Текст книги "Святая кровь"

Картина третья

(То же место в лесу, у кельи. Послеполуденное жаркое время. Около стены кельи, на камушке вроде скамьи, сидит о. Пафнутий и с усилием плетет лапоть. У начала просеки стоит Никодим, и, приложа руку к глазам, внимательно смотрит вдаль, в сторону озера.)

О. Пафнутий. Что там глядишь, Никодим? Что видать? Идет, что ли, кто?

Никодим (после молчания). Нет, никого. Только она, никак, опять купается.

О. Пафнутий. Аннушка? А пусть купается, Христос с ней. Время жаркое.

Никодим. Как ни взглянешь в ту сторону, – все что-то белеет на озере. Все она купается. Все ей жарко. И после вечерен купается. Звезды уж вчера затеплились, роса пала, а она – на озеро пошла. Все ей жарко.

О. Пафнутий. Нет в воде Божьей греха. Пусть дитя купается во славу Господню. Мысли у тебя какие-то, Никодим. Не разберу какие, а только неладные. Полно, не враг ли тебя смущает? Искушения-то нам посылаются невидимые, от нашего сердца.

Никодим (молчит, смотрит, потом опускает руку и делает два шага к Пафнутию). Нет, отче… А вот я вчера о нас с тобой думал. Жили мы в селении… Люди к тебе приходили. Ты им помогал, молился с ними. И возлюбил тебя Господь за святую жизнь, силу исцеления болящих тебе дал…

О. Пафнутий (испуганно, махая руками). Что ты, что ты! Остановись! Грех это! Какой я святой! Грешник я великий.

Никодим (не слушая). И захотел ты подвига труднейшего. Захотел от людей удалиться, от себя отречься, чтобы прямее молитва к Господу шла. И я того подвига жаждой возгорелся. Ты меня от себя не отринул, и принял я на себя послушание. В тишине мы жили, да в труде. А ныне люди нас нашли, и нет в нашем подвиге той сладости, да строгости. Как мыслишь об этом, отче?

О. Пафнутий (отложив лапоть). Ты про Аннушку? (Помолчав.) Вот что скажу тебе, Никодимушка. Ты не взыщи, я тебе по моей простоте скажу. Ты вот говоришь, что восхотел я подвига и сюда в келью удалился. Не знаю, Никодимушка. Я о том не думал, а страшны мне люди стали, страшно жить с ними. Какой я святой? Как смею исцелять? Впору мне свои грехи замолить. Здесь сердце мое веселится, и не труд мне здесь, а легкость великая. Может, ты лучше знаешь, может, это грех, а только любит мое сердце и солнышко, и воду, и былинку малую, и Господа Бога, все сотворившего, Ему Единому хвала во веки веков.

Никодим. Аминь. Отче Пафнутий, люди тоже создание Его. И если ты от людей отрекся не во имя труда тягчайшего…

О. Пафнутий. Я не отрекался от человеков, Никодимушка. Говорю тебе – страшно мне с ними. Страшно, очень их много стало. И удалились они от Господа, а мне, недостойному, не под силу их учить да наставлять. Это Христос меч принес на землю, а я только раб Его, я не учитель. Очень томилось сердце мое. Я, может, не от крепости, а от слабости моей, да любви, в пустыню ушел. Господь душу мою без хитрости сотворил, да не взыщет Он на моей слабости.

Никодим. Послушание я принял на себя не от любви, а от ревности.

О. Пафнутий. Знаю, Никодимушка, знаю. Твой подвиг строгий. Ты, может, куда достойнее меня. Тебе Господь разумом открывается. Всякое слово Божие тебе по книгам известно. Ты трудов для Господа не жалеешь. Да с тебя и спросится много, потому тебе много дано. Соблюдай в строгости свой подвиг, Никодимушка.

Никодим. Уединившись в Боге – от всех людских соблазнов мы должны бежать. А к нам пришел другой – и ты принял его.

О. Пафнутий. Это ты опять про Аннушку? Да разве она человек? Она – Божье дитя. Живет, как былинка, звездам да воде радуется. От нее разве страшно? Она совсем не человек.

Никодим. Может, и не человек.

О. Пафнутий. Что она тебе сделала? За что гонишь ребенка? Нет, неладные у тебя мысли, Никодим. Я – великий грешник перед Господом моим, а у ребенка душа чистая. Я ее тебе в обиду не дам. Как выгоню ее во имя Божье? Сам знаешь, сказано: милости хочу, а не жертвы.

Никодим. Сказано еще: кто не оставит мать свою, и отца своего, и дом свой и не пойдет за мной – тот недостоин Меня.

