Текст книги "Король-крестоносец"

Глава 4
СБЫВШЕЕСЯ ПРЕДЧУВСТВИЕ

Как большинство новых строений, возведенный в Иерусалиме крестоносцами, дворец Агнессы де Куртене, матери короля, причудливо сочетал в себе черты Востока с чертами Запада. При дворце имелся внутренний двор с фонтаном, однако многие окна глядели вовне – частью на улицу, частью на городскую стену. Сразу же за стеной простиралась долина Иосафата, узкая и глубокая, загроможденная каменными гробницами.

– Бог весть, как мы там все поместимся, – беспокоилась Агнесса де Куртене, взглядывая в ту сторону. – Людей попроще будут, конечно, погребать не здесь, но и для самых именитых места не хватит. Разве что долина расширится каким-то чудом…

Беспокойство о загробном своем устроении отнюдь не нарушало безмятежности, с какой Агнесса относилась к жизни и ее невзгодам. По натуре она была женщина хладнокровная, не любила предаваться печалям, зато обожала лесть: выслушивая похвалы, разнеженно жмурилась, точно сытая кошка. Двор у нее был большой и содержался богато, однако во дворце царил неописуемый беспорядок, граничащий с полным неряшеством. Паломники, нищие, подозрительного вида бродяги беспрепятственно входили в здание, где их принимали и кормили в любую пору. По этой причине Агнесса слыла образцом христианского милосердия, хотя на самом деле жалостливостью не отличалась и была равнодушна к чужим бедам. Благоволение ее к сирым и убогим проистекало не из доброты, а из досужего любопытства – она была весьма падка на всякого рода новости и сплетни. Кто-то из ее бродяг как раз и занес в королевские хоромы проказу, и молодой король напрасно старался подавить в себе чувство глубокой обиды по отношению к матери, не сумевшей уберечь его от страшной болезни.

Кроме вечно голодных и жадных до подаяния нищих, завсегдатаями дворца были многие видные представители местной знати: патриарх Ираклий, великий магистр тамплиеров, брат хозяйки и дядюшка короля Жослен де Куртене, Ренальд из Сидона, Амальрик де Лузиньян, Онуфрий де Торон и многие другие рыцари. Тон всему этому обществу задавал острослов и весельчак Ренальд из Сидона. Густая черная борода придавала его латинской внешности восточный колорит, да и наряд его был наполовину арабским. В молодости он несколько лет провел в мусульманском плену, где преотлично выучил арабский язык и основательно познакомился с восточными нравами. Легкомысленный и щедрый, он вечно сидел по уши в долгах. Ренальд был женат на ленивой красавице-сирийке по имени Марфа. Отец ее Абирам был столь же богат, сколь и скуп, и весьма неохотно снабжал транжиру зятя деньгами. Ренальд, однако, не унывал, изобретая все новые и новые хитроумнейшие уловки, заставлявшие раскрываться неподатливый кошель тестя.

Вот и теперь, стоя посреди облицованного мрамором двора, он рассказывал всему благородному обществу о последнем своем ухищрении.

– …Так меня прижали, так прижали, совсем оставили на мели: почтенный Абирам, изволите ли видеть, поклялся, что больше мне ни гроша не выдаст. Камень легче разжалобить, чем моего тестя, но я все-таки надежды не теряю и приглашаю его на ужин. А за ужином испускаю вздохи, еду от себя отодвигаю и все время бороду свою сквозь пальцы пропускаю, с жалостью на нее поглядывая. Тесть наконец не выдержал и спрашивает: чего это ты свою бороду так охорашиваешь? А я ему: охорашиваю на прощание, завтра придется мне ее сбрить. Абирам глаза на меня выкатил и от ужаса даже костью подавился, пришлось мне его по спине похлопать. Он кость выплюнул, воздуха глотнул да и говорит: «Что за неприличные шутки? Как это – сбрить бороду?!» Вам, высокочтимые дамы и господа, без сомнения, ведомо, что у наших друзей сирийцев мужчина без бороды за евнуха почитается. Позор страшный! Неудивительно, что почтенный Абирам чуть не помер при одной мысли о безбородом зяте. Я же его и того пуще пугаю:

– До шуток ли, когда мне и самому до слез обидно. Да ничего не попишешь, придется мне с бородой распроститься.

