Текст книги "Остроумие и его отношение к бессознательному"

«Я проехался с ним tête-à bête». Нет ничего проще, чем редуцировать эту остроту. Ведь она может означать лишь то, что кто-то ездил tête-à tête с X., а этот X. – болван.

Ни одна из указанных фраз не остроумна по отдельности. Однако их объединение в одно предложение вида «Я ездил tête-à tête с болваном X.» тоже не блещет остроумием. Шутка рождается, лишь когда слово «болван» опускается, а одно из tête превращается в bête. Тем самым, вследствие столь ничтожного, казалось бы, изменения, подавленное было слово «болван» снова возвращается. Технику для этой группы острот можно описать как сгущение с незначительным изменением; разумеется, шутка будет тем удачнее, чем меньше малое изменение бросается в глаза.

Сходна – и тоже далеко не проста – техника другой остроты. Господин Н. при обсуждении человека, который заслуживал многих похвал, но у которого хватало и недостатков, отозвался о нем так: «Да, тщеславие – одна из четырех его ахиллесовых пят»[22]22
  Похоже, ту же самую шутку отпустил ранее Г. Гейне, имея в виду Альфреда де Мюссе. – Примеч. авт. А. де Мюссе – французский поэт-романтик, один из классиков французской литературы. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Здесь изменение заключается в том, что вместо привычной одной ахиллесовой пяты налицо сразу четыре; то есть герой высказывания сопоставляется с парнокопытным (Vieh). Таким образом, сгущенные в шутке мысли гласили: «Если не обращать внимания на его тщеславие, это выдающийся человек, но мне он все же не нравится – он, скорее, животное, чем человек»[23]23
  Одно из усложнений техники в данном примере состоит в том, что изменение, заменяющее опущенное ругательство, должно обозначать лишь намек на это ругательство, раз далее требуется процесс умозаключения. О другом факторе, тут воздействующем, см. далее. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Мне довелось услышать сходную, разве что более простую шутку, in statu nascendi[24]24
  Здесь: в миг возникновения (лат.). – Примеч. ред.


[Закрыть] в семейном кругу. Из двух братьев-гимназистов один учится отлично, а другой учебой пренебрегает. Как-то отличник ухитрился получить на занятиях низкую оценку, и мать завела с ним разговор на эту тему, опасаясь, что он далее может вовсе забросить учебу. Другой мальчик, пребывавший до сих пор в тени своего брата, охотно подхватил разговор: «Да, – сказал он. – Karl geht auf alien Vieren zurück» («Карл пятится назад на всех четырех»)[25]25
  Тж. «Карл опускается до четверок» (нем.). – Примеч. ред.


[Закрыть].

Тут мы видим короткое добавление к уверению, что брат-отличник, по мнению другого, и вправду начал учиться хуже. Однако еще это дополнение воплощает и заменяет собой страстную защиту собственных интересов: «Мама, не надо думать, будто Карл умнее, из-за того, что он лучше меня успевает в школе. Он же глупое животное, то есть гораздо глупее меня».

Хорошо известная острота господина Н. служит прекрасным примером сгущения с небольшим изменением. Об одном человеке, принимавшем участие в общественной жизни, Н. говорил, что у того «великое будущее позади». Человек, к которому относилась эта шутка, был молод и по своему происхождению, воспитанию и личным качествам имел, казалось, все шансы возглавить какую-либо политическую партию и так войти в правительство. Но времена изменились, партия перестала занимать важное место в политике, и можно было предсказать, что человек, которому суждено было стать ее руководителем, ничего в жизни не добьется. Кратчайшее редуцированное изложение взамен шутки должно гласить: этот человек имел впереди великое будущее, но все уже в прошлом. Опускаем слово «имел» и второе предложение, а в первое вносим малое изменение – вместо слова «впереди» употребляем противоположное ему по смыслу слово «позади»[26]26
  Тут задействован еще один фактор, описание которого я приберегу для дальнейшего изложения. Он выражает фактическую природу изменения (представление посредством противоположности или бессмыслицы.) Технике остроумия ничто не препятствует пользоваться одновременно многими приемами, но нам дано изучать их только последовательно. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Похожее изменение господин Н. допустил в разговоре об одном досточтимом человеке, которого назначили министром земледелия только потому, что он когда-то был земледельцем. Вскоре общественное мнение убедилось, что он – наименее способный из всех, кто занимал эту должность. Когда он сложил с себя обязанности министра и снова вернулся к своим земледельческим занятиям, господин Н. сказал о нем: «Подобно Цинциннату, он вернулся на свое место перед плугом».

Впрочем, римлянин Цинциннат, которого тоже когда-то оторвали от земледелия, чтобы наделить властью, затем вернулся на прежнее место за плугом[27]27
  См.: Тит Ливий. История Рима от основания города; кн. 3, где этот римлянин зовется «призванным от сохи». – Примеч. ред.


[Закрыть]. А перед плугом идет, как известно, только бык.

Знаменитому остряку Карлу Краусу[28]28
  Известный венский журналист и редактор. – Примеч. ред. оригинального издания.


[Закрыть] принадлежит образчик удачного сгущения с небольшим изменением. Об одном работнике желтой прессы он написал, что тот отправился на Балканы «восточным эшпрессом» (Orienterpresszug). Очевидно, что в этом слове совмещены два других – Orientexpresszug («Восточный экспресс») и Erpressung (шантаж). В общем контексте высказывания элемент Erpressung оказывается изменением для элемента Orientexpresszug. Кстати, эта шутка, как бы выдающая себя за опечатку, представляет для нас и другой интерес[29]29
  Она обозначает границу между шуткой и парапраксисом (оговорками и пр.). См. работу Фрейда «Психопатология обыденной жизни», гл. 6. — Примеч. ред. оригинального издания.


[Закрыть].

Не составит ни малейших затруднений и далее множить число примеров, но, думаю, уже нет нужды приводить новые случаи, чтобы уловить характер техники во второй группе – для сгущения с изменением. Если сравнивать вторую группу с первой, техника которой состояла в сгущении с составлением смешанных слов, бросится в глаза то обстоятельство, что различие здесь несущественное, что указанные техники легко перетекают одна в другую. Создание смешанных слов и малые изменения суть формы замещения, и, если угодно, мы могли бы описать словообразование путем смешивания как преобразование основного слова каким-то вторым элементом.

* * *

Но здесь мы должны сделать первую остановку и спросить себя, с каким известным в тематической литературе признаком совпадают, целиком или частично, наши открытия. По всей видимости, с краткостью, которую Жан-Поль именовал душой остроумия. Но краткость сама по себе не порождает остроумия, ведь иначе каждое лаконичное выражение следовало бы признавать шуткой. Краткость в данном случае должна быть особого рода. Можно припомнить, что Липпс пытался описать эту особенную краткость. Наше исследование установило и доказало, что краткость остроумия есть зачастую результат своеобразного процесса, который, так сказать, оставляет в шутке второй след – замену. Но при использовании процедуры редукции, который ставит целью опровергнуть сгущение, мы также выяснили, что шутка зависит от своего словесного выражения, создаваемого в процессе сгущения. Так что весь наш интерес теперь сосредоточивается на этом странном процессе, до сих пор не изученном в должной мере. Вдобавок мы пока не поняли, как из него может возникнуть самое ценное в остроумии – удовольствие, которое оно нам доставляет.

Известны ли в какой-либо другой области духовной жизни процессы, подобные тем, которые здесь выводятся как техника остроумия? Да, известны – в одной-единственной и, по-видимому, очень отдаленной области. В 1900 году я опубликовал книгу, в которой, как показывает ее название «Толкование сновидений», попытался объяснить загадку сновидений и заявить, что они суть производные нормальной духовной деятельности. У меня имелись основания противопоставить явное, нередко диковинное содержание сновидений латентным, но вполне логичным мыслям, из которых оно создается. При этом я провел тщательное исследование процессов, которые создают сновидение из латентных «сномыслей», и проанализировал психические силы, причастные этому превращению. Совокупность процессов я описал как работу сновидения. Частью этой работы является процесс сгущения, который выказывает величайшее сходство со сгущением в технике остроумия, тоже ведет к сокращению и тоже создает замещающие образы такого же характера. Каждому, кто вспомнит свои сновидения, наверняка знакомы смешанные образы – людей и даже предметов. Во снах даже образуются новые слова, которые затем можно разложить на части посредством анализа (например, Автодидаскер = автодидакт + Ласкер). В других случаях, быть может, еще более частых, сгущение в сновидениях порождает не смешанные образы, а картины, вполне тождественные какому-то предмету или человеку, за исключением той или иной малости, почерпнутой из иного источника. Тут налицо те же изменения, как и в шутках господина Н. Вне сомнения, в обоих случаях перед нами один и тот же психический процесс, опознаваемый по сходным результатам. Столь далеко заводящая аналогия между техникой остроумия и работой сновидения должна, конечно, повысить наш интерес к технике остроумия и пробудить надежду на извлечение из сравнения шуток и снов полезных выводов для объяснения остроумия. Но мы временно отложим эту задачу – ввиду того, что пока изучили технику остроумия лишь в малой степени, на крайне малом числе примеров, и потому не можем сказать, действительно ли существует та аналогия, которую мы хотим провести. Итак, мы прекращаем сравнение со сновидением и возвращаемся опять к технике остроумия, но будем помнить о возможной нити нашего исследования, к которой в дальнейшем, не исключено, вернемся.

* * *

Первое, что мы хотим узнать, – можно ли доказать, что процесс сгущения и замещения во всех остротах составляет общую характерную черту техники остроумия?

Припоминаю шутку, которая запала мне в память в силу особых обстоятельств. Один из великих учителей моей молодости, которого мы считали неспособным ценить шутки и от которого никогда не слышали ни одной собственной остроты, пришел однажды в институт с широкой улыбкой и охотнее, чем когда-либо прежде, согласился объяснить свое веселое настроение: «Я только что вычитал отменную шутку. В парижский салон ввели некоего молодого человека, родственника великого Жана-Жака Руссо, носившего ту же фамилию. Кроме того, он был рыжеволосым. Но сей юноша вел себя столь неловко, что хозяйка дома упрекнула господина, который привел этого молодого человека: ”Vous m’avez fait connaitre un jeune homme roux et sot, mais non pas un Rousseau”[30]30
  «Вы познакомили меня с рыжим (roux) и глупым (sot), однако он не Руссо» (фр.); фонетически фамилия и два отмеченных слова звучат одинаково. – Примеч. ред.


[Закрыть]». И мой учитель снова засмеялся.

По классификации классических авторов, это Klangwitz, острота по созвучию, причем не перворазрядная, обыгрывающая имя собственное – отчасти сходная с шуткой капуцина из шиллеровского «Лагеря Валленштейна», построенной, как известно, по заветам Абрахама а Санта-Клара[31]31
  Наст. имя Ганс Мегерле, августинский монах, проповедник-сатирик. – Примеч. пер.


[Закрыть]:

 
Lässt sich nennen den Wallenstein,
ja freilich ist er uns allen ein Stein
des Anstosses und Ärgernisses[32]32
  И Валленштейном ведь зваться привык:
  Я, дескать, камень – какой вам опоры?
  Подлинно – камень соблазна и ссоры!» (перевод Л. Мея). Букв. «для нас всех (allen) он камень (Stein) напора и неприятностей». – Примеч. ред. Данная шутка в силу другого фактора заслуживает еще более высокой оценки, о чем будет сказано ниже. – Примеч. авт.


[Закрыть].
 

Но какова же техника этой шутки? Мы сразу замечаем, что характерная черта, общность которой, быть может, имелась надежда доказать, исчезает начисто: тут нет никакого пропуска, никакого сокращения. Дама высказывает в шутке почти все, что мы можем предположить в ее мыслях: «Вы заинтересовали меня родственником Жана-Жака Руссо – возможно, это родственник по духу. Но оказалось, что это рыжий и глупый (roux et sot) юнец». Да, я делаю предположение, но от этой попытки редукции соль остроты не пропадает. Она сохраняется и выражается в созвучии Rousseau / roux sot. Тем самым мы получаем подтверждение того, что сгущение с замещением не принимало участия в рождении этой шутки.

Rousseau

Расин

Что еще можно сказать? Новые попытки редукции могут убедить, что шутка остается устойчивой до тех пор, пока фамилия «Rousseau» не заменяется другой. Я подставляю, например, вместо нее фамилию «Расин», и тотчас критика дамы, при всей ее обоснованности, теряет всякий признак остроумия. Теперь я знаю, где мне искать технику этой шутки, но пока медлю с формулировкой. Попробуем высказаться следующим образом: техника шутки заключается в том, что одно и то же слово (фамилия) используется двояко – один раз как единое целое, а затем – как разделенное на слоги, подобно шараде.

Можно привести несколько примеров созвучия, которые по своей технике вполне тождественны[33]33
  Во всех примерах ниже имеется звуковое сходство между ключевым словом (Бонапарт, «Антигона», онанизм) и откликом. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Одна итальянка отомстила Наполеону Бонапарту за бестактную шутку, основанную на той же технике двоякого применения. На придворном балу он сказал ей, указывая на ее соотечественников: «Tutti gli Italiani danzando si male» («Все итальянцы танцуют так плохо»), на что она метко возразила: «Non tutti, ma buona parte»[34]34
  Созвучие с фамилией «Бонапарт». – Примеч. ред.


[Закрыть] («Нет, не все, но добрая часть»; см. Brill 1911).

Когда в Берлине однажды поставили софоклову «Антигону», критики сетовали, что исполнению недостает «духа подлинной античности». Берлинские остроумцы перетолковали эту критику на свой лад: «Antik? Oh, nee» («Антично? О нет»; см. Fischer 1846–1857, 1889.)

Во врачебных кругах рассказывают похожую шутку с разделением слогов. Врач, мол, спрашивает молодого пациента, не занимался ли тот когда-либо онанизмом, и слышит в ответ: «О na, nie!» («О нет, никогда!»).

Во всех четырех примерах, которых вполне достаточно для этого типа острот, налицо одна и та же техника остроумия. Слово употребляется двояко: один раз – целиком, другой раз – с разделением на слоги, причем в этом разделении приобретает совершенно иной смысл[35]35
  Удачность этих шуток объясняется тем, что в них одновременно находит применение другой технический прием, более высокого порядка (см. ниже). Здесь, пожалуй, следует еще обратить внимание на связь между шутками и загадками. Философ Брентано (см. приложение. – Ред.) сочинял загадки, в которых требовалось отыскать один-два слога, каковые, будучи соединенными в то или иное слово, придавали ему, в силу своего сочетания, другой смысл. Например: «liess mich das Platanenblatt ahnen» (букв. «кленовый лист заставляет думать». – Ред.), где слова Platanen и blatt ahnen звучат почти одинаково. Или: «Wie du den Inder hast verschrieben, in der Hast verschrieben» (букв. «Выписывая рецепт индийцу, вы в спешке сделали описку». – Ред.), где сходно звучат выражения Inder hast и in der Hast.
  Слоги, которые нужно отгадать, заменяются в предложении слогом «dal», который употребляется вместо каждого недостающего слога. Коллега Брентано остроумно отомстил ему, когда услышал о помолвке философа, человека зрелых лет, и спросив: «Daldaldal daldaldal? – Brentano brennt-a-no?» («Брентано еще тлеет?»).
  В чем же заключается разница между этими daldal-загадками и приведенными выше остротами? В загадках техника есть условие и нужно отгадать слова, а в шутках слова налицо, тогда как техника скрыта. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Многократное употребление одного и того же слова (один раз – как целого, а затем по слогам, на которые оно распадается) – первый встреченный нами случай, отличный от техники сгущения. После краткого размышления мы можем догадаться по обилию приходящих на ум примеров, что новооткрытая техника вряд ли ограничивается только этим приемом. Имеется необозримое (сколько их конкретно, можно лишь гадать) число всевозможных приемов, посредством которых одно и то же слово или один и тот же набор слов используется для многократного применения в предложении. Должны ли все эти возможности считаться техническими приемами остроумия? По-видимому, да. Нижеследующие шутки это докажут.

Для начала можно взять один и тот же набор слов и немного изменить их порядок. Чем незначительнее изменение, чем явственнее впечатление, что теми же словами выражена мысль, отличная от исходной, тем удачнее в техническом отношении итоговая шутка.

«Супружеская чета X. живет на широкую ногу. По мнению одних, муж много зарабатывает и при этом откладывает кое-что впрок (sich etwas zurück-gelegt); по мнению других, жена слегка прилегла (sich etwas zurückgelegt) и тем много заработала»[36]36
  Daniel Spitzer, 1912. — Примеч. авт. Слово zurückgelegt имеет два значения. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Поистине дьявольски удачная острота! Причем сколь экономно, какими незначительными средствами она создана! Много заработал – кое-что отложил (sich etwas zurückgelegt), слегка прилегла (sich etwas zurückgelegt) – много заработала. Лишь перестановка слов во фразе сказанное о муже резко отличается от намеков насчет его жены. Конечно, и здесь этим вся техника шутки не исчерпывается[37]37
  То же самое справедливо для отличной шутки, которую цитирует Брилл. Оливер Уэнделл Холмс (американский врач и литератор. – Примеч. пер.) однажды сказал: «Put not your trust in money, but put your money in trust» («Не доверяй деньгам, но доверь деньги тресту». – Ред.). Здесь предсказывается противоречие, которое все-таки не возникает. Вторая часть предложения упраздняет противоречие. Кроме того, это хороший пример непереводимости острот с такой техникой. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Широкий простор открывается для техники остроумия, когда при «многократном употреблении одного и того же материала» применяются слова, ставшие источником шутки, причем сначала в неизмененном виде, а затем – с небольшим изменением. Вот, например, еще одна острота господина Н.

Он услышал от одного человека, который сам по рождению был евреем, враждебный отзыв о характере евреев. «Герр советник, – сказал он, – ваш антесемитизм (ante – прежде. – Ред.) был мне известен, но ваш антисемитизм стал новостью».

Здесь изменена всего одна буква, и это обстоятельство вряд ли будет замечено при невыразительном произношении. Этот пример напоминает о других подобных шутках господина Н. (см. выше), однако, в отличие от тех, здесь нет и следа сгущения: в самой шутке содержится все то, что следовало сказать. «Знаю, что раньше вы сами были евреем. Поэтому меня удивляет, что именно вы ругаете евреев».

Прекрасным примером такой шутки посредством изменения является также известное восклицание: «Traduttore – Traditore!» («Переводчик – предатель!» – Ред.). Сходство почти на грани тождества создает для переводчика настоятельную необходимость стать нарушителем закона в отношении к автору переводимого текста[38]38
  Брилл приводит вполне сопоставимую шутку, тоже основанную на малом изменении: amantes – amentes (влюбленные – глупцы). – Примеч. авт.


[Закрыть].

