Текст книги "Тайна"

– Вижу, делаете успехи, – он усмехнулся.

Стал разглядывать картины на стене, остановился возле одной, всмотрелся. Огромные деревья, засыпанные искрящимся на солнце снегом. Надпись внизу: «Серебряный лес». Романтическая особа. Это подтверждало его подозрения. У барышни ветер в голове, мешанина из роз, слез, любви и черемухи. Он взглянул на нее. Она сидела на краешке маленького пестрого дивана, аккуратно сложив руки на круглых белых коленках.

– Сколько вам лет? – спросил он, думая, что она вправе послать его ко всем чертям.

Но она не удивилась вопросу, ответила, все так же тихо, медленно поднимая на него глаза:

– Двадцать.

Он усмехнулся:

– А не врете? Наверное, еще в школе учитесь?

Она промолчала.

Он подошел к ней, сел рядом. Сейчас, вблизи, она и вправду казалась старше. В губах, с первого взгляда по-детски нежных, было что-то твердое, упрямое. Глаза, которые она до этого прятала, опуская ресницы, теперь устремлены на него, несколько минут назад, когда она взглянула на него у порога, он заметил какие они светлые, золотисто-карие, теперь же зрачки потемнели и казались черными.

Он взял ее за подбородок и сказал, ему показалось, шепотом, но она вздрогнула от звука его голоса, так тихо вдруг стало в комнате, даже шум машин стих за окном, как будто все они остановились разом и так же замерли в ожидании:

– Я ведь все знаю…

Он помолчал, но она ничего не ответила.

– Вы влюблены в меня, правда? Я вас узнал. Это вы ходите за мной по пятам. Звоните мне постоянно…

Она сильно покраснела, слезы появились в ее глазах. Он не дал ей опустить голову. Сжал пальцами ее подбородок, приблизил к ее лицу свое.

– Хотите, я поцелую вас? Вы ведь этого хотите? Вы об этом мечтаете? Думаете, что от этого станете счастливой?

– Зачем вы смеетесь надо мной? – голос ее задрожал.

– Я?! Я смеюсь над вами?! Да это вы надо мной издеваетесь! – Он не замечал, что кричит. – Вам удовольствие доставляет преследовать меня, донимать своей дурацкой любовью! А ведь я всерьез опасался за свою жизнь! Терял свое время на эти глупости! А мое время стоит денег, больших денег, понимаете вы, глупая девчонка?!

Он больно сжал ее плечи, тряхнул ее, отшвырнул. Злость в нем была сильна, и он не рассчитал: она упала на диван и ударилась головой о деревянный подлокотник. Замерла, откинув голову, словно потеряла сознание. Ему стало жаль ее, она была какая-то беспомощная, очень хрупкая. Ругнувшись про себя, одной рукой он приподнял ее голову, другой обнял за плечи. Она сразу открыла глаза, как будто притворялась. Это опять разбудило в нем злость, он вскочил, рывком поднял ее на ноги, сказал зло, сквозь зубы, с издевкой:

– Ну что поцеловать вас?

И, не дожидаясь ответа, прижался губами к ее губам, с силой надавив, сжав ее так, что хрустнули косточки, стараясь раздвинуть крепко сжатые губы, втискиваясь зубами. Он ждал, что она возмутится, оттолкнет его, но она вдруг поддалась вперед, и не обнимая его, с опущенными руками, прижалась к нему всем телом. Удивленный, он отпустил ее. Она закрыла лицо руками, и вдруг отчаянно разрыдалась.

– Пожалуйста, прошу вас, не сердитесь! Я была такой глупой, такой дурой… Господи, как я могла? О, простите, простите, умоляю вас! Вы вправе меня ненавидеть, но я ничего не могу сделать с собой. С тех пор, как я вас увидела… Прошу вас, не сердитесь на меня, я не стану вам больше надоедать!

У нее было совершенно мокрое от слез лицо, и она была похожа на ребенка. Это было так трогательно, так отличалось от того, что он привык видеть в женщинах. Раздражение его исчезло, уступив место снисходительной жалости, чуть высокомерному сочувствию взрослого, преуспевающего мужчины к наивной, влюбленной в него девочке.