– Что ты плетешь? – чуть не визжит почтенный Абирам. – Куда твоя борода денется? Что случилось?

– Я свою бороду евреям заложил, – поясняю и тут же выхватываю из его руки цыплячью ножку, чтобы он, упаси Бог, снова не подавился.

– За…ло…жил?!

– Заложил за тысячу дукатов, а выкупить не на что… Завтра у меня бороду заберут…

– Нечего дело иметь с такими разбойниками! Гнать их надо взашей! Да как они смеют! – кричит почтенный Абирам, а у самого лицо аж побагровело от злости.

Я глаза опустил, вздыхаю по-прежнему да скорбно поглядываю на бороду.

– Гнать их никак нельзя, – говорю, – я им рыцарское слово дал, обещался заплатить, а не плачу. Они на мою бороду имеют полное право.

– Тогда заплати! Заплати!

Я ему с горьким смехом отвечаю:

– Чем же я заплачу, почтеннейший? У меня ж никакого добра нет, кроме меча да неглупой головы, но головой-то, хоть ты ее с плеч вместе с бородой сними, не расплатишься…

– Сколько твоя борода стоит?

– Две тысячи дукатов.

– Ты только что вроде тысячу поминал?

– Да я с расстройства оговорился, ошибся вдвое…

– Две тысячи за бороду?! Две тысячи?! За бороду?!

– Мало, почтенный, не правда ли? Сглупил я, по дешевке такую красоту запродав!…

– Нельзя тебе оставаться без бороды! Нельзя! Нельзя! Две тысячи! Две тысячи! – Тесть заметался по комнате, причитая и размахивая руками, но в конце концов все-таки раскошелился… И посему, мои прекрасные дамы, я имею честь явиться перед вами по-прежнему украшенный бородой…

Присутствующие от души развлеклись рассказом. Даже красавица Марфа лениво усмехалась, будто речь шла вовсе не об ее отце. Агнесса де Куртене хохотала так, что слезы на глазах выступали. Она отирала их кулаком и продолжала хохотать.

Пухленькие, пышущие здоровьем девицы разносили на больших подносах вино, засахаренные фрукты и лепешки с медом.

Фераль де Туар, недавно прибывший из Франции, склонился к Амальрику де Лузиньяну.

– Гладкие девки. Сирийки?

– Кажется, нет. Вроде бы потомство тех сицилиек, что были завезены сюда при короле Фулько.

– Сюда завозили сицилиек?

– Говорят, завозили. Я тут тоже недавно, года еще нет, как приехал, в точности сказать не могу, но старожилы уверяют, что лет двадцать пять назад король Фулько приказал доставить из Сицилии девок – женщин тут было мало, и Иерусалим обезлюдел. В общем, похватали их штук триста да привезли сюда… Само собой, королевские посланцы гонялись не за добродетелью, а…

– Стало быть, и дочки ихние в монашки не собираются?

– Куда там! Днями, правда, сбежали две со двора, но, надо думать, не в монастырь…

Агнесса услышала, о чем они говорят, и тут же вступилась за беглянок.

– Развратничать мои девушки не станут, наверняка с ними какая-то беда приключилась. Не дай Бог, сарацины украли…

– Сарацины? Они, ваша милость, в Иерусалиме озорничать не станут!

– Тогда разбойники. Девушки эти были тихие, скромные, послушные. Таких трудно на дурную дорожку толкнуть…

– Внешность обманчива, ваша милость, – сурово остерег ее великий магистр. – Вы судите о других по ангельской своей доброте. А мир от добра далек. Развратницы любят рядиться в овечью шкуру.

