Текст книги "«Я» и «Оно»"

VI

Полученный нами результат, устанавливающий резкую противоположность между первичными позывами «Я» и сексуальными первичными позывами, сводя первые к стремлению к смерти, а вторые – к стремлению к жизни, во многих отношениях не удовлетворит, конечно, и нас самих. Добавим к этому, что только у первых первичных позывов «Я» мы могли установить их консервативный или, лучше сказать, регрессивный характер, соответствующий вынуждению повторения. Напомним, что, согласно нашей гипотезе, первичные позывы «Я» возникли от оживания неживой материи и стремятся вернуться в неживое. А сексуальные первичные позывы воспроизводят, очевидно, примитивные состояния живого существа; но целью, к которой они стремятся всеми возможными средствами, является слияние двух определенным образом дифференцированных зародышевых клеток. Если это соединение не осуществляется, то зародышевая клетка умирает так же, как и все остальные элементы многоклеточного организма. Только при условии соединения их половая функция способна продлить жизнь и придать ей видимость бессмертия. Какое же важное событие хода развития живой субстанции повторяется половым размножением или предшествующей ему копуляцией двух индивидов из среды одноклеточных? На это у нас ответа нет, и поэтому для нас было бы облегчением, если бы все наше построение оказалось ошибочным. Отпала бы противоположность первичных позывов «Я» (инстинктов смерти) и сексуальных первичных позывов (инстинктов жизни), и вместе с этим вынуждение повторения потеряло бы то значение, которое ему приписывается.

Вернемся поэтому к одному из включенных нами предположений в ожидании, что мы можем целиком его опровергнуть. Мы построили дальнейшее заключение на предпосылке, что все живущее должно умереть по внутренним причинам. Высказали мы это предположение столь беспечно потому, что оно нам таковым не кажется. Мы привыкли так думать, и наши поэты поддерживают нас в этом. Мы, быть может, решились так думать потому, что в этой вере есть утешение. Если уж надо самому умереть и до этого потерять любимых нами людей, то уж приятнее подчиниться неумолимому закону природы, священной Ананке, чем случайности, которой можно было бы, пожалуй, еще избежать. Но возможно, что эта вера во внутреннюю закономерность смерти тоже только иллюзия, которую мы создали, чтобы «перенести тягость существования»? Эта вера, во всяком случае, не первоначальна, так как примитивным народам чужда идея «естественной смерти»; они относят каждую смерть в их среде к влиянию врага или злого духа. Обратимся поэтому к биологическим наукам, чтобы эту веру испытать.

И тут мы удивимся, как мало между биологами согласия, когда речь идет о естественной смерти; само понятие смерти у них просто растекается. Наличие, по крайней мере для высших животных, определенной средней продолжительности жизни говорит, конечно, за смерть по внутренним причинам, но то обстоятельство, что отдельные крупные животные и гигантские деревья достигают очень высокого и пока неустановимого возраста, это впечатление опять-таки упраздняет. Согласно великолепной концепции Флисса все феномены жизни, проявляемые организмами, – конечно, и смерть – связаны с выполнением определенных сроков, в которых выражается зависимость двух живых субстанций – мужской и женской – от солнечного года. Однако наблюдение, как легко и в каком размере влияние внешней силы может изменить проявления жизни, особенно в растительном мире, как оно может их ускорить или задержать, противоречит неподвижной, окаменелой формуле Флисса и, по крайней мере, заставляет сомневаться в абсолютном господстве установленных им законов.

Наибольший интерес вызывает у нас трактовка темы продолжительности жизни и темы смерти организмов в работах А. Вейсмана[20]20
  Ueber die Dauer des Lebens. 1882; Ueber Leben und Tod. 1892; Das Keimplasma. 1892 и др.


[Закрыть]. К этому исследователю восходит различие в живой субстанции ее смертной и ее бессмертной половины; смертная половина есть тело в более узком смысле слова – сома, она одна подвержена закону естественной смерти, зародышевые же клетки потенциально бессмертны постольку, поскольку при известных благоприятных обстоятельствах они способны развиться в новый индивид, или, выражаясь иначе, окружить себя новой сомой[21]21
  Ueber Leben und Tod. S. 20.


[Закрыть].

Нас поражает здесь неожиданная аналогия с нашим собственным пониманием, развившимся столь непохожим образом. Вейсман, рассматривающий живую субстанцию морфологически, видит в ней две составные части: сому, которой суждено умереть, иными словами – тело, независимо от его полового и наследственного материала, и другую часть – бессмертную, именно эту зародышевую плазму, которая служит целям сохранения вида, его размножения. Для нас отправной точкой была не живая материя, а действующие в ней силы; и мы признали два вида первичных позывов – одни, ведущие жизнь к смерти, и другие – сексуальные первичные позывы, снова и снова стремящиеся к обновлению жизни и этого достигающие. Эта теория звучит динамическим завершением морфологической теории Вейсмана.

Но эта видимость значительной согласованности тотчас исчезает, если мы рассмотрим данное Вейсманом определение проблемы смерти. Ибо Вейсман признает разделение на смертную сому и бессмертную зародышевую плазму лишь для многоклеточных организмов; у одноклеточных – индивид и продолжающая род клетка являются еще одним и тем же[22]22
  Ueber die Dauer des Lebens. S. 38.


[Закрыть]. Он, таким образом, объявляет одноклеточных потенциально бессмертными, смерть наступает только у метазоев, многоклеточных. Эта смерть высших живых существ является, разумеется, естественной и наступает от внутренних причин; но основана эта смерть не на первоначальном свойстве живой субстанции[23]23
  Ueber Leben und Tod, 2. Aufl. S. 67.


[Закрыть] и не может быть воспринята как абсолютная необходимость, заложенная в самой сущности жизни[24]24
  Ueber die Dauer des Lebens. S. 33.


[Закрыть]. Смерть есть, скорее, установление целесообразности, явление приспособления к внешним условиям жизни, так как после разделения клеток организма на сому и зародышевую плазму неограниченная продолжительность жизни индивида стала бы совершенно нецелесообразной роскошью. С возникновением у многоклеточных этой дифференциации смерть стала возможной и целесообразной. С тех пор сома высших живых существ к определенным срокам по внутренним причинам отмирает, в то время как одноклеточные (протисты) остаются бессмертными. Размножение, напротив, возникло не со смертью, оно, скорее, представляет собой такое же первичное качество живой материи, как и рост, от которого оно произошло; и жизнь с самого ее начала на Земле оставалась непрерывной[25]25
  Ueber Leben und Tod. Schlub.


[Закрыть].

Легко убедиться, что признание для высших организмов естественной смерти нашему делу мало помогает. Если смерть есть позднее приобретение живых существ, то не может быть вопроса о первичных позывах смерти, восходящих к началу жизни на Земле. Многоклеточные, может быть, умирают от причин внутренних, от недостатков своей дифференциации или от несовершенств своего обмена веществ; но, с точки зрения нашей проблемы, вопрос этот неинтересен. Такое понимание смерти и ее происхождения, конечно, привычному мышлению гораздо ближе, чем странное предположение о «первичных позывах смерти».

Дискуссия, которая последовала за гипотезами Вейсмана, с моей точки зрения, ни в каком направлении ничего решающего не дала[26]26
  Ср.: Hartmann M. Tod und Fortpflanzung. 1906; Lipschutz A. Warum wirsterben. 1914; Doflein F. Das Problem des Todes und der Unsterblichkeit bei den Pflanzen und Tieren. 1909.


[Закрыть]. Многие авторы вернулись к точке зрения Гетте (1883), который видел в смерти прямое следствие размножения. Для Гартмана смерть не характерна появлением трупа, т. е. отмершей части живой субстанции, – он определяет ее как «окончание индивидуального развития». В этом смысле смертны и протозои, так как смерть у них всегда совпадает с размножением; но у них смерть в известной степени этим размножением завуалирована, потому что вся субстанция животного-родителя может быть непосредственно перенесена в молодых индивидов-детей.

Вскоре после этого исследование сосредоточилось на том, чтобы экспериментальным путем подвергнуть испытанию это предполагаемое бессмертие живой субстанции одноклеточных. Американец Вудрефф, экспериментируя с ресничной инфузорией («туфелькой»), которая размножается делением на два индивида, довел свои опыты до 3029-го поколения; на этом он закончил опыты, причем при каждом опыте он изолировал одну из отделившихся частиц и помещал ее в свежую воду. Этот поздний отпрыск первой «туфельки» был так же свеж, как его прародительница, и не обнаруживал никаких признаков старения или дегенерации. Этим самым, если считать такие количества доказательными, бессмертие одноклеточных казалось экспериментально подтвержденным[27]27
  С этим и дальнейшим ср.: Lipschutz, с. 26 и 52.


[Закрыть].

Другие исследователи пришли к иным результатам. В полном противоречии с заключениями Вудреффа Мопа, Калкинс и другие нашли, что и эти инфузории, если нет притока известных освежающих влияний, после определенного числа делений слабеют, уменьшаются в размере, теряют некоторую часть своей организации и наконец умирают. Согласно этому протозои, следовательно, после фазы старческого распада умирают совершенно так, как и высшие животные, что сильно противоречит утверждениям Вейсмана, который признает смерть позднейшим приобретением живых организмов.

Из взаимной связи этих исследований мы выделяем два факта, которые, как кажется, ставят нас на твердую почву. Во-первых: если инфузории в момент, когда они еще не выказывают старческих изменений, способны слиться между собой – копулировать (после чего они через некоторое время опять расходятся), то они спасены от старения, они «омолодились». Эта копуляция является, вероятно, предшественником полового размножения высших существ; она еще не имеет ничего общего с увеличением числа и ограничивается смешением субстанций обоих индивидов (амфимиксис Вейсмана). Однако освежающее влияние копуляции может быть заменено определенными средствами раздражения, изменениями в составе питающей жидкости, повышением температуры или встряской. Вспомним знаменитый опыт Леба, который определенными химическими раздражениями вызывал в яйцах морского ежа процессы деления, обычно наблюдаемые после оплодотворения.

Во-вторых: по-видимому, возможно, что инфузорий ведет к естественной смерти их собственный жизненный процесс, так как противоречие между результатами Вудреффа и других исследователей происходит оттого, что Вудрефф помещал каждое новое поколение в свежую питающую жидкость. Когда он этого не делал, наблюдались те же старческие изменения поколений, как и у других наблюдателей. Он пришел к заключению, что инфузориям вредят продукты обмена веществ, которые они отдают в окружающую их жидкость, и смог затем убедительно доказать, что только продукты собственного обмена веществ имеют такое воздействие, ведущее к смерти поколения. И те же существа, которые обязательно погибали, будучи скопленными в собственной питательной жидкости, прекрасно развивались в растворе, перенасыщенном продуктами отхода отдаленно родственного вида; таким образом, если инфузория предоставлена самой себе, то она погибает естественной смертью от несовершенства удаления продуктов собственного обмена веществ; но, может быть, и высшие животные погибают в сущности от той же неспособности.

У нас может возникнуть сомнение, целесообразно ли вообще было искать решения вопроса о естественной смерти в изучении протозоев. Возможно, что примитивная организация этих живых существ скрывает от нас важные условия, которые наблюдаются и у них, но по-настоящему они могут быть распознаны только у высших животных, где они приобрели морфологическое выражение. Если мы оставим морфологическую точку зрения, чтобы занять динамическую, нам вообще будет безразлично, доказуема ли естественная смерть протозоев или нет. У них субстанция, признанная позже бессмертной, еще ни в коей мере не отделилась от смертной. Силы первичных позывов, которые хотят перевести жизнь в смерть, могли бы и у них действовать с самого начала, и все же их эффект мог быть настолько скрыт эффектом сил жизнеутверждающих, что прямое доказательство их наличия становится затруднительным. Мы, правда, слышали, что наблюдения биологов разрешают нам предположение о таких ведущих к смерти внутренних процессах и в отношении одноклеточных. Но даже в том случае, если, в смысле Вейсмана, протисты и бессмертны, то его утверждение, что смерть является поздним приобретением, значимо лишь для явных проявлений смерти и не исключает предположения о толкающих к смерти процессах. Наши ожидания, что биология начисто отклонит признание первичных позывов смерти, не оправдались. Мы и дальше можем заниматься мыслями о возможности их существования, если у нас будут для этого основания. Но поразительное сходство деления Вейсмана на сому и зародышевую плазму с нашим делением на инстинкты смерти и инстинкты жизни остается в силе и снова приобретает значение.

Остановимся вкратце на этом строго дуалистическом понимании первичных позывов. Согласно теории Э. Геринга о процессах, происходящих в живой субстанции, в этой субстанции непрерывно наблюдаются два процесса противоположного направления – один конструктивный, ассимилирующий, и другой – разрушающий, диссимилирующий. Может быть, мы осмелимся признать в этих двух направлениях жизненных процессов деятельность наших обоих видов первичных позывов – инстинктов жизни и инстинктов смерти? Но есть что-то, чего нам не утаить: мы нечаянно зашли в область философии Шопенгауэра, для которого ведь смерть является подлинным результатом и, таким образом, и целью жизни[28]28
  Ueber die anscheinende Absichtlichkeit im Schicksale des Einzelnen, Grossherzog Wilhelm Ernst-Ausgabe. Bd. IV. S. 268.


[Закрыть], а сексуальный инстинкт – воплощением воли к жизни.

Сделаем смелый шаг вперед. По общепринятому мнению, соединение многих клеток в один жизненный узел – в многоклеточность организмов – стало средством для продления жизни. Одна клетка способствует сохранению жизни другой клетки, и клеточное государство может продолжать свою жизнь, даже если отдельные клетки должны отмереть. Мы уже слышали, что и копуляция, временное слияние двух одноклеточных, действует на обоих омолаживающим и оживляющим образом. В этом случае можно было бы попытаться перенести установленную психоанализом теорию либидо на отношение клеток между собой и представить себе, что жизненные или сексуальные инстинкты, действующие в каждой клетке, делают своим объектом другие клетки, частично нейтрализуют их инстинкты смерти, т. е. вызванные ими процессы, и таким образом сохраняют их жизнь, в то время как другие клетки действуют так же в отношении к первым, а третьи жертвуют собой, производя эту либидозную функцию. Сами зародышевые клетки вели бы себя абсолютно «нарциссически» – мы пользуемся этим выражением в учении о неврозах, когда индивид сохраняет либидо в себе, ничего не отдавая для зарядки объекта. Зародышевые клетки нуждаются в либидо, в деятельности своих жизненных инстинктов для самих себя, чтобы иметь в них запас для дальнейшей усиленной конструктивной работы. Может быть, и клетки злокачественных, разрушающих организм образований можно признать в том же смысле нарциссическими. Ведь патология готова считать их зародыши прирожденными и признать за ними эмбриональные качества. В таком случае либидо наших сексуальных первичных позывов совпадает с объединяющим все живущее Эросом поэтов и философов.

Тут мы имеем повод проследить медленное развитие нашей теории либидо. Анализ неврозов перенесения заставил нас установить прежде всего противоположность между сексуальными первичными позывами, направленными на объект, и другими, которые были нам еще недостаточно понятны и которые мы предварительно назвали первичными позывами «Я». В первую очередь среди них следовало признать первичные позывы, служащие самосохранению индивида. Какие другие различия следовало там делать, было неизвестно. Никакое другое знание не было бы так важно для обоснования научной психологии, как приблизительное проникновение в общую природу и возможные особенности первичных позывов. Ни в одной области психологии мы не бродим наугад в такой степени, как именно здесь. Каждый устанавливал столько инстинктов или «основных инстинктов», сколько ему было угодно, и распоряжался ими, как древнегреческие натурфилософы своими четырьмя элементами: водой, землей, огнем и воздухом. Психоанализ, который не мог обойтись без какого-нибудь предположения относительно первичных позывов, придерживался вначале популярного деления, образцом которого является «Голод и Любовь». Это, по крайней мере, не было новым актом произвола. Это значительно помогало в психоанализе неврозов. Понятие сексуальности и вместе с этим понятие сексуального первичного позыва подлежало, конечно, расширению, пока оно не включило многое, что не укладывалось в функцию размножения; это вызвало немало шума в строгом, знатном или просто лицемерном свете.

Следующий шаг был сделан, когда психоанализ смог приблизиться к психологическому «Я», которое сначала стало знакомо ему лишь как вытесняющая, цензурирующая инстанция, способная к защитным построениям и образованию реакций. Правда, критические и другие дальновидные умы давно уже протестовали против ограничения понятия либидо как энергии сексуальных инстинктов, направленных на объект. Но они позабыли объяснить, откуда у них явилось это лучшее понимание, и не сумели вывести из своей теории чего-либо пригодного для психоанализа. При дальнейшем более осмотрительном продвижении вперед психоаналитическое наблюдение подметило, как регулярно либидо отходит от объекта и направляется на «Я» (интроверсия); и, изучая развитие либидо ребенка в ранних фазах, психоанализ пришел к заключению, что «Я» является истинным и первоначальным резервуаром либидо и только от него исходит на объект. «Я» было причислено к сексуальным объектам, и притом было объявлено самым важным из них. Пребывание в «Я» означало нарциссичность либидо[29]29
  Zur Einfuhrung des Narzißmus // Jahrbuch fur Psychoanalyse. Bd. VI, 1914 (Ges. Werke. Bd. X).


[Закрыть]. В либидо нарциссического характера, конечно, проявлялись силы сексуальных первичных позывов в психоаналитическом смысле; их пришлось идентифицировать с первичными позывами самосохранения, признанными уже с самого начала. Таким образом, первоначальная противоположность между инстинктами «Я» и сексуальными инстинктами стала недостаточной. Часть инстинктов «Я» была признана либидозной; в «Я» – вероятно, наряду с другими – действовали и сексуальные инстинкты; но мы все же вправе сказать, что старая формулировка, утверждавшая, что психоневроз основан на конфликте между инстинктами «Я» и сексуальными инстинктами, не содержит положений, которые могли бы быть теперь отвергнуты. Разница между обоими видами первичных позывов, которая понималась вначале более или менее качественно, должна определяться теперь иначе, а именно топически. Особенно это касается невроза перенесения – главного объекта психоаналитического изучения, – он остается результатом конфликта между «Я» и либидозной объективной заряженностью.

Следует подчеркнуть либидозный характер инстинктов самосохранения именно теперь, когда мы отваживаемся на дальнейший шаг и признаем сексуальный инстинкт Эросом, который все объединяет, а нарциссическое «Я-либидо» выводим из частичек либидо, которыми клетки сомы связаны друг с другом. Но теперь внезапно возникает следующий вопрос: если инстинкты самосохранения также имеют либидозную природу, то, может быть, не существует никаких других инстинктов, кроме либидозных? Иных, по крайней мере, мы не видим. Тогда, однако, приходится признать правоту критиков, которые с самого начала подозревали, что психоанализ все объясняет сексуальностью; или же надо согласиться с новаторами вроде Юнга, которые весьма решительно объявили либидо «движущей силой» вообще. Разве это не так?

В наши намерения получение такого результата никоим образом не входит. Ведь мы исходили из резкого деления на первичные позывы «Я» (инстинкты смерти) и на сексуальные первичные позывы (инстинкты жизни). Мы готовы были причислить и так называемые инстинкты самосохранения к инстинктам смерти, но мы затем внесли поправку и отказались от этой точки зрения. Наше понимание с самого начала было дуалистическим, и оно теперь острее, чем прежде, с тех пор как мы эти противоположности обозначаем не как первичные позывы «Я» и сексуальные первичные позывы, а как первичные позывы жизни и первичные позывы смерти. Теория либидо, принадлежащая Юнгу, является, напротив, монистической; то, что свою единственную движущую силу он назвал либидо, должно было вызвать смущение, но не должно, однако, влиять на наш ход мыслей. Мы предполагаем, что в «Я», кроме либидозных инстинктов самосохранения, действуют еще другие инстинкты, и мы хотим добиться возможности их указать. К сожалению, анализ «Я» так мало продвинут, что отыскание доказательств становится затруднительным. Либидозные инстинкты «Я», весьма вероятно, особенным образом соединены с другими инстинктами «Я», нам еще не знакомыми. Еще прежде, чем мы ясно поняли суть нарциссизма, в психоанализе уже возникло предположение, что инстинкты «Я» включают в себя либидозные компоненты. Но это довольно ненадежные возможности, и противники едва ли их примут во внимание. Затруднение заключается в том, что до сих пор психоанализ смог доказать лишь существование либидозных первичных позывов. Но все же не следует делать вывода, что других не существует.

При настоящей неясности учения о первичных позывах нам представляется неправильным отказываться от какой-либо новой мысли, обещающей нам объяснение. Мы исходили из великой противоположности между первичными позывами жизни и первичными позывами смерти. Сама объектная любовь показывает нам вторую такую полярность, а именно любви (нежности) и ненависти (агрессии). Если бы нам удалось привести обе эти полярности во взаимную связь, вывести одну из другой! Мы всегда признавали в сексуальном инстинкте компонент садизма[30]30
  Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie. I. Aufl. 1905 (Ges. Werke. Bd. V).


[Закрыть]. Этот компонент может, как мы знаем, сделаться самостоятельным и в виде извращения овладеть совокупной сексуальной устремленностью данного лица. Он, как господствующий инстинкт-компонент, проявляется также в одной из так мною называемых «прегенитальных организаций». Но как можно из жизнеутверждающего Эроса вывести инстинкт садизма, направленный на повреждение объекта? Не следует ли предположить, что этот садизм в сущности является инстинктом смерти, который, будучи оттеснен от «Я» влиянием либидо нарциссического характера, может проявиться только на объекте? Он тогда переходит в сексуальную функцию. В оральной стадии либидо любовное овладение еще совпадает с уничтожением объекта; позже садистский инстинкт выделяется особо и, наконец, на ступени примата гениталий принимает на себя, в целях размножения, функцию так овладеть сексуальным объектом, как этого требует выполнение полового акта. Да, можно было бы сказать, что вытесненный из «Я» садизм показал путь либидозным компонентам сексуального инстинкта; позже и они устремляются к объекту. Там, где первоначальный садизм не подвергается ограничению или слиянию, устанавливается знакомая в любовной жизни амбивалентность: любовь – ненависть.

Если позволительно сделать такое предположение, то было бы исполнено требование привести пример – хотя и смещенного – инстинкта смерти. Прибавим, что это понимание лишено, правда, всякой наглядности и производит почти мистическое впечатление. Нас можно подозревать в том, что мы любой ценой искали выхода из затруднительного положения. В таком случае мы сошлемся на то, что подобное предположение не ново, что мы высказывали его уже тогда, когда о затруднениях не было речи. Клинические наблюдения в свое время привели нас к заключению, что мазохизм (частный инстинкт-компонент, сопутствующий садизму) следует рассматривать как садизм, обращенный на собственное «Я»[31]31
  Ср.: Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie. 4. Aufl. 1920. Triebe und Triebschicksale (Ges. Werke. Bd. V und X).


[Закрыть]. Однако поворот инстинкта от объекта к «Я» принципиально есть не что иное, как поворот от «Я» к объекту; это обсуждается здесь как новый вопрос. Мазохизм, поворот инстинкта против собственного «Я», в действительности был бы тогда возвратом к одной из его ранних фаз, регрессом. В одном пункте данное ранее описание мазохизма нуждается в исправлении, как слишком исключающее; мазохизм (что я раньше оспаривал) мог бы быть и первичным[32]32
  Сабина Шпильрейн в содержательной и богатой мыслями работе, которая мне, к сожалению, не вполне ясна, предвосхитила значительную часть этих рассуждений. Она называет садистские инстинкты «разрушительными» (Die Destruktion als Ursache des Werdens // Jahrbuch fur Psychoanalyse. Bd. IV, 1912). Штерке старался иным путем идентифицировать самое понятие либидо с биологическим понятием импульса к смерти, выведенным теоретическим путем (Inleiding by de vertraling von S. Freud. De sexuele beschavingsmoral etc. 1914). (Ср. также: Rank. Der Kunstler.) Все подобные дискуссии, как и приведенные здесь, указывают на стремление в учении об инстинктах к ясности, которая еще не найдена.


[Закрыть].

Но вернемся теперь к жизнеутверждающим сексуальным инстинктам. Исследование одноклеточных показало, что слияние двух индивидов без последующего деления, т. е. копуляция, после которой они вскоре отделяются друг от друга, – имеет укрепляющее и омолаживающее действие (см. Липшютц). В дальнейших поколениях они не выказывают дегенеративных явлений и, по-видимому, способны дальше сопротивляться вредоносным влияниям собственного обмена веществ. Мне думается, что одно это наблюдение может служить превосходным примером также и для эффекта полового совокупления. Но каким образом это слияние двух мало отличных друг от друга клеток способно дать такое обновление жизни? Эксперимент, заменяющий копуляцию протозоев действием химических и даже механических раздражений, позволяет дать нам на этот вопрос точный ответ. Обновление совершается вследствие притока новых количеств раздражения. Этот ответ в свою очередь хорошо согласуется с предположением, что жизненный процесс индивида по внутренним причинам ведет к уравнению химических напряжений, т. е. к смерти; и в то же время соединение с индивидуально различной живой субстанцией увеличивает эти напряжения, вводит, так сказать, новые витальные разногласия, которые должны быть в дальнейшем изжиты. Для этого различия должны, конечно, существовать один или несколько оптимумов. То, что доминирующей тенденцией психической жизни, а может быть, и нервной жизни вообще, мы признали стремление к снижению, к поддержанию постоянного уровня, к уничтожению внутреннего напряжения, вызванного раздражениями (принцип нирваны по выражению Барбары Лоу), – тенденцию, получающую свое выражение в принципе наслаждения, и является для нас одним из сильнейших мотивов, чтобы верить в существование первичных позывов смерти.