* * *

Успокоившись, она рассказала ему о себе. Он согласился остаться и выслушать ее, хотя здравый смысл подсказывал, что лучше немедленно уйти, предварительно запретив ей преследовать его, но что-то удерживало его. Он и сам не смог бы объяснить себе вразумительно, зачем он сидит рядом с ней, смотрит на нее, держит ее руку.

У нее и имя было красивое – Валерия.

– Но лучше Лера, – тихо, почти шепотом. Глаза огромные, странные, слишком внимательные, пристальные.

Рассказала, что живет одна, что родителей нет, умерли несколько лет назад.

– Что и мужа нет? – спросил, а про себя подумал: ну любовник, точно есть, кто-то ведь все это оплачивает. Он с сомнением взглянул на нее. Все эти книги, картины, красивые вещи…

– Нет, у меня никого нет. Есть дальний родственник. Он живет на Севере. У него нет детей. Он нашел меня и теперь помогает мне. Материально. Я пока не работаю. Я раньше жила в другом месте. В этот город недавно переехала.

– Учитесь в каком-нибудь художественном училище?

– Нет, я сама рисую. Не хочу, чтобы меня учили рисовать. Я рисую, как сама вижу.

Девушка со странностями, это точно. Теперь необходимо выяснить, что ей нужно от него.

Итак, она не училась, не работала, а просто рисовала и созерцала мир. Созерцала мир… – она так и сказала Максиму, глядя ему прямо в глаза своими большими блестящими от слез глазами. День ее проходил в чтении книг, в работе над картинами, в прогулках по городу и его окрестностям. Во время одной из таких прогулок она и увидела Максима.

– Вы стояли возле своей машины, на вас был серый пушистый свитер, – она улыбнулась сквозь слезы, – я проходила мимо, но вы, наверное, меня не заметили. Вы были такой красивый, такой милый в этом свитере, что мне захотелось обнять вас, почувствовать, какой вы мягкий и пушистый. Я так люблю все красивое. Простите, я, наверное, глупости говорю, – она опустила голову, – но я не знаю, как вам объяснить, что со мной тогда произошло. Я просто поняла, что не смогу больше жить без вас. Я стояла в стороне, и все смотрела, смотрела на вас, не могла заставить себя уйти. И когда вы сели в машину и уехали, мне казалось, что у меня сердце разорвется, я испугалась, что больше никогда не увижу вас. Всю ночь не спала. А утром снова пришла на это место, долго ждала, но вы не приехали. Я ходила каждый день, и, наконец, вы появились. Я узнала, что вы приезжаете в этот ресторанчик в парке. Однажды, сразу после того, как вы уехали, я подбежала к швейцару, провожавшему вас, сказала ему, что вы обронили перчатки, у меня была с собой пара дорогих мужских перчаток, и попросила его сказать мне, где я могу вас найти, чтобы их вернуть. После долгих уговоров он назвал мне ваше имя и адрес вашего офиса. Теперь я могла видеть вас чаще, я знала, как вас зовут, и я могла слышать ваш голос по телефону…

– Да, – усмехнулся, – ваши телефонные звонки чуть с ума меня не свели.

– Простите, меня, пожалуйста, я вела себя так глупо. Но я очень редко звонила. Всего три или четыре раза… Если бы я знала, что так досаждаю вам, я бы никогда…

Не так уж редко она звонила. Но, пожалуй, не стоит об этом с ней говорить.

– Ну, я надеюсь, больше это не повторится. Теперь вы будете более благоразумны? – он встал, собираясь уходить.

– Как, вы уже уходите?

– Да, к сожалению, мне пора, – он старался говорить, как можно строже и суровее, она должна была понять, что продолжения не будет. Она, конечно, очень симпатичная, но ему все это ни к чему. У него слишком много дел.

– И я вас больше никогда не увижу? – тихо спросила она.

Конечно, ему следовало сказать, что встреч больше не будет, но он, опасаясь нового потока слез, ответил:

– Нет, почему же… Я позвоню как-нибудь, давайте запишу ваш телефон.

Уже спускаясь по лестнице, Макс подумал, что не спросил, зачем ей нужно было заманивать его в Старый парк, если она не собиралась с ним встречаться в тот вечер. Нужно было спросить… хотя голос ее, такой нежный и мягкий, совсем не похож на тот визгливый голос, назначавший ему встречу. В том, что это она положила розу на капот его машины и подбросила кусочек конверта со своим адресом, он не сомневался. Это как раз в стиле такой романтической особы. А он-то переживал, беспокоился. Считал, что вся эта история со звонками и странными встречами – вероломные происки врагов. Он усмехнулся. Нет, не стоит все усложнять. Он выяснил главное, теперь звонки и преследования прекратятся, следовательно, нужно просто обо всем забыть. У него слишком много дел, чтобы уделять этому внимание.

* * *

Прошло несколько дней, и таинственные звонки действительно прекратились. Все опять стало на свои места. Максим ездил в офис, встречался с клиентами, обедал в любимом ресторане. Но все чаще ловил себя на мысли, что думает об этой девушке, вспоминает ее заплаканное лицо, умоляющий взгляд. Он не собирался звонить ей, понимая, что это может привести к ненужным осложнениям, старался не думать о ней, пытаясь отвлечься в беспрерывном потоке работы. И все же, подходя порой к телефону, он надеялся услышать в трубке ее тихий голос. Как она смешно сказала: «Я хотела почувствовать, какой вы мягкий и пушистый…» Забавная девочка… А он не любил этот свитер, он казался ему каким-то легкомысленным. Он и одел-то его всего пару раз, а потом отдал Николаю. Он ругал себя за эти мысли, они казались ему глупыми, несолидными, несоответствующими его положению, его внутреннему самоощущению, он ставил себя выше всей этой любовной чепухи, о которой она ему лепетала тогда, и все же ничего не мог поделать с собой. Он хотел видеть ее. Ему нужно было увидеть ее хотя бы еще один раз.

Возможно, он переборол бы себя. Он всегда мог справляться с чувствами, мешающими ему жить правильной запланированной жизнью. Прошло бы несколько дней, возможно недель, и образ девушки стал бы менее реальным, не мучил бы его своей притягательностью. Возможно, он забыл бы о ней…

Но она сама пришла к нему.

С самого утра шел дождь. Неприятный, холодный, первый осенний дождь. То моросящий, то усиливающийся ненадолго. Он увидел ее издалека. Она стояла под огромным, черным, блестящим от капель зонтом, всю ее небольшую фигурку укутывал плащ, спускающийся почти до самых щиколоток. Он закрыл машину, подошел к ней. Не говоря ни слова, она смотрела на него в ожидании. Мимо проходили люди, и он, не желая последующих расспросов со стороны знакомых и сослуживцев, – он был женат, а девушка в этом странном плаще, с распущенными по плечам длинными волосами выглядела совсем неофициально, – быстро сказал: «Пожалуйста, подождите меня вон там, на углу, у газетного киоска, я буду минут через пятнадцать». Она кивнула. Он вошел в здание, поднялся на свой этаж, предупредил Галочку, что его не будет пару часов, сделал несколько важных звонков, отменяющих несколько важных встреч. И только потом спустился к машине.

Она послушно стояла у газетного киоска.

Ехали молча. Она не села рядом с ним, устроилась на заднем сиденье, открыла окно, подставив лицо ветру. Он не знал, рад ли он этой встрече. Ему хотелось расспросить ее о том, о чем он не спросил в тот вечер. Но он не знал, с чего начать. Изредка взглядывая в зеркало, он видел ее развивающиеся волосы, приоткрытые губы.

Он решил отвезти ее в Старый парк. Здесь он сможет спокойно с ней поговорить.

– Как здесь мрачно, – она поежилась, – что это за место? Я никогда здесь не была.

– В самом деле? – он усмехнулся.

– Да, – она посмотрела с удивлением: такой детский растерянный взгляд. – У вас такой тон…как будто вы меня в чем-то подозреваете…

– Я просто не люблю, когда меня обманывают.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. И вы как будто сердитесь на меня. Я опять сделала глупость. Зря пришла… Вы работаете, я вас отрываю от важных дел. Но мне нужно поговорить с вами.

Он не знал, как ему вести себя с ней. Все как-то не так. Непривычно для него. Он никак не мог найти нужный тон. Говорить с ней официально, держать дистанцию – глупо, вежливо и отчужденно как с другими женщинами – не получается.

– Вам не знакомо это место, почему же вы решили назначить мне встречу в этом парке? Назначили, а сами не пришли, а ведь я столько ждал…

– Я вас не понимаю, – снова растерянный взгляд. – Вы сами меня сюда привезли. Я пришла, потому что хотела сказать вам… – она замолчала, опустив голову.

Если она и притворяется, подумал он, то очень искусно. Он решил расставить все по местам.

– Некоторое время назад мне позвонила незнакомая женщина, и назначила здесь встречу, предварительно пообещав, что бесконечные телефонные звонки, преследовавшие меня несколько месяцев, прекратятся. В назначенное время я явился в этот мрачный, как вы правильно заметили, парк, но прождал напрасно. А утром обнаружил на капоте своей машины цветок, не знаю, правда, что он означает, я уже, наверное, стар для этой азбуки любви. Может быть, вы извинялись таким образом за то, что заставили меня ждать? Ну и по рассеянности, я так думаю, вы уронили у колеса моей машины обрывок конверта с вашим адресом, правда, неполным, но по нему мне удалось вас найти. Странный способ для знакомства, но вам, наверное, он показался очень романтичным?

Она казалась растерянной. Редкостное лицемерие в столь юном возрасте.

– Этого не может быть. Я впервые в этом парке. Я еще не очень хорошо знаю ваш город. Я не могла назначить здесь встречу. Это какое-то недоразумение, поверьте. Мне совершенно незнакомо это место и я не стала бы подвергать вас такой опасности.

Она смотрела на него своими большими глазами. Он снова засомневался. Похоже, она говорит правду.

– И я не приходила к вам, не оставляла ни цветов, ни своего адреса. Я бы не решилась на такое… – она кусает губы, смотрит растерянно.

– Почему же вы не удивились, когда я явился в вашу квартиру? Вы как будто знали, что я приду. Разве вы не преднамеренно уронили этот обрывок конверта с адресом возле моей машины? Именно для того, чтобы я нашел вас? Зачем только нужно было все так усложнять, не понимаю!

Она отвела волосы от покрасневшего лица, и, видимо, пытаясь справиться с волнением, сказала:

– Мне незнаком этот парк, и я ничего вам не подбрасывала. И когда вы пришли ко мне, я, конечно, очень удивилась… испугалась… но я подумала, что вам нетрудно было проследить за мной… Ведь я все время ходила за вами… наверное, это бросалось в глаза… вы решили выяснить, кто я… – она смотрит на него растерянно. – А эта женщина, которая с вами приходила, она ваша сотрудница?

– Полина? Нет, она… мой друг, и она… она просто помогла мне, у нее имелась возможность… Но это не важно! – он почувствовал раздражение. -Просто вы своими поступками заставили меня беспокоиться, излишне волноваться. А это очень неприятно, поверьте. Понимаете, я адвокат, и у меня иногда бывают случаи… у меня есть враги и вы своим необдуманным поведением заставили меня думать… Ну, вы поняли меня…

– Пожалуйста, прошу вас… Вы, наверное, презираете меня?

Господи, не хватало, чтобы она снова начала плакать.

– Подождите, успокойтесь. Идите сюда, – Он приоткрыл дверцу. Она пересела на переднее сиденье. Он почувствовал легкий аромат незнакомых ему духов.

– Не плачьте, пожалуйста, – он протянул ей платок, – не выношу слез.

– Простите, – она всхлипнула, отвернулась к окну. – Я знаю, что веду себя как идиотка, но ничего не могу с собой поделать. Я не хочу, чтобы вы сердились.

– Я не буду больше сердиться. Ну же, не обижайтесь, – он тронул ее за рукав.

Она вдруг взяла его руку, сжала в своей. Рука у нее такая маленькая, нежная.

– Я хотела попросить вас… – произнесла она и замолчала.

– Говорите, – он мягко отнял свою руку.

– Мне хотя бы иногда нужно вас видеть.

– Ну, хорошо, думаю, мы иногда сможем видеться. Но только я сам буду вам звонить. Когда у меня будет время. У меня много работы… но, думаю, иногда я смогу…

Она взглянула на него, улыбнулась. Все-таки она милая. Такое приятное открытое лицо.

– Вы мне позвоните?

– Конечно, позвоню. Обязательно. Телефон ваш я записал. А теперь, к сожалению, мне нужно спешить. Дела.

– Да, я понимаю. Я вас задерживаю. Извините меня.

– Не извиняйтесь. Вы почему-то все время извиняетесь. Я тоже очень был рад видеть вас.

– Правда?

– Правда.

Господи, как некоторым мало нужно для счастья!

Глава четвертая

Вот и еще один рабочий день подошел к концу. День, наполненный суетой и беспокойством. Ехать домой не хотелось. Не хотелось ехать в любимый ресторан, не хотелось ужинать. Не хотелось думать. Посидеть бы где-нибудь среди незнакомых людей, пропустить пару рюмок. Ни о чем не говорить, ничего не обсуждать, не решать никаких проблем. Напряженные мышцы, напряженные мысли… и усталость, усталость… Максим медленно катил по вечернему городу. Зажигающиеся фонари. Бесконечные витрины. Прохожие – друг на друга похожие. Хорошо бы зайти в этот бар со светящейся вывеской, знакомых здесь быть не должно, забиться куда-нибудь в уголок с сигаретой и рюмкой коньяка. Полумрак, сигаретный дым, скрывающий лица, приветливый бармен. Столик у самого окна. То, что нужно… Хорошо сидеть вот так одному, подтягивать коньяк и смотреть через стекло на посторонних тебе людей, зная, что им на тебя наплевать, так же, впрочем, как и тебе на них.

Что-то в его жизни не так, что-то не то происходит. Все нормально на первый взгляд – работа, дом, жена, коллеги. Но чего-то главного нет в этой жизни, чего-то важного, настоящего. Работа? Да, у него хорошая работа – престижная, с деньгами и связями. Но на кой черт все это нужно, если уже не справедливость защищаешь, а так, того, кто больше заплатит? И нельзя уже по-другому, нельзя… Привычка к хорошей жизни, к обеспеченной жизни, привычка красиво жить, вкусно есть и сладко пить. И по-другому нельзя, нельзя хотеть быть лучше, справедливее, выше всей этой суеты, нельзя – засмеют коллеги, да и жена не поймет, не оценит, ведь надо соответствовать высоким стандартам, быть, так сказать, на уровне. Да, эта не посмотрит влюбленными глазами, не скажет: какой ты пушистый и милый, лишь высокомерным взглядом смерит, начнет говорить о недопустимой слабости, о непрофессионализме. Она и в постели не женщина, а юрист, за оскорбление действием может привлечь к ответственности. Ха-ха! Так, стоп, я уже сам с собой разговариваю, на сегодня коньяка хватит, нужно держать себя в руках и… на ногах. Так, медленно встаем и двигаемся к выходу. Ничего, на воздухе все придет в норму. Давно не пил, потерял форму…Что с нами делает спиртное, уже говорю стихами… Потерял форму, но приду в норму… Ой, девушка, извините, пожалуйста, я нечаянно вас толкнул. Нет, нет, спасибо за внимание, то есть спасибо за приглашение, но я уже ухожу, а вас как зовут, не Лера, нет? Жаль, это одна красивая девушка, да, очень красивая и очень милая. До свидания, очень жаль, но мне пора… Так медленно двигаемся к выходу, осторожно, осторожно… Слушай, приятель, ты мне на ногу наступил! Очень больно… А ты как думал. О-о, да это ты, Коля, друг, как ты здесь оказался?! Какими судьбами? Нет, друг, нет, я совсем не пьян. Просто устал, Коля, просто очень устал… Пойдем, выпьем, я угощаю! Бросил? Ну, это правильно. Тогда давай я тебя отвезу, я на машине. Пойдем, друг.

Что-то плохо мне, Коля, очень плохо…

* * *

– Макс, Макс! – кто-то тряс его за плечо, отчего голова болталась в разные стороны, и от этого еще сильней болела. Максим с трудом разлепил веки, но тут же зажмурился от бившего в глаза солнечного света. В ушах стоял шум, сквозь который настойчиво пробивался голос Николая.

– Макс, вставай, я тебя уже полчаса бужу. Потом будешь ругаться, что поздно поднял. Уже десятый час.

– Черт, – простонал Максим, – что ж ты меня раньше не разбудил? Я на работу опоздал.

– Ну вот, что я говорил, – засмеялся Николай, он гремел на кухне посудой, наверное, готовил завтрак, – ничего, один раз можно опоздать, ты ведь начальник, в крайнем случае, влепишь себе строгий выговор с занесением в личное дело.

– Я своих подчиненных за опоздания увольняю, – Максиму, наконец, удалось подняться, ноги были ватными, – придется выгнать себя с позором!

Он медленно побрел в сторону ванной, держась за стенку.

– Вот, вот, – поддержал Николай, – судя по тому, какой ты был вчера, хороший отдых тебе не помешает. Послушай, Макс, я впервые видел тебя в таком состоянии. Хорошо, что я вчера зашел в это кафе, долг отдавал бармену. У тебя что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось, – Максим наконец добрел до ванной, – просто выпил вчера пару рюмок на голодный желудок, вот и разнесло! – он усмехнулся. – Сам не знаю, как можно было так опьянеть от двух рюмок конька (рюмок впрочем, было далеко не две), даже не помню, как я к тебе попал.

– Ничего, – Николай подошел к Максиму, похлопал его по плечу и помог справиться с дверью, которая никак не хотела открываться, – сейчас умоешься холодной водичкой, попьем чайку, и сразу все вспомнишь.

Через пятнадцать минут они сидели в крохотной кухне и пили горячий душистый чай, над которым, Николай долго колдовал, насыпая в старый щербатый чайник разных трав из жестяных цветастых баночек.

– Пей, пей, – добродушно, словно гостеприимная старушка, приговаривал он, подливая Максиму чай, – эти травы большой целебной силы!

Чай действительно оказался очень вкусным и ароматным. Максим почувствовал себя гораздо лучше, понемногу вспоминался прошлый вечер. Вчера Коля загрузил его пьяного в такси и привез домой. И это было удивительно. Обычно все происходило наоборот: Макс подбирал Николая где-нибудь вдрызг пьяным и отвозил домой. А теперь… А этот чай, эти разноцветные баночки с сушенными цветочками!

– Послушай, Коля, я к тебе давно не заезжал, – словно, извиняясь, начал он, – все некогда, работа, сам понимаешь. И ты сам куда-то пропал, не заходил, не звонил, – он вопросительно взглянул на Николая, но тот молчал, опустив голову и разглядывая синие горошины на новенькой клеенке, покрывающей стол.

– Знаешь, вот смотрю, и не пойму, в чем дело, не узнаю тебя, ты какой-то другой стал – трезвый, веселый. Да и здесь все здорово изменилось, – Максим обвел взглядом чистую кухоньку, – раньше все бутылками было заставлено, а теперь – красота!

Николай просиял, теперь, наверное, от удовольствия, радуясь тому, что Максим заметил, как преобразилась квартира.

– Ты, может быть, женился? А, Коля? Выкладывай начистоту! Ведь и не пьешь больше, правда?

Максим при всем своем кажущемся равнодушии к людям, был привязан к этому опустившемуся и сильно пьющему человеку, жалел его и искренне радовался тому, что тот изменился к лучшему, хотя и не верил в это до конца.

Когда-то в юности они считались большими друзьями, вместе были в той экспедиции в Сибири, но потом их пути разошлись: Макс пошел в гору, а Николай … Изменения, которые застал Градов, в самом деле, были заметными: некогда заваленная хламом, грязная, обшарпанная, вечно набитая каким-то пьяным сбродом и потасканными вопящими девицами, квартирка чудесным образом преобразилась. Потолок побелен, вымыты окна, новые занавески и новое покрывало на диване, на подоконнике цветы в ярких пластмассовых горшочках.

– У тебя женщина появилась? Признавайся!

Николай смущенно засмеялся:

– Да, нет, что ты! Какая женщина? Кому я нужен такой?

– Ты сам порядок такой навел?

– Да, сам прибрался, сделал небольшой ремонт, прикупил кое-что. Работаю я теперь. Знакомый один устроил меня в школу. Труд преподаю мальчишкам, табуретки учу их мастерить, – Николай улыбнулся. – Ничего, мне работа нравится. Люблю ребятишек – они честные, с ними обо всем поговорить можно. И меня уважают. Я держусь сейчас, не пью, не хочу их подводить.

– Это очень хорошо, Коля, очень хорошо, что ты понял.

– Да, понял. Надоело жить скотом, понимаешь? Ведь до чего уже дошло – очнешься от пьянки этой бесконечной, посмотришь вокруг, и не помнишь, что это за сброд с тобой? Все от меня отвернулись, одна пьянь осталась рядом… – Коля помолчал, задумавшись. – Вот, только ты, друг, не бросил меня. Ты и Полина. Если бы не вы, не знаю, что было бы со мной? Полинка, горемычная душа, говорит: я – одна, и ты, Коля, – один. Приходит иногда, поговорит со мной. Но никогда не ругает. Говорит: зачем, Коля, я тебя учить буду? Я сама, говорит, пропащая, саму спасать надо. Только не знаю, о чем она? – Коля вздохнул. – Жаль ее, а чем помочь, не знаю…

– Она когда-нибудь обо мне говорит? – спросил Максим.

– Говорит иногда… видишь, говорит, он – уважаемый человек, на виду всегда, в газетах, по телевизору, но не стесняется с тобой общаться. Не боится, говорит, испачкаться. Но я не люблю, когда она так говорит, – виновато улыбается Коля. – Мне кажется, это она из обиды. А тебе я очень, очень благодарен, Макс. Ведь все на мне твое. Одежда, обувь. Деньгами всегда помогаешь… Сколько уговаривал ты меня, сколько по кабакам подбирал, нянчился со мной, а все впустую, скотом я был, образ человеческий потерял, – глаза его наполнились слезами.

– Что ты, Коля, мы ведь с тобой друзья. Должны помогать друг другу. Когда-нибудь и ты мне поможешь.

Максим вдруг увидел фотографию, висевшую над столом. Старое фото, пожелтевшее от времени, с загнутыми уголками… Николай вставил его в рамочку, повесил на стену. Радостное солнечное молодое лето, то далекое сибирское лето. Они втроем, стоят, обнявшись, белозубые улыбки на загоревших лицах. Макс и Николай в смешных пилотках, сделанных из газеты, Нина в светлом платье, длинная коса перекинута через плечо. Молодые, счастливые.

– Макс, я все сделаю, все, что смогу. Я у тебя в огромном долгу. Все отвернулись от меня…. Один ты…

Николай говорил сбивчиво, но Макс понимал, что друг впервые за все это черное для него время пытается выговориться, объяснить, что у него на душе.

– Сон я видел, понимаешь. Страшный сон. Будто хоронят меня заживо. Земля сыплется на меня. Рот мне забивает. Земля – черная сырая… иглы сосновые искололи все лицо… И этот запах прелых листьев, как наяву…Помнишь – как тогда в тайге?

Максим встал, отвернулся к окну. Спина его казалась каменной.

– Прости, Макс, я знаю, ты не любишь об этом говорить. Запрещаешь. Я и сам боюсь вспоминать. Но вспоминаю, потому и пил. Старался забыть. Не получалось, не получалось… – Николай обхватил голову руками. – Этот сон мне все открыл. Нину я увидел.

Как ни тяжело было Максиму слушать, он не мог остановить Николая, так горячо и взволновано тот говорил.

– Я увидел Нину. Красивую… Живую… Не такую, как я представлял себе тысячу раз, когда думал о том, что с ней случилось… – Коля заплакал. – Она была такая красивая… Пришла ко мне, улыбается и говорит так ласково: «Коля, Коленька, любимый, что ж ты делаешь с собой? Остановись, ради меня остановись, живи хорошо. Не пей. Найди женщину, детишки у вас будут. Ты жить, говорит, должен, жить за двоих, за себя и за меня…» И тут перестала земля сыпаться на меня, и солнце я увидел, и небо. А она взглянула на меня в последний раз, улыбнулась и ушла.