– Когда возвращаются наши молодые? – прервал спор Жослен де Куртене.

– Вот-вот вернутся, – сообщила Агнесса. – Сибилла пишет, что время пролетело быстро и пора собираться домой. Моя голубка в тягости…

Это столь важное для королевства известие было встречено одобрительным шумом.

– Да точно ли это? – сомневался Жослен.

– Еще бы не точно! – ответила гордая мать. – Дивиться нечему, ибо она в меня пошла. Будь покойный Амальрик попроворнее, я бы ему с десяток сыновей нарожала…

– Коли так, станем надеяться, что через несколько лет, куда не пустишь стрелу, непременно в Монферрата угодишь…

– Замков не хватит…

– Конечно, не хватит, если Длинный Меч своего усердия не умерит.

– Удалой парень, и в битве хорош, и в постели…

– С таким наше королевство не пропадет!

Последние слова изрек великий магистр, чуть ли не впервые отозвавшийся о Монферрате без обычной язвительности. Вслед за ним гости взапуски принялись хвалить душевные и телесные достоинства зятя светлейшей хозяйки; вспомнили и его высокое происхождение, и родство с королем французским и с германским императором. Агнесса по-кошачьи жмурилась от удовольствия.

– Да-да, моей девочке грех жаловаться…

Внезапно все обернулись к воротам, откуда донесся шум: конский топот, сменившийся громким голосом. Ренальд из Сидона пошел взглянуть, что случилось. И через минуту вернулся с расстроенным и побледневшим лицом. Подергивая себя за бороду, точно он и вправду решил от нее избавиться, рыцарь тяжело опустился на табурет и глотнул вина.

– Что случилось? – крикнула с другой стороны фонтана Агнесса.

– Ничего, ваша милость, слуги там повздорили у ворот.

Великий магистр шагнул к нему и тихо спросил:

– Что случилось? Говорите!

– Монферрат погиб, – ответил Ренальд сдавленным голосом.

Великий магистр в неописуемом изумлении отшатнулся назад.

– Быть не может! Монферрат! Кто сказал? Где погиб?

– В ущелье… Придавило скалой…

Не слушая дальше, великий магистр поспешно вышел, видимо, надеясь разузнать подробности у гонца, но тот уже отправился к королю.

Ренальд рукой отер пот со лба. Все уже догадались, что произошло нечто серьезное, и приступили к нему с расспросами. Весельчак на сей раз обошелся без шуток и огорошил всех невероятным известием: Вильгельм де Монферрат по прозвищу Длинный Меч – мертв! Останки его с подобающими почестями уже следуют из Аскалона. Вдова, принцесса Сибилла, вне себя от горя: рыдает, рвет на себе волосы, то и дело падает в обморок… Беда случилась в горном ущелье: рыцарь, вероятно, заехал туда во время охоты. Он был один, без свиты. Выветрившаяся скала рухнула на него и накрыла вместе с конем. Вот и все, нет больше королевского зятя, не сидеть ему на монаршем престоле…

– Доченька! Голубка моя! – громко зарыдала Агнесса. – Бедняжка! Где она? Скорее везите меня к ней!… Помогите! Люди! Помогите! Где гонец? Как все было? Может, это неправда? Люди! Я вам говорю, он лжет! Это невозможно! О Боже…

Женщины повели тонущую в слезах и причитающую Агнессу в дом. Оставшиеся молча поглядывали друг на друга.

– Неужто скала упала сама по себе? – осторожно спросил Ренальд. – И не на кого иного, а на Монферрата… И именно тогда, когда он собирался вернуться, чтобы сделаться королем!

– Да кому бы понадобилось эту скалу спихивать? Вроде мир у нас сейчас, а Саладин на такую подлость не пойдет… Он настоящий рыцарь!

