сгущения; игра слов – не что иное, как сгущение без образования замены; сгущение остается более общей категорией. Уплотняющая или, точнее говоря, сберегающая тенденция правит всеми этими техническими приемами. Как будто все дело, пользуясь словами принца Гамлета, в экономии (Thrift, Horatio, Thrift! – Бережливость, Горацио, бережливость!).

Проверим на бережливость отдельные примеры. «C’est le premier vol de l’aigle». Это первый полет орла. Безусловно, но это и грабительский налет. «Vol», к счастью для этой остроты, означает как «полет», так и «налет». Разве при этом что-то сгущается или сберегается? Несомненно, вся вторая мысль сгущена, и притом без замены. Двусмысленность слова «vol» делает такую замену излишней; справедливо и другое: слово «vol» содержит замену подавленной мысли, не вынуждая поэтому к дополнению или изменению первого предложения. Именно в этом достоинство двусмысленности.

Другой пример: железный лоб – железный сейф – железная корона. Какая необыкновенная бережливость по сравнению с высказыванием мысли без слова «железный»! «При достаточном нахальстве и бессовестности нетрудно сколотить большое состояние, а в награду за такие заслуги, естественно, не останешься без дворянства». Безусловно, в этих примерах явно присутствует сгущение, а значит, и сбережение. Но необходимо доказать его наличие во всех примерах. В чем же состоит экономия в остротах типа «Rousseau – roux et sot; Antigone – Antik? O, nee», в которых мы поначалу не обнаружили сгущений, которые и подвигли нас предположить технику неоднократного употребления одного и того же материала? Здесь нам, правда, вроде бы не помогает понятие «сгущение», но если заменить его более широким понятием «сбережение», то дело пойдет на лад. Легко сказать, что мы сберегали в примерах с Rousseau, Antigone и т. д. Мы экономим на высказывании критического замечания, на формулировании оценки; и то и другое уже присутствует в самом имени. В примере «страсть – ревность» мы экономим на хлопотном подборе определения: Eifersucht (ревность), Leidenschaft (страсть) и Eifer sucht (с ревностью искать), Leiden schafft (создает страдание); к этому добавляются служебные слова, и определение готово. То же самое относится и ко всем другим ранее проанализированным примерам. Там, где сбережено менее всего, как, например, в игре слов у Сафира: «Sie kommen um Ihre 100 Dukaten», там, по крайней мере, сэкономлено на создании нового текста ответа: текст обращения достаточен и для ответа. Это немного, но именно в этом немногом и заключено остроумие. Неоднократное употребление одних и тех же слов для обращения и для ответа, конечно же, входит в процесс «сбережения». Точно так же Гамлет намерен понимать быструю смену смерти своего отца и бракосочетания своей матери: