Текст книги "Так уж бывает"

Второй день – он трудный самый

«И бывает такое, случается,

Когда надо пожертвовать всем,

Когда нервы, душа, тело мается…

Вроде есть?! А с тобой ли? А с кем?»

Взято у кого-то из классиков…

Монзиков проснулся оттого, что начало сильно припекать солнце. Всю ночь он пролежал на песке без подстилки. Причем засыпал Александр Васильевич на правом боку, да и спал практически только на спине. Ночи в Крыму, даже летом, хоть и теплые, но достаточно прохладные. Следует заметить, что в начале июня, т. е. в разгар солнцепека, как правило, вода в море уже прогревается до +24 °C – +26 °C. t воздуха = +32 °C – днем и +18 °C – ночью. Последние годы Александр Васильевич страдал радикулитом. Именно после первой ночи на холодном песке его и прихватил радикулит. Да не просто прихватил, а так, что было «не вздохнуть, не пер…ть»

К 800 к одиноко стоявшему у края дороги Опелю, ковыляло нечто перекошенное, тяжело ступающее в семейных трусах с красным брюхом и спиной, густо обсыпанной песком. В правой руке мужчина нес скомканную одежду и кроссовки, а в левой руке он держал пятилитровую бутыль красного вина. Подмышкой был зажат лаваш, слегка ощипанный по краям. Все шесть порций шашлыка находились в желудке. Шествие от лежбища до машины заняло минут 40. Путь в 50 метров Александр Васильевич преодолел мужественно, слегка кряхтя и матерясь… Когда он доковылял до машины, то вдруг с ужасом обнаружил пропажу ключей. Собственно говоря, ключи от гаража лежали в машине, а ключи от машины должны были лежать в джинсах. Джинсы были, а ключей не было. Ужас и отчаяние, боль и страх одновременно навалили на Монзикова. На нервной почве его стал пробирать понос. Ситуация осложнялась тем, что народ начал прибывать и прибывать на пляж. Одна машина за другой стали подъезжать и парковаться рядом с белоснежным Опелем Александра Васильевича. Желание справить большую нужду стало подавлять все остальные чувства и мысли. Но и этого было сделать нельзя, т. к. не было никакой реальной возможности ни только присесть, но даже приспустить трусы. Тело не слушалось. Оно не сгибалось и практически не двигалось. Адвокату стало совершенно очевидно, что ни попытка оправиться, ни попытка отыскать ключи от машины положительных результатов быстро не дадут. Монзикову хотелось кричать, но даже рта он не мог раскрыть, т. к. его всего скрючило и парализовало.

К счастью, он вдруг увидел, как к нему направляется прекрасная блондинка. Лицо его просияло от радости, и он готов был даже поприветствовать прекрасную незнакомку, которая мило улыбалась и словно плыла к нему навстречу. Однако, примерно за 3–4 метра до Монзикова, она вдруг резко свернула вправо, обогнула полускрюченного в приспущенных семейных трусах юродивого, а затем обратно вернулась на тропинку, по которой быстро шла к воде. Монзиков инстинктивно повернулся, чтобы проводить взором прекрасную незнакомку, но последствия были ужасны. Резко повернувшись в сторону уходившей к морю блондинке, корпус его подался вперед, он чуть согнулся и начал падать на песок. Ему, однако, повезло, что одежда и бутыль с шашлыком и лавашем лежали на капоте машины. Падение навзничь было стремительным. Но и это было еще не все. Прекрасная незнакомка приехала на пляж не одна, а с семьей. Мама и папа ее взяли еще и своего любимца Борю – «щенка» английского дога, трехлетку, который, не торопясь, подошел к валявшемуся на песке Монзикову, обнюхал его, а затем как следует, пометил. Монзиков был окончательно деморализован.

Было 850 утра, когда какая-то старушка нашла ключи от Монзиковского Опеля. Брелок – обычный брелок сигнализации, на котором было всего две кнопки и один ключ – от дверей, багажника и замка зажигания – так понравился бабке, что она, не долго думая, нажала сначала на одну, а затем на другую кнопки. Электроника успешно сработала. Сначала открылся багажник, а следом дико заревела сигнализация. Бабка, хоть и старая, но смекнула, что что-то здесь не то. Честно говоря, она просто испугалась. Как только машина загудела, бабка отбросила брелок в сторону и пошла, чертыхаясь и неистово крестясь, дальше собирать бутылки.

Отдыхающих на пляже уже было человек 500–600. Пляж Омега – один из самых больших пляжей Севастополя. Пожалуй, только Учкуевка больше, да и то, это – вопрос спорный. Оба пляжа простираются на несколько километров. Из-за того, что багажник был все время открыт, сигнализация не выключалась, машина несчадно ревела. Проходивший мимо мужик сделал доброе дело – взял и закрыл багажник. Увидев валявшегося у колес Монзикова – обоссанного и в песке, скрюченного и без видимых признаков жизни, он лишь покачал головой и проследовал по той же тропинке, по которой все ходили к воде.

И что интересно, история с брелком повторялась еще, как минимум раз 7–8, пока дети не заметили определенную закономерность и не решили проверить все досконально. Двое ребятишек лет 9 подбежали к машине и стали попеременно нажимать на кнопки брелка. Как только открывался багажник, они его захлопывали, а затем все повторяли с самого начала. И только когда они услышали слабый, плаксивый хрип Монзикова, требовавшего отдать ему ключи, они бросили к его лицу брелок и быстро убежали к своим вещам, что лежали неподалеку от теперь уже бывшего монзиковского пристанища.

К 1000 Монзиков, помеченный собакой и изрядно обосранный, радостно зажимал в одной ладони ключи от машины, а в другой – двести баксов, столь необходимые для его жизни, не говоря об отдыхе в незнакомом иностранном городе.

Описание утреннего кошмара было бы неполным, если бы не навозные мухи, летавшие вокруг Монзикова и норовившие отведать его фекалии, а также десятиминутная схватка бездомных собак за остатки шашлыка и лаваша, лежавших на капоте Опеля. Мало того, что им удалось все сожрать, так они еще разбили бутыль с великолепным молдавским вином, а две из всей стаи, либо самые наглые, либо самые дурные, повторили то, что уже сделал с Монзиковым породистый здоровенный английский дог.

К 1200 Монзиков всё же дополз до воды. Ему надо было элементарно подмыться. И это ему чудесным образом удалось. Несмотря на мелководье, а до глубины «по шею» надо было пройти около 60 метров, Монзиков преодолел дистанцию в один конец чуть менее, чем за 20 минут. К счастью, когда он доковылял до глубины, то ему удалось снять трусы. Он их тщательно прополоскал. Тело помыл, правда без мыла. Зато когда стал их одевать обратно, его скрючило ещё сильнее, чем раньше. Бедняга молча начал тонуть. Проплывавший на лодке мимо спасатель вначале решил, что мужик на мелководье дурачится. У загорелого, в плавках молодого человека даже возникло желание огреть шутника веслом. Но когда он увидел, как Монзиков стал идти ко дну, то соскочил с лодки, подошел к утопающему и запихал его, скрюченного в трипогибель, с выпученными глазами, в лодку. Монзиков, хоть и наглотался морской воды, но мог еще лепетать. Все было бы ничего, но трусов на Монзикове не было. Они остались где-то на дне.

Монзиков – атеист вдруг неистово начал молиться. Молитва была весьма и весьма оригинальной. Он все время спрашивал у господа: «Ну, за что мне такое наказание?! Едреня-феня, помоги же мне, господи!» и т. д., и т. п.

* * *

В Хосте

Товарищ министр обороны!

Мне 22 года, я женат на вдове (44 года), которая имеет 25-летнюю дочь. Мой отец женился на этой девушке и таким образом стал моим зятем, поскольку он муж моей дочери. Таким образом, моя падчерица стала моей мачехой, раз уж она жена моего отца. У нас с женой родился сын. Он стал братом жены моего отца и двоюродным братом моего отца. И, соответственно, моим дядей, поскольку он брат моей мачехи. Таким образом, мой сын теперь – мой дядя. Жена моего отца тоже родила ребенка, который стал одновременно моим братом, раз уж он сын моего отца, и моим внуком, поскольку он сын дочери моей жены. Так как муж матери кого-либо является его отцом, получается, что я отец своей жены, раз я брат своего сына. Таким образом, я стал своим собственным дедом. Учитывая вышеизложенное, товарищ министр, прошу вас принять необходимые меры для освобождения меня от призыва, поскольку по закону нельзя призывать на службу одновременно сына, отца и деда.

С надеждой на ваше понимание, товарищ министр, студент юридического колледжа Василий Израилевич Бергман.

А тем временем Сусликов Вячеслав Дмитриевич, капитан первого ранга, практически одновременно с Монзиковым прибыл в г. Хосту. Он, как и Александр Васильевич, слегка ошибся маршрутом следования. Ошибку, правда, он обнаружил много раньше. Но, видимо, это особенность мужиков большого роста, до них доходит все с некоторым опозданием. Несмотря на свой солидный возраст – ему было уже 48 лет, и большую должность на флоте, Вячеслав Дмитриевич был все тем же Славиком, каким он был сначала в школе, затем в училище, и в последствии и для своей жены Елены Николаевны. Внешне Славик выглядел весьма и весьма респектабельно: интеллигентное, красивое в молодости и симпатичное, еще привлекательное для женщин в зрелые годы лицо, сильно контрастировало с волевыми качествами и аналитическими способностями данной особи.

Когда до Хосты оставалось чуть более суток пути, а если быть точным, то до Москвы было около 80 км, Славик заметил, что следует ни к себе домой, без денег, которые он просадил с корешами в Санкт-Петербурге, а в какой-то санаторий «Прогресс», да еще при нем оказался бумажник с 20 000 рублей и 800 баксов. Таких денег он давно уже не видел. На флоте с каждым годом, начиная с горбачевской перестройки, офицерам платили все меньше и реже. Постоянные невыплаты и задержки не только разваливали Вооруженные Силы некогда могущественной страны, но и деморализовывали дух всего личного состава, включая и членов семей моряков. Средняя месячная зарплата Славика не превышала 4500 рублей «грязными», т. е. столько он должен был бы получать, если бы государство ему и другим офицерам платило бы регулярно и сполна. Но так уже давно не было, чтобы не задерживали пайковые, или еще какие-нибудь выплаты, доплаты, надбавки и т. д. Какие-то деньги терялись при пересчёте рублей на гривны.

Но вернемся к нашим, как говорится, баранам. Славик на радостях сходил в вагон-ресторан, заказал себе шикарный обед, легко и непринужденно раздавил пол-литра водочки и в прекрасном расположении духа вернулся в купе, точнее на свое плацкартное место. Будучи человеком общительным и вызывающим у собеседников при первых контактах исключительно положительные эмоции, Вячеслав Дмитриевич через два часа знал практически все о санатории «Прогресс», о достопримечательностях большой Хосты, о местных национальных особенностях и видах отдыха, ценах на спиртное и продукты питания и т. д., и т. п.

Выйдя из вагона на перрон вокзала[5]5
  Прим. авт.: Обычная ж/д станция. Ни о каком вокзале и речи быть не может.


[Закрыть] г. Хосты, Славик достаточно точно определил направление санатория, расположенного в горах в нескольких уровнях над Чёрным морем. Оставалось только одно – культурно отдыхать, осваивать адвокатские средства, чтобы потом было что вспомнить… О жене и сыне он не беспокоился. Оба гостили в Санкт-Петербурге у его тещи – Клавдии Ивановны, дружба с которой зиждилась на расстоянии и любви дочери-жены мужа. Чем дальше они с зятем находились друг от друга, тем теплее и искреннее были их взаимные чувства. Правда друзьям и знакомым из числа офицерского братства всегда сообщались какие-нибудь пикантные подробности, повергавшие в ужас и вызывавшие только сочувствие и сострадание у собеседников.

– Да, с тещей мне, конечно, повезло, – обычно несколько задумчиво и чуть-чуть с философским тоном Славик доверительно сообщал за рюмкой водки очередному приятелю-сослуживцу, которых у него было огромное количество. – Она хоть и дура, полная, но… – далее следовала пауза, после которой обычно предлагалось выпить за нас, за мужиков, за тружеников, несущих тяжелый крест по жизни и мающихся как на этом, так и на том свете.

– Да, Славик, тебе не позавидуешь! – пытался поддержать разговор приятель, которому тоже было о чем поведать и у которого, как потом выяснялось, было не то что две, а даже три или гораздо больше тещ.

– Представляешь, у этой дуры, когда мы только познакомились с ее дочкой, я не разглядел признаков идиотии, которые с годами не только усилились, но кардинально повлияли на речь, походку, даже на манеру одевания! – Дальше Славик поправлял очки, или снимал их, чтобы протереть своим белоснежным носовым платком, а затем аккуратно, добротно сажал обратно себе на переносицу.

– Подожди, а как же эта идиотия может проявляться в походке или в манере одевания? – приятель обычно сбивался с толку и долго потом не мог понять, как это он раньше не замечал таких непреложных истин уже в своей тёще.

– Вот посуди, Фёдорыч, если бы ты или я были дебилами, это бы бросалось в глаза? Это бы знали все? Может пьяный в дымину мужик вести трезвые разговоры? – и Славик наливал по полной рюмке собеседнику и себе в расчете на очередной содержательный тост, как обычно – «За тяжелую мужицкую долю».