Разнообразие изменений в таких шутках крайне велико, и среди них нет совсем одинаковых.

Вот острота, якобы имевшая место на юридическом экзамене. Кандидат должен перевести место из Corpus juris[39]39
  Свод законов (лат.), канонические акты римского права. – Примеч. пер.


[Закрыть]: «Labeo ait» – Я падаю, говорит он»[40]40
  Марк Лабеон – римский юрист и теоретик римского права. Фраза должна переводиться как «Лабеон говорит», но кандидат путает имя со словом labeor – я падаю. – Примеч. пер.


[Закрыть]. «Вы провалились, говорю я», – заявляет экзаменатор и на этом заканчивает экзамен. Кто ошибочно признает имя великого юриста за другое слово, к тому же неправильно его переводя, тот, конечно, не заслуживает лучшего отношения. Но техника шутки заключается в том, что для наказания кандидата экзаменатор применил почти те же слова, которые выявили пробел в знаниях кандидата. Эта шутка служит, кроме того, примером находчивости, техника которой, как мы увидим, немногим отличается от анализируемой здесь техники остроумия.

Слова суть пластичный материал, с которым можно поступать по-разному. Есть слова, которые в отдельных случаях утрачивают свое первоначальное прямое значение, но обретают его в ином контексте. В одной остроте Лихтенберга[41]41
  Немецкий мыслитель, публицист, автор сборника опубликованных посмертно афоризмов. – Примеч. пер.


[Закрыть] подчеркиваются именно те отношения, при которых потерявшие свой первоначальный смысл слова должны снова его получить.

«Как идут дела?»[42]42
  Wie geht’s? – букв. «Как ходится?» (нем.). – Примеч. ред.


[Закрыть] – спросил слепой хромого. «Как видите», – ответил хромой слепому.

В немецком языке имеются слова, которые то исполнены глубокого смысла, то «пусты», причем это случается неоднократно. Из одного корня могут развиться две различные производные: одна превращается в слово, имеющее определенное значение, а другая – в потерявшие прямое значение суффиксы и приставки; тем не менее оба слова произносятся тождественно. Созвучие между значимым словом и потерявшими свое значение слогами при этом может быть случайным. Так или иначе, техника остроумия способна извлечь пользу из подобных сочетаний речевого материала.

Шлейермахеру[43]43
  Немецкий философ и богослов, один из классиков догегельянской философии. – Примеч. пер.


[Закрыть] приписывается, например, шутка, важная для нас как наглядный пример такого технического приема[44]44
  Шутки такого рода очень часто непереводимы. – Примеч. ред. оригинального издания.


[Закрыть]: «Eifersucht ist eine Leidenschaft, die mit Eifer sucht, was Leiden schafft» («Ревность – это страсть, которая ревностно ищет, как бы причинить страдание»).

Сказано, безусловно, остроумно, хотя и недостаточно метко. Здесь пропадает сразу несколько признаков, что может ввести в заблуждение при анализе других видов острот, пока мы не исследуем каждый из них в отдельности. Мысль, выраженную в этой шутке, нельзя назвать ценной. Она дает неудовлетворительное определение ревности. Тут нет ни «смысла в бессмыслице», ни «скрытого смысла», ни «смущения и внезапного понимания». Тут при всем старании не отыскать «противопоставление мнений» и только с большой натяжкой можно разглядеть противоречие самих слов и значений. Тут не найти сокращения; наоборот, высказывание производит впечатление многоречивости. Но все же это шутка, вполне удачная. Единственная ее характерная черта, которая бросается в глаза, одновременно показывает, что с упразднением этой черты соль шутки исчезает. Состоит она в том, что одни и те же слова подвергаются многократному употреблению. Нужно решить, можно ли отнести эту шутку к разряду тех, в которых слово употребляется один раз как целое, а затем – по слогам (как Rousseau или Antigone), или же оно относится к другому разряду, в котором разнородный смысл создается благодаря употреблению составных частей, имеющих конкретное значение, и тех, что его потеряли. Кроме того, заслуживает внимания еще один признак техники остроумия. Здесь наблюдается необычное положение – своего рода унификация, при котором «ревность» (Eifersucht) определяется через собственное имя, через разложение самого слова на значимые части. Как мы увидим далее, это тоже элемент техники остроумия. Значит, указанные факторы достаточны для определения искомого характера остроумия.

Если углубиться в разнообразие форм «многократного употребления» одного и того же слова, мы вдруг заметим, что зрим образцы «двусмысленности» или «игры слов», которые уже давно общеизвестны и признаны в качестве технических приемов остроумия. Зачем же мы старались открыть их заново, если могли позаимствовать сведения из самой поверхностной статьи об остроумии? В свое оправдание могу лишь сказать, что я подчеркиваю в изъявлении разговорных выражений другую их сторону: прочие авторы рассуждают об «игривом характере» остроумия, а я говорю о «многократном употреблении».

