Текст книги "В гостиной и в людской"

XII

Лидия Ивановна, еще похудевшая от вечной скуки беспокойного недовольства, удивилась, не узнала Витю, хотела поцеловать его. Когда он заревел, испуганный смуглым лицом «тети», она немного обиделась; а скоро и вовсе забыла о своем крестнике, ибо в кухню заходила редко.

Смена лиц, ухаживателей, уже давно не прогоняла ее скуки. Люди были разные, но романы все так походили один на другой, что Лидии Ивановне казалось иногда, что это все тот же старый Перлов. От скуки она устраивала энергичные сцены мужу, который, с получением нового места, сделался менее тих, а с переездом в большую квартиру, где кухня была далеко, – менее боялся скандалов.

Один раз утром, когда Витя, в чистеньком передничке, на коленях у Елены Петровны пил молоко, Лиза перетирала посуду, в дверь просунулось чернобородое лицо дворника Лазаря.

– Батюшки, Лазарь! – вскрикнула Лиза, роняя полотенце. – Иди, иди сюда! Приехал давно?

Лазарь вошел, помолился на образа, поздоровался с Еленой Петровной. Узнав, что полненький мальчик – прежний Витя, умилился необыкновенно, и долго, и внимательно рассматривал его со всех сторон, дотрагивался осторожно, точно это был какой-нибудь искусственный ребенок.

Лиза делала вид, что нисколько не заботится о сведениях, которые мог привезти Лазарь из-под Москвы. Лазарь не начинал речи.

Наконец, он собрался идти.

Он простился, постоял в раздумье и потом решительно выговорил:

– Накинь платок, Лизавета, выйди на лестницу. Я тебе скажу что-то.

Лиза схватила платок и оба торопливо вышли.

На лестнице было светло, холодно и тихо.

По случаю раннего времени еще ни одна прислуга не успела побраниться с другой. Только со двора доносился редкий и гулкий стук топора: дворники раскалывали поленья.

Лизавета прислонилась к подоконнику и ждала. Сквозь мутные стекла высокого окна проникали лучи солнца, утреннего и желтого; оно казалось еще ярче от выпавшего за ночь снега.

– Ну что? – сказала, наконец, Лиза.

– Да что… – И Лазарь, сдернув шапку, нерешительно почесал затылок. – Там, видишь ли, такие истории были. Родители его, Лаврентьевы-то, в наших местах известные. Староверы. Ну, конечно, они несправно живут. В течение последнего времени совсем расстроились. Средний сын не угодил – его сейчас отец первым делом избил, а затем проклял. Отец такой рослый мужик, видный, силища, как у молодого. Сын-то запил и неизвестно где шатается. Между тем в доме жена его осталась и с двумя детьми. Тоже строение у них сгорело. Перебивались они, конечно. Вся надежда, значит, на Лаврентия. А он, как приехал, сейчас это смело так: я, мол, жениться хочу, у меня уж семья есть. Ну, тут отец, ничего не говоря, размахнулся, да так ему в ухо угодил, что тот полтора часа без памяти лежал. Потом очнулся и сказал только: «Благодарю тебя, отец, за науку». У них, у староверов, видишь ли, строго: чтобы к родителям почтение иметь. А Лаврентий такой смирный. Да хотя бы и драться полез, где ему против мужика здорового?

– Да ну, говори дальше, – перебила Лиза. – Женили?

– Он, Лаврентий, весьма, знаешь ли, долго крепился. Отец ему все внушал, что он должен родителей пожалеть. Он ему невесту давно приготовил. Ничего девка, немолода уж, и один глаз немного так оспой попорчен, а то ничего. За ней денег триста рублей, да две постройки. И такая история шла! Отец говорит: не женишься – все равно в Питер вовеки не попадешь. Будешь у меня здесь навоз возить. А женишься, поможешь родителям, как Господь Бог велел – отпущу в Питер на место. Из-за тебя все мы должны погибнуть: и я с матерью, и сестра убогая, и братнины дети. Я же все равно тебя искалечу и проклятие наложу. – Часто мы, знаешь, видали, сидит Лаврентий вечером на крылечке деревянном и заливается-плачет. Ни одежи ему не сделали, паспорт отец к себе взял. Похудел даже Лаврентий. Просил тебе ничего не говорить. А что ж не говорить? Все равно, не скроешь. Ты, Лиза, не думай очень. Что ж делать?

– Когда свадьба была?

– А вот после первого. Все жениха жалели. Деньги отец взял. Одежу Лаврению справили. Он нисколько дома и не пожил. Уговаривали остаться – куда тебе! И жену бросил, и все. «Как вы со мной, говорит, так и я с вами. А я свой долг исполнил». На месте, слышно. Не был еще у тебя?

– У меня? – Голос Лизы был неожиданно громок. – У меня? Пусть придет, пусть только придет… Что ни попадет, тем в него и пущу! Мало я из-за него… из-за него…

Лиза стремительно кинулась в кухню и захлопнула дверь. Лазарь постоял-постоял на площадке, вздохнул и начал спускаться вниз.

Прошло несколько дней. Лидия Ивановна, узнав дело, возмутилась необыкновенно и решила, что Лиза не должна и видеть Корвина. Лиза не плакала. Она только осунулась, говорила отрывисто и зло, и ни за что не отпускала Елену Петровну с Витей в деревню.

– Я ему покажу, пусть только осмелится прийти. Я не какая-нибудь. Кабы я хотела – у меня бы не этакие кавалеры были. А за Витьку он должен платить, ему и окружной суд присудит…

Елена Петровна молчала. Она больше говорила о Вите. Мальчик уже начинал ходить и все болтал на своем неведомом языке. У господ были гости.

Лиза побежала за булками и за лимоном. Когда она вернулась, переводя дыхание, нагруженная свертками, у стола против Елены Петровны, в пальто, но без шапки, сидел Корвин. Штатское платье делало его еще меньше и уже. Лицо обросло бородкой, вытянулось; глаза смотрели запуганно и робко, но с прежней упрямой безнадежностью.

Витя чувствовал доверие к такому маленькому дяде. Он заигрывал с Лаврентием, смеясь и пряча голову в колени Елены Петровны.

Увидав Лизу, Корвин встал.

– Ты зачем? – сказала Лиза тихо, почти шепотом. – Ты с какими глазами пришел? – Вон сию минуту, слышишь?

– Что ж, я сознаюсь… – залепетал Корвин. – Но только меня всякий оправдать может… Так как я, во-первых, без любви, и кроме того родители… И пусть они там как хотят, а от меня больше век ничего не увидят. Я и жену не увижу никогда. А для тебя и для Витьки жизнь готов отдать…

– Да что ты, издеваться надо мной вздумал? – закричала Лиза со злостью и слезами. – Вон, сию минуту, или я господ сюда позову!

И она бросилась было к двери. Корвин испугался. Он едва нашел шапку и вышел. Но на лестнице, как прежде, сел на каменную ступеньку и заплакал.

Поздно вечером, когда Елена Петровна и Витя давно спали, в дверь тихонько стукнули. Лиза не спала. Она знала, что Корвин сидит на лестнице. Она подошла к дверям.

– Это опять ты, – злобно зашептала она. – Если ты сейчас не уберешься, я дворников созову, весь дом перебужу.

Слабый голос Лаврентия умолял.

– Отвори мне, Лиза, на одну минуточку. Я тебе только два слова скажу. И уйду сейчас же.

Лиза приотворила дверь.

– Говори, я сейчас захлопну.

– Лиза, вот Богом клянусь, я от тебя никогда не отстану. У меня место хорошее, возьмем Витьку к себе и будем жить вечно вместе. А я от тебя все равно не отстану. Уж будет по-моему. Хороша же твоя любовь была!.. И знай, если ты мне не покоришься – ни мне, ни тебе не жить. Вот, у меня припасено.

Он трясущимися руками вытащил откуда-то небольшой кухонный ножик с острым лезвием. Лиза стояла не шевелясь. Он спрятал ножик и старался шире отворить дверь. Лиза опомнилась. Она оттолкнула его изо всей силы, и, закричав опять: «Сказано, вон!» – захлопнула двери.

Все в доме знали историю Лизы. Агаша-толстая не жила больше у одинокого барина. Несколько времени тому назад, у барина в квартире, тайно, в его отсутствие, отравилась молоденькая гувернантка, скромная барышня, приходившая к нему по воскресеньям. Была неприятность – и барин выехал из Петербурга. Агашу Лиза встретила раз в сумерки, на дворе. Она проскользнула мимо, не глядя. Лизе почудилось, что глаза у нее заплаканы.

Дворник Лазарь останавливал иногда Лизу на лестнице.

– Ну, что?

– Да что, бродит около дома, пока я его кислотой не облила, – говорила Лиза, глядя в сторону. – Грозится.

– Что ж, не покоришься?

– Не на таковскую напал. Он посмеялся – а я покорюсь?!

– Ой, берегись, девка! – загадочно произносил Лазарь. – Конечно, много ты горя от него приняла…

Повсюду, на лестнице, на дворе, за углом – Лизе мерещился Лаврентий. Не переводя духа она летела вверх по ступенькам, боясь увидать его тонкую фигуру, поджидающую ее. Она не могла бы объяснить, чего она боится. Ведь не угроз же его! Подумаешь, храбрец! Она просто боялась его неспокойных глаз и худого лица, обросшего бородой.

По вечерам у Лизы билось сердце, и ей казалось, что она скоро умрет. Квартира наполнилась самыми мрачными предзнаменованиями. Мыши так и бегали по коридорам. В гостиной, на столе, сам собою прозвенел колокольчик. В стенах что-то трескалось и шуршало. А раз утром Петр Петрович увидал трех черных тараканов, с трех разных сторон подползающих к образу в столовой, что уже не оставляло сомнений: тараканы (черные) у образов – к покойнику в доме!

Конечно, тараканы не могли указать, кому именно они предрекают смерть. Петр Петрович и Лиза равно приняли их на свой счет. Петр Петрович жил в постоянном беспокойстве, в ожидании. Прислушивался – не болен ли, и действительно начал прихварывать.

Лидия Ивановна, как добрая жена, ухаживала за ним – даже слишком усердно, пожалуй. Новая роль сиделки развлекала ее. Лиза то и дело бегала в аптеку.

Уже больше двух недель прогостила в Петербурге Елена Петровна с Витей. Пора было домой, как ни удерживала Лиза. Настал и канун отъезда. Связали узлы. Лиза купила булок, муки, сахару, кофе. Сердце ее ныло, но она делала вид, что весела. Витя к ней привык, и хотя «маму» свою любил несравненно больше, однако и с доброй тетей нередко разговаривал, играл, смеялся. Сегодня он долго не хотел ложиться. Елена Петровна, глядя на него, улыбалась и поправляла свой платок. Ефим освободился рано и уже не отходил от жены.

Уже поздно, часов в десять, барыня вышла в кухню.

– Лиза, пожалуйста, сходите в аптеку. Купите лакрицы, мяты и боткинского порошку. Вот тут записано.

Лиза молча стала надевать калоши. Но выйдя за дверь, она вскрикнула и вбежала назад в кухню. За дверьми стоял Лаврентий Корвин.

Лиза в эту минуту не думала о Корвине и потому испугалась еще больше. Не успев запереть дверей, она опустилась на ближайшую табуретку.

Лаврентий несмело вошел. Он казался растерянным и больным, был в черном пальто внакидку и при переднике. Он торговал в погребе и пришел, вероятно, прямо оттуда.

– Ты опять… – начала Лиза.

– Не беспокойся. Я только пришел в последний раз просить вас… И прошу вас выйти со мной на лестницу. Мне совершенно необходимо сказать вам два слова… А чем вам по судам таскаться, я за Витьку платить всегда согласен. Вот, извольте.

Он торопливо достал портмоне, вынул трехрублевую и положил ее на стол.

– А только теперь, пожалуйста… Два слова всего… И передать нечто… Будьте так добры…

Лиза была очень испугана и очень утомлена. Едва ли она понимала ясно, что делает. Она захватила списочек лекарств в аптеку и вышла на лестницу.

Лаврентий захлопнул дверь и стал перед Лизой.