О. Пафнутий (грустно). Тебе книги разума больше открыты, чем мне. А все ж Аннушку ты у меня не обижай. Пусть живет.

Никодим. Благослови, отец Пафнутий, на колодезь за водой идти.

(В это время вбегает Русалочка, веселая, с мокрыми, распущенными по плечам, волосами. Она в той же старенькой рясе, в волосах у нее водяные травы, цветы. Она держит венок, сплетенный из круглых желтых купав. Она не замечает Никодима и прямо бросается к о. Пафнутию.)

Русалочка. Дединька! Добренький ты мой! Ты лапотки плетешь? А я на озере была. И посмотри-ка, дединька, я тебе… (Вдруг видит Никодима и останавливается, не смея продолжать.)

О. Пафнутий (поспешно). Иди-ка, Никодимушка, за водой. Ведерко у колодца. Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Никодим. Аминь.

(Подходит под благословение и удаляется.)

О. Пафнутий (ласково). Ну что, Аннушка? О чем задумалась?

Русалочка (проводив Никодима глазами, тихо). Я его боюсь, дединька.

О. Пафнутий. Полно-ка, чего бояться. Он зла человеку не сделает. Мы с тобой неразумные, а он слово Божье постигает. Нам не дано, а ему дано.

Русалочка (задумчиво). Я этого не знаю, дединька. А только у него глаза – как две свечки восковые, вот что у вас в часовне, чуть теплятся. А у тебя, дединька, глазки словно звездочки ночью. Я тебя не боюсь, а его боюсь.

О. Пафнутий. Ты Бога бойся.

Русалочка. А Бога я не боюсь. Ты сам сколько раз говорил, что Бог – добрый, добрее всех людей. Если Он даже добрее тебя – зачем же Его бояться?

(Садится около о. Пафнутия и начинает разбирать цветы. Потом вдруг вскакивает, с венком из желтых купав в руках.)

Дединька! Я и забыла! Ведь это я тебе на озере сплела! Посмотри, хорош?

О. Пафнутий. Хорош, хорош. Красивый. Божьи цветочки.

Русалочка. А примерь-ка! Дай я тебе надену.

О. Пафнутий (смеется). Что ты, что ты, затейница! На скуфейку, да венок!

Русалочка. Сам же сказал – Божьи цветы. Гляди, как хорошо! Ты совсем мой стал, в цветах! И скуфейка видна. По скуфейке, по краюшку, купавы озерные. Слышно тебе, как они пахнут?

О. Пафнутий. Водой пахнут, тиной. Ничего, хорошо пахнут.

Русалочка. А теперь я тебе песенку спою. Спеть? Так мне от этой воды, да трав, петь захотелось…

(Встает и становится перед ним.)

Вот, дедушка, песенка. Я тебе уж, никак, ее певала. А ты за мной подтягивай.

(Поет сначала тихо, потом все громче, с медленными, плавными движениями, как русалки в хороводе.)

 
Вода в камышах колыхается.
В небе загорелись зеленые звезды.
Над лесом луна подымается.
Смотрите, сестрицы, гаснут звезды!
Туман, как живой, извивается…
Туман – это наша душа водяная.
Он радеет и, тая, скрывается…
Туман – наша жизнь и наша смерть водяная.
В эту ночь все мы живы да радостны,
веселье наше – как лунный свет.
Давайте ж, перекликнемся,
все друг дружке голос подадим!
Мы, озерные, речные, лесные,
долинные, пустынные,
подземные и наземные,
великие и малые
мохнатые и голые,
все друг дружке о себе знать дадим!
О-йе! О-йе!
Отвечайте, братцы! Отвечайте, сестрицы!
 

(Во время конца песни слышно приближающееся пение Никодима, который возвращается с ведрами. О. Пафнутий и Русалочка сначала его не слышат.)

Никодим (за сценой).

 
Господу нашему Единому,
Справедливому и Грозному,
вечная хвала и слава!
Благословенна испытующая милость Его,
благословенна карающая десница Его,
рабы Твои служат Тебе, Небесный Царь,
поют Тебе хвалу и славу.
Отцу – Сына на смерть пославшему,
Сыну – брань и разделение создавшему, –
хвала во веки веков.
 

(Русалочка умолкает, прислушиваясь.)

Русалочка (несмело). Это он о том Боге поет, о котором ты мне рассказывал?

Никодим (ближе).

 
Тебе, не мир принесшему, а меч,
Тебе, кровью смерть победившему,
в силе и славе грядущему,
Тебе, Христос и Бог наш,
Хвала от ныне и до века!
 

Русалочка. Он кровью смерть победил, дедушка? Расскажи мне опять о Нем и о том, как Он дал людям бессмертную душу. Дедушка!

(Входит Никодим с полными ведрами. Глаза его опущены. Но у двери в келью он поднимает их, смотрит на о. Пафнутия и останавливается.)

О. Пафнутий. Ты что, Никодимушка?

Никодим. Цветы…

О. Пафнутий (немного дрожащей рукой снимая венок и улыбаясь). Это она… затейница… убрала меня. Божьи цветочки. Песни мне тут по детскому своему разуму играла. И убрала меня.

(Никодим молча смотрит на Русалочку. Она прижимается к старику и прячет лицо у него на плече.)

Никодим. Я слышал песни. Неподалеку был.

О. Пафнутий. Слышал? Ну, и благо. Чего ты, Аннушка? Чего прячешься? Полно, сядь. Что я тебе расскажу… А ты, Никодим, иди с Богом по своим делам.

(Никодим уходит. О. Пафнутий гладит Русалочку по голове. Она понемногу подымается и садится у ног старика.)

(О. Пафнутий после молчания.) Да. Ты не бойся, девочка. Тут греха нет, что ты песни играла. Ты – дитя неразумное. Как умеешь – так Бога и хвалишь. (Помолчав.) Только песни-то у тебя, сколько я ни слышал, все какие-то… ночные…

Русалочка (грустно). Да. У меня все ночные.

О. Пафнутий. А ты тоже и молитвам учись. Молитвы с тобой станем петь. Бог таких, как ты, любит.

Русалочка (с удивлением). Любит? Что это такое, дедушка?

О. Пафнутий. Что что такое? Христос возлюбил людей и пролил за них кровь, чтобы им спастись.

Русалочка. Про кровь я знаю, дедушка, и про Христа ты много мне рассказывал; а только этого слова я как будто не слышала; и не понимаю.

О. Пафнутий (смеется). Любви-то не понимаешь? Былинка ты моя неразумная! Вот, пойми, отчего Христос за тебя кровь пролил, тогда и любовь поймешь.

Русалочка (печально и серьезно). Он за меня не пролил крови, дедушка.

О. Пафнутий. Что? Что говоришь, неразумная? Грех это великий. Как за тебя не пролил?

Русалочка (глядя в сторону). Кровь только за кровь.

О. Пафнутий. Не пойму я тебя. Давай-ка лучше молитву споем.

Русалочка (решительно). Нет, дедушка! Ты мне вот что скажи сначала: была бы я некрещеная, души бы тогда бессмертной у меня не было?

О. Пафнутий. Как так? А младенцы, после рождения умершие? Они ангелами возлетают к престолу Бога. Человек рождается с несмертной душой. Христос своей смертью победил смерть человеческую.

Русалочка (точно про себя). Человеческую! (К о. Пафнутию.) А все-таки ты бы крестил меня, дедушка, кабы знал, что я некрещеная?

О. Пафнутий. Да ведь ты крещеная. Крестное знамение творишь, имя твое христианское.

(Русалочка плачет.)

(О. Пафнутий испуганно.) О чем ты, Аннушка? А? Что ты, детка? Вот, сколько времени ты у нас живешь, печальной ты точно бывала, а слезинки у тебя ни одной никогда не видал. Что ж это?

Русалочка (сквозь слезы). Я и сама, дедушка, не знаю, что это. Ты не оставляй меня. Ты поговори со мной.

О. Пафнутий (неловко стараясь вытереть ей глаза своим широким рукавом). Ну-ну, Полно. Я ли тебя оставлю, девочка? Я тебя так жалеть стал, так жалеть стал, ну, словно ты мне родная. Как будто и грех оно, потому что мы – отшельники, Никодим говорит – от всего земного должны мы отречься. Да не могу я моей радости победить. И вросла ты, девочка, в мое сердце, дочка ты моя богоданная! Хитрости в тебе нет человеческой, мне с тобой не страшно. Не плачь, девочка. Ты скажи, где тебе больно? А я душу тебе готов отдать.

Русалочка (вдруг порывисто обнимает его). Душу? Мне, душу? Ты так сказал, дединька?

О. Пафнутий (нерешительно улыбаясь). А на что тебе моя душа? У тебя своя есть.

Русалочка (тихо). Я тебя не поняла, дединька. Я не про твою душу спрашивала. Я думала, вот как ты добр стал ко мне перед всеми особенно, я и думала, что ты согласишься мне душу дать. Потому что у меня нет души, дединька.