– Слава, Слава! Подожди, ведь речь не о том, что… – пытался хоть как-то аргументировать Фёдорыч, которого все время Славик перебивал.

– Фёдорыч, ну посуди сам, можно скрыть жадность и стервозность, мелочность и тупость при общении с посторонними? – Славик брал в руку полную до краев рюмку и, глядя на нее, пытался найти ответ на поставленный собою же вопрос. – Так вот, Фёдорыч, таких доверчивых как я или ты мужиков бабы обманывают постоянно. Они сначала нас ловят в свои сети, а уж затем показывают нам свою подлинную сущность! Ну, давай! – и Славик залпом опрокидывал очередную рюмку водки.

Фёдорыч, глядя на Славика, делал практически тоже самое. Но если всё же понаблюдать за распитием приятелей, то окажется, что Фёдорыч честно, не сачкуя, рюмку за рюмкой отправлял во внутрь, а Вячеслав Дмитриевич, очень часто, либо выпивал половинку, либо подносил к губам, немного держал в намерении выпить, а потом тяжело вздыхал и ставил обратно, в то время, как его приятель в очередной раз уже «остограммливался».

Давно известно, что только мужики могут часами просиживать в пьяных кампаниях в гараже, на даче, на работе, вне работы, но только не дома, где их всегда ждут жены и дети и где им надо хотя бы имитировать работу, например, по дому. В любой пьяной кампании мусолят, как правило, одни и те же темы, типа: какой же дурак или подлец – это практически одно и то же – наш начальник; какая Ирка или Танька б. дь; какая стерва теща у каждого из членов междусобойчика; какая была в прошлые выходные рыбалка или охота и т. д., и т. п.

Как уже было отмечено, Сусликов был мужиком солидным и авторитетным. И какую бы ахинею он не нес, ни у кого из его приятелей даже не возникало сомнения по поводу оригинальных умственных заключений и логических сентенций (звеньев) его суждений. Там, где должны были быть элементарные аргументы, как правило, появлялась рюмка с водкой или же было дружеское объятие и похлопывание по плечу. Мол, ну ты же меня понимаешь?! Или – ну, это же очевидно!

– Фёдорыч, представляешь, когда я, капитан первого ранга, офицер, – Славик поднимал вверх указательный палец правой руки, а затем брал рюмку с водкой, – прихожу усталый как черт домой, и вижу эту недовольную рожу, у меня просто все опускается и хочется просто взять и напиться! Но ведь так же нельзя! Понимаешь? – и Славик жестом показывал, что настало время «смазать тему».

– Да, Вячеслав Дмитриевич, ты, конечно, мужик авторитетный, но вот у меня, например, … – но его опять перебивал Сусликов, который в очередной раз брал инициативу в свои руки.

Что интересно, сколько бы тем не обсуждалось, всегда у Сусликова получалось одно и тоже. На службе его не ценили, потому что там были одни идиоты, бабы все оказывались проститутками, да и общие знакомые, как потом выяснялось, все были обязаны своими успехами ему, Вячеславу Дмитриевичу, подобравшему их на помойке в тяжелую для них годину…

* * *

– Вася, а твоя жена кричит во время секса?

– Бывает… Последний раз весь подъезд переполошила, когда застукала меня с соседкой у лифта…

Из коллекции анекдотов Зямы П. Исламбекова

Когда Монзикова вытащили из лодки и абсолютно голого донесли до машины, толпа на пляже сердобольно констатировала, что опять кто-то утонул по-пьяне.

Спасатели, их было двое, помогли надеть Монзикову чистые запасные трусы с украинской символикой. А в тот момент, когда они начали Александра Васильевича раскручивать на «благодарность», рядом остановился японский джип, из которого плавно вылезли Гиви и его два младших брата. Увидев полускрюченного Монзикова с несчастным лицом и двоих спасателей, канючивших у Александра Васильевича на бутылку, Гиви громко воскликнул кавказское приветствие на грузинском языке и подвалил к адвокату. Спасателей тут же сдуло словно ветром.

– А, дорогой, ты уже здесь? Ну что, понравилось, а? Я знал, что тебе понравится! – и Гиви широко улыбаясь своими золотыми зубами, залихватски подмигнул полуживому Монзикову.

– Понимаешь, я – это, ну – того! – Монзиков пытался подобрать выражения, чтобы кратко, без лишних подробностей, поведать братьям о своих приключениях, но накатившие вдруг слёзы не дали ему развить эту мысль.