На лестнице еще горели лампы с сияющими рефлекторами. Снизу, впрочем, уже слышались шаги дворника, медленно и лениво идущего гасить огонь.

Корвин схватил Лизу за руку и зашептал:

– Говори мне, последний раз, примешь ты меня или нет? Лиза, я для тебя…

Лиза только вырвала руку и повернулась, чтобы идти. Корвин опять не пустил ее и криво улыбнулся.

– Значит, на веки вечные? Прости-прощай?

– Да сказано тебе, убирайся! Вот увидишь, если я дворников не стану просить, чтобы они тебя не пропускали! Никогда ты от меня ничего не дождешься! Я вот замуж скоро выйду, на твои деньги мне ровно наплевать… Ты меня и не держи…

– А если мне лучше… лучше вот этим самым ножом… – Он порылся за пазухой и опять достал прежний нож. – Сейчас себя зарезать лучше, чем тебя лишиться?

Лиза посмотрела и засмеялась.

– Эх ты, горе-богатырь! – сказала она. – Куда тебе! А впрочем, мне буквально все равно, хоть вешайся, хоть режься.

Она повернулась к нему спиной, чтобы идти.

Корвин опустил руки и молча, без мысли, смотрел, как она удаляется. Но когда она была уже на следующей площадке, он вдруг точно вспомнил, бросился за ней, не замечая, что пальто у него упало с плеч, догнал ее, схватил левой рукой сзади за шею, пригнул ее вперед, и правой, почти без усилия, быстро, так что она не успела отклониться, воткнул нож в спину, ближе к правому боку. Лиза отрывисто вскрикнула, упала на колени, потом на руки, потом ничком. Опять приподнялась было на руки – и снова упала.

Послышались бегущие шаги дворника. Из одной квартиры отворилась дверь. Собирался народ. Раздались крики и взвизгиванья. Кто-то истерически зарыдал. Послали за управляющим и городовыми. Собрались и смотрели, но никто не подходил ближе. Лаврентий не двигался и тупо глядел на спину неподвижной Лизы.

Прошло по крайней мере минут десять, пока Лизу подняли, снесли сначала домой, а так как она не приходила в себя, то наскоро позванный доктор велел немедленно отправить ее в больницу.

Ефим сидел бледный, с трясущейся губой. Елена Петровна тихо плакала и сморкалась, качая на коленях проснувшегося Витю.

Когда Лазарь увидал маленькую, бледную фигурку Корвина между двумя городовыми, покорную и странно-спокойную, он покачал головой и сказал громко и горестно:

– Эх, человек неразумный! Не рассудил подождать! Ведь покорилась бы она ему, непременно бы покорилась! Поверил бабьему слову!

Лиза через два дня умерла, не приходя в себя. Узнав об этом, Петр Петрович, как ни был расстроен, вздохнул свободнее. Слава Богу! Теперь ясно, кому смерть предрекали мыши и тараканы. Лидия Ивановна расчувствовалась и даже поплакала. Затем, ощутив в сердце сострадание и вообще благородный порыв, велела позвать Елену Петровну с Витей (они еще не уехали) и объявила, что она будет платить за Витю три рубля. Она невольно ждала благодарностей и удивления своей доброте, но Елена Петровна отвечала просто:

– Это как вам угодно, сударыня. Будете вы платить – очень вам благодарна, не будете – Витя оттого холодный и голодный не останется. Я его люблю и не оставлю. На его долю у нас хлеба хватит. А угодно вам платить, сударыня, – очень вам благодарна.

И она поклонилась с достоинством. Лидия Ивановна решила, что деревенскими бабами надо держаться подальше.

Потом Лидия Ивановна отправилась на разбирательство дела Корвина. Защищал его знакомый адвокат, специалист по романическим убийствам. Он говорил и прозой, и стихами, и достиг того, что наказание Корвину смягчили. Лидия Ивановна узнала, что Агаша-толстая отправилась за Лаврентием.

Долго Лидия Ивановна рассказывала обо всем этом своим знакомым. Но мало-помалу все стало забываться. Прошло оживленное волнение Лидии Ивановны. И опять потянулись дни безнадежной, вечной скуки…