Иные случаи многократного употребления, которые допустимо объединить под названием «двусмысленностей» в новую, третью группу, можно отнести к разрядам, существенно неотделимым друг от друга (так сама третья группа почти неотличима от второй). Что мы имеем:

А) Двусмысленности имен собственных и нарицательных. Ср. у Шекспира: «Discharge thyself of our company, Pistol!» («Генрих IV»)[45]45
  Букв. «Разряди себя из нашего общества, Пистоль!». В русском переводе Е. Бируковой этот отрывок передан иносказательно: «Если он переливает из пустого в порожнее, пусть ему самому будет пусто!». – Примеч. ред.


[Закрыть].

«Mehr Hof, als Freiung» («Больше ухаживаний, чем сватовства»), – сказал венский остроумец по поводу нескольких красивых девушек, за которыми долго ухаживали, но которые не нашли себе мужей. «Hof» и «Freiung» – это еще и две примыкающие друг к другу площади в центре Вены.

«Здесь правит не мерзкий Макбет, здесь правит Банко» (банковские деньги; речь о Гамбурге. – Авт.); см. «Из мемуаров господина фон Шнабелевопского», гл. 3[46]46
  См.: Гейне Г. Собрание сочинений в 10 т. Т. 5 / Перевод Е. Лундберга. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Там, где имя собственное нельзя употребить (точнее говоря, где им нельзя злоупотребить), двусмысленность может порождаться посредством уже известных нам малых изменений.

«Почему французы отвергли оперу о Лоэнгрине?» – спрашивали в былые времена. Ответ гласил: «Из-за Эльзы» (Elsa’s – Elsaß, Эльзас).

Б) Двусмысленность вследствие буквального и метафорического значения слов. Это один из наиболее обильных источников для развития техники остроумия. Приведу лишь несколько примеров.

Один коллега-врач, известный острослов, сказал как-то драматургу Артуру Шницлеру (тот и сам, между прочим, доктор медицины): «Не удивлен, что вы стали известным писателем. Ведь у вашего отца уже было зеркало для современников». Отец драматурга, знаменитый врач Шницлер, владел ларингоскопом[47]47
  Он, собственно, изобрел ларингоскоп, по-немецки Kehl-kopfspiegel – букв. «зеркало для гортани». – Примеч. ред. оригинального издания.


[Закрыть]. Если вспомнить слова Гамлета, цель драмы, а также поэта, ее создающего, «как прежде, так и теперь была и есть – держать как бы зеркало перед природой, являть добродетели ее же черты, спеси – ее же облик, а всякому веку и сословию – его подобие и отпечаток»[48]48
  Перевод М. Лозинского. – Примеч. ред.


[Закрыть].

В) Собственно двусмысленность или игра слов; это, так сказать, идеальный случай многократного употребления. Над словом не производят никаких насильственных манипуляций. Оно не расчленяется на составляющие слоги; нет нужды подвергать его каким-либо изменениям; не нужно смешивать область, к которой оно принадлежит (допустим, область имен собственных), с какой-либо другой областью. В таком виде, в каком находится и стоит в общей организации фразы, оно может выражать двоякий смысл при стечении некоторых обстоятельств.

В нашем распоряжении имеется множество примеров.

Одним из первых шагов Наполеона III после прихода к власти стал захват имущества Орлеанского дома. Удачная игра слов создала тогда фразу: «C’est lе premier vol de l’aigle» («Первый полет орла». – Ред.). Слово «Vol» означает полет, а также грабеж. (См. Fischer 1889.)

Людовик XV захотел испытать остроумие одного из своих придворных, о таланте которого ему рассказывали. При первом удобном случае он велел кавалеру подшутить над ним самим – чтобы король стал «сюжетом» шутки. Придворный остроумно ответил: «Le roi n’est pas sujet» (Король – не подданый». – Ред.). «Sujet» означает «сюжет» и «подданный». (Там же.)

Врач, отходя от постели больной дамы, говорит, качает головой и говорит ее супругу: «Не нравится мне ее вид». «А мне она уже давно не нравится», – поспешно соглашается муж.

Врач имеет в виду, разумеется, состояние здоровья больной женщины, но выражает свое опасение за больную такими словами, что муж нашел в них выражение супружеских отношений.

Гейне сказал об одной сатирической комедии: «Эта сатира не была бы такой едкой, имей поэт больше еды». Данная шутка – пример, скорее, метафорической и обыденной двусмысленности, чем образчик чистой игры слов. Но чего мы добьемся, проводя строгое разграничение?