Однако ход наших мыслей все еще значительно нарушается тем обстоятельством, что мы как раз в сексуальном первичном позыве не можем найти характерной черты вынуждения повторения, что впервые и натолкнуло нас на поиски первичных позывов смерти. Правда, область процессов эмбрионального развития чрезвычайно богата такими феноменами повторения; обе зародышевые клетки полового размножения и история их жизни являются лишь повторением начал органической жизни; но самое существенное в процессах, вызванных сексуальными первичными позывами, есть все же слияние двух клеточных тел. Только это слияние гарантирует у высших живых существ бессмертие живой субстанции.

Иными словами, мы должны объяснить возникновение полового размножения и сексуальных первичных позывов вообще. Это представляет собой задачу, которой неспециалист устрашится и которая до сих пор не могла быть решена даже исследователями-специалистами. Из всех этих противоречащих друг другу указаний и мнений выделим поэтому в самом сжатом виде то, что подключимо к нашему ходу мыслей.

Одна из этих точек зрения лишает проблему размножения ее таинственной прелести, объявляя размножение частным явлением роста (размножение делением, пусканием ростков, почкованием). Возникновение размножения при помощи зародышевых клеток, дифференцированных по половому признаку, по трезвому мышлению Дарвина, можно было бы представить себе как преимущество амфимиксиса, которое однажды возникло при случайной копуляции двух одноклеточных и затем было удержано и использовано при дальнейшем развитии[33]33
  Впрочем, Вейсман (Das Keimplasma. 1892) отрицает и это преимущество: «Оплодотворение отнюдь не означает омоложения или обновления жизни и, безусловно, не является необходимым для продления жизни; оно не что иное, как средство, делающее возможным смешение двух наследственных тенденций». Результатом такого смешения он все же считает повышение разнообразия живых существ.


[Закрыть]. «Пол», таким образом, не очень стар, и чрезвычайно бурные первичные позывы, стремящиеся осуществить половое совокупление, якобы повторяют при этом что-то, что когда-то случайно произошло и затем, ввиду полезности, укрепилось.

Возникает тот же вопрос, что и в проблеме смерти: нужно ли признавать за протистами только то, что они открыто обнаруживают, и следует ли признать, что силы и процессы, становящиеся видимыми лишь у высших организмов, у них впервые и возникли? Упомянутое здесь понимание сексуальности в нашем случае помогает весьма мало. На это понимание можно возразить, что оно предполагает существование жизненных инстинктов, действующих уже в простейших живых организмах; иначе копуляция, противодействующая течению жизненных процессов и затрудняющая задачу отживания, не была бы удержана и разработана, а избегалась бы. Таким образом, если мы не хотим отказаться от предположения об инстинктах смерти, нужно прежде всего присоединить к ним инстинкты жизни. Но надо признаться, что это будет уравнением с двумя неизвестными. Наука так мало знает о происхождении пола, что эту проблему можно сравнить с мраком, в который не проникал даже и луч гипотезы. Правда, в совсем другой области мы встречаемся с такой гипотезой, со столь, однако, фантастичной – скорее, конечно, мифом, чем научным объяснением, – что я бы не осмелился привести здесь ее, не отвечай она именно тому условию, к которому мы стремимся. А именно: она ведет один из инстинктов от потребности восстановить прежнее состояние.