– Проснулся я, – продолжал Николай, голос его звучал глухо и тоскливо, – и будто пелена с моих глаз спала, подумал: что же это я делаю с собой? Не простила бы меня Нина, не простила… Никому я об этом сне не рассказывал, не мог… Вот только тебе, потому что вместе мы были тогда, и потому, что знаю: ты тоже переживаешь. Володька и Виктор Борисыч, те, небось, забыли на следующий же день, а ты, я знаю, не забыл и мучаешься, как и я, хоть и вида не показываешь.

– Все, Коля, успокойся, – Максим не мог больше слушать, – не вспоминай. Вот возьми денег, возьми, пригодятся. Пойду я, Коля, пора мне. Рад был тебя повидать. Смотри, держись, не пей. Если что нужно будет, заходи, звони.

– Подожди, Макс, расстроил я тебя зря. Вижу, у тебя случилось что-то. Может, помощь моя нужна, ты только скажи, – Николай привстал.

– Нет, – Макс похлопал друга по плечу, – все в порядке, Коля, все в порядке…

Он чувствовал, что задыхается. Ему немедленно нужно было на воздух… Немедленно… То, что случилось с ними тогда в тайге не должно было снова повлиять на его жизнь и не должно было перечеркнуть ее, как в тот черный страшный день.

* * *

Слова Николая разбередили старую рану. Макс не хотел ничего вспоминать, не хотел думать о том, о чем запрещал себе думать все эти годы. Но воспоминания, тщательно заглушаемые много лет, теперь одно за другим возникли из небытия, в которое он отправил их когда-то, решив, что если не сделает этого, то сойдет с ума, не сможет жить дальше. И так же, как и много лет назад, его вдруг потянуло к той, что однажды уже смогла удержать его на краю, смогла утешить и успокоить, к той, что дала ему надежду, заставила поверить в будущее. Он был несправедлив к ней, предал ее, и это еще одно горькое, нестерпимо болезненное воспоминание.

Он опять гнал машину, забыв об осторожности. Ему хотелось одного – поговорить с ней, поговорить… Объяснить… Попросить прощения…

Он долго звонил в дверь. Она долго не открывала. Наконец он услышал за дверью шаркающие шаги.

– Кто там? – хриплый усталый голос.

– Открой, Полина, это я.

Щелкнул замок. Застиранный халат, бледное лицо, круги под глазами.

– Извини, что так долго не открывала, встала с трудом. Проходи, пожалуйста.

– Я тебя потревожил…

– Да нет, что ты. Рада, что ты заглянул. Беда вот только, угостить тебя нечем. В холодильнике хоть шаром покати…

Она устало опустилась в кресло.

Максим оглядел комнату, во время своего первого визита он не обратил на это внимания, его занимала лишь собственная проблема, сейчас его удивила и обескуражила бросающаяся в глаза бедность, и какая-то неженская неуютность Полинкиного жилища. Старая потертая мебель, окно зашторено, в комнате темно, несмотря на ясный день за окном. И тут он нашел объяснение всему этому – на прикроватной тумбочке выстроилась целая батарея пузырьков с лекарствами. Он вспомнил, что несколько раз от старых приятелей слышал: Полинка часто болеет.

– Ты больна, Полина?

– Да, есть немного. Но это так – пустяки. Пройдет через пару дней, – она закашлялась, прижала к губам платок, – нужно просто отлежаться.

Он взглянул на Полину. Какая она худая, бледная. Прежде прекрасные волосы теперь некрасиво, как-то по старушечьи пострижены, поредели, потеряли блеск. В прошлый раз она выглядела лучше. Что с ней? Чем она больна? Ее болезнь, наверное, последствие того отравления. Он виноват перед ней. Очень виноват. Но разве сейчас можно что-нибудь изменить? Не благоразумней ли просто уйти, ограничившись и оградившись парой вежливых фраз и парой крупных банкнот? К чему эта унижающая ее и его жалость?

Теперь желание поговорить с Полиной казалось ему глупым. Нет, нельзя подаваться, нельзя казаться слабым и жалким. Слабых и беспомощных судьба бьет в первую очередь. Он ничем не может помочь Полине. Денег он, конечно, ей даст, но не более. Она должна понимать, что между ними ничего нет и быть не может. Если он из чувства вины начнет проявлять излишнюю внимательность и заботу, она может неправильно понять, это может внушить ей необоснованную надежду. Пусть все остается, как прежде.