Текст книги "Одинокий"
Автор книги: Зинаида Гиппиус
Жанр: Рассказы, Малая форма
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
VIII
Осень наступала ранняя, холодная. Восточный ветер, дувший два дня, сразу сорвал все листья с деревьев. Во дворе у Стаховских перемена: флигель открыл свои ставни, и окна, точно глаза, смотрели угрюмо.
Внутри он разделялся на три громадные, высокие комнаты, холодные и почти пустые.
В средней поместили Пьера, когда он вернулся в город.
Мачеха ожидала историй, но ничего не случилось. Ему было уже все равно.
Эти два месяца он прожил день за днем, ни о ком не спрашивал, говорил мало. Даже известие, что Люся неожиданно умерла от дифтерита, – он принял равнодушно. А со смертью Люси он терял, быть может, единственное существо, любившее его.
Он только старался избавиться от физических страданий. У доктора он попросил опиума, – тот сказал, что хорошо, после.
Тогда он пришел к мачехе и просил дать ему морфия. Но она испугалась и не дала. Наконец он слег.
Он ничего не говорил, не отвечал, когда его спрашивали, и лежал неподвижно, по-видимому спокойно.
Мачеха у него не бывала, но отец заходил ежедневно. Ему взяли сестру милосердия.
Он лежал так уже два дня, когда приехал доктор. Взяв руку больного, посмотрев на него с минуту, он вышел.
– Ну что? – спросил отец. Доктор пожал плечами.
– Он без сознания. Агония… Я еще заеду…
– Нет, что ж, если вы думаете… Медицина бессильна…
– Как угодно, – сказал доктор и ушел. Отец вернулся в спальню.
Больной лежал в том же положении. Мутный свет белого осеннего дня из-за приподнятой занавески освещал его лицо. Осенние мухи жужжали и бились на стекле.
Отец постоял немного.
Закрыть бы его чем-нибудь, – прошептала сиделка, молоденькая и миловидная девушка. – А то мухи, пожалуй, будут беспокоить…
Его осторожно покрыли кисеей, и если бы не ее тихое и мерное движение, – можно бы подумать, что это лежит мертвый человек.
Так прошел еще день – и наступила ночь.
Перед рассветом заснувшая сиделка была разбужена каким-то странным шумом.
При свете потухающей, догоревшей свечи в тазу, она увидела, что больной сидит на постели, сбросив с себя почти все.
Его лицо было покрыто сероватым налетом, давно безмолвные губы разомкнулись, он что-то говорил, но сиделка не могла понять; наконец, она разобрала: «Отца… скажите… на минуточку… Неужели – это?..»
Сиделка бросилась к двери; она слышала; как с треском потухла свеча, – но уже не воротилась.
Она пробежала пустую комнату и длинную стеклянную галерею; в коридоре большого дома она разбудила горничную:
– Кончается, – говорила она, плача и дрожа, – отца зовет, на минуточку…
– Нельзя, не велели будить, – объяснила горничная.
– Да ведь кончится сейчас…
– Не велел будить ни за что; я не смею.
– Ах ты, Господи! Пойдемте хоть вы со мной!
– Я? Мне в той комнате бывать не приказано, я за барыней хожу. А вы-то сами что ж?
– Да не могу, жалко мне, страшно… Непривычная я, в первый раз…
И бедная девушка плакала.
– Ишь ты, какое дело, – сказала горничная. – Ну уж посидите здесь до утра на сундуке, ничего. А будить не велено.
Когда утром вошли в комнату больного, он недвижно лежал на подушках так же, как и накануне. Лицо его было, как у многих умерших, светло и спокойно. Это спокойствие, когда ослабевают мускулы лица, часто заставляет предполагать тихую и радостную кончину, без мук агонии. Смерть стирает следы своей жестокости. У Пьера в одной, уже застывшей, руке нашли разорванный и судорожно смятый кусок кисеи. Это был единый знак, единое воспоминание о тех, может быть коротких, может быть долгих, минутах, которые он провел в темноте, один перед лицом смерти.
* * *
Нина была на похоронах.
Сухой и ветреный осенний день; солнце на желтом позументе гроба; кругом – грустные, спокойные лица.
Мачеха, в длинном креповом вуале, громко рыдала и била себя в грудь.
Когда гроб опускали в могилу и отец, протянув вперед руку, торжественно проговорил: «Прощай, Пьер!» – Нина заметила какую-то некрасивую, бедно одетую девушку, горько плакавшую.
Может быть, хоть она любила его…
«Где же он теперь? – думала Нина. – Как странно: вот и я чувствую, что он есть, есть, – все равно где».
Сквозь печаль, в самой глубине ее души, было чувство тихой радости и успокоения.
Ей припомнились добрые глаза покойного и его слова: «А я вот верю, что я умру, а душа моя не умрет».
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.