О. Пафнутий. Нет души? С нами сила крестная! Что ты, Аннушка? Что ты, милая?

Русалочка. Нет у меня души? Нет, понимаешь? Человек, Христос, Бог – пришел только для людей, а для нас не пришел. Он забыл нас! Да нет, не забыл, потому что Он нам своей смертью смерть принес! Были мы бессмертные, а как пала на нас Его кровь – стали мы умирать. Точно выжгла она нас!

(О. Пафнутий смотрит на нее в ужасе и крестится.)

Русалочка (продолжая). Чего боишься меня? Не бойся. У тебя бессмертная душа, а у меня нету. Я, может, тоже, как ты, за тебя душу отдала бы, потому что и ты мне – близкий; такой близкий, что и назвать тебя не умею… А только нет у меня души, и некому и не за кого ее отдавать. Нет у меня отца ни земного, ни небесного.

О. Пафнутий. Я не боюсь тебя, дитя. Как сказал, так и есть. Ты в мое сердце вросла. Скажи отцу все, что мыслишь и знаешь.

Русалочка. Да, я скажу. Надо сказать. Ты послушай.

(Входит Никодим и останавливается у дерева. Ни Русалочка, ни о. Пафнутий его не замечают.)

Кровь – мою душу выжгла, а желания моего во мне не выжгла. Я там родилась (указывает вдаль по просеке), там, на озере, из воды вышла, из тины. Много там нас, живых, смертью умирающих, бескровных. Люди нас презирают, нечистью зовут. Мы ведь в туман растаем, и конец всему. Господь презрел их, думают люди, – как же нам их не презирать? Только, скажи, если Бог хотел убить нас, зачем Он нам желанье бессмертной души оставил? И такое желанье, такую волю, какой противиться нельзя?

О. Пафнутий (тихо). Нельзя? Так, может, это Его воля? Может, не твоя воля, а Его? Может, зовет Он тебя, чтобы ты навстречу Ему шла? Как же Он, Благой, сделает, чтоб на Его волю ответа не было? Коли воля Его, чтоб ты душу бессмертную себе желала, стало быть, хочет Он ее тебе дать. Молись Ему, дитя.

Русалочка (радостно). Дедушка! Я так и думала! Ты мне о Нем рассказывал, а я тогда все думала. Ты меня и молиться научил. К тебе я и пришла оттуда, с озера, чтоб ты меня молиться научил. Но сказали мне – и правда это – что не будет у меня бессмертной души, пока человек… вот такой, как ты… знака не даст мне. И как положит он на меня знак – станет у меня кровь теплая, как у него, и дастся мне бессмертная душа.

О. Пафнутий (строго и серьезно). О каком знаке говоришь?

Русалочка. Крести меня… дедушка.

(Никодим делает несколько шагов вперед.)

Никодим. Господь справедлив и грозен. И пути Его неисповедимы.

(Русалочка в ужасе отстраняется.)

О. Пафнутий (растерянно). Ты здесь был, Никодимушка? Слышал, что дитя неразумное говорило? Может, привиделось ей. Так-то. Чудны дела Твои, Господи. А только всей веры давать нельзя. Она и сама не знает, что говорит.

Никодим. Отче Пафнутий, все, что говорила она о себе – истина. И давно открыта она была моему разуму. Ты ли не веришь?

О. Пафнутий (с усилием). Что ж? Коли и правда, – не ясен ли путь наш? Как не сотворим волю Пославшего ее и нас?

Никодим. Что говоришь, отче? Кто посмеет принять отринутое Господом? Или не знал Он, что творил, когда принес жизнь человекам и во мрак послал тварей нечистых? Как преступим законы небесные? Ужели посмеешь пса крестить? А пес чище порождения сатаны, самим Господом смертью запечатленного. Знаешь ли, что книги святые говорят об этом?

О. Пафнутий. Не знаю, Никодимушка. Я книг не знаю. Нет у меня для книг святых разума. А только мнится мне, – нельзя душу проклясть, если она для Бога родиться просится. Спасти ее надо.

Никодим. Сказано в книгах разума Божия, что преступивший закон да погибнет. И ежели сотворишь кощунство над таинством крещения – смертию умрет душа твоя. Нет прощения преступившему закон.

Русалочка (с отчаянием). Дединька! Что он говорит? Ты свою душу погубишь? У тебя не будет души? Дединька, миленький ты мой…

(Хочет броситься к нему, но Никодим останавливает ее, подняв руку.)

Никодим. Именем Единого Царя Небесного, за нас на кресте умершего и воскресшего в третий день, – заклинаю тебя, создание врага, – отыди в свое место. Для Господа была ты недостойна ни плоти, ни духа… Не нам, рабам Его, судить и исправлять дела Его.

О. Пафнутий (вставая). Брат Никодим! Обет послушания твой не разрешен, а ты волей его на себя принял. Ревность твоя велика, книги разума тебе открыты. Но зачем печешься столько о душе моей? Ужели я не волен сам о ней думать? Не волен потерять ее, ежели усмотрю справедливым? Всех не помню слов Божиих, а эти помню: ищущий спасти душу свою – потеряет ее. Оставь нас теперь, брат. Иди. Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Никодим (после молчания, с усилием). Аминь.

(Уходит медленно, не спуская глаз с Русалочки, которая дрожит. О. Пафнутий провожает его глазами, потом садится на камень, пригорюнившись, и задумывается.)

Русалочка (просто). Дединька, ты меня не бойся. Скажи только, это правда?

О. Пафнутий. Что, милая?

Русалочка. Что Бог отнимет у тебя твою душу, если ты мою спасешь? Он, Никодим, сказал сейчас…

О. Пафнутий. Не знаю я. Никодим знает, слово Божие ему открыто, он Писание постиг. А я по своему простому разумению сужу. В книгах мне читать не дано. Может, и его правда.

Русалочка. Ты веришь? Ну, значит, правда.

О. Пафнутий. Может, и погублю душу.

Русалочка. Нет, дединька. Коли правда – так я лучше пойду. Куда он мне сказал – туда и пойду.

О. Пафнутий (встрепенувшись). Куда, глупенькая?

Русалочка (махая рукой вправо). Туда, в озеро. Тебе нельзя крестить меня. Нельзя душу губить.

О. Пафнутий (ясно). Послушай меня, детка. Вот что я тебе по простоте скажу. Где правда – я не знаю, погублю ли душу – Его святая воля! А только не могу тебя отпустить. Так жалею тебя – что не осталось больше сил никаких. И ты, детка, против меня не иди. Не могу душу не отдать, коли Бог берет. Пожалел тебя очень. Я уж тебя крещу, дитя.

(Русалочка хочет что-то сказать, но плачет.)

О. Пафнутий (продолжая). Я тебе о Христе рассказывал, я тебя молиться Ему учил, не мне тебя от Него гнать.

(Слышен удар колокола. Русалочка вздрагивает.)

Ну, чего ты? Это Никодим к вечерни ударил. Время. Ты теперь, девочка, в часовню не ходи, здесь побудь. Вот хоть у кельи посиди. А потом, как отойдет служба, так и пробирайся с Богом к часовне. Смотри, не запоздай. Я поджидать буду. После вечерен тебя и крещу.

(Обнимает и целует ее.)

Ну, не надо плакать, дочка. Радоваться будем. И да совершится святая воля Его. Дай я тебя благословлю. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Вот так. Скажи «аминь». Русалочка (едва слышно). Аминь.

(Становится на колени и целует ему руку, плача. Когда о. Пафнутий удаляется, она падает ничком на землю. Волосы закрывают ей лицо. Колокол звонит редко и мирно. Темнеет. Между деревьями виден молодой, еще розовый, месяц. По просеке идет Ведьма, закутанная, шевеля длинным желтым лицом. В руках у нее пестрядинный мешок с травами, которые она иногда срывает, наклоняясь. Она подходит ближе к лежащей русалочке, останавливается над ней и беззвучно смеется, трясясь.)

Ведьма. Эка забавушка-то! Славно загорелось, с дымом, с треском! (Громче.) Здравствуй, рыбка! Признаешь?

Русалочка (приподнимаясь и отстраняя волосы, испуганно). Кто тут? Вечерни отошли? Это ты, дединька?

Ведьма (смеется). Не дединька, а ведьминка! Немножко не угадала. На что тебе дединьку? Еще не пора креститься. Еще Никодим звонит.

Русалочка (садится и оглядывается вокруг). А, это ты, тетенька Ведьма. Я тебя было не узнала. Темно уж. А креститься я не буду. Не отошли вечерни. Успею.

Ведьма. Что успеешь?

Русалочка. А уйти.

Ведьма. Куда это собралась, девушка?

Русалочка. В озеро.

Ведьма. Ныне, пожалуй, в озере-то потонешь. Не прежняя ты, рыбка. Кровь у тебя не теплая, да плоть крепкая. У людей нажила. Поостерегись озера-то.

Русалочка. А мне все равно.