– Ну, ладно, давай, догоняй нас. Мы пошли на работу, – Гиви опять улыбнулся и уже собирался что-то сказать своим братьям, как вдруг его осенила интересная мысль, – а ты не мог бы научить меня и моих братьев так классно играть на бильярде? Завтра сюда приедет Вахтанг и я мог бы его опустить на пару тысяч, а!?

– Гиви, я не могу ходить. Меня всего скрутил этот чертов радикулит! – и Монзиков жалобно посмотрел в волосатое лицо грузинского человека-горы.

– Так вот оно что!? А я-то думал, что ты просто спешишь! Не волнуйся, сейчас все будет хорошо.

В одно мгновение братья подняли Монзикова, как пушинку, и осторожно положили на заднее сиденье своего шикарного джипа. Затем они куда-то поехали. Через 15 минут Монзиков лежал на операционном столе. Над ним склонились эскулапы в белых халатах, готовые за полчаса вылечить Монзикова навсегда от этой гнуснейшей болезни. Ведь Гиви пообещал каждому по две тысячи баксов. Силы практически оставили Монзикова. Когда самый младший из братьев вез его по извилистым улицам Севастополя, Монзиков мысленно спрашивал у самого себя, от чего он умрет: от радикулита? От поноса? Или от ДТП? Дело в том, что вероятность летального исхода была столь велика от любого из перечисленных факторов, что Монзикову практически было уже все равно, когда и как он встретит свою смерть. Единственное, чего ему очень не хотелось, так это умирать в чужих семейных трусах, в чужой машине, в чужой стране.

Врачи, то же грузины, окрыленные такими денежными перспективами, начали осматривать полуживого адвоката. После двухминутного консилиума на грузинском языке, в котором принимали участие Гиви с его братьями, было принято решение – начать клизмирование, а затем ускоренный сеанс «массажатерапии». Монзиков, не знавший грузинского языка, почему-то решил, что массаж ему будет делать никто иной, как Гиви. От одной этой перспективы у адвоката рассудок помутнел, и он потерял сознание. В то же время медики засунули Монзикову в анальное отверстие катетер и начали закачивать мутную, грязно-серого цвета жидкость, в которой плавали плохо растворенные темно-серые комочки. Монзиков безнадёжно молчал. Один из медбратьев, а это были просто хорошие ребята – друзья Гиви, попросил Монзикова сказать, когда ему будет больно, чтобы они закончили ему вливать специальный раствор. Монзиков пришел в сознание, когда медики закончили вливание трех литров жидкости и подвесили новую бадью со свежим трехлитровым раствором. Увидев объем и саму жидкость, в которой плавали подозрительных размеров и цвета грязно-серые комочки, Монзиков опять потерял сознание. И только когда ему дополнительно вкачали пять с половиной литров целебного раствора, Монзиков, придя на несколько секунд в сознание, вдруг истошно заорал от дикой боли, пронизывавшей всё тело насквозь и раздиравшей нещадно изнутри. Боли в пояснице теперь он не чувствовал.

Ветераны Освенцима и Бухенвальда, пережившие пытки и «медицинские» изыскания фашистов, наверняка могли бы посочувствовать бедолаге Монзикову, который подвергся клизмированию за 6000 баксов. Что интересно, когда через полчаса Монзиков, абсолютно голый, лежавший на холодном металлическом столе и дрожавший от холода, услышал, что ему теперь можно делать массаж, резво вскочил на ноги, словно ошпаренный, и пулей выбежал на улицу, одев каким-то чудом по дороге теперь уже свои семейные трусы.

Мозг адвоката лихорадочно пытался восстановить координаты пляжа «Омега», до которого, как потом выяснилось, было ни много, ни мало, 18 км. Монзиков никогда ранее не занимался бегом, но всю дистанцию он пробежал очень легко, менее, чем за час. По наитию, или по Божьему провидению, Монзиков удачно срезал дистанцию. Бег по шоссе чередовался с бегом через дворы и огороды. Именно после этого славного забега по Севастополю поползли слухи о том, что по городу бегает насильник-психопат, который очень коварен и хитер. Поймать его очень и очень не просто, т. к. он ко всему прочему – прекрасный бегун.

Прибежав на пляж с высунутым языком, Монзиков обогнал Гиви с братьями более, чем на час. Этого было достаточно, чтобы Александр Васильевич мог искупаться, сыграть четыре партии на бильярде со своим вчерашним партнером-дедом, перекусить, одеться, сесть в машину и отъехать от пляжа в сторону Казачьей бухты, где Монзиков планировал обосноваться на какое-то время и обдумать свое непростое положение.

* * *