– Да уж, Саладин исподтишка убивать не станет…

– А для короля какой удар! Только-только он собрался отойти от дел…

– Клянусь мощами Святых Мучеников! Говорят, он молодых отпускать не хотел, словно предчувствовал недоброе…

– Теперь опять начнется суета вокруг трона… Любопытно, кого же выберут?

– Сибиллу так скоро замуж не выдашь. К тому же она беременна…

– Придется выдать. Королю-то недолго осталось, может год-два еще протянет, не больше.

– Да хранит Господь Святую землю! Кого же ей теперь дадут в мужья?

– Скорее всего Ибелина из Рамы.

– Ибелин в плену.

– Выкупят, за этим дело не станет. Король денег не пожалеет.

– Выкупить – это еще не все! История любит повторяться… Как бы Сибилла не заупрямилась, не повела себя подобно княгине Антиохийской Констанции… Нрав у нее… Да вы сами знаете!

– Тьфу! Накаркаешь ты беду!

– Я не каркаю, но история действительно может повториться…

* * *

Для Балдуина IV смерть зятя и впрямь была тяжким ударом. Совершенно обессилев и пав духом, он распорядился устроить пышные похороны и послал гонцов в Триполи, к князю Раймунду. Баронам же объявил, что совет будет созван только после прибытия Раймунда, а до тех пор просит его не беспокоить.

Наконец король остался один. Неподвижно вытянувшись на своем ложе, он пытался осознать несчастье, в котором винил себя. Почему, почему не поверил он своему предчувствию? Не надо было уступать сестре…

В углу комнаты стояли братья-лазариты, безликие и неприметные, словно тени. Их отношение к случившемуся никого не интересовало – а они между тем очень тревожились за короля. Надежда на отдых и покой, столь необходимые больному, рушилась. Братья успели привязаться к своему подопечному и были сильно обеспокоены его судьбой. Будь их больной обычным нищим, валяющимся в уличной грязи, он, пожалуй, дожил бы до глубокой старости, но юный король постоянно изнурял собственное тело, заставляя его подчиняться своей воле, и тем самым только приближал конец.

Впрочем, опасения лазаритов были безразличны Балдуину. Он вовсе не желал продления своей убогой жизни и думал сейчас не о себе, а о зяте. Глумливый рок расправился с Монферратом как раз тогда, когда он собирался освободить несчастного помазанника от тяжести короны. Монферрат мертв – повторяй это себе хоть тысячу раз, трудно в такое поверить! Всего восемь недель прошло с тех пор, как сидел он вот здесь, возле королевского ложа, пышущий силой, безмятежный и ласковый. Зять всегда относился к нему с уступчивой мягкостью: сила снисходила к слабости. И вот силу забрала смерть, а слабость осталась жить, сгибаясь под бременем государственных забот.

Монферрата везут сюда в гробу, чтобы торжественно похоронить в соборе святого Стефана. В жаркое лето тело разлагается быстро, и подумать страшно, как выглядит теперь красавец Вильгельм. А заживо гниющий прокаженный – жив. Поистине, судьба решила сыграть с ним злую шутку!

* * *

Раймунд прибыл из Триполи раньше, чем предполагалось. Услышав о несчастье, он сам, не ожидая вызова, поспешил в Иерусалим. Соскочив с коня, в запыленном дорожном платье он прошел прямо к Балдуину, чтобы успеть переговорить с ним до созыва совета.

Раймунд III был высок и худ. От своего знаменитого деда, графа Раймунда де Сен-Жиль, владетеля Тулузы, он унаследовал резко очерченное лицо с большим орлиным носом – однако порывистый дедовский нрав ему не передался. Князь Триполи, сдержанный, рассудительный и осторожный, никогда не терял самообладания. В молодости, подобно многим крестоносцам он провел несколько лет в неволе у мусульман и многому там научился. Для людей неглупых и восприимчивых к новому, к каким принадлежал и Раймунд, пребывание в арабском плену становилось отличной школой жизни. Сарацины не обращали пленных рыцарей в рабов, а обходились с ними вполне по-дружески. Зачастую эта дружба сохранялась и в дальнейшем.