Ведьма (смеется). Шалишь, не обманешь! Будто совсем решилась? Не хочешь больше бессмертной-то души? И кто тебе сказал, что так уж наверно дединька твой свою душу потеряет, коли тебя крестит? Этого, друг, наверное знать нельзя. Так расхотелось души-то?

Русалочка (с отчаянием). Что ты меня мучаешь? Что тебе надо? Не хочу я, не могу я, если он не наверное не потеряет душу, если может быть потеряет! Зачем ты раньше мне не сказала?

Ведьма. А потому, что если б я тебе тогда сказала: смотри, человек, что согласится тебя крестить, может быть, свою душу за твою потеряет… ты бы мне тогда: ну что ж, ведь он добрый! – А теперь… Глупая ты голова! Разве я не вижу, как тебе томно? Я тебе помочь пришла, а ты меня коришь.

Русалочка (недоверчиво). Помочь? Как же ты мне поможешь?

Ведьма. Вишь ты, гордая какая стала! От людей про Человека узнала, так мне уж и верить не хочешь.

Русалочка. Ну, так говори скорее, если дело.

Ведьма. Не зазнавайся, девушка. Кабы не забава не моя, я бы тебя тут на полдороге и оставила. Будешь куражиться – и впрямь оставлю.

Русалочка. Да говори, тетенька Ведьма.

Ведьма. Вижу я, все вижу. Он-то согласен тебя крестить… А ты лучше в озеро. А бессмертная-то душа, видно, еще нужнее тебе стала…

Русалочка. Что мучаешь меня понапрасну?

Ведьма. Ну, не буду, не буду. Помнишь, девушка, говорила я, что коли не согласится старик тебя крестить, – так и другое средство есть? И без крещения можно бессмертную душу получить.

Русалочка. И дединькина душа не погибнет?

Ведьма. Ни-ни! Еще венцом от Того, от… Человека, прикроется. Так все люди будут говорить.

Русалочка (складывая руки). Тетенька! Благодетельница! Научи ты меня! Я теперь ничего не боюсь. Я на все пойду.

Ведьма (смеется). Вижу, много ты, рыбка, переменилась. Только смотри, заранее не хвались. Может, и забоишься. Я для тебя средство припасла. Тут оно у меня, в мешке. Да постой, чуть не забыла. Оно не на каждый случай, средство-то, годно. Ты мне скажи сначала, ты вправду этого старика любишь?

Русалочка. Как… люблю?

Ведьма. Ну, как люди любят. Детей своих любят, отцов любят, матерей, братьев… друг друга подчас.

Русалочка. Да слова-то я этого не понимаю, тетенька.

Ведьма (с удивлением). Неужто старик тебе не объяснил?

Русалочка. Нет, он говорил слово. Христос, говорит, любил людей… Я не поняла.

Ведьма. Ну-ну, ты мне Того… Человека-то… не называй. Вот старик глупый! Такого слова не объяснил. Придется мне с тобой толковать. Слушай. Любить – это ежели другой для тебя дороже самого себя сделается. Смотришь на него – и радостно тебе, а если ему хорошо и весело – так и тебе хорошо и весело.

Русалочка (слушает с жадностью). Да, да!

Ведьма (продолжая). И ты, если любишь кого, ничего для него не пожалеешь, от себя возьмешь и ему дашь. А если больно ему – тебе от его боли еще больнее. А если смерть к нему идет – ты сама за него смерть примешь, чтобы ему не умирать.

Русалочка. Тетенька! Милая! Спасибо тебе! Все я поняла! Все я знаю, вот точь-в-точь… Только слова и не знала! И еще, тетенька… (тихо и внятно) – еще, если я люблю кого, и слышу – Он зовет меня, хочет меня… не могу я не идти к нему!

Ведьма (замявшись). Ну это… Это уж ты… опять про Того. Я тебе про человечью любовь говорила. Так вот теперь ты знаешь, ну и скажи, любишь ли старика? Потому если не любишь, – вот как я тебе говорила, чтобы от пылинки, если сядет на него, было тебе больно – тогда средство не годится.

Русалочка. Дединьку я не люблю? Знаешь ты, тетка Ведьма, зачем спрашиваешь! Ведь я в озеро пойду, коли без моего озера душа у него умрет. Я все назвать его хочу, как сижу с ним и слушаю, отрадно мне с ним и тихо, и только вот назвать не умею, и от этого больно. Я вся в нем, точно родилась от него, и худо у нас с ним одно, и благо одно. А если случится, что от моего худа ему будет благо – так неужели не возьму на себя худа, и не будет оно мне благом?