Иной хороший пример приводят классики (Хейманс и Липпс), причем в форме, затрудняющей понимание игры слов[49]49
  Сафира, как сообщает Хейманс, богатый кредитор, которого он навестил, спросил: «Sie kommen wohl um die 300 Gulden?» («Наверняка вы зашли насчет 300 гульденов?»), а он ответил: «Nein, Sie kommen um die 300 Gulden» («Нет, это вы потеряете 300 гульденов»). Этим ответом он выразил свое отношение предельно вежливо и вполне обыденно. Такова суть дела. Ответ Сафира сам по себе есть идеальное распоряжение. Мы также понимаем, что он, собственно, подразумевал – именно, что он не намерен возвращать долг. Но Сафир использовал в ответе те же слова, с какими к нему обратился кредитор. Посему нам невозможно не учитывать и смысл высказывания кредитора. Тогда получается, что ответ Сафира вовсе лишен смысла. Кредитор никуда не «заходит» и не озабочен желанием «занести 300 гульденов»; он уж точно не «пришел с 300 гульденами». Вдобавок для кредитора естественно не возвращать, а требовать. Слова Сафира в этом отношении одновременно значимы и бессмысленны, так что возникает комическая ситуация (Lipps 1898).
  Содержание изложенной истории передано столь подробно с целью показать, что техника этой остроты гораздо проще, чем думает Липпс. Сафир приходит не для того, чтобы отдать 300 гульденов, а для того, чтобы взять их у богача. В итоге отпадают рассуждения о «смысле и бессмыслице» в этой остроте. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Правильное изложение и формулировку этого анекдота я нашел недавно в одном сборнике, малополезном в прочих отношениях[50]50
  Hermann. Berlin, 1904. — Примеч. авт.


[Закрыть].

«Сафир[51]51
  Имеется в виду австрийский журналист и сатирик еврейского происхождения И. Сафир. – Примеч. пер.


[Закрыть] встретился однажды с Ротшильдом. Когда они немного поболтали друг с другом, Сафир сказал: «Послушайте, Ротшильд, моя касса истощилась. Не могли бы вы одолжить мне 100 дукатов?». «Пожалуй, – ответил Ротшильд, – это для меня пустяки. Но только при условии, что вы сострите». «Для меня это тоже пустяки», – возразил Сафир. «Хорошо, тогда приходите завтра ко мне в контору». Сафир явился точно в назначенное время. «Ах, – сказал Ротшильд, увидев вошедшего Сафира, – вы пришли за (kommen um) своими 100 дукатами?» «Нет, – возразил Сафир. – Это вы потеряли (kommen um) свои 100 дукатов, так как мне до конца дней своих не придет в голову возвратить их вам».

«Что представляют собой – или выставляют – (vorstellen) эти статуи?» – спросил приезжий у жителя Берлина при виде ряда памятников на площади. «Что, спрашиваете? – ответил тот. – Либо правую, либо левую ногу».

Гейне в «Путешествии по Гарцу» («Путевые картины»): «К тому же в данный момент не все студенческие имена сохранились в моей памяти, а среди профессоров есть еще и вовсе не имеющие имени».

Мы приобретем, быть может, навык в диагностике различий, если прибавим сюда другую общеизвестную шутку по поводу профессуры: «Разница между ординарным и экстраординарным профессором заключается в том, что ординарные не совершили ничего экстраординарного, а экстраординарные не совершили ничего ординарного». Это, конечно, игра двумя значениями слов «ординарный» и «экстраординарный»: штатный и внештатный, с одной стороны, и способный или выдающийся – с другой стороны. Но сходство этой шутки с другими известными нам примерами напоминает о том, что здесь гораздо больше бросается в глаза не двусмысленность, а многократное употребление. В этом предложении не слышно ничего другого, кроме повторяющегося слова «ординарный», то в исходной форме, то негативно изменяемого. Еще тут, опять-таки, прибегают к уловке, когда понятие определяется при помощи самого себя (ср. пример с Eifersucht выше и т. д.); два соотносимых понятия определяются, хотя бы и негативно, одно через другое, что ведет к тонкому разграничению. Наконец можно отметить и признаки «унификации», создания более тесной внутренней связи между элементами выражения, чем можно было бы ожидать от их природы.

Гейне в «Путешествии по Гарцу»: «Шефер поклонился мне вполне по-товарищески, ибо он тоже писатель и не раз упоминал обо мне в своих полугодичных писаниях[52]52
  Как о нарушителе дисциплины. – Примеч. ред. оригинального издания.


[Закрыть]; равным образом он часто вызывал меня, а когда не заставал дома, то всегда весьма любезно писал вызов мелом на дверях моей комнаты».

Д. Шпицер в своем сочинении «Венские гуляки» предлагает лаконичное биографическое описание, вполне к тому же шутливое, социального типажа, что расцвел во времена после Франко-прусской войны: «Железный лоб – железная касса – железная корона». (Последняя – это орден, награждение которым переводило его кавалера в дворянское сословие.) Вот превосходный образчик унификации – все как будто изготовлено из железа! Различные, но не сильно противоположные друг другу значения определения «железный» делают допустимыми эти «многократные употребления».