– Но что, мой мальчик, – с порога произнес Раймунд. – Новая забота свалилась тебе на голову?

– Такая беда! Видно, меня преследует злой рок, – пожаловался Балдуин. – Что мне делать?

– Рок тут ни при чем. Уж я дознаюсь, кто оказал нашему королевству такую услугу!

Балдуин широко открыл глаза.

– Вы полагаете, дядя, что кто-то… что это не случайно?

– Только дитя может поверить в случай! Случайностей вообще на свете не бывает, запомни на будущее, мой мальчик. Случайно! Но пока что рано об этом говорить. Надо разузнать побольше. Давай подумаем, что нам теперь делать.

– У меня такое чувство, будто земля уходит из-под ног. Не могу сосредоточиться, не могу привыкнуть к мысли…

– Не надо преувеличивать, – с напускной суровостью повторил Раймунд. – Подберем Сибилле другого мужа – вот и все…

– Она беременна. Если родится мальчик, можно будет сына Монферрата объявить наследником престола, а до его совершеннолетия вы, дядюшка, возьмете бразды правления в свои руки. Для королевства это наилучший выход.

Раймунд невесело рассмеялся и принялся мерить шагами королевскую опочивальню. Запыленные сапоги оставляли на темном ковре светлые следы.

– Наилучший выход, говоришь? Конечно, я сумею править не хуже многих. Но об этом нечего и думать. Сам знаешь, тамплиеры ни за что не согласятся. Великий магистр готов сожрать меня живьем. Взбунтует остальных, поднимется вой: по какому праву?! Почему не этот паяц Куртене, почему не королевские сестрицы? Они всех ближе трону! И что ты на это скажешь? Я знаю, закон – что дышло, но нам с тобой такие игры не к лицу. Понимаешь? Единственное, на чем еще кое-как держится наше королевство, – это закон. Если мы начнем вертеть им туда-сюда, другие тотчас же последуют нашему примеру. Бароны только того и ждут. Со времен Готфрида королевская власть у нас передавалась по линии ближайшего кровного родства, и нам этот порядок нарушать нельзя. Подумать страшно, какую это может вызвать смуту… Да хранит Господь Святую землю! Не буду строить из себя скромника: я желал бы стать королем и смог бы им быть… продолжить дело, начатое Балдуином III и твоим отцом… Но я не хочу ломать заведенный порядок, а законных прав на трон и даже на регентство у меня слишком мало.

– Но вы же правили за меня, когда я был ребенком?

– Девочки тогда были так малы, что их в расчет не принимали.

Раймунд возбужденно расхаживал взад-вперед по опочивальне. Корона! Корона, некогда завоеванная его дедом, но так и не доставшаяся внуку, манила его. Но в отличие от деда князь Триполи умел обдумывать и взвешивать свои поступки и несбыточных надежд не питал. Хватит у него сил, чтобы сокрушить храмовников, привести к покорности баронов и установить новый порядок? Нет, не хватит. Так лучше об этом и не помышлять, а сидеть себе спокойно в Триполи да присматривать за Галилеей и Тивериадой, что достались ему в приданое за женой.

Балдуин, следя за дядей удрученным взглядом, жалобно проговорил:

– Раньше, чем через год, Сибиллу замуж не выдашь. Пока разродится, пока траур отбудет… А я еще год не выдержу: со мной совсем худо! Я так мечтал, что избавлюсь наконец от власти и затворюсь с моей бедой в монастырской келье, чтобы в покое молить Бога о скорой смерти… А теперь вот снова принимайся за дела! Давно уже и лекари и братья-лазариты советуют мне бросить все это – и пускай, мол, оно катится, куда хочет… Но не дай мне Бог поступить по их совету! Ведь я помазан на царство, я державу свою крепкой и устроенной получил от отца, и никак, никак нельзя допустить, чтобы она при мне погибла. Я обязан в целости и сохранности передать королевство своему преемнику!