Ведьма. Ну, ладно. Обрадовалась. Отворила я тебе плотину. Ишь ты, прижилась с людьми-то, любить стала! Да это тебе на руку. Вот средство-то, девонька.

(Вытаскивает, не торопясь, из мешка нож с очень длинным и тонким лезвием. Лезвие гибкое, стальное, с красноватыми, яркими отблесками.)

Русалочка. Что это?

Ведьма. А нож. Такой нож славный. Просто даже удивительный. Ты вот его возьми, да после вечерен и ступай к часовне. Старик-то тебя когда, – после вечерен хочет крестить? Он, значит, на паперти поджидать будет. Он тоже старик упорный. Ты его не уговоришь. Сказал – хочет крестить – ну и покрестит, и не оглянешься. И душу – кто его знает – может, и потеряет из-за тебя.

Русалочка. Сказала я, – не буду от него креститься! Так что же, тетенька, не пойму я…

Ведьма. А ты не перебивай. Слушай. Подойдешь к старику своему – не давай ему заговорить, и сразу его этим ножом и ударь. Вон у тебя руки-то какие сильные. Ударь его, да чтоб поглубже нож вошел, и как брызнет на тебя кровь его, так сразу в тебе все переменится, станешь, как люди, теплая, и войдет в тебя душа. Ну, поняла? Чего глядишь? Экая бестолковая!

Русалочка (медленно). Это… чтоб я… дединьку убила?

Ведьма. Ну, да. Чтоб его кровь, твоей рукой пролитая, тебя коснулась. Душу ведь его ножом убить нельзя. Душе его от этого еще легче будет. Твоей, может, тяжело. Люди говорят, что… Он не прощает тому, кто прольет кровь. Он и будет мучить твою душу в наказание. Так люди говорят.

Русалочка. Нет… Верно не так. За что мучить? Ведь была пролита Его кровь ради людей… А если человеческая – ради Него?

Ведьма. Ну, я этого ничего не знаю. Люди говорят. Я тебе сказала, – а там не мое дело. Выбирай, что хочешь. Крестись, а то в озеро иди, без души. Тебе виднее.

Русалочка (глядя в сторону). Ну хорошо… А только… тетенька! Пожалей меня! (Почти кричит.) Как же убью его, когда его боль – мне своей больнее? Как сама пойду на такое мученье? Ведь люблю я его, точно я в нем живу, точно родилась от него, точно его кровь – моя кровь! Да нет, не то! У меня слова такого нету, какое нужно для этой боли! (Бросает нож, он тихо звенит.) Нет, я лучше в озеро. Уйди ты от меня! Я в озеро пойду. (После минутного молчания.) Вот и легче стало.

Ведьма (тихонько смеется). Я знаю, рыбка, что легче. Куда легче в озеро-то. Я тебе ведь это так сказала, насчет ножа. Я знаю, какой тут труд; его еще ни один из людей, да и никакая другая тварь, не смогли на себя принять. Твари-то, вот как ты в озере была, не могли, потому что они любви не знают. Люди знают – да от муки не могут. А без любви средство-то не годится.

Русалочка (повторяя). Не годится?

Ведьма. Нет. Хочешь жизни вечной – заслужи ее мукой черессильной. Да, может, как люди говорят, и будет она, мука, – вечная, коли нет прощения за кровь.

Русалочка. Это мне все равно. Я не знаю. И если Он хочет моей бессмертной души, чтобы мучить ее – не все ли равно? Он хочет.

Ведьма. Да сил не дал. Потому, что нет таких сил ни у кого, чтобы исполнить. А средство есть. Справедливое средство. Кровь за кровь. За тебя кровь не пролилась, и нет у тебя ни крови, ни жизни. Прольется кровь – и сожжет твою смерть. А только сил на это нет у земных тварей.

Русалочка (медленно поднимает нож и смотрит на него. Говорит тихо, почти про себя). Благословил меня… Крещу, говорит, тебя, дитя. И но надо п такать. Радоваться, говорит, будем…

Ведьма. Ну, давай-ка нож. Я ведь, признаться, так только его принесла, поглядеть на тебя хотела. Видала я тоже таких-то. Давай. Коли в озеро пойдешь, так нам по дороге. Сестрицы да тетки, никак, уж выходят. (Присматривается.) Месяц ранний. (Помолчав.) А то креститься иди. Давно уж звона-то не слыхать.

Русалочка (не слушая и делая несколько шагов по сцене с ножом в руках). И еще что-то сказал, на прощанье. Сказал, а потом сейчас и благословил. Ручка у него такая худенькая, старенькая… Как это он сказал?