Другая игра слов может облегчить нам переход к новому разряду техники двусмысленности. Упомянутый выше врач-острослов в ходе дела Дрейфуса[53]53
  Капитана французской армии А. Дрейфуса, еврея по происхождению, обвинили в передаче противнику секретных сведений; по приговору суда обвиняемого разжаловали и отправили в ссылку. – Примеч. пер.


[Закрыть] отпустил следующую шутку: «Эта девушка напоминает мне Дрейфуса. Армия не верит в ее невинность».

Слово «невинность», на двусмысленности которого построена эта шутка, в одном случае имеет смысл, противоположный виновности, преступлению; в другом случае – смысл, противоположный сексуальной опытности. Существует много примеров такого рода двусмысленностей, в которых действие шутки сводится к сексуальному толкованию. Для этой группы можно предложить обозначение «двоякое толкование» (double entendre).

Прекрасным примером такого double entendre служит приведенная выше шутка Д. Шпицера: «По мнению одних, муж много зарабатывает и при этом откладывает кое-что впрок (sich etwas zurückgelegt); по мнению других, жена слегка прилегла (sich etwas zurückgelegt) и тем много заработала».

Но если сравнить этот пример двусмысленности в сочетании с double entendre с другими примерами, то бросится в глаза различие, немаловажное для техники остроумия. В шутке о «невинности» одно значение слова столь же ясно, сколь и другое. Трудно установить, какое значение слова является более употребительным и более подходящим – сексуальное или несексуальное. Иначе обстоит дело в примере Шпицера, где повседневный смысл словосочетания «sich etwas zurückgelegt» выступает вперед и как будто прячет сексуальный смысл, который может совсем ускользнуть от простодушного читателя. Приведем противоположный пример, где нет сокрытия сексуального значения. Вот гейневская характеристика услужливой дамы: «Sie konnte nichts abschlagen, ausser ihr Wasser» («Она не может ни в чем отказать, кроме своей воды» или «Она не может мочиться». – Ред.). Звучит несколько сально, остроумие едва замечается[54]54
  Ср. у К. Фишера, который прилагает обозначение «двойное толкование», использованное мною в ином смысле, к двусмысленным остротам, где оба значения не выдвигаются вперед, где одно оттесняется другим. Обозначения такого рода суть условности. В повседневной речи не закрепилось ни одно из определений. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Такая особенность, когда оба значения двусмысленности воспринимаются по-разному, может иметь место и при шутках несексуального свойства – в силу того, что первый смысл сам по себе более употребителен или особенно подчеркивается благодаря связи с другими частями предложения (см., например, фразу «c’est le premier vol de l’aigle»). Все эти случаи я предлагаю называть «двусмысленностью с намеком».

* * *

Мы уже ознакомились с изрядным числом технических приемов остроумия, так что возникает опасность растеряться. Попытаемся поэтому дать сжатый их перечень.

I. Сгущение:

а) с образованием смешанных слов;

б) с изменениями.

II. Многократное употребление материала:

в) целиком и частично;

г) перестановка;

д) с малыми изменениями;

е) со значимыми и «пустыми» словами.

III. Двусмысленность:

ж) имя собственное и нарицательное;

з) метафорическое и буквальное значение;

и) собственно двусмысленность (игра слов);

к) double entendre;

л) двусмысленность с намеком.

Это разнообразие сбивает с толка. Мы можем испытать обеспокоенность из-за того, что слишком много внимания уделили техническим приемам остроумия; неужели, гложет нас мысль, мы переоцениваем их значение для познания сущности остроумия? Вот только данное предположение опровергается тем непреложным фактом, что шутка всякий раз исчезает, стоит лишь устранить деятельность таких технических приемов в способе выражения. Поэтому, несмотря на сказанное выше, мы ищем единство в этом разнообразии. Возможно, что все эти технические приемы можно привести к одному знаменателю. Соединить вторую и третью группы, как уже было сказано, нетрудно. Двусмысленность (игра слов) есть идеальный образчик многократного употребления одного и того же материала. Причем последнее, по-видимому, является объемлющим понятием. Примеры разделения, перестановки одного и того же материала, многократного употребления с малыми изменениями (пункты в, г, д) можно, не без некоторой натяжки, отнести к разряду двусмысленностей. Но что общего между техникой первой группы (сгущение с образованием смешанных слов) и техникой двух последних групп (многократное употребление одного и того же материала)?

Что ж, между ними существует, полагаю, простая и очевидная связь. Употребление одного и того же материала – только частный случай сгущения. Игра слов – не что иное, как сгущение без замещения. То есть сгущение остается объемлющей категорией. Стремление к уплотнению – или, правильнее, к экономии языковых средств – управляет всеми этими техническими приемами. Все сводится к той самой экономии, как говаривал принц Гамлет («Расчет, расчет, приятель!»).