– Будь я холост, взял бы я твою сестру замуж – и дело с концом, – объявил, останавливаясь, Раймунд. – Но я женат, не бросать же мне мою почтенную Эхивию, да и Сибилла не захочет такого старика в мужья… А такого, как Монферрат, с тремя королями породненного, нам уже не найти. Я тут по дороге перебрал в уме всех европейских принцев. Или пустозвоны вроде Филиппа Фландрского, что сюда паломником заявился, или сплошная мелкота. Притом пока-то он прибудет, пока у нас пообвыкнет – пройдут годы. Нет, на чужаков нечего и оглядываться. А из здешних я одного только подходящего вижу…

– Ибелин из Рамы? Я тоже про него думал.

– Да, Ибелин. Надо как можно скорее договориться с султаном и выкупить его. Даже если придется в долги залезть или запустить руку в церковную казну, Ибелина мы должны вернуть. А ты годок еще как-нибудь переможешься. Черт возьми! С проказой иные люди живут дольше здоровых…

– Ну, я-то долго не протяну – к счастью… А Ибелина мы выкупим! Может, дело еще как-то поправится. Хотелось бы в это верить, а не верится. Не верится – и все тут… Мне иногда кажется, что над нами тяготеет проклятье, что Бог от нас отвернулся. Я не потому это говорю, что болен: не обо мне речь. Подумайте – королевство наше существует всего семьдесят восемь лет, а я уже седьмой по счету король! В других же землях монархи сидят на троне лет по двадцать, а то и по тридцать. Господь им посылает и здоровья, и сил – а нам нет. А неурядицы наши, а распри, а своеволие баронов! Главное же – это оскудение веры. У нас только паломники и чтут по-настоящему Гроб Господень, а мы про него редко вспоминаем. Как подходит опасность – воздвигаем перед воинством Святой Крест, но и тогда свары не прекращаются… Зло вокруг множится, а корень его в нас самих! Беседовали мы об этом недавно с архиепископом Вильгельмом… Он полагает причиной то, что мы завладели Святым Гробом, а святыней владеть нельзя. Считает, что Иерусалим должен быть ничьим, а просто доступным каждому для молитвы, что не нужен ему земной владыка – один лишь Царь Небесный должен в нашем городе властвовать…

Раймунд, поначалу слушавший племянника с вниманием, под конец его речи зевнул и заметил:

– Архиепископ рассказывает ученые сказки. Будь ты здоров, ты сам бы им посмеялся. Хворому, конечно, ничего, кроме дум, не остается, вот ты с больного ума и надумываешь… Зло у нас множится? А где бывает иначе? Иерусалим объявить ничьим? А кто его будет охранять, от разбойников защищать, следить, чтоб люди друг друга не перегрызли? Разве что с земли его забрать да поставить на облаках! Но тогда как же его сделать доступным?

– Можно окружить его стражей и с оружием в город никого не пропускать, – предложил Балдуин.

Раймунд досадливо отмахнулся.

– Только безоружных пускать? А ногти? А зубы? А кулаки? Кому надо, те и без мечей обойдутся – станут побивать друг друга камнями! Нет, мой мальчик, все это пустые бредни. Люди есть люди, они мыслят и действуют по земному, иначе и быть не может. Конечно, в королевстве нашем живут не ангелы, но ведь сам Бог сотворил нас человеками, а не ангелами, и с этим ничего не поделаешь. Мы прогнали неверных, мы блюдем Гроб Господень, чтобы паломники могли спокойно молиться в Святой земле: разве мало в этом заслуги и чести? Наше дело – сохранить то, что мы имеем…

– Этого мало, – стоял на своем король.