Ведьма (хохочет). Ну, и забава! Совсем ты, девушка, не в себе. Бормочешь невесть что. Давай, говорю, нож-то сюда.

Русалочка (радостно вскрикивает). Вспомнила, вспомнила, что он сказал! «Да свершится святая воля Его!»

(Убегает направо. Ведьма глядит на нее с изумлением и перестает хохотать.)

Ведьма. Вот непутная девка-то! Чего ее разобрало? Посеет там нож где-нибудь, тут не до забавы. Хороший такой ножичек. Подождать, не вернется ли. Да куда! Теперь старик ее непременно крестит. Уж сразу в озеро не пошла, так не пойдет. А ведь тоже, хорохорилась. (Садится на кочку.) Отдохнуть. Не подойдет ли. Ножичка жалко. Хороший ножичек, недержанный.

(Не смеется, вздыхает. Иногда кутается в тряпки. Небо сильно темнеет, но на земле светло от золотистого, со свежими тенями, молодого месяца. Видно, как вдали, над озером, мелькает что-то белое. Чуть слышно, с ветром, доносится не то пение, не то шелест листьев.)

Песня (очень тихо).

 
Вставайте! Вставайте!
Спешите! Спешите!
Над озером небо.
В озере небо.
Где конец небу верхнему?
Где конец небу нижнему?
Спешите! Спешите!
 

(Едва существующие звуки заглушаются голосом Никодима, тоже очень издалека, но немного яснее, и с противоположной стороны. Никодим почти не поет, а говорит.)

Голос Никодима.

 
Ты милостив, Господи,
долготерпелив и многомилостив,
но придет час гнева Твоего,
падут перед лицом Твоим незнавшие Тебя,
и прольется на них ярость Твоя.
Прострешь десницу Свою
и разрушишь землю и небо…
 

(Умолкает. Тотчас же слышно, как шелест листьев, пение с озера.)

 
Где конец небу нижнему?
Где конец небу вышнему?
 

Ведьма (сердито кутаясь). Тут покою кругом нет. И эта нейдет. Чего она, бешеная? Просто опаска меня взяла. Забава, нечего сказать! И шум кругом. Совы, что ли, кричат. (Молчание.) Плетется. Чтоб ей разлететься, каверзной!

(Ведьма встает. Из глубины, справа, очень медленно, выходит Русалочка. Лицо ее спокойно, руки опущены.)

Где нож? Нож отдай!

(Русалочка молчит. Ведьма всматривается в нее и пятится назад.)

Ты…

Русалочка (спокойно). Я не могу говорить с тобой. Уйди. Ведьма. Уйду. Уйду. (Кутаясь в тряпки и отступая.) Победил… Человек.

(Отползает за дерево и там сразу пропадает. Русалочка стоит неподвижно, слегка прислушиваясь. Когда входит Никодим, она оборачивается к нему. Никодим идет быстро, но останавливается вдруг, в правом углу сцены, далеко от Русалочки.)

Никодим (громко, срывающимся голосом). Ты… свершила злодеяние? Ты пролила кровь?

Русалочка. Я.

Никодим. Ты отца убила?

Русалочка. Душа его жива.

Никодим. Кровь мученика вопиет к небесам. Будь же ты отныне и до века про…

(Русалочка подымает руку, Никодим останавливается.)

Русалочка. Я теперь – как ты. Свершилась не моя воля. За меня пролилась кровь.

Никодим. Чаша терпения Господня переполнена. Святая кровь…

Русалочка. Да, святая кровь. А та, что за тебя пролил Бог – разве не святая?

Никодим. Нет прощения твоей душе. Нет предела гневу Господню. Тебя ждут вечные муки.

Русалочка. За муку ли даст Он, Чью волю я творила, вечные муки? За то, что ради Него я пролила кровь, которая была мне дороже своей? Он знает – дороже своей! Где человек, что боялся бы мук после моей муки? Я ничего не боюсь. Я шла к Тому, Кто звал меня, Кто дал мне самый трудный из всех путей, – и Он встретил меня.

Никодим (отвертываясь и закрывая лицо, бесстрастно). Моя рука да не коснется тебя. Но завтра…

Русалочка (радостно). Ты слышишь колокол? Нет? А я слышу. Некому звонить. Он сам звонит.

(Очень слабые удары колокола, слитые с далеким пением на озере, таким далеким, что не слышно слов.)

Никодим. Завтра узнают люди о смерти святого и придут сюда. Кровь вопиет о мщении. Люди тебя убьют. Мучения ждут тебя, – твое тело и твою душу.

Русалочка (глядя ему в лицо, ясно). Мне все равно.