Я, конечно, разумею теорию, которую Платон вложил в «Пире» в уста Аристофана и которая объясняет не только возникновение полового инстинкта, но и его важнейшей вариации в отношении объекта. «Наше тело раньше имело совсем другой вид, чем теперь; оно было совсем иным. Сначала было три пола, не только, как теперь, – мужской и женский, – но еще и третий, оба в себе соединявший… муже-женский…» Все, однако, у этих людей было двойным; у них, значит, было четыре руки и четыре ноги, два лица, двойные половые органы и т. д. Зевса уговорили разделить каждого человека на две части, «как режут айву для приготовления варенья… Так как теперь все естество было разрезано надвое, тоска обе половины свела: они обвивали друг друга руками, сплетались друг с другом, в жажде срастись воедино…»[34]34
  Проф. Генриху Гомперцу (Вена) я обязан следующими объяснениями происхождения Платонова мифа, которые частично передаю его словами: «Я хотел бы обратить внимание на то, что в основном та же история имеется уже в Упанишадах. В Брихад-Араньяка-упанишаде, 1, 4, 3 (Deussen. 60 Upanishads des Veda. S. 393), где описывается происхождение мира из Атмана (самости или „Я“), сказано: „Но и он (Атман – самость или «Я») не имел радости; поэтому нет у человека радости, когда он один. И тогда он восхотел второго. А был он так велик, как мужчина и женщина, когда они обнялись. Эту свою самость он расколол на две части: отсюда возникли супруг и супруга. Поэтому это тело от самости только половина, и так это объяснил Яджнавалкья. Поэтому это пустое пространство заполняется здесь женщиной“».
  Брихад-Араньяка-упанишада – старейшая из всех Упанишад, и осведомленные исследователи относят ее ко времени не позже 800 г. до Р. X. Вопрос, возможна ли хотя бы косвенная зависимость Платона от индусской мудрости, я, несмотря на установившееся мнение, не хотел бы обязательно отрицать, так как такую возможность начисто нельзя отрицать и в отношении учения о переселении душ. Эта зависимость (прежде всего через посредство пифагорейцев) едва ли уменьшила бы значительность совпадения мыслей, так как Платон не присвоил бы себе такой, занесенной из восточных источников, истории и тем более не отвел бы ей столь значительного места, если бы она ему самому не показалась содержащей элементы истины.
  В статье Циглера «Menschen – und Weltenwerden» (Neues Jahrbuch für das klassische Altertum. Bd. 31, 1913. S. 529), планомерно исследующей ход данной идеи до Платона, ей приписывается вавилонское происхождение.


[Закрыть].

Решиться нам, следуя указанию поэта-философа, на смелое предположение, что живая субстанция при своем происхождении была разорвана на мелкие частицы, которые с тех пор, путем сексуальных первичных позывов, стремятся к воссоединению? Что эти первичные позывы, в которых находит свое продолжение химическое сродство неживой материи, постепенно, через царство протистов, преодолевают трудности, которые этому стремлению противопоставляет заряженное жизнеопасными раздражениями окружение, что вынуждает к образованию защитного коркового слоя? Что эти раздробленные частицы живой субстанции достигают таким путем многоклеточности и, наконец, передают зародышевым клеткам инстинкт к воссоединению в высочайшей концентрации? Думаю, что здесь как раз нам и следует остановиться.

Но не без того, чтобы не добавить нескольких слов критического размышления. Меня могли бы спросить, убежден ли я сам, и в какой мере, в истинности разработанных здесь предложений. Я ответил бы, что я не убежден и не стараюсь склонить к вере в них других. Вернее, я не знаю, насколько я в них верю. Мне кажется, что аффективный момент убежденности здесь даже не должен приниматься во внимание. Ведь можно увлечься ходом мысли и за ним следовать до предельной возможности всего лишь из научной любознательности или, если угодно, в качестве advocatus diaboli, который посему никак еще чёрту сам не продается. Не отрицаю, что предпринимаемый здесь третий шаг в учении о первичных позывах не может претендовать на ту же достоверность, что два первых: расширение понятия сексуальности и установление нарциссизма. Эти нововведения были прямым переводом наблюдения в теорию, и в них не могло быть бóльших источников ошибок, чем это в таких случаях неизбежно. Утверждение о регрессивном характере первичных позывов основано, конечно, и на материалах наблюдения, а именно на фактах вынуждения повторения. Но, быть может, я их значение преувеличил. Проведение этой идеи возможно, во всяком случае, не иначе, как путем многократного комбинирования фактического материала с чистым размышлением, удаляясь при этом от наблюдений.